Не дай мне упасть

– Возможно, я и зайду, – произнес я. А потом с нарастающим раздражением ожидал, пока они закончат хихикать и настаивать, чтобы я достал телефон и записал их координаты. Пришлось сделать вид, что большим пальцем создаю новый контакт в телефонной книге, и только после этого мне позволили сунуть мобильник обратно в задний карман джинсов.

– Надеюсь, у тебя получится заглянуть, – бросила блондинка через плечо перед уходом.

Стоило им покинуть помещение, Эдгар рассмеялся и покачал головой.

– Я думал, у тебя сегодня свидание?

– Возьму ее с собой на вечеринку, – пожал я плечами.

– Ты мой герой, Ти, – громоподобно рассмеялся он.

Нет, я лживый мудак.

Давным-давно я бы набрал этот номер, как только вышел с работы, и, вероятно, почти не спал в эту ночь. Теперь же горячая блондинка и ее подруга интересовали меня не больше чем прогноз погоды. Но пусть все думают, что я каждый вечер встречаюсь с разными девушками, это лучше правды. А правда заключалась в том, что с тех пор, как несколько месяцев назад услышал пение Кейси у костра, я пропал.

Я закончил с клиентами, и когда мы убирали свои рабочие места, Эдгар дернул подбородком в мою сторону.

– Наслаждайся свиданием с рыжей, – посоветовал он, – или с блондинкой. Или с рыжей и блондинкой. Завтра мне нужен полный отчет.

– Ты его получишь, – пообещал я, натягивая кожаную куртку, – если они меня не утомят.

Эдгар рассмеялся, а Зельда вздрогнула. Я улыбнулся ей, слегка качая головой и пытаясь показать, что все это чушь собачья. До меня доходили слухи, что с тех пор, как начала работать здесь год назад она влюблена в меня. Мне эта девушка не была противна, но я не встречался с коллегами. Атмосфера на работе сразу портится, если дела идут плохо, а со мной и женщинами всегда так.

– Спокойной ночи, Зи, – попрощался я.

– Тебе тоже, Ти, – ответила она, подняв голову, и одарила меня сухой улыбкой, – бабник.

Мы с Эдгаром рассмеялись, но стоило мне повернуться к нему спиной, улыбка начала сползать с моего лица. Когда я покинул тату-салон, она упала, словно маска, и разбилась вдребезги на тротуаре.

В бизнес-школе Ли университета Невады я слушал, как профессор рассказывала о налоге на зарплату и идентификационном номере работодателя. При этом ни разу не запутался. И все понял. Улавливая смысл учебного материала, я испытывал едва ли не гордость. Как будто сделал что-то стоящее.

– Напоминаю еще раз, – проговорила профессор Хадден из-за кафедры, – результат этого промежуточного экзамена составит целых сорок пять процентов от вашей итоговой оценки. Вы не сможете, да и не захотите проходить этот курс, если пропустите или провалите этот экзамен. Договоритесь о консультации со мной, если считаете, что любой из двух сценариев возможен.

Я шел к парковке, мысленно празднуя победу. Я не собирался потерпеть неудачу. Никаких шансов на провал.

Телефон подал сигнал входящего сообщения. От Оскара.

Хочешь встретиться сегодня вечером? Я не скучаю по тебе, но Дена скучает.

Я хихикнул, прочитав это двусмысленное предложение. Как давно мы не виделись с друзьями. В первую очередь они были друзьями Джоны – его лучшими друзьями, – и качество общения с ними стало таким же, как и ужин у родителей: казалось, повсюду витают призраки прошлого. Поэтому я ответил:

Не могу, у меня свидание.

Я должен был догадаться. Попробуем на следующей неделе?

Конечно.

Как же легко стало говорить неправду. Я лгал коллегам, лгал друзьям. И меня уже почти не мучила совесть по этому поводу.

После смерти Джоны все отдалились друг от друга. Брат был центром нашей проклятой вселенной, и без него мы начинали терять то притяжение, которое удерживало всех на одной орбите. Оскар и Дена пытались. Мама пыталась. А я не мог взять себя в руки и начать улыбаться, смеяться и нести чушь во время светской беседы. Требовалось слишком много усилий, чтобы справиться с горем. Горем от потери Джоны, а потом и Кейси.

Вырулив с университетской стоянки, я направил автомобиль по боковым улочкам, идущим параллельно Стрип. Они вели к отелю и казино Wynn. Припарковавшись, я постучал в дверь служебного входа.

