Перламутровая птица Атлантиды. До потопа оставалось всего 750 лет…

Возможно, окияны так и остались бы в Запределье. Тем более что выросшие уже в степях потомки бывших рыбаков со временем узнали и о новых жителях Побережья, занявших его со спокойной совестью, поскольку к моменту их появления территория фактически была свободной.

Спустя примерно 20 лет после того, как Демон атаковал Побережье, к берегам старой родины окиянов подошли корабли, полные других, не похожих на златокудрых всадников людей. Это были преимущественно черноволосые мужчины, женщины и дети, ростом несколько ниже окиянов, но намного более, чем окияны, развитые по уровню изготовления различных полезных в быту вещей и приспособлений.

Как выяснили посланные в разведку следопыты кочевников, пришельцы владели письмом на бересте и специально выделанной коже, умели плести отличные крепкие канаты из любых волос и даже корней растений, лепили из глины красивые сосуды для питья и еды, отливали из бронзы множество украшений и статуэток, достойных богов, а также отлично и разнообразно танцевали и пели, играя на божественно звучащих музыкальных инструментах, похожих на луки с несколькими тетивами. Кроме того, они все были, как показалось вначале следопытам окиянов, чересчур укутаны в разные одеяния, плотно закрывающие не только торс, но и ноги, что у окиянов вызывало в ту пору не просто недоумение, но и презрение (ведь они считали, что здоровому, сильному и, главное, честному человеку совершенно незачем укрывать от взора людей свои конечности, тем более если они от природы мускулисты и стройны и способствуют появлению желания интимной близости).

Впрочем, окияны изначально отличались не только высоким ростом и физическим совершенством, но и миролюбивым характером. О презрении к чужакам, носящим слишком много одежды, они довольно быстро забыли, а вот обменять своих лошадей и другой многочисленный скот на понравившиеся им вещи пришельцев, например на красивые сосуды, отличного качества бронзовые наконечники для стрел и клинки, всякие побрякушки для женщин, музыкальные инструменты (и, разумеется, уроки игры на них), а также соль, которую черноволосые люди умели добывать из моря с недоступной понимаю окиянов легкостью, – это завладело вниманием златокудрых всадников практически мгновенно и, как говорилось и в то время (по смыслу, разумеется), на всю оставшуюся жизнь.

Будучи от природы общительными и лёгкими на подъём, златокудрые всадники быстро нашли отклик на их предложения со стороны пришельцев. Ставших кочевниками рыбаков не смутило даже высокомерно настороженное отношение многих новых жителей Побережья к каким-то там коноводам, без спросу явившимся из-за Северного Кряжа. Окияны не стали даже предъявлять свои потомственные права на территорию их предков: дескать, раз сами ушли отсюда и не захотели вовремя вернуться, то сами и виноваты. Да и что им были какие-то отдельные проявления заносчивости чужаков, если те со свойственной им деловитостью принялись активно скупать у окиянов буквально всё, что те им предлагали.

Это и понятно: свой скот сразу в нужной массе голов не разведёшь (да и уметь его надо разводить), питаться же одной рыбой – перспектива не очень интересная. А тут тебе всё готовое, в изобилии и дёшево: окияны совершенно не умели торговаться, а поскольку естественное желание обновить кровь у них сразу же проявилось в виде очень активного интереса к представителям противоположного пола из чужаков, то и выгоду свою эти добрые по натуре красавцы и красавицы в контактах с пришельцами видели больше в потенциальном родстве с ними, нежели в удачном обмене товарами.

Со временем окияны стали целыми родами подолгу гостить на своих дедовских местах, не причиняя бойко осваивавшим новые территории пришельцам никаких неудобств. То есть, к окиянам новые хозяева Побережья, успевшие всего за полстолетия построить на его огромной территории почти два десятка городов, окружаемых сотнями деревень и поселений, постепенно привыкли и начали даже считать их своими скотоводами, которых они заимели вместе с новыми землями в придачу.

Вопрос, откуда, из каких заморских земель прибыли эти новые хозяева, называвшие себя детьми Культуры, а свою новую родину Цивилизацией, у окиянов так и не возник. Возможно, им было безразлично происхождение племён и народов, с которыми они соседствовали, потому что какая в принципе разница, где и когда жили предки ваших соседей, если вы с ними либо воюете, либо торгуете и тем более роднитесь.

