Океан между

В конце концов друзья дали ему деньги на издание сборника рассказов, который он сам потом и возил по магазинам, пытаясь получить с этого хоть какой-то доход. Но работать лично с автором магазины почему-то не хотели. Обычно директор магазина его спрашивал, вертя книгу в руках:

– Это что?

– Это юмор! Очень смешная книга! – отвечал с энтузиазмом Самолетов.

– Да, – хмурился директор, – к сожалению, наш народ не понимает юмора.

– Там много и эротики, – пытался автор угадать вкусы гипотетического «народа».

– Вы с ума сошли, – с негодованием возвращал книгу директор, – в наш магазин заходят дети…

Почти весь тираж так и остался лежать нераспроданным на складе у одного из его друзей, удачливого предпринимателя. И Самолетов сдался. То, ради чего он пожертвовал карьерой в бизнесе, оказалось фикцией, пустышкой. Он решил, что никогда не станет великим писателем, а на меньшее он согласиться не мог. И тогда он зарекся писать раз и навсегда. И даже когда знакомые, а он, само собою, снабдил экземпляром своей книги почти всех, хвалили его и говорили, что давно не получали такого удовольствия от чтения, он недовольно морщился – мало кому понравится напоминание об жизненных неудачах. Теперь Самолетов работал простым программистом, жизнь которого, как известно, тяжела и неказиста.

***

С женщинами Самолетова преследовала похожая история. В молодости отношения с каждой он рассматривал лишь как некую репетицию перед будущей настоящей страстью. Он был надежным другом, остроумным собеседником, страстным любовником, но как только все вступало в серьезную стадию принятия ответственного решения, а именно: жениться или не жениться, – он делал шаг в сторону. Нет, он никогда не рвал отношений внезапно, сообщая влюбленной девушке, что им лучше расстаться. Он просто переставал прилагать усилия к их поддержанию. Он никогда не звонил первым, но отвечал на звонки. Если она хотела встретится, он встречался, и вел себя так, будто ничего не изменилось. Если она хотела любви, он не отказывался, снова и снова доводя ее до признания, что такого она уже не сможет испытать никогда.

Однако в главном, в попытках разобраться в его чувствах и истинных намерениях, он выказывал полное безразличие. И в ответ на вопрос подруги: «Что с тобою? Разве ты меня больше не любишь?» – пожимал плечами в притворном непонимании: «О чем ты? Нам ведь сейчас так хорошо? Не будем портить отношения дурацким выяснением».

В зависимости от того, как долго та или другая подруга готова была терпеть такое положение вещей, столько времени и продолжался их роман. Впрочем, если не случалось одно «но».

Дело в том, что его натура имела странное свойство: как только в положении девушки случалось какое-либо кардинальное изменение, например, если она удалялась на значительное расстояние или, не дай бог, выходила замуж, его страсть вспыхивала с небывалой силой.

Так случилось с девушкой по имени Глория, роман с которой закончился ее отъездом в другую страну. Это обстоятельство всколыхнуло его любовь с небывалой силой. Образ далекой покинутой всеми женщины, которую он называл «птенцом», нуждавшейся в его опеке и защите, разбудил в нем океан нежности и желания.

Он стал засыпать ее исполненными страсти письмами, он тратил огромные деньги на долгие будоражащие воображение телефонные разговоры. К несчастью, эта перемена нашла сильный отклик и в душе Глории, которая, имея непростой и очень самостоятельный характер и отринув помощь родных и близких, отчаянно боролась за выживание в новых обстоятельствах. Так случилось, что судьба поначалу забросила ее в Израиль, а потом перенесла в Штаты, и везде Никита преследовал ее короткими визитами.

Но поездки Самолетова закончились ничем. Если при первых встречах они просто умирали от счастья держать друг друга в объятиях, то чем лучше она адаптировалась в новой жизни, тем меньше и меньше они находили точек соприкосновения. Пока вдруг не выяснилось, что между ними не осталось ни капли общего. Они расстались при обоюдном понимании и согласии.

И здесь вдруг выяснилось, что рядом с Самолетовым давно находится особа, которую как будто совершенно устраивает его отношение к жизни.