Меня знали все охранники.

– Добрый вечер, Тео, – сказал дежуривший сегодня Уилсон, приглашая войти.

– Привет.

Служебными коридорами я миновал внутренние помещения отеля и спустился к бетонному коридору, освещенному ярким флуоресцентным светом. Глаза в небе следили за мной, но их взгляд был доброжелательным. Никто не станет меня допрашивать. Эме Такамура, куратор галереи, позаботилась об этом.

Три поворота направо, один налево, и я толкнул тяжелую дверь, выходя из лифта на первом этаже. Проскользнул по коридору мимо казино, которое никогда не закрывалось.

Поли стоял на страже у запертых дверей галереи. Несколько часов назад он прогнал последних посетителей.

– Как дела, Ти? – спросил он, набирая код на клавиатуре. Красный свет сменился зеленым.

– Не жалуюсь, – ответил я, – спасибо, приятель.

Поли сморщил смуглое лицо со светлыми усами в слабой грустной улыбке и, толкнув дверь, придержал ее для меня.

– Желаю хорошо провести вечер.

Я кивнул и шагнул в галерею.

После похорон я добросовестно посещал это место каждый вечер. Потом каждый второй. А в последнее время придерживался графика три-четыре раза в неделю. Когда у меня был дерьмовый день или когда слишком сильно скучал по брату, я приходил сюда.

Отдельные стеклянные изделия Джоны давно исчезли, распроданные и живущие теперь в сотнях разных домов. Длинную часть изогнутой в виде буквы «г» галереи сейчас занимали скульптуры какого-то местного художника, пользующегося огромной популярностью. Я не удостоил их даже взглядом. Направляясь к короткой части помещения, я завернул за угол. Здесь в качестве постоянной экспозиции инсталляция Джоны поднималась, как приливная волна, на дальней стене. Солнце, всегда яркое и светлое, обрушивалось на водную гладь, а морская живность, казалось, была готова в любой момент двинуться с места.

Я занял свое обычное место на скамейке напротив и прислонился спиной к стене. Скрестив руки на груди, погрузился в работу Джоны. Идеальная работа. Безупречная. Таким перед моим мысленным взором представал и Джона: идеальный старший брат, который не мог сделать ничего плохого своему младшему. А тот, в свою очередь, боготворил землю, по которой он ходил.

Я крепко зажмурился напротив этого совершенства. Уверен, будь здесь Джона, он бы сказал мне, что это не моя вина. Он бы сказал, что Кейси – взрослая женщина, которая сама может принимать решения.

Иногда я ему верил. Иногда галерея становилась моим убежищем, стеклянным собором, где я обретал покой. Та же безмятежность, которую Кейси обнаружила в стеклянных пресс-папье Джоны.

Иногда.

Сегодня ночью покоя не находил. Потому что дал брату обещание и не сдержал его.

Я заставил себя открыть глаза и посмотреть на шедевр Джоны.

Яркие цвета потускнели под моим неподвижным взглядом. Синева моря спускалась с потолка и заливала пол. Я чувствовал запах соли, холодную воду на своей коже и жжение в глазах, будто слезы. Бесконечный океан слез.

Глава 2

Кейси

– Эта песня из моего альбома «Shattered Glass»[1]. Она называется «The Lighthouse»[2], надеюсь, вам понравится.

Публика в Le Chacal одобрительно захлопала в ладоши и засвистела. Приглушенные разговоры прекратились. Стук льда в паре стаканов, и небольшой джаз-клуб погрузился в тишину. Ожидание.

Честно говоря, мне было наплевать, понравится эта песня публике или нет. Просто показалось, что я должна хоть что-то сказать. На самом деле, для меня это произведение больше, чем просто «эта песня из моего альбома».

Мой альбом. Большое, черт возьми, дело. Я и мой альбом. Как будто это осязаемый предмет – упакованный компакт-диск или даже цифровые файлы – а не двенадцать нацарапанных в блокноте текстов и быстро написанная музыка. Я пела свои песни на сцене и называла это альбомом. Люди платили за то, чтобы попасть в клуб, а я получала свою долю. Четыре разных клуба, четыре вечера в неделю. И поскольку в этих заведениях я собирала полные залы, суммы получались приличные. Их хватало, чтобы придерживаться распорядка. Теперь и у меня был этот самый распорядок.