Кстати, дети Культуры моментально оценили физическую красоту и добрый нрав «местных варваров» (да, не прошло и двух лет активного контакта с ними с момента их возвращения на Побережье с многочисленными табунами, стадами и отарами, как жители Цивилизации уже воспринимали их местными, «тутошными»). И не успели старики, как и в то время говорилось, глазами поморгать, а «под ногами» коноводов и детей Культуры уже вовсю вертелись, радостно играя друг с дружкой в борьбу, салки и прочие забавы, детишки, внешне похожие одновременно и на тех, и на других.

Понятное дело, что образ жизни горожан Цивилизации кочевники полностью перенять не могли и, в общем-то, не собирались перевоспитываться. Многих из детей Культуры это, конечно же, раздражало. А поскольку дети Культуры привезли с собой кроме семян злаковых и виноградную лозу, отлично прижившуюся в комфортном климате Побережья, то довольно скоро варвары начали вместе с горожанами пить вино. Оно действовало на них гораздо сильнее, чем перебродившее кобылье молоко. Однако это не мешало год от года крепчавшей дружбе между окиянами и пришельцами, а наоборот стимулировало её.

Впрочем, откровенной приязнью к варварам, перераставшей нередко в любовь, «заразились» далеко не все новые жители Побережья. Более того, сами окияне быстро поняли, кто в этом новом народе с ними искренен, а кто только делает вид, что терпит «грязных и дурно пахнущих» скотоводов (что на самом-то деле было, конечно же, далеко от истины, поскольку окияны очень любили мыться, чиститься и ухаживать как за собой, так и за своими лошадьми). Так вот, златовласые дети Океана из всех городов Цивилизации по-настоящему достойным уважения и дружбы признали, по сути, только один город. И это был Харид – могучий город-государство, нерушимый (как тогда считалось) форпост Цивилизации с прекрасными белыми стенами, сложенными, наверное, лучшими мастерами мира той эпохи.

О, Харид! В Цивилизации он самый славный, сильный и богатый метрополис. Почти сто тысяч жителей, причем свободных. В отличие от всех других селений Побережья Харид не признавал рабовладельчества – на его территории оно было объявлено вне закона.

Харидяне издавна слыли волевыми и отважными людьми, ибо физические упражнения наряду с военною наукой предпочитали возлежанию вокруг пиршественной скатерти. Отправляясь в путешествие группами в десять-пятнадцать человек – на утлых суденышках по морю, на лошадях по кишащим разбойничьими племенами местам – харидские купцы редко терпели неудачи и теряли головы.

Они не страшились вести свои караваны хоть на край света, нанимая стражу из отважных воинов числом не более сотни. Никто не мог понять, почему им удаётся пройти спокойно там, где другие непременно пропадали без вести, даже если с ними шло не меньше двух-двух с половиной тысяч латников. То ли харидяне умели по-особому договариваться с варварами, то ли знали и держали в тайне какие-то секретные дороги, по которым варварские разъезды можно было незаметно миновать. То ли (что из перечисленного казалось наименее вероятным) великий бог Цивилизации Каледос особо благоволил к харидянам.

***

И вот тут необходимо кое-что пояснить, ведь мы уже знаем, что предки окиянов, сбежавшие от мести Демона моря в земли Запеределья, спокойно целыми десятилетиями осваивали занятые ими просторы, граничащие на юге с Великим Горным Кряжем Побережья, и никто им в этом не мешал. Стало быть, Запределье было в ту пору свободно от других народов?

Конечно же, нет. Запредельных варваров было много и тогда. Только долгое время, во всяком случае и когда предки окиянов жили на берегу Тёплого моря, и когда они оттуда ушли за Великий Кряж, другие народы Запределья кочевали или жили осёдло на десятки конных переходов севернее территорий, на которые переселились бывшие рыбаки. Почему северных варваров не тянуло в те века на Побережья – никто не знал. Да и вряд ли кто вообще этим вопросом задавался. Скорее всего, это было связано с климатом. Когда Запределье обильно орошалось ливневыми дождями и пересекавшие его реки были многоводны и многочисленны, жившие на северных территориях кочевые и осёдлые народы имели всё необходимое для нормальной жизни, и перемещаться куда-то целыми племенами в поисках лучшей доли привычки не имели.

