Муссолини и его время

Муссолини отправляется на фронт. Ранение и демобилизация. Кампания против «внутреннего врага». Окончание войны и итальянский кризис. Создание «национального движения», ожесточенная уличная борьба с левыми и политические интриги. «Марш на Рим».

Муссолини и другие интервенционисты, так беспокоящиеся о том, чтобы Италия не упустила своего шанса удачно вступить в Мировую войну, могли бы и не волноваться. Виктор Эммануил III и его правительство не собирались придерживаться нейтралитета слишком долго, вопрос заключался только в цене, которую готовы были заплатить военные блоки, участвовавшие в Первой мировой войне, за поддержку или нейтралитет Италии. И покуда Вена, под давлением Берлина, скрепя сердце, обещала передать итальянцам ту самую область Трентино, где когда-то так блестяще сражался с клерикализмом молодой социалист Муссолини, щедрые за чужой счет союзники предложили намного больше.

Они вообще не жалели территорий неприятеля – эти мирные, «неимпериалистические» державы Антанты. Соблазненная посулами территориальных приращений на Балканах, Средиземном море и в Африке, Италия с весны 1915 года готовилась выступить против своего «вековечного врага». Ко всеобщему удовольствию в стане союзников, итальянцы не особенно озабочивались тем, что значительная часть их будущих приобретений уже была обещана «героической Сербии». Немногим позже столь же двусмысленные посулы Лондона и Парижа распространятся и на Грецию. Подобного рода договоренности обещали большие проблемы к моменту завершения войны, но все это было еще сокрыто в тумане будущего, а пока итальянцы стремительно развертывали свою армию, намереваясь разить врага прямо в сердце – на Триест! на Вену! Мало кто – и меньше всего «патриоты» – отдавали себе отчет в истинной боеспособности итальянских войск, их подготовленности к такому гигантскому конфликту, как Первая мировая война. Вчерашние аутсайдеры – солдаты, набираемые, по всеобщему мнению, из «самых глупых сыновей», – теперь стали объектом надежд всей нации.

Дело быстро шло к развязке. Полицейские на улицах еще от души дубасили демонстрантов, сторонников войны (при разгоне одного из митингов досталось дубинкой и Муссолини, проведшему в кутузке восемь часов), а итальянский Генштаб уже подбирал породистого рысака для парадного въезда короля Виктора Эммануила III в австрийскую столицу.

23 мая 1915 года Итальянское королевство вступило в войну – Виктор Эммануил наконец-то принял «сильное решение», на которое так рассчитывал Муссолини. Австро-Венгрии война была объявлена без каких-либо консультаций с парламентом, словно речь шла о пустяках, при этом Италия не разорвала дипломатические отношения с Германией – это странное состояние мира между двумя державами продлится до 1916 года. Премьер-министр Антонио Саландра почти открыто заявлял о полученных в Лондоне обещаниях – «сделка» состоялась.

А что же наш герой? Спешит ли он в первых рядах добровольцев, чтобы горячей южной кровью смести австрийскую плотину? Где Муссолини? О, он все еще пишет статьи! Как? Бои идут месяц, другой, затем третий, а пламенный сторонник интервенционистов воюет за письменным столом? Социалисты злобно насмехались, а бывшая возлюбленная и партийный товарищ Балабанова откровенно заявила о трусости этого «Иуды социализма». Неужели Бенито и вправду испугался метких тирольских стрелков «венского преступника» Франца-Иосифа? Конечно нет! По крайней мере, так утверждал сам Муссолини.

Он справедливо ссылался на то, что речь шла о целесообразности: итальянская военная машина начинала свои обороты с известным скрипом, от добровольцев – как это всегда бывает в начале войны – не было отбоя, а потому его попросили подождать… Да и зачем терять такое бойкое перо? Пусть этот журналист еще немного потрубит в военный рог – решили итальянские власти.

И Муссолини терпеливо ждал августа 1915 года, когда его наконец-то призвали в ряды королевской армии, где он вновь надел красивую берсальерскую форму.