Их знакомство состоялось еще на пике романа Никиты и Глории. И поначалу казалось случайной сексуальной связью двух молодых и не замороченных условностями людей. Она все знала про его поездки, куда и зачем он путешествует, и догадывалась про многих других женщин, но старалась и виду не подать, что ее это сильно трогает.

Она никогда не отказывала ему в сексе, как бывает со многими девушками, которые, жеманно ломаясь, поднимают цену каждого соития до неимоверных высот, практически открывая торговлю каждым фактом случки, требуя взамен либо дорогие подарки, либо признания своей безоговорочной власти.

Она никогда с ним не ссорилась. И даже если случался неожиданный конфликт, ну например, она находила в компьютере его переписку с какой-нибудь страстной особой, это не приводило к немедленному разрыву. При обсуждении обоюдных претензий: во-первых, какое она имела право и, во-вторых, как он только мог, во время которых в ход могли идти самые безобидные вещи, включая крепкие выражения, брошенные на пол чашки, сломанные стулья и другая мелкая и крупная мебель, – она доходила до определенного предела, но в конце концов ему уступала.

Она позволяла ему практически все, что с одной стороны ему очень импонировало, а с другой настораживало, не имеет ли она какой-то скрытый план. Но время шло, и если какой-то скрытый план и существовал, то он был настолько законспирирован, что не имел ровным счетом никакого значения.

Ему было хорошо и комфортно. Она была умна в общении, так что ему никогда не было скучно, и сексуальна, так что он всегда был удовлетворен. И чем дальше шло время, тем меньше ему хотелось искать кого-то на стороне – от добра добра не ищут.

Когда ему исполнилось тридцать лет, он вдруг в первый раз со всей серьезностью подумал, а не та ли это девушка, которая послана ему судьбой? И впервые эта мысль не показалась ему ужасной.

Более того, он осознал, что уже далеко не мальчик, а время с каждым днем идет с нарастающей скоростью, и что пора подумать о продолжении рода – ужасно не хочется оставаться на старости лет одному. И если он не женится сейчас, то уже никогда не женится. Короче, на него вдруг нахлынул весь тот букет ощущений, который можно назвать кризисом переходного возраста из юношеской мечтательности в состояние трезвой зрелости. Ему отчаянно захотелось вскочить в семейный поезд, где давно мчались его более успешные друзья.

Но чтобы это и в самом деле произошло, оказалось достаточно какой-то мелочи, полнейшего пустяка. Однажды утром, когда он отвозил на работу эту особу, с которой давно жил гражданским браком, она вдруг ему объявила, что с сегодняшнего дня оставляет ему только две альтернативы: либо он завтра женится на ней, либо она уходит от него навсегда.

И он сдался! Вернее, она его дожала, в отличии от менее терпеливых претенденток. Через месяц они подали заявление на брак, а еще через месяц расписались в присутствии всего двух свидетелей.

***

Итак, их брак не был венцом страстной любви, когда люди дают клятву на верность, а был, скорее, договором друзей о совместном проживании, и то, что договор был подтвержден государством как официальный институт, ничего не меняло.

Конечно, он тщательно скрывал от нее свои похождения. Чаще всего это и похождениями назвать было трудно. Ну разве меняет что-либо в отношениях супругов, когда она уезжает, допустим, погостить к родственникам в другой город, а он, мучимый одиночеством и тоской, а больше ощущением, что упускает прекрасный шанс, едет ночью в город и снимает на ночь проститутку? Самолетов никогда не считал половой акт чем-то настолько серьезным, что может испортить добрые отношения между людьми.

Он даже не помнил их по именам и лицам. Немножко, может быть, по телам и темпераментам, которые редко у кого из ночных бабочек бывали хороши.

Иногда в общении с женой он проговаривался об этом.

– А с другими женщинами тебе так же хорошо? – однажды спросила она ревниво.

– Конечно, не так, – ответил он, отрываясь от какого-то дела, кажется, от просмотра телевизора.

– Что? Значит, ты продолжаешь трахать еще кого-то? – закричала она, схватила его за шею и сдавила горло.

– Не мог же я ответить, что с другими мне еще лучше, – попытался отбрехаться он, но не тут-то было, ее хватка стала еще крепче.

– Итак, я повторяю вопрос: с другим тебе так же хорошо? Думай, что отвечать, хорошо думай!

– Я не знаю… Кхе-кхе… Ой, мне дышать нечем!

