Луи-Этьенн Сен-Дени. Наполеон

Еще за полчаса до того, как мы добрались до первых домов Москвы, мы достигли холма, с вершины коего могли рассмотреть весь город – его многочисленные колокольни, церкви и Кремль. Эти колокольни – высокие, восьмигранные и сужающиеся кверху колонны, каждая из них увенчана своеобразной золоченой грушей с прикрепленными к ней легкими цепями полумесяцем и крестом. Столб густого черного дыма вздымался ввысь откуда-то из центра города – это горел какой-то дом, но то был единственный пожар, который мы видели. Тогда часы показывали, возможно, либо одиннадцать или половину двенадцатого. Менее чем через час мы уже шли по городу и удивлялись тому, что по пути не встретили никого, кроме некоторых бедняков. Дома казались пустыми и заброшенными. Мы видели лишь польских и французских солдат, и чем более мы приближались к Кремлю, тем чаще.

Обогнув угол одной из улиц, мы натолкнулись на поляка-гвардейца – с несколькими бутылками – под мышками и в руках. Он предложил нам одну, и мы ее приняли, но, поскольку открыть ее было нечем, мы вернули ее поляку для того, чтобы он отбил ее горлышко камнем. В бутылках оказалось шампанское – мои спутники и я весьма неплохо приложились к нему, и оно нам очень понравилось. Затем мы продолжили путь в Кремль, в который вскоре и вошли через западные ворота. Пройдя дальше, мы увидели трех или четырех, сидевших у стены слева, нескольких мамлюков – сойдя со своих коней, они отдыхали. Вскоре мы добрались до некоей площади, которую я буду называть Западной площадью. Там мы покинули карету и разошлись – каждый из нас был намерен присоединиться к своим товарищам по назначенной им службе. Приблизившись к месту, куда призывал меня мой долг, я осмотрелся. Дворец состоит из разных, но объединенных в единое целое зданий разнообразной архитектуры. Слева от большого здания в восточном стиле есть широкая лестница, завершающаяся внутренним мощеным двором, простирающимся вправо, в конце которого находилась ведущая в апартаменты Императора, дверь. Там, в большой комнате, я и нашел своих товарищей по службе.

Император, переночевавший в предместье под названием Дорогомилово, пришел утром – дабы полностью овладеть обителью русских царей.

После того, как с пришествием ночи Император удалился к себе, мы тоже решили дать себе покой. Мои спутники, которые раньше меня прибыли в Кремль, обеспечили себя всем нужным для постели, у меня же не было ничего. Они ничего не приберегли для меня, но все же мне удалось устроить свою постель. Угол нашей комнаты покоился под большим балдахином – сотканным из тонкой шерстяной нити и очень легким. Сложив его вдвое несколько раз, я понял, что теперь у меня есть своего рода тюфяк – я расстелил на полу, а подушкой и одеялом стали моя дорожная сумка и плащ. В надежде провести спокойную ночь, я лег спать.

Все было спокойно в царском дворце, полная тишина, все – независимо от того, как кому удалось устроиться – погрузились в глубокий сон. Посреди ночи я проснулся, возможно, около полуночи или часа, и ничего не слышал, кроме вздохов спящих людей. Я открыл глаза и протер их – вся комната была озарена ярким светом. Поднявшись, дабы узнать, откуда он, я подошел к окну – и был просто поражен, увидев весь город в огне, по крайней мере, южную и западную его части, ведь наши окна выходили на Москову[2] и запад. Какое ужасное зрелище! Представьте себе, допустим, столь же большой город, как Париж – объятый пламенем пожара, и наблюдающего за ним – ночью – с вершин башен Нотр-Дама. Я сразу же бросился будить моих товарищей. Спустя мгновение они уже стояли у окон, за которыми грандиозный пожар пожирал Москву. Поскольку Император должен был немедленно узнать о случившемся, Констан решил войти в комнату Его Величества. Первый камердинер покинул на несколько минут, но поскольку никаких указаний он нам не оставил, все – не имея лучшей идеи, чем дождаться рассвета, снова улеглись. Мы ждали его с нетерпением.

Наступил новый день, но пожар бушевал с той же силой, что и ночью, ни на минуту он не прекращал свою разрушительную деятельность, но ни глазам, ни чувствам он ущерба не причинил, а со временем мы свыклись с ним. Казалось, что, когда Император с нами, нам совершенно нечего бояться.