«Сапоги к лицу Муссолини», – насмешливо бросит Черчилль много лет спустя, и будет прав. Хотя «великого итальянца», несмотря на его увлечение такими историческими персонами, как Цезарь и Наполеон, никак нельзя было назвать полководцем, в мундире он действительно смотрелся недурно. Для сравнения достаточно посмотреть на Муссолини в гражданской одежде – почти всегда неряшливо одетый, часто он выглядел попросту комично, в то время как в форме – хоть сейчас на плакат. На самом деле из Бенито вряд ли получился бы хороший солдат, для этого он был слишком политиком. Скорее всего, в армии его привлекали строгая дисциплина, однозначность воли (то есть приказа) и отсутствие утомительных дискуссий, столь часто отравляющих политическую деятельность, а уж среди социалистов – тем более.

А в 1915 году Муссолини предстояло убедиться в справедливости слов, приписываемых древнегреческому поэту Пиндару: «Война сладка для тех, кто никогда ее не пробовал». Он быстро понял, что предвоенные мечты о легкой прогулке к Вене оказались беспочвенными.

Как известно, большую часть войны итальянцы тщетно пытались прорвать позиции австро-венгерской армии и для начала занять Триест. Покуда флот претерпевал различные, в том числе обидные, поражения от подлодок венского кайзера, солдаты Италии храбро устремлялись в атаку, начиная первое, второе, третье… и одиннадцатое сражения на реке Изонцо. В последнем им наконец-то хоть немного улыбнулась удача, но Муссолини не смог разделить этого успеха вместе с боевыми друзьями. Получив в 1916 году звание капрала, он в сражении не участвовал, выбыв из строя по ранению в феврале 1917-го.

Ранение обернулось для Муссолини большой удачей, ведь после одиннадцатого сражения для итальянской армии, говоря образно, пробил двенадцатый час. Опасаясь следующих атак противника, австрийцы привлекли на итальянский фронт германские войска, и в октябре 1917 года произошла битва при Капоретто, чуть было не поставившая крест на участии Италии в войне.

В этом смысле капралу-редактору следовало поблагодарить судьбу, ведь, будь он в это время на фронте, вероятнее всего, его ждала бы незавидная (с точки зрения политического будущего дуче фашизма) перспектива разделить плен вместе с сотнями тысяч других итальянских солдат. Но судьба пока хранила своего избранника. Зато в годы «фашистской эры» пропагандисты, не смущаясь, напишут, что именно ранение капрала Муссолини стало одной из важнейших причин поражений Италии в 1917 году.

Каким же он был солдатом? Несмотря на мифы с обеих сторон, есть основания утверждать, что Муссолини был «настоящим воякой» и надежным боевым товарищем. Будучи, в отличие от большинства своих сослуживцев, идеологически мотивированным, он попросту не мог позволить себе потерять лицо и вел себя достойно, как того и ожидали.

Прибыв в полк, он отклонил заманчивую перспективу строчить патриотические листовки в штабе и безо всяких наружных колебаний отправился в окопы на передовую. О прошлом Муссолини-политика напоминал лишь «Дневник солдата», который регулярно выходил на страницах его газеты.

В целом же сослуживцы воспринимали Муссолини как «своего», а это говорит о многом. В тесном мире военного быта – как в деревне: почти невозможно скрыть свое истинное «я». Если бы Муссолини только «играл» в храброго солдата, его быстро бы раскусили, но ничего подобного не случилось – рядовые считали его «славным парнем», офицеры – исполнительным и надежным подчиненным. Он вел себя как подобает. Впрочем, к ефрейтору Гитлеру у его командиров тоже претензий не было.

Между тем шли месяцы, а до Вены было все так же далеко. Как уже упоминалось, в начале 1917-го капрал Муссолини выбыл из строя – и, как оказалось, навсегда, то есть до конца текущей войны.

Интересно, что Муссолини был ранен итальянским оружием – во время испытания нового миномета металл не выдержал, и орудие разорвало на части. В «фашистскую эру» миномет патриотично «переделают» в австрийскую гаубицу, а число погибших и пострадавших значительно сократят, чем выгодно подчеркнут героизм дуче, но до прихода к власти он рассказывал о своем ранении так, – «Это случилось во время бомбардировки вражеских траншей в секторе 144 – секторе Карсо – под оглушительным градом снарядов. Именно там и случилось со мной то, что случается в траншеях все время. Одна из наших собственных гранат упала на двадцать наших солдат. Нас накрыло грязью, дымом и рваным металлом. Четверо погибло. Остальные были тяжело ранены».