– Думай, хорошенько думай!

– Я не знаю, как с другими, и не хочу знать…

– Вот, так бы сразу, – и она милостиво отпускала его на свободу.

– Кстати, а почему ты спросила? – интересовался он, потирая шею.

– Потому что ты уставился на эту полуголую девку на экране, когда рядом лежит живая жена!

– Ты что, ревнуешь? – снисходительно улыбался он, похлопывая ее ниже пояса, – Ну, ладно, давай я займусь с тобою любовью. Только повернись лицом к телевизору.

– Ты что, при этом еще собираешься смотреть телевизор?

– А ты разве нет?

– Боже мой, какой ты неромантичный!

– Ах, тебе романтики мало? А ну пошли!

– Куда?

– Сейчас я тебе покажу, куда…

– Нет, только не туда!

– Ну ты же сама говорила, что тебе романтики мало…

Дальше между ними происходило нельзя сказать чтобы очень бурное, но не без фантазии соитие, после которого он снова переключал свое внимание на телевизор, проводя так почти все вечера.

Время от времени она спрашивала его:

– Ты меня любишь?

Немного поразмыслив (он не любил банальных вопросов и ответов), Никита отвечал:

– Я тебя люблю, но только когда ты: во-первых, не лезешь в мои карманы, во-вторых, не суешь свой нос в мою переписку, и в-третьих, не обыскиваешь каждый угол нашего дома в поисках презервативов и других улик.

– Чего захотел, – она редко лезла за словом в карман, – я хоть и женщина, но далеко не дура…

Таким образом можно заключить, что их союз был построен на дружбе и юморе. И поэтому, если он ложился с другой женщиной, то не считал это изменой. Во-первых, он ложился не дружить, а во-вторых, то, чем они занимались, не всегда было смешно.

Красная Стрела

Без пятнадцати двенадцать ночи Самолетов ступил на перрон Ленинградского вокзала и двинулся вдоль фирменного красного поезда, с волнением всматриваясь в толпу провожающих и отъезжающих в поисках Юлика и еще неизвестных ему спутниц.

Возле седьмого вагона он увидел плотную фигуру приятеля в вытертой желтой матерчатой курточке и рядом две девичьи фигурки.

Юлик, заметив Самолетова, замахал руками и заулыбался во всю ширину перрона. Девушки также повернулись в его сторону, с интересом вглядываясь в приближающегося к ним человека. Одна из них была выше Юлика на полголовы. У нее было симпатичное лицо с остреньким носиком и задумчивые глубоко посаженые глаза. Одета она была в длинную дубленку, под которой угадывалась фигура фотомодели.

Никита предположил, что это девушка Юлика: уж что-что, а фигуру он всегда выбирал идеальную. Другая девушка стояла чуть в стороне, и Никита не успел толком рассмотреть ее в свете вокзальных фонарей, лишь краем глаза отметив что-то изящное и волнующее.

– А вот и братан! – набросился на него со своим оптимизмом Юлик. – А мы уж думали, что ты испугался, что тебя растерзают две незнакомки, и не придешь. Познакомься, это Люба…

Девушка-фотомодель протянула ему руку и приятным низким голосом сказала:

– Люба. Очень приятно познакомиться.

– Никита, – пожал ее длинные суховатые пальчики Самолетов, отметив про себя, что по телефону разговаривал с другой.

– А вон та девушка, делающая вид, что она не с нами – это Лана, – пояснил американец.

Никита, наконец, получил возможность рассмотреть вторую девушку, стоящую в лучах привокзального прожектора. На ней были голубые плотно обтягивающие джинсы, короткая распахнутая рыжая дубленка и модные полуботиночки на высоком каблуке. Роста она была не выше среднего, но ее фигурка была настолько тонка и изящна, грудь развита, а попа создавала столь дивный крутой изгиб, что у Никиты перехватило дыхание от охвативших его предчувствий. Дубленка едва закрывала ее бедра, и в свете бьющего сзади прожектора Никита обратил внимание, что в том месте, где ее стройные ноги соединялись, образовывался треугольный просвет, притягивающий взгляд, словно магнит. Он и представить себе не мог, что джинсы могут сидеть на женщине столь волнующе. Нет, скорее всего Юлик выбрал именно вторую девушку, по крайней мере Самолетов на его месте сделал бы именно так.

