Мальчик из сундука

Вадим Чиндясов

Мальчик из сундука

1

Случалось ли вам когда-нибудь сесть с утра пить чай и пропасть в другую жизнь, по сравнению с которой ваш нынешний день – совершенная серость? И провалиться в новое так, чтобы постоянно думалось – да со мной ли это? Мне посчастливилось. Я однажды был приглашён к странному пиру реальности. Жаль, что я не был к этому готов. Я был беззубым для такой пищи. Нет, это сделалось со мной не под влиянием чего-то этакого. Я совершенно не употребляю спиртного и тем более, наркотиков.

Как обычно, я сидел за своим рабочим столом в конторе. Я ещё запомнил, что в тот день была странная погода, очень странная. У меня иногда бывает, что я словно проваливаюсь куда-то мыслями, стоит мне лишь глубоко и безотчётно задуматься. Я по привычке раздумывал о превратностях погоды и снова выпал из сознания. Старый способ отключиться от непрерывных мыслей, он остался со мной ещё с прежних времён, когда я был художником. Последние пять лет художником себя называл только я сам, внутренне. За эти годы я порой брался за кисть, но не сумел сделать ни единого мазка на холсте с душой. Множество бездушных мазков я делал, но это было редко и некрасиво. Одним словом, противно. Что-то ушло из моих рук, моих глаз, моей души.

И вот теперь я работал обычным клерком, и никто из сидящих в паре метров от меня даже не подозревал о моём прошлом. Для всех я обычный невзрачный молодой человек, продавец средней руки.

И вот в тот день на меня опять что-то нашло. Я помню, как по экрану расплылись электронные цифры – планы, сделки, контроль исполнения. И я снова пропал, растворился в себе. Обычно я стараюсь держать себя в тонусе, представляю себя роботом, исполнительным и хладнокровным прибором на всё рабочее время. И это помогает проработать ещё один день. Гибкость мыслей и поступков – удел стеснённости ума, в которой я жил.

Я стоял и кормил рыбок в нашем аквариуме. Сухие чешуйки корма тихо падали на воду, и рыбки плескались, высовывая морды наружу. Когда я наконец выпал назад, в наш мир, аквариум был похож на снежное шоу Славы Полунина. Плюнув про себя, я принялся выгребать сачком мокрые хлопья, но получались не слишком хорошо.

«Пусть другие кормят», – решил я. «Не хватало мне, чтобы они ещё переели и на тот свет отправились».

При моей нынешней работе приходилось ездить в командировки часто и довольно далеко, в разные концы страны. Одно время поездки даже нравились мне. Не то, чтобы очень нравились, но какая-то смена обстановки, перемена пейзажа. Иногда боковым зрением получалось выхватить красоту нового города за окном, но это было всё вскользь. Раньше яркие картины стучались мне, можно сказать, прямо в переносицу, а теперь плыли дымкой мимо, обтекая и никак не зацепляясь. У меня перестало получаться впрыгнуть в саму картину, как я делал когда-то. Со временем меня перестали прельщать и поездки, моё боковое зрение художника тускнело. Я был словно голодный, изнемогающий человек перед горами яств. Человек безо рта. И даже было хорошо, что в командировки я стал ездить только в случае крайней надобности, не напрашиваясь.

Кто-то мог бы подумать, что я жалуюсь. Нет, мне жаловаться не приходилось. Я лишь хочу рассказать одну историю, которая, словно аркан, дотянулась до меня из моей прошлой жизни. Дотянулась, ухватила прямо за горло и протащила обратно, как я ни упирался.

Из пяти лет в этом городе я помню немного. Странно. Я уже давно заметил, что из-за однообразия уклада стал необычайно рассеянным. Что-то происходило вокруг меня, я машинально оставлял вещи там и тут, потом они находились сами собой, а я отчётливо не помнил, что и как. Потом было трудно восстановить цепочку событий. Виной этому были, наверное, и эти мои провалы в мысли, после которых приходилось долго напрягать мозг, чтобы припомнить последнее своё осмысленное действие.

