Проклятый люд

Иногда нам снятся странные сны. Люди, которых мы раньше не встречали. Места, где мы никогда не были. События, о которых даже не слышали. Эти сны могут заставить нас смеяться, плакать, а порой даже кричать…

Она не была частью своего сна, но видела все, как наяву. Видела женщину, которую выволакивали на улицу за волосы. Видела, как та споткнулась на крыльце, как ее тащили по грязной земле. Она слышала, как женщина кричала. Как она молила своих убийц:

– Прошу! Умоляю! Это не я! Умоляю!

– Молчи, ведьма! ― зарычала на нее одна из мучительниц и, притянув голову своей жертвы ближе, держа за растрепанную косу, плюнула прямо в лицо.

– Я – не ведьма! Умоляю! Это не я.

Сильная пощечина прилетела ей от другой обозленной бабы, а за ними и новый поток обвинений:

– Это ты черту зубы заговаривать будешь, не нам!

Из дома послышался детский плач. Женщина повернулась, манимая детским криком, а затем с испугом посмотрела на баб:

– Прошу… мой сын…

– Его никто не тронет, ― ответила ей первая и вновь поволокла вперед. ― Но он никогда не узнает, что за тварь его родила!

– Серафима, ― позвал один из мужиков, что наблюдали, столпившись возле амбара, ― а мож, не она это?

– А кто? – заревела баба и со злостью дернула за косу, так что жертва взвизгнула от боли.

– Так, ― мужик замялся, он явно побаивался тучной, грозной бабы, но этот страх все же не мог заглушить его жалость, ― никто же не видел, что это она.

Серафима выпустила косу из руки, женщина поднялась и хотела было побежать к дому, чтобы успокоить свое дитя, но вторая баба преградила ей путь, выставив вперед вилы.

– Все слышали, ― Серафима говорила громко и четко, окидывая взглядом каждого, до кого могла дотянуться своим грозным взором, ― как она выкрикивала всю ночь дьявольские проклятья!

– Так, ― вмешался мужик, но поймав на себе злобный взгляд Серафимы, понизил голос, ― так она же иноверка, поди своим богам и молилась.

– А коли не молилась, ― сказал седовласый дед в дранных лаптях и распахнутом штопанном кафтане, что сидел на бревне, облокотившись на самодельную трость, ― так все бабы во время родов мужиков своих покрывают, на чем свет стоит! Ты ж сама Сеньку убить грозилась, да причину твоих мучений оторвать и в рот ему засунуть, чтоб тот подавился. Пусть земля ему будет пухом, ― с этими словами дед перекрестился, а по толпе прокатились одобрительные смешки.

Но Серафиму его слова ничуть не успокоили, даже напротив, заставили пыхтеть от злобы пуще прежнего:

– Только после наших криков, зерно не гниет сразу во всех амбарах, а скот не пробирает неведомая хворь!

Все притихли, возразить им на это явно было нечего.

– Что ты, Дунай, ― она указала на первого мужчину, который дерзнул выразить свое мнение, ― и твои дети будете есть в эту зиму? Жалостью твоей сыты будете?

– А что нам даст ее смерть? Авось, зерно не вернет, ― потупив взор в пол, промямлил себе под нос Дунай.

– Зерно не вернет, а вот скот, ― Серафима повернулась к своей жертве и скривила лицо в противной ухмылке, ― скот избавить от хворы, авось, и выйдет.

– Не простит нас, Иван, когда воротиться, ― покачал головой старик.

В калитке показалась молодая женщина в расшитом пестрыми цветами красном сарафане, ее черная коса лежала на плече и ниспадала почти до самого пола. Женщина была настолько красива, что мужчины не могли сдержать улыбок при виде нее, за что парочка из мечтательных зевак заработала оплеухи от недовольных жен.

– Он поймет. Она обрекла на голод не только нас, но и Ивана, и своего сына. Зима будет суровой, ― женщина развела руками и сделала глубокий вдох, ― Али вы сами не знаете? – она резко обернулась и указала на рябину, чьи ветки клонились к земле под весом богатых гроздей красных ягод.

– Не первая голодная зима в наших краях, ― вмешался еще один мужчина, что стоял позади всей собравшейся толпы. Он явно был не из бедных, на ногах вместо лаптей сапоги, да и зипун явно был новым, да еще и на пуговицах! ― Переживем.

– Переживем? Кого же есть будем, Ярослав? ― красавица зловеще усмехнулась. – Собак?