Между тем она подошла и просто протянула руку:

– А я вас знаю, – сказала она звонким голосом, как будто и вправду давно была знакома с ним.

– Откуда? – удивился Самолетов, рассматривая ее большие зеленые глаза газели, классический носик, правильно очерченные немножко полные губы и волевой подбородок.

– Я читала ваши рассказы – мне Юлик дал. Я давно просила познакомить меня с автором, – она смотрела прямо в глубину его души, и он чувствовал в этом почти наглом взгляде неподдельный интерес.

– Какая приятная неожиданность, – он почувствовал, как его голос странно дрожит и каждое слово дается с трудом. Мало того, все тело приобрело деревянную неуклюжесть, утратив всякую естественность при движении.

– Скажите, а это правда, что там написано?

– Ну, как вам сказать, – попробовал найти слова Никита, – вообще-то мне хотелось, чтобы люди воспринимали все написанное мною как художественное произведение, а не как автобиографические записки.

– И все же я прочитала книгу взахлеб и ревела в некоторых местах, как ненормальная.

– Ладно, хватит болтать, – вмешался Юлик, заметив, что между двумя молодыми людьми мгновенно возник глубокий контакт, – сейчас поезд отойдет. Или вы остаетесь?

– Нет, мы едем. Остаетесь вы, – рассмеялась Лана, и компания со смехом и веселой суетой погрузилась в поезд «Москва – Санкт-Петербург», отходящий в полночь.

***

У них было два двухместных купе-люкс. Как только молодые люди устроились в одном из них, Юлик достал пару бутылок шампанского и початую бутылку клюквенного ликера «Wildman».

– Не хочешь выпить? – предложил он Никите, чем оказал большую помощь, так как из-за охватившего его смущения тот не мог вымолвить ни слова. – А то мы тут уже с утра напиваемся.

– И я буду, – подхватила Лана, оказавшаяся рядом с Никитой на одном спальном месте, – налейте мне ликера!

– А я буду шампанское, – почему-то смущаясь, проговорила Люба.

– Посмотрите, а строила из себя девственницу: мол, я не пью, – издевательски произнесла Лана.

– Я и не пью, – подтвердила Люба, – я только попробую.

Юлик разлил всем в полиэтиленовые стаканчики, найденные рядом с бутылками минеральной воды, положенной в люксе.

– Эй! – поднял он «бокал». – Я предлагаю выпить за знакомство. Надеюсь, оно будет приятным. Не так ли, девочки?

При этом девочки почему-то захихикали, а Никита от неприкрытости намека кашлянул.

Они выпили, и Самолетову стало немного легче.

– Кстати, Никита, – продолжал выполнять обязанности тамады Юлик, – я тебе еще не говорил. Я познакомился с нашими попутчицами в Воровске, куда недавно летал по делам.

– Кажется, ты слетал не зря, – заметил Никита.

Девушки, довольные комплиментом, переглянулись.

– Ты не представляешь, что это за город! Ищу я в центре администрацию и по ошибке захожу в какое-то здание. И тут же чуть не схожу с ума от невероятного количества красавиц.

Девушки весело засмеялись.

– Это был всего лишь наш университет, – пояснила Лана.

– Вы учитесь в университете? – спросил немного удивленный Никита, никак не ожидавший этого от девушек.

– Да, в Воровском государственном, на РГФ, – с нескрываемой гордостью сказала Люба.

– Звучит весьма загадочно… Что такое РГФ? – поинтересовался озадаченный Никита, не зная, верить им или нет.

– Факультет романо-германской филологии.

– Эй! Я все время думаю, – вмешался в разговор Юлик, – зачем в самом центре России, где ни разу не ступала нога ни одного германца, я уже не говорю про романцев, вдруг понадобился факультет романо-германской филологии?

– А ты не догадываешься? – спросила его Лана.

– Даже близко представить не могу. Я понимаю, факультет математики или физики.

– Я бы еще меньше поверил, – вмешался в разговор Никита, – если бы девушки оказались с факультета математики.

– Как раз с математикой все понятно, – с уверенностью знатока заверил Юлик. – Каждая женщина должна знать математику.

– Это еще зачем? – задал слегка обидный для женщин вопрос Самолетов.