Поправив гитару, я едва не опрокинула подставку для микрофона. Пол лениво вращался под табуретом, на котором я сидела, а сценические лампы причиняли боль. Огромные пушистые сгустки света жгли зрачки. Зрители превратились в размытые силуэты напротив. Я закрыла глаза. Да мне и не нужно было ничего видеть. Взявшись за гриф, я правой рукой нащупала струны, и зазвучала песня.

Распорядок.

Мое тело знало, что делать, и казалось, что, независимо от того, насколько я пьяна, оно всегда помнит. Мышечная память, или, может, что-то другое. Может быть, когда песня идет из самой глубины души, она становится частью вас. Я играла каждую ноту и пела каждое слово «Маяка», не думая больше о том, чем платила за дыхание.

Лады. Струны. Играть. Песня. Дышать. Четыре вечера в неделю. Со среды по субботу.

– Забавно, что у нас одинаковый график работы, – заметил он, – со среды до вечера субботы.

– Я попросила эти дни, – сказала я, – самые лучшие смены.

– Так оно и есть, – улыбнулся Джона.

В груди все сжалось, и слезы стали жечь закрытые глаза. Через шесть месяцев я должна была привыкнуть к тому, как он иногда подкрадывался ко мне в мыслях. Обрывками разговоров. Кусочками воспоминаний.

Короткими моментами.

Джона.

Теперь я плакала, но зрителям это нравилось. Они ожидали этого. Слезы были частью выступления. Меня называли La Fille Submergée. Утонувшая Девушка.

Я плакала так, чтобы усилить эффект от песни, не нарушая и не прерывая ее. По крайней мере, так мне однажды сказала одна девушка в туалете на Бон-Бон – моем субботнем концерте. В итоге я сделала слезы и резкие вздохи частью своего образа.

Ей посчастливилось увидеть мой образ.

«Что за чертова мерзость», – хотела я ей сказать. Джона мертв, а я превращаю это в образ.

Я закончила исполнение, и аплодисменты заглушили мое бормочущее «спасибо». Соскользнув с табурета, я осторожно двинулась через весь зал, более чем готовая к своему коктейлю после шоу.

– Разговорная часть сегодня была хороша, детка, – прокомментировал Большой И, когда я заняла зарезервированное за мной место в углу. У бармена была коротко подстриженная рыжевато-русая борода и идеально выбритая голова. Его настоящее имя Майк Будни, но все звали его Большой Изи, или Большой И. Он напоминал мне Хьюго, телохранителя клуба Pony в Вегасе: большой и устрашающий снаружи, но с полным беспорядком внутри.

– Когда ты пригласишь кого-нибудь из своих друзей послушать, как играешь? – спросил он. – Или родных?

Каждый вечер, когда работала в Le Chacal, Большой И пытался вытянуть из меня какую-нибудь личную информацию. Он открыто беспокоился обо мне и никогда не оставлял попыток раскопать хоть какой-то намек на мое прошлое.

– Опять допрос с пристрастием? – Я покосилась на бармена снизу вверх. Подсвеченная полка с бутылками алкоголя позади него притянула мой взгляд. – Мне следовало бы называть тебя Шерлок.

– Ты и так называешь меня Шерлоком, – тихо посетовал он, – просто никогда не помнишь.

Я фыркнула от смеха и сделала глоток своего напитка.

– Мои родственники заняты, – запинающимся голосом сообщила ему, – а ты – мой друг. – Я одарила его слабой игривой улыбкой. – Ты всегда слушаешь, как я играю. Что еще мне нужно?

– Очень много, сладенькая, – мрачно ответил Большой И, – тебе нужно очень много. Тебе нужна помощь.

Помощь.

Несмотря на любопытство и не очень тонкое вмешательство, он никогда раньше не произносил этого слова. С тех пор как я уехала из Вегаса и оборвала контакты со всеми, кого знала, я также не слышала этого.

«Мне нужна помощь».

Я фыркнула, допила виски и через стойку подтолкнула стакан к бармену.

– Если хочешь помочь мне, то налей еще один.

– Последний, – отрезал Большой И, наливая виски на дно стакана. – Я не отстану от тебя, Кейси.

Я отсалютовала ему бокалом и сделала глоток, а следом болезненно заскрежетала зубами о стеклянный край, разрушая видимость благополучия, которую пыталась изобразить.

– Ох, черт.