Важнее всего вспомнить миг, при котором вещь ещё была при мне. Но частенько ничего не получалось, и лишь спустя дни или недели моя вещь возвращалась ко мне. Место её бывало вдруг таким неожиданным, что даже я при своей рассеянности не понимал, как мог её положить туда. Вообще-то, это меня сильно беспокоило, но я всё не мог собраться к врачу. Часто это выглядело чьей-то шуткой. Так бы я и подумал, если бы не жил один. В моей квартире всегда были только я и мой пёс Берт. Словом, не было никого, кто бы мог так весело шутить…

Когда я второй вынырнул из забытья, то увидел перед собой серый стол, и короткий рой световых мушек летал вслед за зрачками. Когда-то я мог так смотреть долго, пока не начинали слезиться глаза. Но сейчас, пожалуй, не стоило. Рабочее время уже подошло к концу, и пора было отправляться домой.

… Паутина безлистых веток. Весна. Знакомая аллея. Сквозь ветки видно ясное майское раздолье. И даль. Редкая в этом городе даль, когда можно смотреть и не спотыкаться взглядом о дома и машины.

Я привык ездить на работу и домой в метро, потому что машина была сущим неудобством в Большом городе. Целую вечность я не садился за руль своей машины.

Изо дня в день всё повторялось. Вот и сейчас. Вагон. Меня внесло в людскую лаву, быструю в середине потока и замирающую у стен, и я потянулся вниз. Целый час времени впереди. Дыхание толпы сливается, в ухо дышит одно целое гигантское существо.

Утром всё повторится. Невкусный городской воздух на улице будет подгонять меня, заставит сбиваться с ровного шага. Спешка. Плавность начатого утра начинает рваться, а я чувствую, что уже не успеваю занять свое место за рабочим столом вовремя. Впереди маячат три квартала миров, галактик, азбук, империй и одного рая. Дальше – высота, кабинет и окно с видом на стройку.

А в то странное утро улица просто захлебывалась. Машины стояли везде. Даже казалось, что из подъездов тоже должны вот-вот показаться хромированные морды. На глаза, помню, попался красавец-автомобиль. Я даже почувствовал, как он бесновался, словно хотел растолкать мелкопородистых собратьев, яростно рыкал, но полз в потоке. Он злился всеми своими сотнями лошадей под капотом, и, казалось, должен был сейчас вскочить на спины ползущих рядом и затоптать их, чтобы прорваться к широкому жерлу проспекта.

В тысячный раз, лавируя, мимо проехал Фидель – мотоциклист с роскошной бородой кубинского вождя и в фуражке военного кроя, как у самого Фиделя. Даже штучный мотоцикл под ним напоминал о революции и свободе – не хватало только крупнокалиберного вороненого пулемета прямо на руле.

По Фиделю я обычно сверялся, насколько опаздываю. Если великолепный он и я, весь в мыле, появлялись на этой улице одновременно – значит, порядок, я ещё успеваю. Точность Фиделя была невероятной, он, наверное, просто не видел пробок на улице. Мне казалось, что этот наездник везет на себе время.

Сегодня дело обстояло совсем плохо – Фидель, похоже, въехал на эту улицу около десяти минут назад и сейчас пытался проехать эти три квартала хотя бы на одном колесе. Улица замерла, и быстро перебежать ее можно было только по крышам домов или авто.

И вот тут меня снова погрузило в какую-то вату. Через считанные мгновения меня выбросило назад, на солнце, на природу. Откуда-то из последних сил даже прилетела порция свежего воздуха, устав бороться с углами. В толчее это было трудно почувствовать, но возле сердца у меня щелкнули маленькие щипчики.

Я вздохнул. Проблеск мира исчез за дальней высоткой. На этом было все.

После работы я отправился прогуляться и, пребывая весь в себе, забрёл в другой район города. И что я тут забыл? Возвращаться пришлось на автобусе. Дома я разгребал горы бумажного мусора из почтового ящика, размышляя о своих странностях. В сотый раз зарекался брать эту бумагу в дом, но мусорить в подъезде мне не хотелось, был не приучен.

Из стопы бестолковых буклетов и газет выпал маленький сложенный листок. Желтоватой птичкой он нырнул под стол. Помню, что мне не хотелось лезть за ним вниз, но я почему-то пересилил себя и подобрал его. Внутри листка была ссылка на какой-то сайт. Надо же, и даже пароль.

– Мало мне мусора, – мой нос против воли сморщился.

В эту минуту я вспомнил о Берте. Да, пришло время вечерней прогулки. Давно уже терпит, бедняга. Я встряхнулся и выбросил комок в мусорную корзину. Жаль пса, раньше он мог гулять целыми днями.