– Покуда ружья…

– Или друг друга? ― она не дала ему договорить, да и теперь никто из толпы уже и не желал слушать его речей. Красавица нашла нужные слова, которые смогли-таки проникнуть в самую душу каждого из тех, кто их услышал. Страх сковал их сердца, ослепил глаза и заложил уши. Больше не было среди них людей, теперь на бедную мать скалились звери.

Они выволокли свою жертву за забор, швырнули ее прямо в лужу. Она хотела повернуться, чтобы вновь взмолиться, просить о жизни, о прощении за то, чего даже не делала, за их глупость, их ошибку… Но первый камень аккурат пришелся ей прямо в висок. В глазах потемнело. Она только и успела закрыть голову руками, как на них посыпался град камней. Кровь проступала сквозь посиневшую кожу. Кто-то взял палку и ударил ее по спине. Ее крик обрывался с каждым новым ударом, пока их не стало столько, что она едва успела хватать ртом воздух перед тем, как принять новые побои.

Кровь окончательно свела зверей с ума. Они не стеснялись своих улыбок, не стеснялись наслаждения, что получали, причиняя ей боль. Каждый из них был опьянен силой, своей властью над чужой жизнью. И каждый верил, что убивает ее ради блага всей деревни…

– Акджан! ― неожиданный крик вмиг привел их в чувства.

Мужчина бежал сломя голову, он побросал все, что могло бы его замедлить: ружье, связанных за ноги дохлых уток, котомку. Он упал пред ней на колени, поднял из грязи, страх и боль сковали его по рукам и ногам.

– Акджан!

Она с трудом открыла заплывшие веки. Ее глаза уже плохо различали черты его лица, но голос… этот голос был ей знаком. Она протянула дрожащую руку к его лицу, он подхватил ее, но, увидев, что прикосновение причиняет ей боль, разжал пальцы и постарался придержать ее как можно мягче.

– Акджан, ― ее имя стало воплощением его боли. Слезы покатились по мужским щекам, окропив еле вздымающуюся грудь умирающей жены.

– Егор, ― прошептала она. ― Назови его Егоркой.

Жизнь покинула ее тело слишком быстро. Он даже не успел ничего ей ответить. Он ничего не успел…

Мужчина прижал ее к своей груди, сотрясаясь от жуткой боли, что разрывала его изнутри. Он кричал. Он кричал во все горло с такой силой, что птицы, не выдержав его крика покинули голые ветки березы и устремились прочь.

– Иван, ― позвал его один из мужчин.

Иван поднял голову и продолжая покачиваться взад-вперед задал один единственный вопрос, ответ на который уже ничего бы не смог исправить, но не спросить, он просто не мог:

– За что?

– Она была ведьмой! ― ответила Серафима и поспешила выискать одобрение в испуганных глазах односельчан. ― Она прокляла нас, хотела голодом изморить.

Иван закрыл глаза и запрокинул голову, он все еще продолжал убаюкивать и без того навек успокоившееся тело своей возлюбленной жены.

– За что? – повторил он шепотом. ― За что? ― разразился дикими криком. ― За что? ― залился неистовым плачем. ― За что? ― взмолился небесам. ― Акджан, ― и полностью растворился в своем горе, своей ненависти.

Он поднял ее с земли и понес в сторону дома. Толпа молча шла за ним, каждый из них искал себе оправданий, каждый пытался обмануть саму правду, каждый не желал признавать своей вины.

Иван уложил бездыханное тело Акджан на крыльцо. Детский плач донесся до его ушей. Губы и подбородок мужчины дрогнули, но вместо слез он оскалился. Вместо крика, он зарычал. Вместо боли он выбрал злость.

Он повернулся к толпе убийц. Теперь его очередь быть слепым и глухим к чужим мольбам. Пришел его черед стать зверем. Он выдернул топор из полена. Толпа отшатнулась:

– Иван, ты это брось, ― с опаской косясь на топор завопил Дунай.

– Не надо, Ваня, ― взмолилась одна из женщин. ― Она нас всех прокляла.

– Вы, ― с ненавистью бросил ей Иван и обвел топором головы каждого из них, ― вы сами себя прокляли.

