Машина страха

Хованский улыбнулся.

– Они захотят.

– Вот так просто?

– Проще некуда, господин Обромпальский.

– Что же вам для этого понадобится?

– Соберите всех нужных биржевиков в одном укромном месте… Да хоть в отдельном зале «Донона». У них там довольно мило. Предлог сами найдите – дружеский обед или что-то такое… Полагаю, достаточно пять-шесть биржевиков…

– И что же дальше?

– После обеда у них явится желание скупать ваши акции.

– Каким образом?

– А уж это мое дело! – Хованский поднял бокал. – За наш общий успех.

Никто с ним не чокнулся. Обромпальский обратился к компаньону:

– Что скажешь, Яков?

Гренцталь пребывал в раздумьях. Развязный господин ему не нравился, не вызывал доверия, но желание сразу сорвать большой куш было сильнее.

– Пригласить нужных людей на обед в «Дононе» – невелика хитрость и расход небольшой, – проговорил он. – Только где гарантия, что дело выгорит?

– Мое слово, – ответил Хованский с исключительной важностью.

– Почему мы должны вам верить?

– Потому что я хочу получить с роста ваших акций десять процентов…

Компаньоны переглянулись.

– Не слишком ли жирный кусок, Михаил Павлович? – спросил Обромпальский.

– В самый раз. Можете отказаться, не получите ничего…

Аргумент был слишком веский. Сделка была скреплена рукопожатием. Гренцталь брезгливо поморщился, когда пожимал ладонь Хованскому. Тот ничего не замечал в радушном настрое.

– Когда приглашать на обед, Михаил Павлович?

– Через два дня устроит, господин Обромпальский?

Срок был приемлемый.

– Ну, господа, раз обо всем договорились, предлагаю заняться завтраком…

Хованский многозначительно поднял палец.

– Один момент, господин Обромпальский… Для подтверждения серьезности ваших намерений прошу аванс вперед…

– Какой аванс, Михаил Павлович?

– Небольшой. Тысяча рублей меня устроит. – Хованский сиял дружелюбием. – Всего лишь малая часть той выгоды, что вы получите. Не так ли?

13

Голуби вспорхнули и унеслись ввысь. Ванзаров не разбирался в птицах, но эти были не похожи на серых уличных попрошаек: холеные красавцы, смотрят на людей с важностью. Где-то поблизости голубятня.

Гостиная была обставлена добротной мебелью, не слишком новой, но еще не вышедшей из моды. Мягкие кресла, диванчик, столик ломберный, столик, который использовали для игры и закусок, пейзажи с видами Франции, как видно, купленные у художников на Монмартре. Большой складной стол с круглой столешницей прислонен к дальней стене. Вдоль других расставлены гостевые стулья. У самого входа на тонкой классической консоли красовался бюст Вольтера. Присутствие гения эпохи Просвещения в обществе спиритизма было забавным. Как белая ворона среди галок. Вольтер в самом деле был вырезан из светлого мрамора.

Вышел хозяин. Погорельский витиевато и восторженно представил его. Иртемьев сдержанно поклонился. Мгновенный портрет говорил, что господину этому около пятидесяти. Не слишком приятный, не слишком разговорчивый, не слишком вежливый. Судя по резким чертам лица, характер тяжелый, вспыльчивый. Не считается ни с чьим мнением, своевольный, привык главенствовать. Женат вторым браком. О чем говорит след от кольца. С детьми в ссоре.

– Приятно познакомиться, господин Ванзаров. – Он говорил тихим напряженным голосом. – Присядьте, зачем стоять…

Ванзаров оказался в твердом и не слишком удобном кресле. Погорельский сел, но тут же вскочил:

– Иона, представь себе: Родион Георгиевич бывал на сеансах Крукса!

– Похвально. Когда имели честь?

Начинать с этого совсем не хотелось. Но отступать было поздно.

– Полтора года назад, – ответил он.

– Вот как… Интересно… Чем занимаетесь?

– Родион Георгиевич глубоко ознакомился с теоретической базой спиритизма. Желает материально поддержать научные исследования в этом направлении! – не мог успокоиться доктор.

– Похвальное желание, – сказал Иртемьев. Он смотрел тяжелым, немигающим взглядом. – Так в чем ваш интерес?

– Наслышан о ваших способностях медиума. Был бы счастлив наблюдать за ними лично, – ответил Ванзаров.