Ночью мне почему-то опять не спалось. Раньше, ещё до переезда в Большой город, я считал ночи самыми счастливыми часами. Свет уличных фонарей превращался в полосы и осколки и отражался на стенах. В душе начинало теплиться, и я обязательно брался за кисть. Да, я писал картины в полумраке! Я называл это «при свете своих глаз и греясь своим дыханием». И мне нравилось то, что получалось. Как будто бы на помощь глазам приходили остальные чувства и разбирали картину каждое на своём языке.

Здешняя тьма всегда была холодной и не согревала меня. Но в ту ночь не только в ней было дело. Я долго ворочался, а Берт за спиной всё время поднимал голову при моих движениях. Обычно он крепко спал, и его мало тревожила моя бессонная возня. Вдруг я заметил, что бумажный комок лежит рядом почти рядом с моей кроватью на полу. Корзину для бумаг опрокинул Берт, когда мы вернулись с прогулки.

От нечего делать я потянулся в темноту и поднял листок. Он был яркий и желтел в темноте ковра. Что это, такой новый вид рекламного мусора – писать от руки адрес в интернете? Хлопотный способ. Но почему-то я снова развернул ничтожную бумажку и зажёг лампу. Я не видел, но знал, что Берт позади в полутьме сейчас лежит огромной плюшевой игрушкой с сонным взглядом.

На листке был только адрес социальной сети и больше ничего. Я терпеть не мог социальные сети, поэтому уже хотел щёлкнуть светом и идти спать. Так уж получилось, что я стал замкнутым человеком за эти годы, и мне было не с кем общаться в сети и в жизни. Меня это даже не тяготило.

Но всё-таки листок сделал своё дело. Спать совсем расхотелось, а любопытство пересилило моё безразличие. Может быть, листок сунули в мой ящик по ошибке?

– Всё равно не усну, – пробормотал я и вылез из-под одеяла в ночную прохладу комнаты. Кресло жалобно скрипнуло. Я спиной чувствовал, как Берт недовольно зажмурился – я включил компьютер, озарив стол, и вышел в сеть,

Адрес вёл на довольно известную страницу, и мне было откровенно лень вписывать многочисленные буковки, но и на полпути останавливаться не хотелось. Я поёжился.

– Не слишком ли много вы хотите, господа из рекламы? – подумалось мне.

Наконец, я покончил с именем и паролем, потом перешёл на искомый адрес. Что же я увидел?

Доводилось ли вам смотреться в зеркало в пустой тёмной комнате и вдруг однажды увидеть позади себя ещё одну фигуру, силуэт? Причём, похожий на вас до неприятной, даже какой-то животной дрожи? Это дорого обходится здоровью. И разуму, который только что скучал во тьме.

Страничка по этому адресу оказалась моей страничкой. У меня, кажется, зашевелились волосы. С неё смотрел я сам, лет на шесть-семь моложе. Длинные волосы, мой взгляд. Что за дичь?

Чем дольше я глядел на себя, тем глубже впадал в ступор. Я никогда раньше не создавал ничего похожего на эту страничку, у меня никогда не было такой фотографии, и я точно знаю, что не ходил в таком виде или кому-нибудь давал себя сфотографировать в подобной обстановке. И волос таких я уж точно не носил.

На фотографии я или кто-то, как я, стоял в каком-то неважно освещённом здании с высоким потолком. Позади виднелись углы то ли ящиков, то ли деревянных щитов. Что это, стройка, ремонт? Где вообще я находился? Почему не помню ничего из этого? Кто создал эту страницу?

Страница гласила, что хозяина здесь не было пять с половиной лет.

Когда кровь перестала пульсировать в голове, я спохватился – здесь же были и другие фотографии! Но только я протянул руку к мышке, как выскочил флажок – «Новое сообщение». Сегодняшнее! Я, конечно же, скорее принялся читать, и чем дальше я читал послание, тем больше выпадал из реальности. Ночной сумрак вокруг заставлял меня, взрослого человека, поёживаться от непонятного. Темнота может кувыркнуть с ног любое здравомыслие.

Писала женщина. На фотографии было незнакомое, но приятное лицо, имя, которое ровным счётом ничего не говорило. Сообщение было коротким и странным:

– Правда ли, что вас зовут так, как написано на вашей странице?

– Да, меня так зовут, – напечатал я. На странице и вправду стояло моё имя. Почему-то задрожали руки. Может быть, это кто-нибудь из дальних родственников, кого я не знаю. Бывает всякое. Стоит ли так волноваться? Но почему же я не помню, чтобы создавал эту страничку?

