Успение Пресвятой Богородицы. Антология святоотеческих проповедей

Петр Юрьевич Малков

Успение Пресвятой Богородицы. Антология святоотеческих проповедей

© ООО ТД «Никея», 2021

Петр Малков

«Переправа к бессмертию»: святоотеческие проповеди на Успение Пресвятой Богородицы

Смерть: наказание и дар

В день Успения Божией Матери Церковь прославляет Ее святую кончину. Сегодня православные христиане радостно поздравляют друг друга с преставлением Пречистой Девы – событием, увенчавшим земной путь Марии и завершившим Ее земную жизнь. Однако может возникнуть недоуменный вопрос: а уместно ли это – радоваться смерти, пусть и такой славной, как кончина Богородицы? Допустимо ли поздравлять друг друга с тем, что прежде Жившая умерла и возлегла во гробе, что Ее тело лишилось животворящего духа, что над Нею возобладала смерть, которой вообще нет места в благом Божественном замысле о мироздании, которая явилась во вселенной и тиранически тут воцарилась лишь как плод людского греха? И разве это правильно: радоваться о лишении жизни и схождении во гроб Матери Того Самого Спасителя, Который и пришел в наш мир ради того, чтобы эту смерть победить?

Природное явление смерти издревле казалось человеку величайшей из всех возможных загадок бытия. Смерть вызывает страх и трепет, растерянность и недоумение. Поэтому любой наш разговор о ней – это беседа «на грани фола», во время которой от собеседников требуются максимальные такт и осторожность. Разумеется, всякий человек осознает, что рано или поздно ему придется умереть, но чаще всего он старается об этом не вспоминать. Не желают люди слышать об этом и от окружающих. Попробуйте сказать кому-либо в дружеской беседе: «Ты умрешь», и, вполне вероятно, разговор уже не будет столь же дружеским, как прежде. И хотя ваш порядком смутившийся собеседник, скорее всего, не выскажет своей обиды вслух, но сочтет сказанное оскорблением.

Однако именно такие, явно выходящие за рамки приличий утверждения о неизбежности смерти, конечно же, неуместные за дружеским чаепитием, постоянно слышны в христианских храмах. «Не забывай, что и ты умрешь», – непрестанно призывает своих чад Православная Церковь. Быть может, настойчивое подчеркивание Церковью неизбежности нашей смерти кому-то покажется ненужным. Ведь мы прежде всего ожидаем услышать в храме прекрасные и утешительные слова о бессмертии и вечной жизни, а нам зачем-то упорно напоминают, что мы должны помнить о «смертном часе» и к нему готовиться. Так почему же Православная Церковь столь настойчива в своем призыве иметь неотступную «память смертную»?

Атеист может всю жизнь ожидать смерти именно как полного самораспада. Но христианин, даже готовясь к умиранию, на самом деле готовится к жизни – вечной жизни в Боге и реальности всеобщего воскресения. Благодаря такой вере смерть видится христианам лишь трудным испытанием на пути к блаженному и вечному существованию. Для православных людей умирание отнюдь не «последняя точка» в истории бытия их личности, но «запятая», необходимо подразумевающая и в дальнейшем непрестанное развитие «сюжета», задуманного для них Творцом и Создателем. И главный вопрос здесь заключается именно в том, в каком духовном состоянии мы, пройдя сквозь узкие врата смерти, вступим в новую бесконечную жизнь…

Разумеется, смерть не естественна ни для кого. Христиане отнюдь не считают смерть естественным или благим явлением. Мы знаем: вместе с прозвучавшим еще при создании мира Божественным возгласом Да будет… (ср. Быт. 1: 3), разнесшимся, подобно эху, в беспросветности первоначального небытия, все сущее – раз и навсегда – обрело надежную и непоколебимую жизненную основу. Не смерть, но именно жизнь является духовной осью, внутренним стержнем окружающего нас творения. Смерть же – нарушение «нормального» строя существования всего мироздания; она – лежащее на человеческом роде проклятие. Создатель не сотворил смерть; ведь Он – Творец всего сущего и Сам есть Жизнь, а смерть – это прежде всего умаление и отрицание всякого бытия, обратный шаг в сторону первоначального домирного «ничто». Она – нарушение, искажение первоначального порядка в устроении человека, порядка, утраченного им в результате грехопадения: в преслушании Божественной воле. Бог отнюдь не желал для людей смерти, но человек, наш праотец Адам, сам обрек себя на это – из-за собственной минутной прихоти и слабости. Именно человек, призванный Богом к со-творчеству, к святому украшению и преображению, по дару благодати, окружающей его тварной реальности, позволил – через грехопадение – властвовать над собой этому разрушительному «ничто».