Он кинулся на них как разъяренный зверь. Первый удар пришелся прямо в ухо Дунаю, он даже не успел увернуться. Толпа заметалась в испуге, спотыкаясь друг о друга и толкаясь. Он заносил топор и каждый удар окрашивал его кровью. Женщины кричали, мужчины пытались сопротивляться, но Иван был силен. Он разрубал кости, рука его была тверда и уверена. И кажется, каждый из них это знал. Они знали о его силе, знали о мощи его богатырских плечей, но они убили ее… а теперь умирали и сами…

Умирали страшной смертью с бесполезной мольбой на устах.

Двоим мужчинам удалось обхватить его под руки, третий повис на поясе.

– Пустите, ироды! ― закричал Иван.

– Остановись, Ваня! Остановись ради Бога!

– Вы остановились? Вы!

Он замер, увидев лицо деревенской красавицы. В глазах ее, как и у всех стоял страх, но вот… рот ее искажался. То грусть, то смех. Картины сменяли друг друга, как наваждение.

Иван стряхнул головой, но лик дьявола не исчез. То грусть, то смех… То плач, то хохот.

Он понял все. Сомнений не было.

Резко он выдернул руку с топором из хватки рослого мужика. Замахнулся и бросил его прямо в ведьму. Топор вошел ей в плечо. Ведьма закричала.

– Мариша! ― спохватились мужики и кинулись к красавице, что с ужасом озиралась на раненное плечо.

Удар поленом пришелся прямо по голове Ивана и тот упал на землю без чувств.

Толпа бросилась к Марише.

– Знахаря зовите, ― кричал Ярослав, подхватив девицу на руки. ― Ты только держись, Мариша, не умирай.

Ведьма закатила глаза и застонала.

Дом ее оказался недалеко. Два двора, и они уже были на месте. Уложили ее на кровать, стонущую и кривляющуюся от боли. В двери влетел знахарь, оглядел окровавленный люд, что столпился возле раненной и покачал головой:

– Что же вы натворили?

– Не время причитать! Лечи давай!

Ярослав за шиворот подтянул престарелого врачевателя и чуть ли носом уткнул в торчащий топор из плеча Мариши.

– Ох, ― покачал головой знахарь. ― Не помочь ей.

– Как не помочь? ― с яростью закричал на него Ярослав.

– Не в силах тут я ничего поделать.

– Серафима! ― позвала Мариша.

Серафима вышла вперед. Ведьма протянула ей руки.

– Возьми, Серафима.

Баба с опаской оглядела пустые ладони:

– Что взять?

– Возьми меня за руку! ― дьявольским голосом прошипела ведьма.

Серафима в испуге отскочила назад, врезалась спиной в стену и перекрестилась:

– Ведьма! Чур меня!

А Маришка не успокаивалась. Змеей завилась по покрывалу. Выдернула топор из своего плеча и резко выгнулась, корчась от боли.

– Неужто она была, ― перекрестился еще один мужчина.

– Возьми! Возьми меня за руку! ― шипела ведьма, тянула руки к каждому, кто стоял подле ее кровати. ― Возьми! Возьми меня за руку!

Люди выскочили из дома ведьмы, крестясь и целуя кресты на своих шеях. А ведьма продолжала кричать дурным голосом. Она вопила, а вороны каркали, словно вторя ее мольбам:

– Возьми меня за руку!

– Не помрет сама, ― сказала старая бабка, еще сильнее вдавливая крест в поблекшие губы.

– И что делать? ― спросил Ярослав.

– Крышу рубить, ― старый дед снял шапку и вытер ею мокрый лоб, а затем в сотый раз перекрестился.

Солнце кренилось уже к горизонту, когда мужики прорубали крышу над кроватью умирающей ведьмы. Она уже не просила никого взять ее за руку, нет, из ее поганого рта лилась желчь и гниль ее прогнившего сердца. Она сыпала ругательствами на голову каждого, чье имя только могла вспомнить. Но только первый луч уходящего солнца проник в дом из вырубленного отверстия, как ведьма смолкла. Но затишье это было предвестником большой бури.

Утробный рык вырвался из прорубленной дыры. Голос ее не был человеческим, как каждое слово не было рождено этим миром, но смысл речей демона понял все, кто их услышал:

– Да будет проклят каждый двор! Весь сраный люд этого селения! Не знать вам ни жизни, ни смерти! Не откроются для вас даже врата ада, пока не соберете вы сотню душ!