– А как же! Чтобы складывать и отнимать мужиков, а затем их делить и умножать.

Такое объяснение вызвало у всех неудержимый прилив веселья.

– Нет, правда, – вошел в раж американец, – а еще девушку со знанием математики после окончания университета можно поставить на поле мешки с картошкой считать.

– Ага, – саркастически заметила Лана, – а со знанием физики – их грузить.

– Точно, – обрадовался такому дополнению Юлик. – Так вот вопрос: что будет делать в поле выпускница факультета романо – не приведи господи – германской филологии?

– Юлик, ты сейчас получишь! – Лана шутливо ткнула его в живот кулачком.

– Эй, я не шучу! Объясните мне, кому в Воровске понадобился ваш РГФ?

– Что же здесь непонятного, – начала объяснять Лана. – В любом городе есть его руководители, начальники разных предприятий и просто обеспеченные люди.

– Это я понимаю, – с комично-серьезной миной произнес Юлик.

– Хорошо. Если у них родится сын, его потом тоже можно сделать начальником. А представь, если родится дочка-красавица. Куда ей после школы?

– В Москву, в институт, – предположил Никита.

– В Москву – одну, да еще на пять лет?! Боязно! Да и зачем, когда здесь под боком тоже есть университет, а на нем есть такой замечательный факультет, как РГФ, где и языкам научат, и образование высшее дадут. Знаешь, как у нас ценится невеста с образованием!

– Как интересно! – воскликнул Юлик. – Значит, на вашем факультете выпускают невест?

– Он, кстати, так и называется, – пристально глядя на Юлика, заявила Люба, – факультет невест.

Юлик с преувеличенным подозрением посмотрел на Любу, сделав нарочито глупый взгляд.

– Короче, ты попал, Юлик! – засмеялась Лана.

Тот картинно схватился за голову. Люба подала глазами знак Лане – мол, зачем она так сразу – и та сдала назад.

– Шутка! Ой, как курить хочется! – уводя разговор в сторону, воскликнула Лана. Затем, взяв со стола пачку дамских сигарет и зажигалку, спросила подружку. – Люба, ты не составишь мне компанию?

– Пойдем, – согласилась Люба, хотя было похоже, что она не курит.

Когда девочки удалились, закрыв за собою зеркальную дверь купе, Никита насел на загадочно улыбающегося Юлика:

– А теперь скажи, где ты их взял?

– Братан, это длинная история, – сразу с изощренностью инквизитора сообщил тот, видя, как горят глаза собеседника, – потом расскажу.

– Быстро говори!

– Братан, какая тебе разница, – не сдавался распираемый от удовольствия Юлик. – Представь, что тебе они свалились с неба. У нас два купе, впереди ночь, потом еще два дня в Питере. Расслабься…

– Юлик, ты не смотрел фильм «Восточный экспресс»? – Самолетов начал терять терпение. – Так вот, одного из пассажиров там убивают с особым цинизмом. Надеюсь, ты не хочешь оказаться на его месте?

– Только без угроз, братан. – попросил американец примиряюще, – Вижу, они тебе понравились.

– Понравились – не то слово. Я ничего не понимаю!

– Как будем делить? – с шутливым прагматизмом спросил американец.

– Обе ничего, но ты одну уже выбрал?

– Я-то выбрал. А кто тебе больше нравится? Хочешь угадаю? – Этот первопроходец российского «дикого Запада» знал толк в изощренных моральных пытках. – Как тебе, например, Лана?

– Я в шоке! – с предельной откровенностью сознался Самолетов.

– То-то, – милостиво сказал американец, – я ее уже давно знаю и очень рекомендую.

– А мне показалось, это она твоя девушка?

– Я чувствую, ты меня сейчас, как Дездемону, придушишь. Не волнуйся, с Ланой мы просто друзья. А моя девушка – Люба, меня с нею Лана и познакомила. Я ее спросил, нет ли у нее какой-нибудь красивой подруги, чтобы была и добрая, и хозяйственная, ну и вообще…

– …И вообще хороший человек, – с облегчением, смеясь, перебил его Никита.

– Эй, ты меня понял! Когда она познакомила меня с Любой, я тут же влюбился. Я нашел то, что искал! Ты не поверишь, но она девственница!

– Кто, Люба?