Страница выкинула новый флажок. Сообщение! Женщина оказалась в сети.

– И вы родом из этого города? – Она правильно написала название города, откуда родом были мои предки.

– Я родом из другого города, но вот мои родители оттуда. – Остатки ночной дрёмы исчезли, и я вдруг осознал, что бодрствую так, как не бодрствовал и днём.

– А как их звали?

Конечно, эти расспросы неспроста. В наши времена, когда к тебе заходят с визитом на страницу, можно ожидать разных предложений, навязчивых игр, словом, всего чего угодно досаждающего. Иногда и мошенничества. Но тут было что-то другое. Поэтому я написал и имена.

– Извините, что я так нескромно расспрашиваю вас обо всём. Вас зовут точно так же, как моего брата. И мы родом из тех же мест, что и ваши предки. Он очень на вас похож, насколько я вижу на фотографии. Вам тридцать пять лет? Ему было тридцать, когда он пропал без вести. С тех пор мы ищем его. Он пропал пять лет назад. С тех пор мы ничего не знаем о нём. Вы жили когда-нибудь в городе Мастеров?

– Да, я жил там. – Вот это да! – На Северной улице.

– Он жил в этом городе, только на соседней улице, возле рыночной площади. Это последний адрес, по которому мы его видели.

Я встряхнулся. Обычно я склонен верить людям, но дело явно попахивало розыгрышем, причём уж слишком прямолинейным.

– Вы понимаете, конечно, что таких совпадений не может быть? – написал я, чувствуя невнятное раздражение, – для первоапрельских шуточек вроде бы поздновато.

– Да уж какие шутки, человек пропал, – написала она, и мне стало немного стыдно: даже сквозь экран чувствовалась усталость и безнадёжность. – Извините, что потревожила вас.

Мне стало не по себе ещё больше, и я поспешил, пока она не покинула сеть, забросить сообщение:

– Сами понимаете, совпадения просто фантастические. Вы, кстати, ничего не знаете об этой моей странице? Я не помню, чтобы заводил её, а её адрес и пароль мне кто-то бросил в почтовый ящик. Я зашёл из чистого любопытства. В любом случае, если я что-нибудь узнаю об этом человеке, то сразу же дам вам знать об этом. Вы, пожалуйста, тоже напишите мне, если вам удастся найти брата.

Но она не дождалась и вышла из сети. Похоже, что печатала она быстрее меня, потому что в ту минуту, когда я дописывал последние слова, она бросила мне сообщение о том, что её брат жил и в Большом городе. Что он бывал там по работе и даже полгода жил на Почтовой улице. Больше сообщений не было.

И это тоже было чересчур для совпадения. Я жил именно в Большом городе, и сидел сейчас именно в квартире на Почтовой улице! В своей квартире, которую купил давно, когда ещё приезжал сюда организовывать выставки своих картин.

Помню, что я ещё долго сидел с открытой страницей и соображал, почему вывалил о себе всё, что меня спрашивала эта собеседница из полумрака. Может быть, потому что поверил ей. А может быть, потому, что ничем особенным не рисковал. Не знаю. На мошенничество это было не похоже.

В память врезалась одна её строчка посреди нашего разговора. Когда я ей написал о себе, она, сорвавшись с нейтрального «вы», она вдруг прислала отчаянную строчку:

– А может, это всё-таки ты??! Это же твоя фотография!

Я не нашёлся, как написать ей поубедительнее, поэтому написал так, как понимал:

– Да, фотография, похоже, моя. Но я не знаю, где она сделана. Я так не одевался. И я вас не помню, вот что.

Как я мало понимал тогда!

После переписки я опять долго сидел и смотрел на шатёр бумаг на столе. Смотрел долго, бессознательно. Потом встряхнулся и понял, что с улицы в тёмную комнату светят огни фонарей. Светят призывно, как раньше, пять лет назад. Раньше, до этого города, я очень любил ночные огни…

До утра я молча вглядывался в потолок. Несколько раз вставал и ходил по квартире. Когда я проходил мимо старого шкафа, то только силой воли заставлял себя не глядеть на его чёрную полку.

Ум мой давно уже устал от ежедневной жвачки конторской жизни и с радостью принялся обдумывать что-то более вкусное. А обдумать было что. Весть пришла, словно из потустороннего мира, настолько это было необычно. Она махнула передо мной своим ночным хвостом и исчезла.