– Ты в порядке? – поинтересовался голос слева от меня. Молодой симпатичный парень с татуированными руками и зачесанными назад волосами скользнул на барный стул рядом. – Кажется, тебе было больно.

– Все зубы целы, – пробормотала я, потягивая напиток.

– Вот и хорошо, – сказал парень, – у тебя очень красивая улыбка.

Я фыркнула.

– Неужели, правда, что ли?

– Вообще-то я не знаю, – ответил парень, – утопленницы не улыбаются, но я бы хотел попробовать изменить это. – Он сверкнул обаятельной улыбкой и протянул руку: – Меня зовут Джесси.

– Кейси. – Я подала ему руку, а потом попыталась вытащить ее обратно, но парень крепко держал ее.

– Обожаю твои татуировки, – проговорил он, разглядывая колючие лозы, ползущие по свободному рукаву моей блузки с открытыми плечами.

– Даже не помню, как их набивала, – сообщила я, решив не лгать, и убрала руку.

Большой И наблюдал за нами, протирая стакан белой тряпкой. Парни постоянно приставали ко мне. У них не имелось ни малейшего шанса пойти со мной домой или даже пригласить меня на свидание, но я позволяла им попробовать. Слушая их неудачные реплики или искренние попытки узнать меня, я вспоминала другое время. Другую девушку.

Девушку, которой я была до Джоны.

Теперь же опустошенной развалине, в которую я превратилась, даже мысль о прикосновении мужчины стала противна. Но иногда они покупали мне выпивку. А поскольку в последнее время Большой И вел себя особенно глупо по поводу моей квоты на коктейли, я немного выпрямилась и одарила Джесси своей версией улыбки – слабым изгибом губ. Я притворилась, что заинтересовалась татуировками, покрывающими его красивые мускулистые предплечья, и через несколько минут передо мной стояла свежая выпивка, и мы поднялись на ноги, сравнивая наши татуировки. Будучи чертовски пьяной, я вела себя очень, очень неосторожно. Продемонстрировала Джесси крошечные черные звездочки, разбросанные по среднему и безымянному пальцам.

– Это первые. Я сделала их в Сан-Диего, на океанском пляже. – Я показала ему средний палец. – Я выбрала именно это место. Большое «иди на хрен» моему отцу.

– Очень мило.

Я провела пальцем вверх по виноградной лозе на руке.

– Эта тоже родом из Сан-Диего.

– Значит, ты все-таки помнишь, – засмеялся Джесси.

– Милый, если ты купишь нам еще по одному коктейлю, и я вспомню все, что захочешь.

Я бы съежилась, если бы стала жертвой такого небрежного, фальшивого флирта, но в этом и прелесть быть пьяной – гораздо проще не обращать внимания. Собственно, это единственный плюс. Единственная и неповторимая сияющая истина.

Джесси купил еще один напиток. Я еще больше опьянела, и мы сравнивали тату, как солдаты сравнивают боевые шрамы. Он приподнял свою темно-синюю футболку, чтобы похвастать красивой скульптурной грудью и прессом, хотя мог бы быть покрыт родинками и фурункулами, меня бы это не волновало. Повернувшись на стуле, он обратил мое внимание на медный футбольный шлем, набитый на его правой лопатке.

– Это был мой первый раз, – признался он, – из Jake’s up на Канал-стрит.

Его затуманенный взгляд скользнул по моей обнаженной правой ключице.

– Покажи мне еще одну, Кейси, – попросил Джесси, вероятно, думая, что его голос звучит соблазнительно. Черт, в другой жизни это было бы именно так, и я бы забралась к нему на колени, пока Большой И не выгнал бы нас за неподобающее поведение.

А сейчас, подыгрывая ему, я потерлась подбородком о свое голое плечо и заявила:

– Я не могу. Чтобы показать, придется снять с себя одежду.

Голубые глаза Джесси остекленели.

– Я переживу это.

– Ммм, – промычала я, закрывая глаза, чтобы комната перестала вращаться. Нехорошо так себя вести. Я должна остановиться. Мне нечего ему дать. – Там ничего нет, – пробормотала я, эти слова словно выпали из потока мыслей, медленно прокручивавшихся в моем пропитанном виски мозгу. – У меня должна была быть еще одна тату здесь, – я снова потерлась подбородком о плечо, – но я так и не смогла выбрать что-то из предложенных вариантов. Ни один из них. Я ушла до того, как Тедди набил мне татуировку.