И все же Создатель, обладающий удивительной способностью преображать и обращать во благо даже людское зло, и здесь сумел превратить явление смерти из вдруг ворвавшегося в мир самовольного и разрушительного несчастья в путь к обретению вечного и радостного сопребывания человека с Творцом. И потому-то среди церковных свидетельств о значении смерти постоянно звучат неожиданные утверждения о том, что смерть несет с собой не только страдание и горе, но вместе с тем заключает в себе и некое богодарованное благо. «Благодетельно установлена смерть!» – восклицает в «Беседе 18-й на книгу Бытия» святитель Иоанн Златоуст (IV век). Тем самым смерть нередко парадоксальным образом рассматривается христианскими богословами именно как человеколюбивый дар Бога людям, как осуществление любви Творца к Собственному творению. Как же разрешаются в православном вероучении эти кажущиеся несоответствия и противоречия?

Прежде чем пояснить, в чем суть Божественного «дара смерти», следует заметить, что, по мысли святых отцов Церкви, человек оказался изначально сотворен не только не смертным, но и не бессмертным. Будущее людей зависело от того, как они поведут себя по отношению к Богу и Его заповедям, какой путь они выберут: путь к богоподобию и вечной жизни, то есть бессмертие, или путь самоуничтожения, добровольного духовного и физического самораспада личности – смерть. Как учит святитель Фотий Константинопольский (IX век) в «Амфилохиях», «Бог смерти не сотворил, но создал человека в обручение бессмертию». Таким образом, естественное состояние нетленного и блаженного бессмертия было целью, так и не достигнутой человеком в пору его жизни в Эдемском саду. Даже там, находясь в состоянии теснейшего богообщения, он все же нуждался в некоем богодарованном и чудесном средстве для продления своего земного бытия. Таким средством для первых людей – Адама и Евы – оказалось вкушение плодов от древа жизни, благодаря чему они не умирали. Как утверждает Церковь, по прошествии времени их природа могла бы освятиться – одновременно и действием животворящей Божественной благодати, и путем собственного духовного самосовершенствования – настолько, что они стали бы бессмертны «по естеству» и попросту не могли бы умереть. Но до той поры они все еще нуждались в «лекарстве от умирания».

Древо жизни было насаждено Богом в раю рядом с другим растением – древом познания добра и зла. Людям было запрещено вкушать плоды древа познания. Так Бог дал им первую заповедь поста, испытывая их смирение и воздержание, жертвенную готовность отречься от всего самого прекрасного и вожделенного – ради любви к своему Создателю. Но Адам и Ева не соблюли свой пост, вкусив запретных плодов: они согрешили и обрекли себя на смерть.

Бог заранее предупреждал человека о такой «смертельной» опасности, говоря Адаму: от всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь (Быт. 2: 16–17). В подобном Божественном предупреждении легко увидеть лишь угрозу наказания Адама смертью за грех. Однако смысл сказанного Творцом совсем иной. Ведь Бог не говорит, что если Адам съест плодов от древа познания, то Он, Бог, его казнит, накажет смертью. Господь не говорит: «Я казню», но произносит: «ты… умрешь». Он лишь предупреждает человека о существующей опасности, о том, что должно неизбежно последовать за проступком первых людей: иного пути для них уже не будет.

Итак, Бог даровал человеку «право на смерть», и люди этим правом воспользовались. Впрочем, и Он Сам неким образом «поспособствовал» реализации этого права. Во-первых, Бог преградил Адаму и Еве доступ к плодам древа жизни. Господь изгнал первых людей из рая и поставил у Эдемских врат надежного стража – ангела, херувима, – преграждавшего им дорогу в бывший дом. Тем самым они лишились возможности вкушать плоды от древа жизни и по необходимости должны были умереть. Во-вторых, после людского грехопадения Бог отчасти как бы «пересоздал» их природу. В Книге Бытия сказано: И сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их (Быт. 3: 21). Эти загадочные кожаные одежды символизируют, кроме прочего, смертность человеческого естества. Поясняя смысл произошедшего, священномученик Мефодий Олимпийский (III век) в сочинении «О воскресении» пишет: «Бог сделал кожаные ризы, как бы одевая человека в смертность». Таким образом, Создатель Сам претворяет в реальность сделанный Адамом выбор. Но Бог делает это отнюдь не из какой-либо мстительности. Как это ни странно звучит, смерть не только налагается на людей как проклятие, но и подается им как дар Божественного милосердия.