Муссолини, вместе с другими солдатами, незамедлительно доставили в армейский госпиталь, где он… отказался от наркоза. Зачем? Да чтобы врачи не напутали и не отрезали ему ногу. Хотя трудно поверить в то, чтобы капрал заставил врача плясать под свою дудку и, скорее всего, обезболивающих попросту не хватало, его ранение действительно было тяжелым, —

«Я был доставлен в больницу Рончи, находившуюся в нескольких милях от вражеских траншей. Доктор и другие хирурги заботились обо мне с величайшим усердием. Мои раны были серьезными. Только благодаря терпению и таланту врачей из меня смогли достать 44 четыре обломка гранаты. Плоть была разорвана, кости сломаны. Это была чудовищная боль; мои страдания были неизмеримы. Практически все операции проходили без обезболивающих. Двадцать семь операций в течение одного месяца; все, кроме двух, были без наркоза».

Ему и в самом деле досталось тогда очень сильно, да и какая, в сущности, разница – свой это был миномет или чужая гаубица? Так или иначе, но шла война, и нашему герою впервые пришлось ощутить на себе все ее тяготы. Муссолини часто приходилось мерзнуть, питался он скудно, переболел тифом, был легко ранен осколками и острыми камнями, собиравшими не меньшую жатву, нежели снаряды, мины и пули. И на больничной койке капрал стойко переносил все страдания – его не отвлекал даже артиллерийский обстрел перевязочного пункта, по которому якобы палили австрийцы, желавшие покончить со своим злейшим врагом Муссолини. Так, по крайней мере, он с гордостью рассказывал впоследствии.

Чуть позже, уже в тыловом госпитале, Муссолини (прямо как в той швейцарской истории с Лениным) то ли встретился, то ли не встретился с королем Виктором Эммануилом. Последний, навещая своих храбрых солдат, вроде бы даже обменялся несколькими общими фразами с раненым берсальером… Оба участника гипотетической встречи предпочитали об этом впоследствии не распространяться. Король, видимо, мог и не запомнить «памятного свидания» со своим будущим премьером (или, наоборот, утаить это), а вот Муссолини либо решил об этом не вспоминать, либо вспоминать было просто нечего. Хотя и кажется странным, что в период утомительно долгого выздоровления в госпитале капралу не запомнился визит монарха. Зато Муссолини частенько навещали коллеги из Il Popolo d’Italia и поклонники его журналистского пера.

Лечение затянулось на полгода, а так как полностью оправиться от ранений наш герой не смог, то был демобилизован летом 1917 года. На костылях (понятная для итальянца любовь к внешним эффектам) и в залатанной армейской форме появился он на пороге своей редакции в Милане. Война для него закончилась.

…

Вернувшись с фронта, Муссолини немедленно принимается за работу редактора и публициста: ему было о чем написать. Лето 1917-го – какое это время! К Антанте присоединились такие великие державы, как США и Китай, «отсталая монархическая Россия» стала демократической республикой, а «силы реакции» (то есть Центральные державы) оборонялись по всем фронтам. И только крайние социалисты, монархисты да клерикалы мешали полному единению итальянцев в борьбе с врагом.

Муссолини еще валялся на больничной койке, а ненавидящая его Балабанова уже покинула Италию, чтобы вместе с Лениным отправиться через Германию в «свободную Россию». Но левое движение в Италии это не ослабило – напротив, в эти месяцы оно начало набирать обороты.

Муссолини, возвратившемуся в редакторский кабинет Il Popolo d’Italia, пришлось бороться не только с «предательским пацифизмом», но и с падением популярности собственного издания. Без его твердой руки газета во многом утратила свои позиции – да и «ура-патриотические» лозунги в Италии значительно обесценились. Сказывалась усталость нации после двух лет безуспешной и кровопролитной войны. Летом 1917 года в Турине произошло жестокое столкновение между толпой, громящей продуктовые магазины, и срочно вызванными в город армейскими частями. Хаос на улицах Турина продолжался меньше недели, но он отчетливо продемонстрировал, насколько хрупким стал «гражданский мир» в стране. В итальянском парламенте депутат-социалист открыто призвал закончить войну, выбросив лозунг «Нет третьей зиме в окопах». «Патриотические силы» назвали это предательством, но утомление нации от военных испытаний было очевидным.