И получалось, вроде, что потомки сбежавших от гнева Демона рыбаков жили на самом юге Запределья сами по себе, а все другие запредельные варвары ими особенно не интересовались: ну, сбежали жители Побережья подальше в открытые степи – что с того? К тому же, дурная слава о крутом нраве Самого главного Демона моря, видимо, разлетелась в своё время по всему Запределью, и желание искупаться когда-нибудь в море у варваров надолго пропало.

Но, наверное, так устроен человек: если кто-то однажды начинает потихоньку обживать когда-то «проклятое» место, стало быть «не так страшен демон, как его малюют». Ну и, видимо, в пору, когда дети Культуры успешно освоились на Побережье, а Демон их почему-то не «пощекотал», прознавшие об этом запредельные варвары начали испытывать проблемы. Скорее всего, климат стал суше, сделав пастбища не столь обильными на траву, как раньше, зато народу на благодатных когда-то землях к тому моменту расплодилось много. Что всегда в таких случаях приводит вначале к крупным межплеменным ссорам, а затем и войнам.

Понятно, что запредельные варвары вначале нещадно лупили друг друга, стараясь вытеснить своих соседей с обжитой ими территории куда-нибудь подальше, а потом, когда им стало ясно, что таким путём до хорошей жизни не дойдёшь (растут только горы трупов, а не трава на пастбищах, проливаются реки слёз, а не пресной дождевой воды), они решили объединиться. Против кого? Естественно, против тех, кто живёт лучше. А кто жил в ту пору лучше запредельных варваров? Да, вы правильно догадались: осевшие на Побережье Тёплого моря пришельцы. Ну и, разумеется, спевшиеся с ними златокудрые потомки бывших рыбаков, которых народы, считавшие себя для Запределья коренными, в течение сотен лет их жизни на самом юге Запределья никак не хотели принимать всерьёз, то есть за кочевников подстать себе.

И вот настало время, когда Хариду на самом деле пришлось проявить себя форпостом Цивилизации. Спустя уже не одну сотню лет со дня, когда глашатаи Культуры по всему Побережью объявили о том, что возведённый почти у самой южной границы Великого Кряжа город-крепость завершил своё строительство, наступила эпоха постоянных варварских набегов на южные земли Запределья и, далее, на территории Цивилизации.

Жители Харида ещё многие века шутили, будто варвары специально ждали, когда прикрывающий проход через горы форпост достроится, чтобы порезвиться при его штурме.

***

Когда варварские племена прекращали враждовать между собой и дикими волнами накатывались на Побережье, город-государство Харид выступал во главе объединенной армии Цивилизации. Под начало его стратегов становились не только немногочисленные отщепенцы от варварского союза, осевшие на территории Цивилизации и принявшие ее законы1, но и такие величественные метрополии, как Гондваллесс и Данар, имевшие возможность в один день снарядить и выставить на поле не меньше тридцати тысяч латников каждый.

Объединённое войско Цивилизации в былые времена достигало ста, а то и ста пятидесяти тысяч панцирников, добрая четверть которых сражалась верхом. Варварские орды редко объединялись до такой отметки, чаще всего их собиралось тысяч пятьдесят конными и примерно половина от этого пеших или на хорошо защищенных повозках с запряженными в них быками.

Случалось, что перед горной грядой, отделяющей Цивилизацию от дикой степи Запределья, катившаяся валом орда натыкалась на огромную рать облачённых в мощные доспехи воинов. Не вступая в бой, варвары резко тормозили, чтобы, постояв на месте, повернуть назад и уйти домой не солоно хлебавши.

Некоторые особо ретивые варвары порой пытались раздразнить стратегов Цивилизации, с хохотом и визгом пролетая на косматых жеребцах перед ровными рядами воинов Побережья. Корчили рожи, выкрикивали в адрес противника оскорбительные сравнения, даже показывали голые волосатые зады – поймать «культурных» на такую удочку никогда не удавалось.