– А что, если съездить туда, по своему старому адресу? Вдруг это правда? – С некоторых пор я начал говорить сам с собой, наполовину обращаясь к своему псу, Берту. За сумасшествие не считается, ведь слушатель вроде есть. Берт всегда внимательно слушал мои пространные речи и даже порой кивал.

Прошло несколько дней. У меня никак не получалось прогнать из головы ночную переписку. Теперь я, наоборот сделался завсегдатаем своей странички в сети. Я следил за страницей и сам постоянно её обновлял, едва появлялась свободная минута. Но на странице всё замерло и больше ничего не происходило.

Зато здесь было кое-что, о чём я сначала напрочь забыл. В разделе фотографий я нашёл, пожалуй, самое интересное. Здесь было ещё три фото, на которых этот самый поразительно похожий мужчина был изображён с ребёнком лет пяти-шести на руках. У меня никогда не было детей, и я даже никогда не был женат.

На других фотографиях мужчина стоял на фоне картин. Похоже, что и он был художником. На этом месте я попытался выжать из фотографий всё: долго присматривался, увеличивал тёмные снимки, чтобы разглядеть их лица получше. Потом я занялся углами, которые попали в кадр. И довольно скоро сообразил, что никакие это не ящики – это картины. Тут во мне взыграла профессия, и я попытался высмотреть из слабых снимков хотя бы основную мысль и цвета. Словно что-то знакомое промелькнуло в нечётком снимке картины, и меня обдала волна жара. В горле запершило, и я раскашлялся. Кашляя до слёз, я пробежал к чёрному шкафу и открыл его глубокое нутро.

Моя папка лежала на полке, на своём обычном месте, среди книг, которые я не любил. Полка давно уже покрылась пылью, и для меня это было даже хорошо – чем толще слой, тем меньше воспоминаний. Однако сегодня воспоминания пришлось разворошить. Мои руки дрожали, когда я взял папку с полки и открыл её.

В папке лежал большой неровный кусок холста, с траурно-черной бахромой на боку. Посыпались чёрные снежинки пепла. Я так внимательно смотрел на холст, на котором ещё пестрело несколько цветных пятен и потёков, что даже не сразу узнал свои бывшие картины. На пару минут я уставился в потолок, и вспоминал, вспоминал. Пришлось взять лупу, и я впился взглядом в фотографии на экране.

– Невероятно! Это же мои картины.

Ребёнок был немного похож на отца. А, значит, и на меня. Кто же эти люди?! В моём сердце ничего не пошевелилось, когда я смотрел на мальчика. От своих картин у меня когда-то раньше неспокойно билось сердце, а на эти я смотрел спокойно. Спокойно, насколько это было вообще возможно. Фотографии я сохранил у себя в компьютере. Так будет вернее. Я до сих пор то ли боялся, что всё возьмёт и исчезнет, то ли надеялся на это.

Если это розыгрыш, то он, пожалуй, заходит слишком далеко. А если это галлюцинация, что, несомненно, хуже для меня? Нереальность происходящего была выше всяких пределов. Собеседница больше не появлялась, как я ни караулил её. Моё последнее сообщение так и висело неотправленным.

Кто же, в конце концов, прислал листок с адресом? Пожалуй, это был самый главный вопрос.

А самое главное – я узнал место, в котором была сделана фотография. В это как раз и было труднее всего поверить. Это была моя многострадальная студия в городе Мастеров, где я когда-то жил и писал картины. Моя мастерская, благословенная дом-рыбина с огромными рёбрами сводов. Неспроста углы оказались картинами на стенах. На фотографии пробивался вечерний свет из моих больших окон. Всё на фото было моим и пока ещё целым.

Время в этом городе накладывало на мою распахнутую боль новую повязку, а озлобленная память сбрасывала ее. Но у времени всегда больше ткани. Прошёл год, потом другой. И всё. Бесстрастные заплаты новой жизни простого обывателя хорошо прижились на ранах и притупили мою боль. Ещё пару дней назад я придерживался этого тезиса в жизни. И вот он летит навзничь из-за чьей-то шутки?

Над городом второй день кружили непонятные тени. Было пасмурно, и в сером городском небе их было трудно увидеть. Я всё присматривался к ним, но они уходили в туман. Наверное, птицы. Но уж слишком высоко. Тут же представилось, как в высоте режут осенние потоки хищные и стремительные крылья.