Между тем Муссолини отвергал переговоры с врагом с той же решимостью, с какой когда-то призывал выкинуть на помойку «национальную тряпку» – флаг. Война до полного сокрушения «германизма» – таким был общий смысл его статей в это время. Любые намеки на мир, не приводящий к уничтожению Центральных держав, Муссолини презрительно называл «миром по-гинденбурговски», по имени нового начальника германского Генерального штаба и фактического руководителя военных усилий противников Антанты Пауля фон Гинденбурга.

Социалисты теперь получали от Муссолини сполна – раньше он только принимал удары, сейчас же наносил их сам. Именно социалисты, вопил его Il Popolo d’Italia, виноваты в том, что Италия не одержала еще победы. Они, а также гнилая итальянская буржуазия, капиталисты и иностранцы, подданные враждебных стране императоров. Это было время нового витка повальной шпиономании в странах Антанты, и призыв Муссолини был услышан.

Именно тогда поражение в правах и интернирование находившихся в Италии австро-венгерских граждан решило проблему с предполагаемым двоеженством Муссолини, разом выведя из игры одну из самых обременительных его любовниц – Иду Дальзер. Это стало возможным благодаря пропагандистской кампании, одним из ярых участников которой и выступал редактор Il Popolo d’Italia.

В Милане Муссолини продолжал заниматься тем же, чем и до отправления на фронт: разжиганием боевого духа итальянского народа, дотированным французским и собственным правительством. Время от времени помогали и англичане, но было бы неправильным утверждать, что одна лишь материальная помощь полностью определяла позицию Муссолини – совсем нет. Он был искренен в своем желании «вмешаться в драку в нужное время», ради конкретных целей – и поступил точно так же в 1940 году. Деньги от французов и англичан были нужны, но… в той же мере, что и германская финансовая помощь российским социалистам. Деньги были средством, а не мотивом.

Зато о самом социализме уже речи не шло – Муссолини отказался от него с той же решительностью, что и от интернационализма. Исчезло даже напоминание о том, что «Il Popolo d’Italia» – это социалистическая газета. Благодаря этим переменам главный редактор Муссолини начал получать все большую финансовую поддержку от итальянских промышленников и капиталистов, напуганных растущим недовольством в стране. Упавший между 1915–1917 годами тираж вырос до 60 тысяч экземпляров, газета выходила ежедневно, кроме понедельника.

Между тем, кровопролитные наступления под предводительством безжалостного генерала Луиджи Кадорна постепенно довели итальянскую армию до предела ее выносливости. В октябре 1917 года на фронте разразилась катастрофа – германские и австро-венгерские войска начали битву при Капоретто. Очень скоро около 300 тысяч итальянских солдат окажутся во вражеском плену, еще большее их число разбежится и дезертирует. Будущий «спаситель Ливии», фельдмаршал, а пока еще капитан Роммель со своей ротой брал итальянских солдат в плен целыми полками: они маршировали под белыми флагами, крича: «Да здравствует Австрия!» В Италии царила настоящая паника. Главнокомандующий Кадорна был с позором отправлен в отставку – его знаменитый отец когда-то завоевал для королевства Рим, теперь же генерала обвиняли в случившемся разгроме. Муссолини не был среди тех, кто поносил павшего кумира, – он симпатизировал Кадорна, ему импонировала свирепая решительность, с которой тот вновь и вновь посылал свои дивизии в атаку. Но в те дни итальянские солдаты уже предпочитали сдаваться в плен.

В Италии потеряли всякую веру в стойкость армии, не успокоило общественность и прибытие дюжины англо-французских дивизий – казалось, что еще немного, и повторится «национальный погром» 1848–49 гг.