Я поднялся раньше всех, а поскольку мне очень нравится в столь ранние утренние часы подышать свежим воздухом, я покинул нашу комнату и направился к широкой восточной лестнице, дабы прогуляться по Кремлю. Величайший беспорядок царил повсюду, на обширной площади перед дворцом разместилось несколько армейских отрядов, но людей в каждом из них было очень мало. Некоторые солдаты лежали, другие курили, третьи сидели у едва тлеющих костров, а иные просто бесцельно прохаживались тут и там и снова возвращались к своим товарищам. Пустые бутылки и фляги, валявшиеся у костров, ясно свидетельствовали о том, как эти люди провели ночь. Каждый из солдат, с которыми я тогда повстречался, что-то потерял – один – одно, другой – другое, кто-то искал свою уздечку, седло или одеяло, другой же никакого представления не имел, где сейчас его лошадь, etc.

Всеобщее внимание было обращено к пожару, который, набирая силу, уже достиг до сих пор не тронутых им кварталов. Поступил приказ о спасении построек от разрушения, но пожар стал всеобщим, и что можно было сделать в такой ситуации? Ничего! Пожарные помпы? Мы не нашли ни одной. Ведра? И их тоже. Вода? Да как же можно было найти ее в городе, незнакомом и обезлюдевшем? Взяв с собой то, без чего они не могли обойтись, горожане просто предали свои дома огню.

Стены, которые окружают Кремль, высокие и выстроены из кирпича. Она укреплена располагающимися на некотором расстоянии друг от друга башнями, многоугольными, круглыми и квадратными, последние увенчаны завершениями, чем-то схожими с завершениями небольших звонниц деревенских церквей, форма их крыш представляет собой четырехгранную пирамиду. В центре Кремля – на господствующем над городом холме – царский дворец. Поскольку он построен из кирпича и тесаного камня, именно в силу этой причины он меньше подвергался опасности сгореть, чем иные городские дома, кои в большинстве своем были деревянными, а, кроме того, почти со всех сторон он был надежно отдален любой иной, столь легко воспламеняющейся постройки.

О чем же размышлял Император, созерцая столь величественное, столь и скорбное зрелище – океан огня, который окружив его, сделал Кремль своим островом? Его генералы, видя, что дом губернатора теперь лишь куча пепла и что большая колокольня тоже охвачена огнем, искренне умоляли Императора покинуть обитель русских царей и старую столицу их империи. В конце концов, хотя и не без сопротивления, он уступил их настойчивым просьбам. За завтраком он вновь обдумал этот вопрос, а в одиннадцать или двенадцать часов сел на свою лошадь. Сопровождаемый своей свитой, он покинул Кремль и направился к Петровскому замку, находившемуся в лье или два западнее Москвы. Обоз с имуществом двора, имущество Гвардии и сама она также направились туда же. Но так как подготовка к отъезду заняла некоторое время, мы смогли выступить в путь лишь поздним вечером.

С большим трудом нам удалось выбраться из города, его улицы – загроможденные горящими балками, обломками разрушенных домов и преграждавший наш путь огонь. Мы постоянно были вынуждены вносить поправки в наш маршрут и временами даже возвращаться, дабы не быть схваченными огнем. Сильнейший ветер вздымал целые тучи пыли, ослеплявшей и людей, и лошадей. И еще одним – немало осложнявшим наш проезд препятствием – являлось множество солдат самых разных полков, коих несли на руках, верховые и груженые всем, что можно было найти в оставленных складах, торговых лавках, жилищах и подвалах, деревенские повозки. Все это вместе являло собой картину величайшего хаоса.

Но, незадолго до наступления темноты мы – уставшие, но счастливые – уже были за пределами города. Вот тогда-то мы и могли дышать легко и совершенно не чувствовать источаемого горящими домами смрада. В Петровское мы прибыли уже после наступления темноты. Экипажи остановились возле дворца, в коем Император провел несколько часов.

Как мне кажется, на следующий день Император, Гвардия, двор, кареты и повозки снова вернулись в Кремль. Разоренный город был тих и спокоен. Деревянные дома обратились в пепел, каменные – в руины, церкви же, полностью возведенные из кирпича, спаслись. Руины по-прежнему дымились, и вонь исходила от них поистине невыносимая. Согласно подсчетам, в пламени пожара погибло две трети всех жилых домов и других зданий Москвы.

Мы нашли Кремль и дворец в том же состоянии, в котором мы их оставили, возможно, благодаря оставленной в нем Гвардии. В этой резиденции Император оставался на протяжении всего времени нашего пребывания в Москве, кое составило тридцать девять дней. Не знаю, почему, но это число моя память сохранила, хотя, как правило, со временем все либо забывается, либо представляется крайне расплывчатым. Я помню, что в одно прекрасное утро, когда мы встали, я увидел снег. Его выпало слоем около пуса, но вскоре он растаял.