Иногда нам снятся странные сны. Они выглядят настолько реальными, что ты начинаешь им верить безоговорочно. И сколько бы ты не бился головой о подушку, сколько бы не отмахивался от них руками и ногами, они не позволяют тебе вырваться из своего плена, пока не достигнут своего финала. А когда ты просыпаешься от собственного крика, ты не можешь вспомнить ничего из того, что увидел. Тебе остаются лишь страх, дрожь и чувство, что позабыл нечто важное. Нечто, что могло бы тебя спасти, предостеречь…

Она испугалась собственного крика, резко сев на кровати, словно вынырнув из собственного кошмара. Она не могла отдышаться, успокоиться. Металась глазами по комнате, убеждая себя, что все позади и пора успокоиться.

– Вот это да! ― голос зазвучал неожиданно, чем заставил ее еще раз вскрикнуть.

– Боже! Катя! Ты меня до смерти напугала!

Катя сидела на комоде среди кучи склянок и кремов. Она держала перед собой телефон, который чуть было не выронила от крика соседки.

– Я засняла, ― пояснила она, поймав на себе вопросительный взгляд. – Серьезно, это было точь-в-точь, как показывают в фильмах.

– Ты совсем уже? ― недовольно воскликнула девушка.

Ее мысли все еще были не здесь. Она никак не могла до конца осознать, что опасность миновала, поэтому цеплялась глазами за все привычное, что ее окружало, и сейчас казалось куда менее реальным, чем овладевший ей страх.

– Алиса, ― осторожно позвала подруга, ― а что тебе приснилось?

Девушка напряглась, тщетно пытаясь воззвать к недавним картинам сновидения, но сколько бы она не цеплялась за них, перед глазами стоял сплошной туман.

– Я… я не помню.

Катя пожала плечами и со знающим видом заключила:

– Значит, ничего важного.

Она соскочила с комода и, подняв с пола дорожную сумку, бросила ее на кровать. Алиса с сомнением посмотрела на предмет, упавший на ее ноги, и вопросительно покосилась на подругу.

– Да ладно? ― недовольно пробурчала Катя. ― Дача. Глухомань. Выходные.

– Точно. Выходные в глуши.

– Именно. Это то, что нам обеим сейчас очень нужно.

Алиса попыталась натянуть улыбку, но она получилась у нее не очень-то правдоподобной. Только Кате до этого не было абсолютно никакого дела. Она, как и всегда, уже все решила, расписав не только их досуг по пунктам, но и заранее подытожив, насколько сильно они обе останутся довольны. Человек-план, у которого все и всегда происходит по списку, а если что-то выбивается из него, то оно тоже оказывается тут же вписанным, как будто, так и было задумано.

Девушки уже два года снимали вместе квартиру в центре провинциального городка. Сюда их привела отнюдь не учеба, свои дипломы они получили… определенное время назад, которое, к слову, считать в годах, а уж тем более озвучивать, было… страшновато. Хотя они обе с достоинством озвучивали свой возраст, не отнимая от него ни единого года, девушки все же предпочитали не уточнять определенные детали. Да и зачем? Кому надо с легкостью может высчитать их и сам, но лучше, конечно, этого не делать, по крайней мере, не озвучивать получившийся результат вслух.

Но вот возраст у них и правда был особенный – тридцать лет. Чудесная пора, если безоговорочно верить постам в социальных сетях. Старость еще не тронула нежную кожу, а вот ум успел изрядно заточиться, к сожалению, ожесточая и сердце (в какой-то степени). Зато сколько можно и как мало нельзя! Сколько сделано и сколько еще предстоит! Но самое главное, что к этому возрасту двум подругам удалось-таки прочувствовать вкус настоящей жизни. Нет, не той, что демонстрируют в фильмах и пресловутых сериалах, а той самой, в которой ты уже точно определился со своей ролью, своими желаниями, а главное – точно знаешь, как будет дальше. Они ни от кого не зависели (пусть и снимали одну квартиру на двоих, зато машины у каждой были не в кредите), они жили в ладу со своими желаниями, которые никогда не попадали под статьи уголовного кодекса, что тоже отнюдь немаловажный факт в их биографии. Единственное, что все еще оставалось в списке неподконтрольных проектов – семья и дети, но тут уже больше воля случая, не каждому дано встретить свою половинку в первую же четверть прожитого века (даже если четверть уже с хвостиком). Кстати, сие не особо расстраивало девушек, ведь от претендентов на роль спутника жизни отбоя не было, только вот этот отбор пройти до конца, пока никому не удавалось.