Однако до этого было еще далеко, да и немцы не собирались маршировать на Рим или Милан, а всего лишь спасали своего австрийского союзника превентивным наступлением с крайне ограниченными целями. Можно лишь рассуждать о том, приблизила бы оккупация всей или значительной части Италии конец войны – с одной стороны, ключ к победе над Антантой лежал не в Риме, да и вряд ли фронт, пролегающий в Альпах (вкупе с необходимостью кормить оккупированные итальянские области), так уж сильно помог бы немцам. Но, с другой стороны, победа есть победа, и очень многие в Германии и Австрии радовались тому, что «итальянское предательство» было отмщено «позором Капоретто».

Муссолини неистовствовал: его национальная и солдатская честь были задеты жесточайшим образом. И кем? Этими «тевтонскими свиньями» – немцами и австрийцами! О, если бы в тот момент нашелся провидец, который рассказал бы ему о будущих перипетиях международной политики… но такого провидца не сыскалось, да и лучший друг Франции и Англии в подобные прогнозы все равно не поверил бы. В те годы Муссолини искренне ненавидел немцев и презирал оставшихся дома социалистов и дезертиров, запятнавших свои мундиры позорным бегством.

Нужен диктатор, требовал он, диктатор – как в Древнем Риме! Как Керенский в России или Клемансо во Франции! Как Вильсон в США, как Ллойд Джордж в Великобритании – поразительно, что с течением войны «демократии» приобретали все более авторитарный характер, тогда как «реакционные» (и конституционные) монархии Германии и Австрии продолжали расширять свою «избирательную базу». «Демократизация» им ничуть не помогла, но еще раньше она вывела из числа воюющих держав Россию.

Подкошенная Февральской революцией, развалом армии и тыла, российская армия совершенно не в состоянии была удерживать фронт далее. Ее солдаты, утратившие всякое подобие дисциплины, целыми дивизиями и корпусами разбегались перед третьеразрядными германскими дивизиями. Разгром российской армии стал триумфом для немецкого командования и химического оружия. Муссолини заклеймил «слабость русских» – они не только предали союзников, но и охотно подставили шею для нового ярма, заменив царя на Ленина. Человек, когда-то приветствовавший российских революционеров, писал о «примитивном азиатском народе», власть над которым захватили агенты Германии – большевики. Их вождь Ленин, швейцарское знакомство с которым Муссолини теперь гневно отрицал, являлся для него предателем и «соломенным пугалом». Был «отставлен» и немец Маркс, чьи теории получили насмешливую характеристику «груды руин».

Муссолини назвал Октябрьский переворот «победой еврейско-германского социализма», охотно свалив в кучу все наиболее ему неприятное. «Германскость» он ненавидел, памятуя свое голодное и жалкое швейцарское прошлое, социалистов презирал как ренегат, что касается евреев – разве они не лучшие друзья кайзера? И разве не они составляют верхушку «красных» от Москвы до Берлина? Они протянули свои щупальца повсюду, работая в одной обойме со зловещим прусским Генеральным штабом. Массивная фигура фон Гинденбурга, к которой тянулись нити еврейского социализма, – такой была живописуемая им тогда картина. Даже клерикалы и пацифисты, даже Папа Римский – и те были лучше, чем эти подлые предатели. Муссолини возмущало военное поражение России, по его словам, ставшее следствием прихода тамошних левых к власти.

Позже, после того как его газету начнут финансировать несколько патриотично настроенных еврейских банкиров, он несколько дезавуирует антиеврейскую часть своих выпадов, но в 30-е годы вновь станет ссылаться на свои давние антисемитские взгляды, зародившиеся, как он утверждал, именно в годы Первой мировой.

Ну а пока Муссолини призывал к беспощадной войне. До выхода книги генерала Джулио Дуэ «Господство в воздухе» было еще несколько лет, но Муссолини, подхватывая популяризируемые им идеи «воздушного террора», уже в 1917 году потребовал отправить сотни бомбардировщиков на немецкие и австрийские города и стереть их с лица земли.

Немцы должны понять, писал Муссолини, что они встретят у стен Милана такой же отпор, что и в XII веке, когда город осаждало войско императора Священной Римской империи Фридриха I Гогенштауфена (известного во всем мире как Барбаросса – «рыжебородый» на итальянском). Разумеется, о том, что Барбаросса Милан все-таки захватил, автор статьи предпочел не упоминать.