Каждое утро проводился смотр или парад Старой Гвардии. Именно тогда я понял, как сильно пострадали голландцы – их полк ныне состоял лишь из нескольких рот. Усталость и лишения проредили их ряды сильнее, чем пушки противника. Крепкими, статными и полнолицыми они были, но ни одного из них при отступлении я не видел.

Принц Евгений трапезничал с Императором в Кремле почти каждый день, а князь Невшательский всегда. Однажды за завтраком император разговаривал с Великим Маршалом Дюроком, и беседа вертелась вокруг темы, какой может быть самая прекрасная смерть. Его Величество говорил, что, по его мнению, самой прекрасной смертью было бы умереть на поле битвы, пораженным ядром; но полагает, что он не будет столь счастлив: «Я умру, – сказал он, – в своей кровати как коронованная с…»

Каждый день, два или три часа, Император – в сопровождении нескольких офицеров и личных телохранителей – посвящал верховой прогулке. Покатавшись по городу или его окрестностям, он возвращался только к обеду.

В Кремлевском дворце Император занимал очень большую комнату, разделенную на две части балкой, или карнизом, поддерживающимся двумя колоннами, между которыми был проход из одной ее части в другую. Между стеной и колонной с каждой стороны стояло по треножнику. Комнату украшала почерневшая от времени позолота. Судя по роскоши ее отделки, это была красивейшая комната дворца. Я помню, что в нескольких других залах я видел изображения Мадонны – как правило, в левом, дальнем от входа в помещение, углу. Мне рассказывали, что, прежде всего, каждый русский, даже император, перешагнув через порог, должен был поклониться Мадонне.

Спальня, имевшая окна на Москову, была большой, длинной, прямоугольной комнатой, расположенной справа от той, которую занимали лакеи, и отделялась от нее всего лишь простой перегородкой. В левом крыле, образуемом этой перегородкой, и на той стороне, которая была против окон, имелось небольшой письменный стол с крышкой цилиндрической формы; он был поставлен так, чтобы срезать угол, который, насколько я помню, занимал камин. У этого стола стояло три ширмы зеленого шелка: одна справа от него, другая – слева, и третья – сверху; все три с задней стороны соединялись. За этим столом Император иногда читал, иногда работал над каким-нибудь документом. Эта мебель осталась у меня в памяти, и вот почему. Император в ходе своих кампаний и во время различных вояжей располагал несколькими ящиками для книг, которые обычно, в течение всего времени его пребывания где-либо, стояли или в его кабинете или в его спальне. В моменты скуки или бездействия он брал том и, когда он не имел рядом чего-либо другого, использовал мебель, которая оказывалась подле него. Так вот! В течение почти всего времени, когда он оставался в Кремле, «История Карла XII» Вольтера, приятный небольшой том в сафьяне с золотым обрезом, постоянно лежала на этом маленьком бюро. Император был далек тогда от того, чтобы думать, будто его история станет столь похожей на историю короля Швеции.

Несколько французских актеров (помнится, их было человек десять или двенадцать), живших и игравших в Москве, после ухода русских города не покинули. Утратив в пламени пожара все свое имущество, а потому, не имея средств к существованию, они пришли во дворец, чтобы просить о помощи. Среди них было две женщины. После того, как Императору сообщили о том, в каком бедственном положении они оказались, он отдал приказ позаботиться о них. С тех пор у них была еда. Время от времени в апартаментах Императора проводились собрания или вечеринки, на которых присутствовали придворные и старшие офицеры Гвардии, и эти актеры дважды или трижды посетили салон Его Величества. А когда было принято решение покинуть Москву, несчастным актерам не оставалось ничего лучшего, кроме как последовать за нами и они присоединились к императорскому обозу. Страданий на долю двух бедных актрис выпало немало. Одна из них – уже пожившая и приобретшая некий опыт, была полна сил и энергии, а другая – юная и хрупкая девушка. Как-то раз, в один из дней нашего отступления, я видел, как первая грелась у костра маленького бивуака нескольких матросов Гвардии, холод уже понемногу давал о себе знать. Эти люди, прибывшие в Россию с юга Франции и уже в достаточной степени утратившие боевой дух, громко жаловались на то ужасное положение, в коем они оказались. Вину за свалившиеся на них напасти, они возлагали на приведшего их в эту адскую страну Императора, и в самых злобных и яростных выражениях выражали свой гнев. Так вот, эта женщина, пытаясь утешить и воодушевить их, кроме всего прочего сказала им: «Вы браните Императора, но не кажется ли вам, что он страдает столь же сильно, как и вы, а кроме того, еще и из-за мучительного понимания того, что не в силах оказать помощь стольким храбрецам, которые – как и вы тоже – здесь и готовы куда угодно следовать за ним? Разве вы не видите его постоянно среди вас, идущего пешком и разделяющего вашу усталость? Будьте же смелее, энергичнее, боритесь с постигшими всех нас суровыми испытаниями. Помните – вы солдаты и французы!» Немного помолчав, она добавила: «Вот я – бедная и уже немало лет прожившая женщина, я потеряла все, у меня нет даже самого необходимого, у меня нет будущего, и что теперь? У меня что, не повода для недовольства? И все же, несмотря на все те страдания, с коими мне приходится сталкиваться ежечасно, я смиренно и мужественно терплю их. Слабость и малодушие лишь еще больше огорчают и делают нас более несчастными, чем мы есть. А значит, будем надеяться. Каждый минувший день еще на шаг приближает нас к той прекрасной стране, в коей мы, несомненно, окажемся, но для того нам и нужны смелость и настойчивость. Вы молоды, смотрите только вперед, будьте стойкими и в конечном итоге, вера в успех спасет вас».