Для того чтобы доходчиво пояснить это кажущееся парадоксальным утверждение, лучше всего привести пример из детства. Наверное, каждый из нас когда-нибудь лепил снеговика и помнит, что снеговик лучше всего получался в те дни, когда снег был чуть влажным и легко собирался в ком. А если рядом с местом прогулки оказывалась горка, следовало лишь проявить чуть-чуть смекалки – и снеговик становился по-настоящему огромным. Ведь можно было попросту запустить снежный ком с горки вниз, и, докатившись до ее основания, он собирал уйму снега без малейших наших усилий.

Нечто подобное ежедневно происходит в жизни каждого из нас. Человек все время – очень легко и без остановки, под собственной духовной тяжестью – катится под гору, заблуждаясь, ошибаясь, совершая неблаговидные поступки. При этом грех (известно, что он способен накапливаться) «налипает» на нас, как мокрый снег. А теперь представим себе, что гора бесконечна и человек никогда не остановится в своем падении и не перестанет грешить, превращаясь в некое страшное, огромное и бессмертное чудовище. Именно ради того, чтобы непрестанно налипающие при нашем падении грехи не раздавили нас под своей тяжестью, людям и дарована смерть: это, по выражению святителя Кирилла Александрийского (V век), – «человеколюбивое наказание». Как поясняет святитель Кирилл («О Вочеловечении»), Бог «смертью останавливает распространение греха и в самом наказании являет человеколюбие».

Дело здесь еще и в том, что человек, по учению Церкви, может грешить (точно так же, как способен и каяться), лишь пока жив. Ведь грех (как и раскаяние) всегда затрагивает человека в его целокупности – действуя и в теле, и в душе, изменяя их параллельно, одновременно. После же смерти – с расторжением физической и духовной природ умершего, с разрушением его тела – такая целостность бытия личности нарушается. При этом люди, конечно же, по-прежнему обладают личным самосознанием, неумирающим личностным началом. И все же в них происходит страшный раскол единого духовно-физического существа, разделение на «составы», – раскол, отнимающий прежде доступную для «полного» человека способность грешить. Именно поэтому – отныне и до ожидаемого Церковью всеобщего воскресения из мертвых, до дня Страшного Суда, – он вдруг оказывается (как раз «благодаря» смерти) свободен от властвующей над ним склонности ко греху, от той болезни греха, что прежде владела всем его естеством.

Так, попуская существование физической смерти, Господь стремится спасти человека от иной, куда большей, опасности: от вечных адских мучений.

Разумеется, допуская смерть, Бог тем самым отнюдь не отменяет изначальное предназначение человека: его обручение бессмертию. Изменился лишь путь, благодаря которому такое бессмертие может быть достигнуто. Отныне он проходит через всеобщее воскресение, ставшее доступным каждому после Крестной Смерти и Воскресения Христа. Именно через осуществленный Христом подвиг Искупления царившая до той поры в мире смерть оказалась побеждена Спасителем и ниспровергнута Им с ее временного трона. Коснувшись Того, Кто есть Сама Жизнь, она оказалась обожжена и попалена этим прикосновением.

Любой человек может приобщиться к этой победе Христа над смертью. Правда, для этого ему необходимо во всем подражать Воплотившемуся Сыну Божию, пройти с Ним одним жизненным путем. А это означает, что христиане, достигнув конца дороги, должны переступить – вслед за Христом – и через оказавшийся перед ними порог их нового (пусть и временного) жилища: войти во врата смерти. Но этот, конечно же, страшащий и их момент не воспринимается ими лишь как предстоящий всякому человеку уход в беспросветное небытие, где личность оказывается полностью стерта, уничтожена. Для христианина это всегда шаг совсем в иную вечность: ведь он твердо верит в то, что, хотя по внешней видимости его и поглощает земля – на самом деле его принимает в себя Небо.