Причиной намечающейся поездки служила очередная неудачная попытка любовных отношений. На этот раз разочарование постигло Катю, и как полагается двум закадычным подругам переживать сей трагикомический опыт им предстояло вместе. Как говорится, и в горе, и в радости…

Только горе у Кати носило определенный характер. В тех случаях, когда другие девушки предпочитают объедаться мороженным и, заливаясь слезами, сожалеть в драматической словесной форме о впустую потраченных месяцах своей драгоценной жизни, Катя закатывала вечеринки. Правда, с годами шумные тусовки, походы в клуб, пьянки до утра сменились более теплыми посиделками в деревне у Катиной бабушки. Старушка всегда была рада приезду внучек. Алису она уже давно тоже приняла как неотъемлемую часть своей немногочисленной семьи, пусть их и не связывало кровное родство, но это совсем не мешало старушке мысленно «увнучерить» девушку. Тем более, сама Алиса с рождения была круглой сиротой, что тоже не могло не трогать большое сердце Лидии Петровны.

Алиса любила их поездки в деревенскую глушь. Свежий воздух, тишина, россыпь звезд, у всего этого была своя неповторимая романтика. Правда, случались их визиты в Редьково крайне редко, как в принципе и расставания, увольнения, да и прочие плачевные обстоятельства, редкость коих, конечно, не могла не радовать, но все же…

Только это утро не было наполнено радостным предвкушением, как то бывало раньше, и дело было даже больше не во сне, который скоропостижно самоудалился из памяти Алисы, а скорее в удручающем послевкусии, которое никак не хотело ее покидать. Не помог ни вкусный кофе, ни сладкий завтрак (вопреки сотому решению строго придерживаться правильного питания), ни долгая дорога с ее манящими осенними пейзажами. Сколько бы Алиса не силилась сфокусировать внимание на пестром одеянии мимо проносящихся деревьев, на золоте широких полей, она никак не могла проникнуться всей этой столь милой ее сердцу красотой. Обида от такой несправедливости изрядно подливала масла в огонь. И, как и полагается, мозг вскоре нашел самую очевидную и легко исправимую «причину» злостной несправедливости… и, к слову, даже не одну.

Мое сердце не стекло,

Ты не разобьешь его легко.

Я не буду век одна,

Не пропаду я без тебя…

Алиса глубоко вздохнула и решительно посмотрела на подругу, готовясь высказать свое недовольство:

– Пугрова? Серьезно? Мы будем слушать это всю дорогу?

– А что? ― удивилась Катя.

– Так у нее в песнях смысла нет никакого!

– Зато мотив классный, мелодия цепляет, ― начала оправдываться девушка, понимая, что претензия подруги совсем не лишена оснований.

– Но слова… Это слушать невозможно. Похоже на мысли обиженной школьницы.

Катя засмеялась:

– Так все песни пишутся для школьниц, они самые преданные фанатки.

– А клипы явно снимаются для их парней.

– Всем же надо угодить, ― Катя состроила мину а-ля «я же мачо», подняла указательный палец вверх и попыталась подделать мужской тембр: ― Это же попса, детка!

– Как я могла забыть, ― рассмеялась Алиса. ― Великая попса.

– Расслабь мозг, он сегодня нам не пригодиться.

Алиса хотела что-то ответить, но резкий удар от ямы заставил ее подпрыгнуть на месте. Она покосилась на спидометр, стрелка которого подрагивая перевалила за сотню.

– Может, сбавим скорость?

– А надо? ― с усмешкой спросила Катя.

– Вообще-то дорога тут не очень.

– Она везде не очень. Это Россия.

– Но по кочкам гонять опасно, ― продолжала стоять на своем девушка. ― Можно потерять управление.

– Тут главное – в яме рулем не крутить, ― со знанием дела ответила Катя и погладила обтянутый эко кожей руль своего белого седана. ― Не бойся, белочка еще никогда нас не подводила…

– Осторожно! ― закричала Алиса прежде, чем сама успела до конца осознать то, что увидела.

На обочине стоял маленький мальчик, с занесенной за голову рукой. В своей маленькой ладошке придорожный оборванец сжимал камешек и, судя по направлению замаха, целился он прямо в Катину белочку.

– Твою ж, ― только и успела выговорить хозяйка седана, когда камень полетел прямо в лобовое стекло, ударив ровно напротив ее лица.