– Это нетрудно. Приходите сегодня, у нас сеанс… Но я не о том спросил. В чем ваш интерес?

Не только для удовольствия Ванзаров занимался вольной борьбой. Иногда – чтобы размять мышцы, иногда – чтобы спасти чью-то жизнь. Сейчас пришло знакомое чувство, как перед началом состязания: борцы приняли стойку, изготовились, но еще не сцепились, примериваются, выискивая у соперника слабые точки. Вот-вот сойдутся в захвате. Поединок будет серьезный. Настоящий бой.

– Больше всего меня интересует гипнотизм, – ответил он, удерживая взгляд Иртемьева. – И в теоретическом, и практическом плане…

– Какая жалость! – вскрикнул Погорельский. – Что ж вы сразу не сказали! Я бы вам помог!

Иртемьев бровью не повел. Вцепился в соперника и не отпускал.

– Мессель Викентьевич прав: в нашем кружке, кроме него, гипнотизмом никто не интересуется, – ответил он и наконец опустил глаза. За кем остался борцовский ковер, было не ясно обоим борцам. – Так что, наверное, вам не по адресу… Поищите кого-нибудь другого… Шарлатанов много развелось… Много говорят, но мало что могут…

– О, ты прав, Иона! – воскликнул Погорельский. – Наверное, вспомнил об этом новом Калиосто? Посмешище, просто позор…

– И о нем тоже, – не слишком ласково ответил Иртемьев. – Так что, оставить вам место за столом, господин Ванзаров? Или передумали?

Прозвучало как новый вызов, а точнее: «Уже испугались?» Вот как прозвучало.

– Буду рад, если приглашение в силе, – ответил Ванзаров.

– Ну, как знаете… У нас на сеансах всякое случается… Готовы?

– Я всегда готов, – ответил Ванзаров.

Кажется, доктор не понимал всей глубины того, что происходило между этими милыми с виду людьми. Он растерянно помотал головой.

– Иона, да что с тобой… Что у нас на сеансах происходит? Зачем ты пугаешь Родиона Георгиевича…

– Не пугаю, предупредил. На всякий случай. – Иртемьев откинулся в кресле, показывая, что бой окончен.

Но только не для Ванзарова.

– А чем занимаетесь вы, Иона Денисович? – спросил он.

– Вам какой интерес?

– Иона! Что за тон! Не узнаю тебя! – возмутился Погорельский. – Простите его, Родион Георгиевич, это он к сеансу готовится… Сосредоточивает силы…

Ванзаров был сама любезность.

– И все-таки: каков круг ваших научных интересов? «Ребус» читаю регулярно, но статей за вашей подписью не встречал…

Не желая еще раз мериться силами, Иртемьев расслабленно закинул ногу на ногу.

– Продолжаю дело моего великого учителя, доктора Ипполита Барадюка. Бывали у него?

– Нет, не бывал, – ответил Ванзаров. – Фотографируете проявление силы жизни?

– В каком-то смысле… Готовлю некое изобретение, но говорить о нем пока рано…

– О, Иона, темнишь! – Погорельский шутливо погрозил ему. – Не забудь показать мне его в действии первым…

– Не забуду, Мессель Викентьевич, не сомневайся.

– Что за изобретение? – спросил Ванзаров. – Если не секрет, конечно…

– Секрет, – ответил Иртемьев так, чтобы не возникало сомнений: он не шутит.

– Не переживайте, Родион Георгиевич, Иона Денисович и от нас скрывает, – доложил доктор. – Тайна на тайне!

Хозяин всем видом показывал, что гость малость задержался. Пора бы ему честь знать. Ванзаров встал, чтобы проститься. До вечера. Но тут из прихожей раздался звонок. Иртемьев ушел открыть. Ни жены, ни горничной в доме не было. Он вернулся с пожилым господином, который косолапил, как моряк. Погорельский тут же представил дорогого Виктора Ивановича Прибыткова, но редактор не был расположен к дружелюбию. И явно желал, чтобы посторонний удалился. Что Ванзаров и сделал.

Выйдя на Екатерининский канал, он взглянул наверх. На далеком скате крыши высокого дома виднелись светлые комочки голубей. Заходящее солнце зажгло светом их перья. Что-то блеснуло.

Ванзаров зажмурился. Звездочка вспышки погасла в окне дома на другой стороне канала. Как солнечный луч отразился от зеркала. Или от полированного стекла.