…

Весенне-летнее наступление немецких дивизий на Западном фронте не привело Германию к победе в 1918 году и не приблизило наступление мира. В августе для немецких армий пришло время «отлива» – войска Антанты наступали на всех фронтах. Не упустили своего и итальянцы.

Подкрепляемые несколькими англо-французскими и одной американской дивизией, они атаковали австрийские позиции. Первые несколько дней казалось, что эта операция будет развиваться по привычному для итальянской армии сценарию, но тут наследникам древних римлян очень повезло: в решающий момент большая (и не немецкая) часть армии австро-венгерского императора Карла восстала против продолжения войны и пошла домой, покинув окопы и бросив оружие. Вена запросила перемирия, но, пока шло техническое обсуждение его условий, итальянцы согнали в кучу несколько сотен тысяч императорских солдат, пленили их и объявили все это своей «великой победой при Витторио-Венето».

Муссолини и его единомышленники торжествовали. Не важно, что безвозвратные потери итальянцев были даже выше вражеских, – это была самая грандиозная, умопомрачительная, невероятная победа из всех! Потрясающе – и пусть будет стыдно теперь тем, кто не верил в армию. Теперь же, когда враги повержены, настало время платить по счетам. Почти 700 тысяч убитых солдат, еще сотня тысяч погибших мирных жителей, полтора миллиона раненых – Антанта обязана оценить этот вклад Италии в общую победу. Будущие приобретения должны соответствовать сыгранной ею в Мировой войне роли.

И действительно, на мирной конференции Италия вошла в так называемую «Большую четверку», наряду с англо-французами и США. Но остальные союзники относились к ней без особого почтения, особенно теперь, когда война закончилась. Никто не верил в самую «выдающуюся победу» за время Мировой войны. По какому праву, саркастически спрашивал премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж, Италия требует себе новых территорий? Она что – потерпела еще одно поражение?

Другие британцы были еще жестче, – «Их непрофессионализм и тщеславие чрезвычайны, – охарактеризовал поведение итальянской делегации в Париже, британский дипломат и администратор Чарльз Хардиндж, – они самые отвратительные из всех коллег и союзников на этой конференции, европейские попрошайки, у которых скулеж чередуется с заносчивостью».

Французы тоже отнеслись к Италии со всегдашним презрением. «Скулеж попрошаек» перемежался у итальянцев с «заносчивостью грандов» – и действительно, поведение представителей Рима в Версале было попросту жалким. Они то демонстративно покидали конференцию, то, видя безразличие остальных, возвращались, пытаясь состроить хорошую мину при плохой игре. Удивительная для «нации дипломатов» неловкость. Но самое неприятное было еще впереди – ознакомившись с условиями будущего мира, итальянская общественность устроила форменную истерику, почище немецкой. И было от чего.

Американцы, в лице своего президента Вудро Вильсона, отказались поддерживать итальянские притязания на Балканах и Средиземноморье, а англо-французы, столь усиленно обхаживающие Италию до войны, сейчас предлагали ей… ровно столько же, сколько австрийский император прежде, но за нейтралитет. Это стало болезненным ударом для итальянских патриотов. На городских площадях демонстративно сжигались портреты американского президента, но итальянское правительство вынуждено было смириться с решениями, принятыми в Версале.

Нацию охватило возмущение. Муссолини – тоже. Выходит, что социалисты, «паписты» и прочие сомневающиеся были правы, а он, Муссолини, и его сторонники – оказались в дураках? Именно так стали считать тогда: по всей стране приходили известия об избиениях возвращавшихся с фронта солдат и офицеров, насмешках над ними. «Мерзавцы», не пожелавшие сражаться за Триест или Албанию, теперь кричали искалеченным ветеранам пятого или седьмого сражения на Изонцо: «Много ты навоевал, дурак?» Людей с боевыми орденами выталкивали из трамваев и трактиров, высмеивали и публично оскорбляли. Военное министерство вынуждено было издать унизительное распоряжение – офицерам, не находившимся на службе, было приказано выходить на улицу в гражданской одежде.