Если армия Цивилизации и начинала атаку, то с выдержанным хладнокровием, не бросаясь очертя головы вперёд, не расстраивая ряды, а наступая на метущиеся толпы варваров несокрушимой стеной сверкающих на солнце обитых медью щитов и лесом насмерть жалящих пик. С победным торжеством играли трубы и колыхались золотом расшитые знамена с изображениями алтарей Каледоса. Варварам ничего не оставалось, как откатиться подальше в степь от грозно наползающего вала.

Не раз могучие богатыри варваров пытались вызвать кого-либо из воинов Цивилизации на поединок – ничего не получалось. Понимая, что победа в этом поединке ничего не даст (варвары всё равно не изменят своих планов), а поражение воина Цивилизации вызовет бурю восторга в объединенной орде, стратеги Харида категорически запретили обращать на вызовы варваров внимания, какими бы оскорбительными они ни казались.

Так от поколения к поколению Цивилизация ревностно охраняла всё, что создавалось на её территории упорным трудом рабов и свободных граждан. И всегда Харид со своими умельцами, стратегами и воинами двигался в первых рядах неуклонного наступления на варварские обычаи и образ жизни.

В упорной борьбе, непрерывно длящейся многие столетия, успех не всегда сопутствовал сеятелям культуры. Нередко отдельные отряды варваров прорывались через заслоны на горном кряже и осаждали даже Харид, самый сильный из городов. И всё-таки соблазны цивилизованной жизни мало-помалу разъедали души варваров – то одно, то другое их племя, а порой и несколько племён одновременно вдруг откалывались от основной массы и просили подданства в Объединённом Совете мудрецов Цивилизации.

Варварам выделяли земли на необжитых зонах Побережья. Часть из них оседала на берегу Тёплого моря, переходя от скотоводства к рыболовству и земледелию. Другие продолжали пасти овец, коров и лошадей, кочуя в пределах строго очерченных границ – обычно вдоль горной гряды (Великого Кряжа), отделяющей территорию Цивилизации от земель варварского Запределья.

Граждане Цивилизации не очень охотно, но всё-таки соглашались пустить варваров на земли к югу от Кряжа, если те обязывались строго соблюдать принятые в Цивилизации законы. Законы же требовали: не нападать на соседей, не вершить самосуд даже над соплеменниками, не укрывать преступников, не использовать труд рабов неварварского происхождения, не обманывать во время торговли, не торговать с запредельными племенами без разрешения Объединённого Совета, не уклоняться от уплаты налога на общие нужды народов Побережья, содержание единого Суда, Сената, Академии и пограничной стражи, в случае нападения из-за гор не открывать неприятелю дорогу вглубь страны, не избегать участия в походах объединённой армии Побережья против запредельных варваров.

Племена, не принимавшие этих требований, незамедлительно изгонялись из страны каледонян (верующих в единого бога живого Каледоса). И первыми операцию по выдворению неужившихся гостей начинали варвары, которые законы приютивших их народов усвоили твёрдо.

За несколько столетий до того, как в Цивилизацию вторглись артаки, на Побережье прижилось более двух десятков варварских племён общим числом до ста тысяч человек. Почти все они на допустимом уровне владели языком Цивилизации, а к сонму своих божков добавили Каледоса, приняв его как старшего среди равных.

Постоянно общаясь с щепетильными и высокомерными горожанами, варвары волей-неволей научились вежливо с ними разговаривать, привыкли часто мыться подогретой на костре водой, ухаживать за своими волосами на голове и бороде, шить одежду со вкусом, мастерить не просто добротные, но и красивые в оформлении вещи, пить вино в разбавленном виде, сервировать стол (раньше они вообще не готовили никаких блюд, довольствуясь зажаренным прямо над костром мясом, плохо пропечёнными, воняющими дымом лепёшками и отвратительного качества сыром, есть который можно было разве что зажав при этом нос). И здесь надо отдать должное и миссионерам из Харида, называвшим себя сподвижниками красоты и ставившим перед собой цель «очеловечить дикарей».

Было бы несправедливо умолчать о том, что немало граждан Цивилизации кроме Каледоса признавали и других божеств. Поэтому варваров недолюбливали вовсе не из-за их пристрастия к тотемизму и многобожью. Скотоводы, считалось, до истинной веры ещё не созрели – всё это ещё впереди, если к делу обращения варваров в истинную веру терпеливо прикладывать усилия. Не жаловали варваров за их поведение на городских площадях и загородных торжищах. Даже рабам Цивилизации все варвары независимо от возраста казались чумазыми и хулиганистыми подростками, постоянно раздражаюшими почтенных граждан своими игрищами и воплями.