При выезде из Москвы, молоденькая актриса, которой посчастливилось уберечь от огня часть своего имущества, уложила его в небольшую и запряженную двумя резвыми казачьими конями, коляску. Временами она путешествовала пешком, иногда верхом. Однажды, во время спуска с холма, слева от нас раздалось несколько пушечных залпов, и над дорогой полетели ядра – одно из них, ударив ее коляску, нанесло ей такой урон, что дальше двигаться она не могла. Бедняжке, которая в тот момент, к счастью, шла пешком, пришлось отказаться от нее и перегрузить столько своего багажа, сколь было возможно, в один из императорских фургонов. По прошествии нескольких дней я узнал, что она потеряла все, а может, лишь большую часть своих вещей. Не припомню, чтобы видел этих несчастных актрис или кого-нибудь из их спутников ни в Смоленске, ни в Вильне. Как и многие другие, они, вероятно, или погибли или попали в плен.

Глава III. Отступление из России

В течение того времени, когда Император жил в Кремле, состоялось несколько совещаний – касательно переговоров с неприятелем – каждый день мы ждали положительного ответа. Но, если немного поразмыслить, на какие ответные действия – врага который с легкостью отдал огню саму Москву, мы могли рассчитывать? Что еще ему было терять? Последствия стали ясным доказательством того, что они не желали ничего, кроме как обмануть Императора и поддерживать его веру в успех столько времени, сколько им потребовалось бы для возрождения их армии, пока наша, понемногу слабея, таяла в Москве – городе, являвшим собой лишь кучу пепла, равно как и наши, размещенные в иных поселениях, где не было ничего съестного ни для солдат, ни для лошадей, гарнизоны, и, в конечном итоге, вынудить нас как можно дольше оставаться в России, чтобы приближающаяся к нам, поистине, гигантскими шагами, зима, нанесла при отступлении нам – слабым и беспомощным – еще больший урон. К великому сожалению, эта тактика оказалась весьма успешной для русских, заставивших нас невероятно дорого заплатить за ту славу, коей мы покрыли себя, когда ворвались в их священный город.

Дни стремительно сменяли друг друга, но приятной и ожидаемой всеми вести о начале переговоров Императорский штаб так и не получил. Живя в Москве, все мы чувствовали себя достаточно уверенно, так что весть о внезапном нападении русских на французские форпосты не слишком обеспокоила нас.

С ответом на эту агрессию Император не заставил себя долго ждать. День отбытия был назначен, и армия получила приказ идти на юг. Насколько я помню, руины Москвы мы оставили 19-го октября.

С того времени ясные дни пропали совсем, а ночи становились все дольше и дольше. Солнце все чаще скрывалось за облаками, а горизонт накрывал мрак. Люди посерьезнели, казалось, они знают о том, какое ужасное будущее ожидает, а потому страшит их.

У Смоленска холод уже достаточно жестоко мучил нас. Лик воцарившегося в армии хаоса был поистине ужасен. Ряды Гвардии поредели – весьма существенно – но прежде, в начале своего пути, шагающая по Смоленску, она была многочисленна и прекрасна, ведь существенных потерь она в то время не понесла. А на обратном пути – как же она отличалась от самой себя – тогдашней!