Успение Пресвятой Богородицы – это именно праздник Ее смерти.

Кончина человека, весь свой недолгий век сознательно и убежденно прожившего без Бога, может оказаться страшной и горькой. Но смерть Богоматери, превзошедшей в Своей святости, в исполнении Своего призвания даже высочайшие ангельские чины – херувимов и серафимов, – поистине становится радостью, светлым и утешительным событием для всех христиан. И пусть горюют собравшиеся у одра умирающей Девы апостолы и первые епископы Древней Церкви, пусть скорбят они о разлуке с Матерью Богочеловека Христа – событие это дарует православным христианам надежду на их соединение в миг будущей кончины со своим Творцом. На иконах, изображающих Успение Богоматери, рядом с Ее ложем всегда возвышается величественный Христос, держащий на руках спеленатую младенческую фигурку: она символизирует душу умершей Богородицы, душу, которую в миг Успения пришел принять на Свои Божественные руки Ее Сын. Эта детская фигурка и являет нам образ того духовного «рождения в смерти», что вводит человека в вечное бытие в Боге.

Пока еще мы все так же уходим один за другим в относительную неизвестность посмертного существования, тем не менее, твердо веря в данное Богом обетование о нашем будущем восстании из мертвых. И все же ныне мы учимся тому, что прежде – до появления в мире христианства – было бы попросту немыслимо. Мы учимся теперь – всю жизнь! – тому, чтобы суметь воспринять день собственного ухода из этого мира не как жестокое, приводящее в отчаяние наказание, но как благой и милосердный дар нашего грядущего нового посмертного бытия во Христе – животворящий дар милосердного к Своему творению Создателя. И примером для нас здесь может послужить образ святого и мирного Успения Пресвятой Богородицы.

Событие Успения Пресвятой Богородицы

Понятие «успение» в христианской традиции впервые используется в евангельском рассказе о смерти Лазаря, друга Христова, которую Господь как раз и именует успением, затем пояснив апостолам, что речь здесь идет не об обычном сне, но о сне смертном: Спаситель говорит им…: Лазарь, друг наш, уснул (в церковнославянском тексте Евангелия – Лазарь друг наш успе); но Я иду разбудить его. Ученики Его сказали: Господи! если уснул, то выздоровеет. Иисус говорил о смерти его, а они думали, что Он говорит о сне обыкновенном. Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер (Ин. 11: 11–14). Святитель Филарет Московский в «Слове в день Успения Пресвятой Богородицы» 1851 года поясняет: «Что значит „успение“? По силе слова: отхождение ко сну. А означается сим кончина земной жизни Матери Божией. Приметно, Святая Церковь хотела избежать наименования смерти, говоря о Матери Жизни. Но откуда же заимствовано наименование „сна“ для означения смерти? Должно думать, что – из уст Христа Спасителя. Лазарь, друг наш, уснул, сказал Он апостолам, когда, по силе Своего всеведения, возвещал им о постигшей Лазаря смерти, находясь вдали от места его кончины. Видно, что это был новый язык: потому что апостолы не поняли его, и Господь нашел нужным перевести Свое изречение на их обыкновенный язык: Лазарь умер (Ин. 11: 14)».

Вопрос о том, каковы же были обстоятельства последних земных дней Пречистой Девы, поначалу решался в Древней Церкви неоднозначно. Так, задававшийся им в IV столетии святитель Епифаний Кипрский писал в сочинении «Панарион»: «…Пусть исследуют Писания, и не найдут сведений ни о смерти Марии, ни о том, умерла ли Она, ни о том, что не умерла, ни о том, погребена ли Она, ни о том, что не погребена… Но Писание просто умолчало об этом по чрезвычайности чуда, чтобы не привести в изумление разум человеческий. Я не дерзаю говорить, но, размышляя о деле, храню молчание. Впрочем, быть может, мы найдем где-либо следы Святой и Блаженной Девы, когда ничего нельзя найти о смерти Ее. Ибо в одном месте Симеон говорит о Ней: и Тебе Самой оружие пройдет душу, – да откроются помышления многих сердец (Лк. 2: 35), а в другом – в Апокалипсисе Иоанна, говорится: и устремлялся змей на жену, родившую младенца мужеского пола. И даны были жене два крыла большого орла, и взята была Она в пустыню, дабы не похитил Ее змей (Откр. 12: 13–14). Может быть, это исполнилось на Ней; но я не утверждаю этого окончательно, и не говорю, что Она осталась бессмертной; но не утверждаю и того, что Она умерла. Ибо Писание стоит выше ума человеческого и оставило то неизвестным, так как Дева была Сосуд Честный и Превосходнейший, дабы не остался кто-либо в предположении чего-либо плотского о Ней. Итак, умерла ли Она и погребена ли, мы не знаем…»