Куда больше Ванзарова занимало, что за предмет прятал Иртемьев под глухим черным платком. По виду – небольшой колокол или стеклянный колпак, каким накрывают каминные часы. Но что именно?

Логика помалкивала.

14

Классической науке был брошен вызов. Вызов был принят. Аполлон Григорьевич шел на дуэль как в последний бой. Он должен был защищать не только систему собственных академических знаний, которая отрицала спиритизм, доркографию, электрофотографию, ведьм, духов и случайный выигрыш в «двадцать одно». Он готов был биться за сами устои науки, которые хотели разрушить, не предложив ничего взамен. Да, наука многого еще не знает, еще многое предстоит открыть. Но это не значит, что кому-то позволено фотографировать мысли. Лебедев пожалел, что нравы смягчились и колдунов теперь не принято жарить на костре, а принято печатать в журналах. Ну ничего, бой только начат.

В общем, берясь за фотографии своих мыслей, Лебедев ощущал незримую поддержку Ньютона, Декарта и Менделеева. С последним был знаком лично и помнил, как двадцать три года назад комиссия Физического общества при Петербургском университете во главе с Дмитрием Ивановичем наголову разгромила спиритизм. И вот змей снова поднял голову. Ну ничего, он им покажет…

Между тем Лебедев исключительно честно, без жульничества произвел вираж и фиксаж пластинок, после чего появилось негативное изображение. Оставалось только напечатать фотографию. Чтобы все вопросы отпали. Что он и сделал. Выйдя из темного закутка, где он оборудовал фотолабораторию, чтобы всякий раз не просить об услуге фотографа полицейского резерва, Лебедев встряхнул мокрые снимки. На том, что был получен устаревшим методом доркографии, виднелось несколько крохотных черных точек. Слишком жалких и ничтожных для мыслей великого криминалиста. Оскорбление, а не мысли, честное слово. На самом деле – мельчайшие дефекты фотографического слоя. И ничего другого.

А вот на снимке по методу Погорельского хоть было на что посмотреть. Электрический разряд оставил на пластинке красивый след, похожий на корень растения, фантастическую многоножку или молнию. Только к мыслям Лебедева это не имело никакого отношения. На этом идею, в которую так верил ненормальный доктор, можно было считать развенчанной: это полная ерунда. Дуэль выиграна, лженаука убита наповал.

Аполлон Григорьевич скомкал снимки и отправил под лабораторный стол. Где им самое место. Он уже придумал, как потешится над Погорельским. Но тут ему пришла блестящая мысль. Пришла и не боялась быть сфотографированной. Лебедев подумал, что имеет полное право немного отыграться на Зволянском. За то, что втянул его в эту аферу. Отыграться так, что комар носу не подточит. Великий криминалист потирал руки в предвкушении. И даже позволил себе выкурить сигарилью.

Запах будущей победы был ужасен и сладок одновременно.

15

Сыскная полиция располагалась в большом полицейском доме на углу Офицерской улицы и Львиного переулка. На первом этаже размещался 3-й полицейский участок Казанской части.

Когда Ванзаров зашел в приемное отделение, то повстречал там частого гостя – пристава Вильчевского. Попав в полицию из армейской пехоты, он навел на участке армейские порядки, городовые несли службу как швейцарские часы. Что же до умственных способностей, которые пристав обязан проявлять сам, без помощи сыска, то Ванзаров оценивал их ничуть не хуже, чем у многих приставов столицы. Лебедев, конечно, стал бы спорить, но Вильчевский в самом деле был честным служакой, который делает, что может и умеет. Другие и того меньше.

– А, Родион, ты-то мне и нужен, – сказал пристав, пользуясь не только расположением Ванзарова, но и существенной разницей лет. Наверняка другие чиновники сыска нашли предлог от него отделаться. Это они умеют.

– Что-то срочное, Петр Людвигович? Простите, я спешу…

Что было правдой. Ванзаров вернулся от дома Иртемьева только с одной целью: выяснить, где остановился месье Калиосто. Артисты, гастролирующие в столице, обычно выбирали одну из четырех-пяти гостиниц в центре. Подчеркивая собственный статус. Хотя и переплачивали за номер.

– Дело такое, долго не задержу…

Ванзаров листал городской справочник, ища графу «Гостиницы».

– Я вас слушаю…

– Понимаешь, странность такая: горничные куда-то делись…

– Куда делись? – машинально переспросил Ванзаров, выписывая на обрывок листа телефонные номера гостиницы.