Это имя заставило меня вздрогнуть, поэтому я продолжала говорить, чтобы утопить его в море бессмысленных слов.

– Я не знала, чего хочу, и оставила это место пустым. Ушла ни с чем. У меня ничего нет. Потому что я ушла. Должна была остаться, но ушла.

У меня на глазах выступили слезы. Хоть я и известна как Утонувшая Девушка, но плакать в процессе того, как со мной флиртуют, – это уже слишком. Джесси провел рукой по губам, сам не слишком трезвый и неуверенный, что ему делать дальше.

– Эй, все в порядке. Так что… – Его улыбка стала неприлично яркой. – Ты любишь футбол?

Большой И навис над стойкой бара, больше похожий на вышибалу из мотоклуба, чем на бармена в джазовой забегаловке.

– Все, отстань от нее, приятель, – сказал он Джесси. – Ты меня услышал?

Джесси кивнул и с кислым выражением лица соскользнул с барного стула.

Он потратил двадцатку, угостив меня виски с верхней полки, на которой стояли лишь дорогие напитки, но не спорил с Большим И.

Когда перевел взгляд на меня, выражение лица этого рыжего бородача смягчилось, и он стал выглядеть гораздо дружелюбнее.

– Вызвать тебе такси, милая?

– Спасибо, – прошептала я, кивая.

Большой И позвал помощника, чтобы тот прикрыл его, и пронес меня и мою гитару через тусклые коридоры Le Chacal к обочине снаружи. Вот таков мой распорядок дня в вечер четверга.

Ночью в Новом Орлеане становилось прохладно и ветрено, неоновая вывеска Le Chacal ярко выделялась на фоне кирпичного фасада. Пока мы ждали такси, я пыталась собраться с духом, но земля все время будто уходила из-под ног. Еще один глоток, и я смогу потерять сознание. Интересно, что будет, если это произойдет? Неужели я окажусь на заднем сиденье лимузина Джоны?

– Отвези меня туда, Большой. – пробормотала я невнятно, – туда, где он сейчас. Это единственное место, где я хочу быть.

– Кто он? Тедди?

– Нет, – моя голова наконец-то перестала трястись, – хотя возможно. По нему я тоже скучаю. Я скучаю по ним всем. Но я ушла, и… это конец истории.

Большой И крепче сжал мою талию, когда такси подъехало к нам.

– Ты ведь приехала сюда из Лас-Вегаса, верно? По-моему, ты уже говорила об этом однажды.

– Ну и что?

Проигнорировав вопрос, он назвал таксисту мой адрес и помог мне устроиться в автомобиле. Нечто странное промелькнуло в холодном выражении лица Большого И, и это мне не понравилось. Даже будучи пьяной почти до потери сознания, я чувствовала, что он что-то задумал.

– Ты что, собираешься рассказать об этом Руфусу? Позволишь потерять мне работу здесь?

– Никогда, – ответил Большой И, навалившись всем телом на открытую дверь. – Но я же говорил тебе, милая. Я не отстану, пока не узнаю все.

Он захлопнул дверцу и стукнул кулаком по крыше кабины, призывая водителя двигаться. Я откинулась на спинку сиденья, ощущая, как смутное беспокойство гудит во мне, вызывая зуд по всему телу.

По ту сторону автомобильного стекла виднелся Французский квартал – мрачное пятно, однако не настолько темное, как ряд узких, маленьких домов в моем Седьмом округе.

Вегас был коричневым. Бежевым. Бледно-желтым и светло-голубым. Новый Орлеан носил цвета времени и яркой истории. Облупившаяся красная краска, обнажавшая белые стены. Повсюду зелень: зеленовато-коричневая река, зеленая заводь, зеленый воздух, густой от влажности. Зеленые растения, кусты и плакучие ивы.

Я споткнулась на короткой дорожке, ведущей к входной двери моего дома. На крыльце было темно, поэтому потребовалось три или четыре попытки, чтобы вставить ключ в замок.

Светильники, сделанные Джоной из бутылок виски, уже давно перегорели.

Внутри своего крошечного жилища я завалилась на диван, роняя на пол сумку и гитару. А потом откинула голову на подушки и закрыла глаза.

Красота есть везде, даже в тех вещах, которые пугают вас больше всего…

Проснувшись, я тяжело вздохнула, потому что лежала на своем диване, а не на диване Джоны.