Кроме того, во многих горожанах просыпалась тайная зависть к окиянам за их телосложение: обнаженные тела дикарей практически любого возраста выглядели куда более совершенными в формах, чем обрюзгшие тела культурных горожан, давно перешагнувших порог поздней юности.

Удивительно, что отдельным горожанам выпадало счастье на себе испытать вожделенные прелести варварской страсти, порой прямо в поле, среди буйно растущих трав, под неустанный стрёкот сверчков и палящими лучами солнца. Ещё более удивительным казалось то, что многие из счастливчиков этих вовсе не были молодыми и красивыми.

Но вкусы женщин понять невозможно. Варварки рожали детей с более тёмными и менее вьющимися, чем свойственные их соплеменникам, волосами. И уже не хотели видеть этих полукровок дикарями, дикими голосами орущими грубые песни и носящимися по лугам в неказистой одежде, кое-как сработанной из плохо выделанных шкур. Цивилизация постепенно растворяла в себе варварские обычаи и желания, впитывая в себя одновременно и то, что раньше ей казалось абсолютно чуждым. И это что-то было очень и очень близко к природе…

***

Единственный из городов на Побережье не признавший рабства, Харид наполненный романтикой свободы дух степей впитал в себя от варваров быстрей и легче остальных сограждан. На явную приязнь и варвары ответили приязнью, единодушно пригоняя в город отары тучных овец и стада могучих быков.

Торговля в такие дни делала харидских купцов богатыми: варвары продавали товар за бесценок, больше занимаясь состязаниями, любовью, пьяными потасовками, борьбой и обильными возлияниями с городскими друзьями и родственниками. А уж если через горные кордоны к Хариду прорывалась чужая орда с намерением взять город приступом, то окияны не ждали, когда их позовут на помощь, а сами с весёлой яростью набрасывались на вторженцев и наносили им поражение раньше, чем харидяне успевали подняться на крепостные стены.

Во многих других городах Побережья столь бесцеремонное сближение с варварами восприняли едва ли не как покушение на святость всенародных традиций. Однако прямого протеста не осмелился заявить никто. Все посчитали, что лучше не ссориться, ведь варвары всё-таки снабжают житилей Цивилизации дешёвым мясом, молоком, шкурами и шерстью. Зачем их отпугивать? К тому же, видя издалека шатры этих мужественных и сильных детей природы, которые все без исключения умелые воины, чувствуешь себя увереннее.

И действительно: принявшие законы Побережья варвары не только не изжили в себе страсть к разбойным нападениям, но и ревностно поднялись на защиту справедливости. Присутствие в Цивилизации окиянов заметно повлияло на безопасность путешествий мирных граждан между городами Побережья.

За городскими стенами грабителям не стало

в ту пору никого страшнее и опасней,

чем златокудрый голоногий воин,

который мог по зову жертвы нападенья

явиться быстро, словно ниоткуда.

Привстав на стременах, стремительнее ветра

скакал на помощь он любому человеку, натягивая мощною рукою

крутую тетиву тугого лука, —

Так один из поэтов Харида выразил однажды своё восхищение окиянами.

Лишь один из городов оказался перед лицом врага без варварской защиты. Этот город первым выразил своё презрение к «вонючим голодранцам, ничего не стоящим без лошади и стрел». На неприязнь они ответили такой же неприязнью, откочевав от города как можно дальше.

Заносчивые горожане тут же и возликовали. Однако радоваться им пришлось недолго. Ибо город этот назывался Ланнорасс. Но мы уже зашли вперёд. О постигшей этот купеческий город трагедии за много лет до нападения артаков на Харид мы узнаем с вами чуть позже. Теперь же вернёмся к тому самому юноше-полукровке, которого мы на время оставили стоящим на большом белом валуне, вросшем глубоко в песок на самой полосе морского прибоя.