«Господи, – подумал Самолетов, – как легко обмануть эти наивные нетронутые российской действительностью американские души!»

– Представляешь, братан, это же феномен какой-то: в девятнадцать лет – и девственница!

– Что же ты теперь с нею делать будешь? – спросил Никита с сочувствием.

– Как «что»? Буду ее первым мужчиной! – Юлик, как всегда, был неподражаем в своей простоте.

– Куда я попал! – в шутку схватился за голову Никита, – а что же мне делать? Надеюсь, Лана не девственница?..

– Этого не знаю, но перед тем, как я с нею познакомился, она перетрахала половину…

Американец не успел договорить, так как дверь купе открылась, и на пороге появилась Лана с подругой.

– О чем вы тут говорите? – бодро спросила она, снова усаживаясь рядом с Никитой.

– Эй! Как о чем? О том, какие у нас красивые попутчицы, – тут же состроил свою белозубую улыбку Юлик. – Вот Самолетов, например, просто в шоке. Правда, Никита?

– Да уж, – промямлил он, мучаясь оттого, что в присутствии попутчиц сразу теряется и не может взять необходимый при общении с девушками беззаботный тон, чтобы не казаться полным идиотом.

– А я хочу еще выпить, – сообщила Лана.

– Эй! Предлагаю выпить за красоту! – тут же предложил Юлик. – Никита, разливай…

И вечер задорно покатился дальше. Четверо не обремененных заботами молодых людей от души веселились, говоря о тысяче как будто ничего не значащих пустяков, которые на самом деле являлись кодовым языком, состоящим из намеков и тестовых вопросов: «А ты мне нравишься! – Ты мне тоже! – Ну и до чего все это дойдет? – Я не знаю, но, похоже, до того самого, о чем каждый из нас думает! – Здорово! – Еще как!»

***

Наконец наступил столь поздний (или столь ранний) час, когда неожиданно встал вопрос, которым заканчиваются все подобные вечеринки: кто, где и с кем будет спать?

Самолетов до последнего момента был уверен, что девушки останутся в одном купе, а они с Юликом – в другом. Но, как всегда, инициативу взял на себя американец, заявив, что вообще-то пора спать, и они с Любой уходят. Упускать то, что было у него практически в руках, он не любил. Люба даже не пыталась возражать. Она с таким обожанием смотрела на Юлика, что Никита, поначалу решивший, что она просто глупа и заторможена, понял, что и сам по отношению к Лане находится в таком же положении и, возможно, тоже производит на окружающих впечатление полного кретина.

Юлик с Любой забрали свои вещи, недвусмысленно пожелали им спокойной ночи и удалились. Между Ланой и Никитой повисла напряженная тишина.

– Я хочу еще выпить, – сказала Лана и сама налила себе и Самолетову остатки клюквенного ликера.

Он с благодарностью глотнул рубиновой жидкости, даже не почувствовав вкуса, но легче от этого не стало. Он не знал, ни с чего начать разговор, ни что делать дальше. Неожиданно Лана встала:

– Я хочу курить. Самолетов, вы не составите мне компанию?

– С удовольствием, но с одним условием, – обрадовался нашедшемуся выходу из положения Никита, отодвигая перед девушкой дверь купе.

– С каким? – удивленно посмотрела на него Лана.

– Мы переходим на «ты».

– Договорились, – улыбнулась Лана, вселив в него надежду, что первый лед треснул.

В тамбуре сильно качало, и Никита вынужден был одной рукой крепко держаться за единственный поручень в стене, а другой – придерживать за талию девушку, которой долго не удавалось прикурить из-за толчков вагона. Чересчур мощная лампа неприятно била Самолетову в глаза, и он чувствовал себя психологически незащищенным по отношению к своей попутчице, лицо которой было в тени.

Закурив, она не отстранилась, а наоборот, как-то слишком близко встала к нему, так что при сильных толчках вагона на стыках ее грудь упиралась чуть ниже его груди, и он чувствовал по приятным твердым прикосновениям, что под ее белым свитером больше ничего нет.

– Расскажи мне о себе, – неожиданно попросила Лана, с прищуром рассматривая его лицо сквозь сладковатый сигаретный дымок. – Мы едем в одном купе и еще ничего не знаем друг о друге.

– А мне с первого взгляда показалось, что мы знакомы уже целую вечность.