Ни уродливого зелено-оранжевого пледа на плечах, ни стеклянных пресс-папье на кофейном столике. Часы на стене показывали, что я находилась в отключке двадцать минут. Отрезвляющие двадцать минут. А может быть, это слова Джоны эхом отдавались у меня в ушах.

Красота в вещах, которые пугают вас больше всего.

Больше всего я боялась впустить в себя эту боль. Или, вернее, она уже была во мне. Жила внутри. И чтобы она не разорвала меня на мелкие кусочки, мне следовало затолкать ее как можно глубже, утопить.

Я пошла на кухню, чтобы выпить стаканчик перед сном. Из-за необычной планировки мой дом назывался «дом-ружье». В былые времена можно было прицелиться из ружья от входной двери и выстрелить прямо в заднюю. Комнаты в здании располагались в ряд: гостиная, кухня, спальня и ванная комната. Прямая линия к заднему крыльцу. Простой маршрут, сложно заблудиться. Немаловажно для жилища, в котором хозяин круглосуточно подшофе.

Я открыла кухонный шкафчик, в котором хранилось больше бутылок, чем еды. Моим ночным коктейлем была водка со льдом и небольшим количеством воды. Я отнесла стакан в свою спальню.

Как и всю квартиру, спальню я обставила подержанной мебелью. Предметами, которые купила на блошиных рынках, когда только сбежала из Вегаса в Новый Орлеан. В них сквозило очарование потертого шика, о котором словно кричали товары из отдела «Дом и сад», но моя мебель выглядела скорее потертой, чем шикарной.

Мне нужен был диван, чтобы сидеть на нем, а иногда спать, если не удавалось добраться до спальни, и поэтому я купила диван. Оранжевый. Мне нужно было кресло, поэтому я купила кресло. Голубое. На деревянном полу лежал разноцветный ковер. Черт возьми, даже фасад моего дома был выкрашен в морской зеленый цвет с небесно-голубой отделкой и темно-бордовой дверью. Цвета повсюду, как и во всем остальном городе. За исключением одного места.

Я прошаркала в спальню и включила маленькую лампу на ночном столике. На белом покрывале, прямо посреди кровати, стояла Стеклянная Вселенная, которую сделал для меня Джона. Темный шар из мерцающих черно-синих и светящихся звезд. Поглощающая меня черная дыра в центре белой вселенной. Она упивалась бледно-желтым светом лампы. Планета в центре мерцала красным и зеленым.

– Сегодня была хорошая ночь, – проговорила я, сбрасывая туфли. Едва не потеряла равновесие, но быстро нашла его вновь, лишь пролив немного водки на запястье. – Четыреста баксов с чаевыми. Полный зал народу. Ты должен был это видеть.

В ванной я поставила коктейль на раковину и воспользовалась туалетом, затем вымыла руки. Отражение в стекле представляло собой жуткое месиво из размазанной туши, спутанных волос и бледной кожи.

«Джона вряд ли узнал бы тебя».

Короткая, слабая мысль просочилась из того места, в котором ненавидели, во что я превратилась. Упрямый инстинкт самосохранения, который пытался вырвать меня из опьянения. Это никогда не срабатывало.

– Джона узнал бы меня когда угодно, – отрезала я и схватила стакан. И лишь осушив его, вернулась в спальню.

Кубики льда звякнули, когда я поставила стакан на тумбочку. Алкоголь холодно скользнул в мой желудок, смешиваясь со всем остальным, что я выпила сегодня днем и сегодня ночью, и во все дни и ночи последних нескольких месяцев.

Теперь комната вращалась еще быстрее. Я попала в сладкое место, где спиртное быстро отключало сознание и где любые виденные мной сны оказывались слишком скользкими, чтобы ухватиться за них и помнить, когда проснусь.

Я убедилась, что фляги в тумбочке достаточно, чтобы начать утро, или ранний день, будет зависеть от того, как поздно я встану. После выступления очень легко продолжить веселиться. Уж я-то точно знала, занимаясь этим каждую ночь после выступлений с Rapid Confession. Однако быть постоянно пьяной и все еще продолжать функционировать – это целая наука.

Ну, или что-то вроде этого.

Я вроде как «функционировала». Имела работу, на которой не обязательно быть трезвой. Придерживалась распорядка, частью которого было опрокинуть стаканчик перед сном, подготовить похмельную утреннюю фляжку и свернуться калачиком рядом с шаром, чтобы рассказать Джоне о том, на какое дно я опустилась.