***

…Он был почти полностью обнажён. Лишь больше похожая на широкий пояс короткая белая юбочка прикрывала ту часть его тела, которую выставлять на обозрение не имели привычки даже самые бесстыжие из варваров. Стоя на побелевшем от лучей и соли валуне, юноша, расправив плечи, любовался морскими просторами…

– Диомидий! – за спиной парня, над высоким обрывом, появился другой представитель харидской молодёжи, одетый в белую тунику, длиною достигавшую едва до половины мускулистых бёдер.

– Ди-о-ми-дий! – делая упор на каждый слог, позвал он звонким голосом, в котором уже заметно пробивались мужские нотки.

Стоящий на высоком камне отмахнулся, демонстративно устремив свой взгляд за горизонт. Ещё бы! Там как будто что-то начинало вырисовываться.

Юноша в тунике ловко спрыгнул с края берега на полосу прибоя и, подойдя к стоявшему на камне, мягко приобнял его за плечи. Свободные от какого-либо одеяния, руки этого юноши являли собой образец совершенства, гармонично сочетая в себе детское изящество с мужественной мускулистостью.

– Диом, – сказал юноша мягко почти в ухо своему другу-полукровке.

И тот недовольно отстранился:

– Поостерёгся бы, Лукреций! Вот заимел привычку лапать парня, будто женщину!

В недоумении пожав плечами, юноша убрал с плеча Диомидия руку, но не удержался возразить, хотя и мягким дружественным тоном:

– Если тебе неприятно, я не буду. Не думаю, однако, что мужчины не должны таким вот образом с большою искренностью выражать друг другу свою приязнь и преданность.

Речь Лукреция, как и было свойственно харидянам, каким-то непостижимым для простого кочевника образом сама собой выстраивалась в поэтическом ритме. И Диомидия, видимо, это раздражало.

– Чего ты хочешь от меня?! – продолжая демонстративно смотреть на море, он едва ли не рявкнул, будто и на самом деле успел уже рассердиться.

– Я? Ничего особенного, – Лукреций сделал вид, будто прозвучавшая в голосе друга грубость его совершенно не задевает. – Ну, просто захотелось мне узнать причину, по которой ты уже почти пять дней подряд как будто избегаешь встреч со мной. А началось это после того, как я догнал победу в состязаниях по бегу и метанию копья на Посвящении в мужчины. Я уже начал было думать: не заревновал ли ты меня к моим успехам?

Диом демонстративно поморщился и, ловко, с изящным приседом подхватив один из лежавших на валуне мелких камушков, легко запустил его прямо по верхушкам набегавших на прибрежную полосу волн.

– Ну-ну! Не стану больше твои уши заливать подобным ядом, – спокойно продолжал Лукреций в свойственной ему манере циника. – Конечно, я всегда имею склонность задевать тебя своими необдуманными наперёд словами и никогда в ответ не получаю от тебя худого слова. Да, среди юношей Харида только ты всё время терпишь от других различные насмешки и подколки.

– Перестань, – устало протянул Диом. И сразу стало ясно, что всё его мальчишеское недовольство идёт на убыль:

– Если я огорчил тебя, прости. Однако зачем же обижать приятеля, которого ты, между прочим, ценишь, пустыми мыслями о зависти. Я всегда гордился твоими победами, будто это были мои победы. Как бы то ни было, а ты всё-таки лучший из моих друзей, хотя и зануда. Но, Демон задери нас всех, иногда ты бываешь невыносим…

– Так же как и ты, – без какого-либо намёка на обиду подхватил харидянин. – Ведь ты, наверное, уже забыл, что отношения мои с Нианой сразу же пошли насмарку в аккурат после того, как ты, откуда ни возьмись явившись, без разрешения ворвался в нашу сладкую беседу.

Диом нахмурился:

– Прости. Я не хотел дурного. Но думал, что ты поймёшь меня.

– Что ты влюблён, мне сразу стало ясно, как только я познакомил вас. Однако я считал, что ради друга, ради меня, ты сможешь отступиться от своих внезапно вспыхнувших желаний, – фразы в стихотворном ритме буквально сыпались с языка Лукреция, начавшего, по всему было видно, волноваться от не очень для него приятного воспоминания. – Ты ведь прекрасно знал, что мы с Нианой собирались ровно через год стать мужем и женой.