Вот бы и мне так. И против воли в голове зачиркали вдоль и поперёк мысли. Даже какая-то приятная дрожь пробежала вдоль спины и заставила поёжиться. Удивительно знакомое чувство. Сейчас бы лететь за рулём большой мордастой машины с кузовом-балконом и верным Бертом рядом. Парить на длинных солнечных разъездах по гладким серым языкам дорог. Сухие просторные степи, умытые поля и поднятые дыбом волосы-небоскребы на шишковатой коже земли. Кора бетона на теплой спине полей. Полуночные светлячки-мотели и дикий звездопад громадин-городов…

Я отпрянул от края дороги, по которой проносились машины. Слишком близко подошёл. Я стал тяжёл на подъём за эти прошедшие пять лет. Но теперь, когда я глядел поверх машин на улицу, безучастность пошатнулась. Молоденькая поросль весны и дикая тайна отвесили ей крепкий удар. Меня ни с того, ни с сего начала подтачивать злость. Непонятное раздражало меня всегда. Только раньше это выливалось энергией на холсты, и картина получалась яркой, агрессивной… А сейчас дрожала гневом злая лень, которая обычно беснуется в предчувствии большой работы впереди. Я уже и забыл, что такое – держать кисти в руках по-настоящему. Так, чтобы бросить весь мир на сутки, вторые, неделю…

Да, всё нужно было начинать сначала, снова искать это беспокойство, родство с картиной. Работать над собой, пока окружающие куски жизни не начнут исчезать, как мед в горячей воде; пока чужие звуки и цвета не утонут в вате, а холст вдруг не станет единственным прямым окном в мир. А когда счастливая пустота вновь вернет тебя в пыль настоящего дня, то всё вокруг холста вспенится, вынырнет обратно из небытия. Окно снова подернется пылью, которую вдохновение каждый день протирает трудовой рукой.

Тяжело! Как же тяжело будет разбудить всё это! Но ведь когда-то я этим жил! И почему-то эти мысли всё время возвращаются, как бы далеко я их не гнал.

Меня отныне не отпускала затея съездить в город Мастеров, хотя я и зарекался когда-то. Но вдруг я наткнусь там на этого, как две капли похожего на меня, мужчину? Как ни была удивительна была вся эта история, я спокойно принимал факт, что тот, другой человек тоже был живописцем. Город Мастеров был настоящей кузницей, из которой нет-нет да и выходили в мир таланты. И неспроста – художественные школы и училища были там одними из лучших в стране.

Ехать было боязно, несмотря на любопытство. Ведь там остался стоять мой дом и мастерская. С ними у меня были связаны все мои радости и самое чёрное горе, из-за которого я бросил всё и уехал оттуда, надеясь, что навсегда.

И вот я сидел у своего дома и думал нарушить свой зарок и ехать. Работу после странной ночи я проспал и теперь придумывал, что буду рассказывать. Мне нужно было сменить цифры на цвета хотя бы на несколько дней.

И разве кто-то мог не поехать туда на моём месте?

2

Стеди сидел на каменном крыльце перед домом, который назывался пансионат, и вслушивался. Он часто так делал, когда хотел выделить из звуков вокруг самые основные. Обнимал железные перила и ждал. Ему всё время думалось, что это можно сделать, ведь папа рассказывал, что шум – это клубок звуков. А вдруг ему удастся потянуть за хвост клубка и услышать что-то главное, основное?

Он мог выслушивать ручей, шум ветра в ветвях и птиц часами. И он ни капли не уставал. В конце концов, звуки начинали заостряться и появлялись голоса. Стеди научился узнавать по голосу всё вокруг.

Люди вокруг считали его недалёким, даже отсталым. Наверное, они были правы, ведь он всё время был словно запертый ящик, в который не получалось ни вложить, ни изъять. Но они не знали Стеди. Те, кто его знал, никогда не сказали бы так об этом каменном мальчике.

К тому же Стеди иногда приоткрывал крышку своего уединения, нечасто и осторожно, когда никого поблизости не было. Вдали гудели машины, иногда в небе показывались самолёты. Стеди был очень наблюдательным, и слышал, как за эти годы изменились звуки машин – постепенно, день за днём. Никто этого не слышал, а он слышал. Даже растущие с годами деревья меняли свой шум с возрастом.