Спустя два или три дня, Император и все остававшиеся в Смоленске французы возобновили марш. Мороз понемногу усилился, погода стояла пасмурная, дни резко сократились. Сразу же после того, как мы покинули город, арьергард взорвал огромное количество зарядных ящиков – они стояли у стен справа от тех ворот, через которые мы проходили. Мы видели и слышали эти следовавшие один за другим взрывы. У нас не было лошадей, забрать с собой эти ящики мы не могли. В этих взрывах было что-то столь мрачное, что заставляло нас почувствовать, что величайшие из бедствий еще впереди, но они приближаются, и встреча с ними состоится очень скоро. С каждым днем пищи у нас становилось все меньше и меньше, и каждый день мы оставляли позади себя пушки, зарядные ящики и обозные повозки. Чем дальше мы продвигались, тем холоднее становилось, трупы людей и лошадей отмечали наш путь. Мы шли медленно. После нескольких дней довольно устойчивых морозов наступила оттепель. Мы не раз видели, как Император, облаченный в длинный пелисс,[3] и помогая себе своей тростью, некоторую часть дороги проходил пешком.

Мы шли к Орше. Чтобы добраться до нее, довольно большое расстояние следовало преодолеть, идя вдоль берега Днепра. Мы видели сам город – по правую руку от нас – но прежде, чем попасть в него, нам предстояло описать широкий полукруг. Я видел, как солдаты – таких было очень много – кои, полагая, что им удастся значительно облегчить и сократить себе путь переходом через реку по льду, который во многих местах оказался не слишком прочным. К сожалению, как мне кажется, некоторые из этих безрассудцев погибли. Тем не менее, несмотря на запрещающие так поступать приказы генералов и риск смерти от утопления, стоило появиться хотя бы одной тропинке, как по ней шли и другие пехотинцы – без страха испытать судьбу так же, как и те, кто предшествовал им.

Затем мы направились к Борисову. Прибыв в этот город рано утром, мы провели в нем полдня. Всем казалось, что именно в Борисове мы перейдем Березину. День уже завершался, когда мы получили приказ идти дальше. В течение вечера, когда мы вот так шли, мы постоянно слышали грохот тяжелой канонады. Мы же – молчаливые и задумчивые, почти не разговаривали друг с другом на этом марше. Уже после наступления темноты мы прибыли в крохотную, состоявшую лишь из нескольких жалких лачуг, деревушку, в одной из этих хижин и разместился Император. Именно здесь нам предстояло пересечь Березину, вдоль берега коей мы безостановочно шли после оставления Борисов. С наступлением утра канонада прекратилась. Мы провели ту ночь, как и очень многие другие, иными словами, плохо. Ни на мгновение не смыкая глаз, мы с нетерпением ждали утра и продолжения нашего марша.

Я помню, что на следующий день, 3-го декабря,[4] как только рассвело, поступил приказ пройти по мосту. Этот мост, покоившийся на бревенчатых козлах, с настилом, и более чем на пье возвышавшийся над водой, казался мне не очень крепким, в частности потому, что он, кроме всего прочего, должен был противостоять множеству несомых быстрым течением льдин. В то время как некоторые генералы, вооружившись саблями, сдерживали рвавшуюся к мосту толпу, ответственный за порядок на переправе Великий Конюший, четко и разумно руководил прохождением императорского обоза и артиллерии, советуя возницам двигаться не спеша и держать дистанцию, дабы не перенапрягать мост, равно как и гренадерам и егерям Старой Гвардии, шагавшим справа и слева от двигавшегося по середине моста непрерывного потока самых разных повозок и карет. Я был одним из первых, кто прошел по этому мосту, и не раз мне тогда казалось, что, не выдержав тяжести пушек и обозных телег, он просто уйдет под воду, но все обошлось, я благополучно достиг противоположного берега и, ступив на него, я не оглянулся, ведь я так счастлив был, что столь благополучно прошел по этому мосту, на котором со своими жизнями рассталось столько людей. Позже я узнал, что через Березину был переброшен еще один, а может, и два моста, лично я видел только тот, по которому я сам прошел.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вольтер. Заира. Перевод Г. Шенгели.

2

Москва-река – Прим. перев.

3

Пелисс – верхняя одежда 18 в., с рукавами или без них, изготавливалась из разных материалов и носилась поверх платья. В отличие от пальто, пелисс не имел лацканов, отложного воротника. Само название изначально обозначало меховую одежду (pelt – «кожа»). Иногда пелисс мог быть без застежек, иногда с пуговицами на груди, иногда с пуговицами по всей длине. Со временем его сменили редингот и пальто. – Прим. перев.

4

Сен-Дени ошибается, Наполеон и Старая Гвардия перешли Студянку 27-го ноября (15-го по старому стилю). Уничтожены же мосты были утром 29-го (17-го ноября по старому стилю). – Прим. перев.