– Так кто же их знает… Ушли, и нету их…

– Давно?

– Одна третьего дня, другая вчера…

Время поджимало, Ванзарову хотелось как можно скорее повидать Калиосто. Пусть и современного.

– Хозяева обидели, они собрали узелок и отправились служить к другим… Что-то прихватили?

– Вроде не было жалоб. Да и вещи их на месте…

– Тогда любовь, что же еще, – сказал Ванзаров, отправляясь к ящику телефонного аппарата, висевшему на стене. – Петр Людвигович, рад бы помочь, да совсем времени нет… Найдутся ваши барышни… Отгуляют и придут…

Пристав тяжко вздохнул.

– Не похоже, чтоб загуляли… Ума не приложу, куда делись… Ну, извини, Родион, вижу, тебе не до меня…

Ванзаров благодарно кивнул и назвал телефонистке номер гостиницы «Россия», что выходила на Мойку. Его соединили с портье.

16

Церемонии Виктор Иванович любил больше моря. Они вносили в суетность жизни порядок и правильность, как на палубе. Друзья, редакция и контора «Ребуса» знали, что Прибытков самое простое дело может превратить в сложную церемонию. Правила, которые он придумывал сам, но соблюдать их требовал от других.

Даже сейчас, находясь в сильном волнении и в чужом доме, он потребовал, чтобы кресла были сдвинуты по диагоналям к простенку, у которого он занял главенствующее место. Иртемьеву было указано сесть справа, а Погорельскому слева. Ради исполнения прихоти господа покорно поменялись местами.

Но и этого было мало. Прибытков выдержал паузу, чтобы стрелки часов встали в начало часа, не раньше, не позже. И только тогда он приподнял руку, как у статуи какого-то римского императора. В целом было величественно и торжественно. Если не считать, что совершенно не нужно. Погорельский с Иртемьевым привыкли играть в послушных зрителей.

– Друзья мои и соратники! – торжественно начал Прибытков. – Вы все знаете, какие великие дела нам предстоят. Да, я не оговорился – они великие!

Иртемьев грубо откашлялся и затих.

– Одно из них – совсем скоро, другое потребует много трудов наших, – продолжил Прибытков, все более вдохновляясь. – Вам известно, что знаменитая Евзапия Паладино дала согласие провести сеанс в редакции нашего журнала. Вы знаете, как трудно уговорить европейскую знаменитость даже приехать в Петербург. Ее календарь расписан на много месяцев вперед. В первый визит ее весной этого года подумать было нельзя заполучить Евзапию к нам. Тем более что она давала сеанс сами знаете где… И только счастливое стечение обстоятельств, новое приглашение Евзапии на частный сеанс от одного влиятельного лица, о котором мы не смеем говорить вслух, открыло перед нами двери удачи… Евзапия Паладино прибудет в «Ребус». Это веха в истории нашего журнала, можно считать – европейское признание наших скромных трудов…

– Виктор Иванович, для чего все это повторять? – спросил Иртемьев раздраженно.

Его приструнили добрым и мягким взглядом.

– Но другое событие, куда более значительное, к которому мы шли все эти годы, вот-вот осуществится, – продолжил всеми уважаемый редактор. – Событие гигантского масштаба. Да, мы имеем веские надежды, что в обозримом будущем сможем провести Первый конгресс спиритуалистов в России…

– Феноменально! – вскрикнул Погорельский. Он не мог так долго сидеть на одном месте, животный магнетизм накопился и требовал выхода. К тому же доктор был слишком увлекающейся личностью. – Это будет грандиозно! Мы впишем конгресс золотыми буквами в историю спиритизма…

– Мессель Викентьевич, помолчи, – оборвал его Иртемьев. – Мне еще надо отдохнуть перед сеансом… Так для чего мы это все выслушали, Виктор Иванович?

Прибытков спрятал обиду и собрал в кулак душевные силы.

– Ради этого, ради столь важных событий мы готовы пойти на любые жертвы, – продолжил он. – Все, что угодно, чтобы они состоялись. Не так ли, друзья мои!

Иртемьев не разделял приподнятого настроения, которое овладело Погорельским, и не позволил тому рта открыть.

– Позвольте, Виктор Иванович, о каких жертвах вы говорите?

Редактор вздохнул столь глубоко, будто готовился принести тяжелую весть.