Катя вильнула рулем, по инерции пытаясь уйти от удара, а колесо машины в этот момент угодило в очередную яму. Святое правило знающего водителя было нарушено. Катя потеряла управление, и машина завиляла от края к краю. Девушка пыталась выровнять движение, поочередно нажимая то на газ, то на тормоз и лихорадочно крутя рулем. Она мало понимала, что делала, действовала инстинктивно, как в принципе и Алиса, которая в панике дернула за ручной тормоз.

Белочка накренилась в бок возле правого края обочины, Катя от испуга вдавила до конца педаль газа, что-то громко треснуло и диски со свистом прочертили по дранному асфальту. Они перевернулись несколько раз, слетая в кювет, пока переворачивающийся перед их глазами пейзаж не был остановлен деревом.

В глазах у Алисы потемнело, то ли от удара виском о стекло правой двери, то ли от того, что она, вероятно, потеряла сознание и после аварии уже успело пройти какое-то время. Она, щурясь и моргая, попыталась ослабить впившийся в плечо ремень безопасности, но тот не хотел подчиняться, а боль становилась все ярче вместе с каждой долей проясняющегося сознания.

– Катя? ― позвала она и сама еле узнала собственный голос. ― Катя? ― повторила, не дождавшись ответа.

Щелчок и ремень отпустил свою жесткую хватку, быстро возвращаясь в исходную позицию. Алиса не смогла удержаться без его поддержки и подалась вперед. От падения ее спасла только выставленная вперед рука, что уперлась о панель.

– Подушки не сработали, ― кривясь от боли и, пытаясь побороть нарастающий в голове гул, с обвинением в голосе произнесла девушка.

Она скривилась, пытаясь размять затекшую шею, перед глазами все еще стояла странная серость, словно они потеряли возможность различать цвета.

– Катя? ― она потянулась рукой к водительскому сиденью, но подруги на нем не оказалось.

Шок и паника быстро отрезвили ее ум, проясняя картину перед глазами. Разбитое лобовое стекло, повсюду осколки, и кровь… прямо на руле. Много крови!

– Катя! ― на этот раз закричала Алиса, озираясь по сторонам.

Она облегченно выдохнула, когда обнаружила подругу, облокотившуюся на капот машины и разбито свесившую голову. Весь передок был смят, посреди капота красовался ствол березы. Алиса поспешила открыть дверь, но та поддалась не с первого раза. Она толкнула ее плечом и взвыла от боли.

«Только бы не перелом», – мысленно взмолилась она, выбираясь наружу.

– Восстановлению не подлежит, ― угрюмо протянула Катя, все еще не поднимая головы.

– Может, обойдется, ― Алиса еще раз осмотрела ущерб: помятые бока, отвалившееся колесо, одно боковое зеркало валялось на обочине, второе понуро висело на проводах, да и дерево посреди капота. ― Страховка покроет? ― с сомнением протянула она.

– Страховка закончилась вчера, ― ответила Катя, поставив тем самым надгробный крест на могилу белочки.

– Как дерево оказалось… Почему так? Мы же переворачивались, мы не могли войти в дерево мордой.

– Мы переворачивались, потом быстро скатились с кювета, как на санках и врезались в березу. Ты только посмотри! ― Катя растянулась по капоту, еле дотянувшись до ствола, ее длинные пальцы смогли обхватить дерево наполовину. ― Вот как? Как ей это удалось?

Алиса не ответила. Она стояла с широко распахнутыми глазами и открытым ртом и не могла оторвать взгляд от лица подруги.

– Катя? ― с ужасом позвала она.

– Что?

– У тебя все лицо в крови! И твой лоб!

– Что со лбом? ― напряженно спросила Катя, которая уже успела перенять часть ужаса, который всем своим видом демонстрировала Алиса.

– Там дыра!

– Что? ― завизжала девушка и кинулась к висящему зеркалу. Она подняла его и тут же вскрикнула: ― А! Что это? ― трясущимися губами спросила она. ― Это кость? Или? А!

– Успокойся! Стой, не кричи! ― Алиса поспешно обогнула изуродованный капот и вырвала зеркало из рук подруги. ― Не смотри, а главное не паникуй. Чем сильнее ты паникуешь, тем быстрее идет кровь.

– Она не идет!

– Немного есть, ― оценив рану поправила ее Алиса.

– Мне? Я? Я не чувствую боли!

– Это шок! Подожди! Успокойся! Хотя нет, не успокаивайся…

– Что?