– Ради наших высоких целей мы должны принести крохотную жертву: отменить сегодняшний сеанс. И лишь до того момента, когда будем принимать в редакции Евзапию Паладино…

Даже Погорельский, готовый поддержать все что угодно ради прогресса науки, пребывал в глубоком непонимании. Иртемьев же не скрывал недовольства.

– Что за глупости? – проговорил он. – Я готовлюсь, все знают, что будет… У нас наблюдаются интересные явления. И все отменить? Ради чего?

– Да-да, странно, – пробормотал Погорельский.

Обиженный тем, что речь его была принята недостаточно серьезно, Прибытков скрестил руки на груди.

– Друзья мои, есть обстоятельства, которые этому препятствуют.

– Да какие еще обстоятельства? О чем вы? – Иртемьев оставил кресло и отошел к окну, опершись о подоконник. – Давайте напрямик, без намеков.

Именно этого редактору не хотелось. Он надеялся, что сможет убедить, не оглашая факты.

– Желаете напрямик, Иона Денисович? Очень хорошо, – сказал он мягко, но уже с командирской ноткой в голосе. – Так вот, у меня есть сведения, что сегодня на сеансе может случиться… нечто очень плохое. Настолько плохое, что бросит тень на журнал, а более того – перечеркнет визит Паладино, а конгресс отодвинет в неизвестность. Вам достаточно?

– Нет, – ответил Иртемьев. – Что за сведения? Что значит «плохое»?

– Нечто такое, что раз уже случилось…

Намек был прямой, но настолько неожиданный, что Иртемьев не сразу понял, о чем идет речь. Доктор оказался догадливей. И присмирел.

– Так вы… Вот о чем… – наконец догадался Иртемьев. – Но послушайте, что за глупость! Как можно сравнивать… Серафима была больна… Насколько знаю, у нас все здоровы. Не так ли, Мессель Викентьевич?

Погорельский отделался невнятным бормотанием.

– Сведения верные, – сказал Прибытков.

Иртемьев не думал уступать или соглашаться.

– То есть вы хотите сказать, что сегодня на сеансе кто-то умрет? Тогда скажите кто. Не надо его звать, вот и все. Зачем сеанс отменять?

– Иона Денисович, я не знаю, с кем случится несчастье. Но это случится…

– Да откуда вы взяли? – вскричал Иртемьев. – Ясновидением вы раньше не отличались!

– Прошу мне верить… Больше ничего объяснить не могу…

– Возможно… – начал Погорельский и запнулся. К нему обратились взгляды. – Возможно, не следует приглашать новенького, этого Ванзарова… На всякий случай…

– Да, отличная идея! – только пуще разошелся Иртемьев. – Этот человек не тот, за кого себя выдает! Где только ты их находишь? То мальчишка малахольный, то новый лгун…

– Почему лгун? – расстроенно спросил Погорельский, вспомнив об автографе, который дал так опрометчиво, мало ли что.

– Потому, что полтора года назад у Крукса на сеансах был я! И его там не видел… Он врет…

– Ну, знаешь, Иона… Обвинять во лжи… Может, он просто что-то напутал и был у Крукса раньше… или позже…

От такой наивности Иртемьев рассерженно отмахнулся.

– Не болтай глупости, Мессель Викентьевич…

В перепалке позабыли о редакторе. Но он помнил, ради чего оказался здесь.

– Друзья мои, – примирительно начал Прибытков. – Прошу проявить сдержанность и рассудительность.

Сеанс надо отменить…

Чем окончательно разозлил Иртемьева.

– Нет, не надо! Если не желаете или боитесь, можете не участвовать. А мы будем проводить… Погорельский, ты трусишь или нет?

– Я… да… Наверное… – пробормотал тот.

– Вот! – Иртемьев погрозил рукой. – Доктор с нами. Случись что, окажет помощь… Да ничего и не будет…

– Иона Денисович, я вас прошу, не надо, – тихо проговорил Прибытков. – Откажитесь… Прошу вас…

Разъяренным тигром Иртемьев прошелся по гостиной.

– Отказаться? Хорошо, Виктор Иванович… Я откажусь. Но при одном условии: вы признаетесь, что вас так напугало…

Деваться было некуда. Редактора приперли к стенке. Хоть он и так стоял у нее. Наконец Прибытков решился.

– Среди нас… появилось зло… Чрезвычайно сильное… и опасное…

Иртемьеву показалось, что он ослышался.

– Зло? Вы говорите, зло? – переспросил он. – Кто-то из наших занялся черной магией? Вы серьезно? Не шутите? И это говорит редактор «Ребуса»?

Теперь Виктор Иванович и сам слышал, как глупо прозвучало его признание. А когда девица Люция шептала ему на ухо, так не казалось. Околдовала, что ли… Прибытков пожалел о том, что было сказано. Но сказанного не воротишь. И время назад не отмотаешь. Во всяком случае, пока…

– Есть основания полагать, – не слишком уверенно сказал он.

Почуяв слабину, Иртемьев вцепился мертвой хваткой.

– Кто, назовите, кто стал прислужником зла? Мы изгоним его… Даже если это моя жена… Даю вам слово! Кто это?

Прибытков видел, что Иона Денисович вошел в такой раж, что того гляди выгонит несчастную Афину… Ах, зря затеял, зря доверился девчонке…

– Я не знаю, – чуть слышно проговорил редактор.

Иртемьев мог торжествовать. Но пощадил несчастного.

– Вот для этого и проведем сеанс, – заявил он. – Спросим: кто таков… Верно, Мессель Викентьевич?

Доктор понял, что Прибытков повержен, сеанс состоится, а остальное не так уж и важно. Как-нибудь обойдется. Он вспомнил, что опаздывает на встречу, простился до вечера и поспешно выскочил из квартиры.

17

Небольшая, но уютная гостиница первого разряда «Виктория» занимала угловой дом между Казанской улицей и Демидовым переулком. Господин Калиосто «со спутницей», как специфически намекнул портье, снимали один из лучших номеров на втором этаже.

Дверь приоткрылась. Ванзаров сначала увидел щель, а потом прическу на высоте, где у барышень находится талия. Рост мадемуазель Люции немного смущал. Впрочем, неизвестно, кто больше смутился. Она пряталась за створкой, будто опасалась, что незваный гость ворвется.

– Что вам угодно? – прозвучало не столько тихо, сколько испуганно.

Ванзаров не стал поминать сыскную полицию, а выразил желание обсудить с господином Калиосто выступление в частном доме. Поколебавшись, Люция впустила его.

Крикливая пышность обстановки номера была освоена множеством постояльцев. Среди цветочных бутончиков, усеявших обивку мебели, обоев и гардин господин с орлиным носом и рыжими кудрями выглядел как орел в огороде. Горделивую позу слегка портили заплаканные глаза. Мгновенный портрет указал: натура нервная, истеричная, нетвердая. Новый Калиосто отличался от своего великого предшественника не в лучшую сторону. Как провинциальный трагик отличается от звезды императорского театра. Даже в его позе с неудобно скрещенными руками было что-то искусственное. Словно не по мерке натянутая одежда. Прямо сказать – маг средней руки.

Люция отошла в дальний угол гостиной, держась незаметно.

– С кем имею честь? – спросил Калиосто. Голос простуженный, а не магический, как требовало имя.

– Я чиновник сыскной полиции, – как можно мягче сказал Ванзаров.

Но и этого хватило. Калиосто сжал крючковатыми пальцами виски и рухнул в кресло. Будто подстрелили.

– Какая подлость… Уже в полицию пожаловались, – трагическим тоном сказал он потертому ковру под ногами. – Теперь нас выставят из столицы… Все пропало… Мы погибли, Люция…

Мадемуазель не подала голоса. Ванзаров понимал, что ей давно уже не десять лет, но поверить было трудно.

– Господин Калиосто, прошу успокоиться, – сказал он. – Ваши выступления никто не отменяет. Афиши чудесны, отзывы слышал восторженные…

Еще не веря, что трагическая развязка, к которой он так готовился, откладывается, Калиосто поднял глаза.

– Это правда?

– У меня мало времени, давайте потратим его с толком…

Сообразив, что гость так и стоит посреди гостиной, Калиосто торопливо предложил ему сесть.

– Что же привело вас? – спросил он, вытирая слезящиеся глаза. От простуды в петербургском климате никакая магия не спасет.

– Расскажите, что случилось на выступлении в «Ребусе», – сказал Ванзаров, балансируя на краешке кресла, чтобы не съехать в промятину.

Калиосто щупал лоб, костяшки пальцев пробивались из-под желтоватой кожи.

– Мне тяжело об этом вспоминать…

– Вынужден настаивать.

– Это было ужасно… Катастрофа… Полный провал… Трагедия, которая должна была свершиться… И она разразилась.