Рассказ о событиях Успения Пресвятой Богородицы, бережно хранимый церковным преданием, дошел до нас благодаря древним апокрифическим сказаниям, посвященным обстоятельствам земной жизни Богоматери после Воскресения и Вознесения Ее Божественного Сына. Прежде всего, это созданное в конце V или же в начале VI века так называемое «Сказание об Успении Святой Богородицы святого Иоанна Богослова». Известны и иные посвященные Успению апокрифические тексты, например, «Сказание об Успении», приписываемое Иосифу Аримафейскому – тому самому, что, в согласии с евангельским рассказом, участвовал в погребении Господа и приготовил для Него гробницу (см. Ин. 19: 38–42).

Слово «апокриф» – греческое и означает в переводе «тайный», «скрытый», «сокровенный». Древние новозаветные апокрифические (то есть по тем или иным причинам не признанные Церковью подлинными и не включенные в канон Священного Писания Нового Завета) книги, создававшиеся в форме псевдоевангелий, деяний и посланий апостольских, апокалипсисов, сказаний, претендуя на подлинность новозаветных текстов или же на принадлежность авторству участников евангельских событий, таковыми на самом деле не являлись. Они были отвергнуты Церковью как подложные, ибо оказались созданы иными авторами, чем это утверждалось в их заголовках, и гораздо позже, чем истинные новозаветные книги. Авторы апокрифов создавали их по разным причинам. Иногда – чтобы обмануть читателей, совершить еретический подлог якобы апостольских текстов: так поступали древние еретики-гностики (среди их текстов есть памятник, посвященный теме Успения, – полностью сохранившаяся лишь на эфиопском языке «Книга упокоения Марии»). Некоторые апокрифы представляли собой сборники древних христианских свидетельств, хотя и содержавшие смешение правды и вымысла, однако хранившие и подлинные важные свидетельства о тех или иных событиях священной истории. Именно из подобных древнейших апокрифов второго типа мы можем узнать о многих важных обстоятельствах земной жизни Пресвятой Богородицы: в том числе – о Ее Успении. Содержание таких апокрифических свидетельств затем, разумеется, подверглось православной корректировке со стороны древнецерковного христианского сознания, но при этом достаточно активно использовалось Церковью. Поэтому на основе текста «Сказания об Успении Святой Богородицы святого Иоанна Богослова» и иных сохранившихся древних апокрифических свидетельств о земной жизни Пресвятой Богородицы возникали другие посвященные Ее Успению произведения: например, сочинение «Об исходе Марии Девы», приписываемое святителю Мелитону Сардийскому (конец V – начало VI века), «Слово на Успение Богородицы» Иоанна, архиепископа Солунского (VII век), а также связанное с именем преподобного Максима Исповедника (VII век) «Житие Девы»[1], значительная часть которого посвящена событию Успения. А вот как, например, кратко повествует о событии Успения в сочинении «О славе мучеников» святитель Григорий Турский (около 588–592 годов): «Когда Святая Мария совершила течение Своей жизни, определенное Ей от начала, были собраны все апостолы из разных мест в дом Ее. Когда узнали они, что должна отойти Она из мира, бодрствовал с Нею каждый. И вот, Господь Иисус приходит с ангелами Своими и, взяв душу Ее, передает архангелу Михаилу и удаляется. На рассвете поднимают апостолы Ее тело с одра и полагают его в гробнице и охраняют ее, ожидая пришествия Господня. И вот снова предстает перед ними Господь и, вознеся святое тело на Небеса, повелевает внести его в Рай, где ныне душа Ее, в радости вместе со избранными наслаждается вечным блаженством».

Итак, как повествует церковное предание, после Воскресения Спасителя Богоматерь некоторое время жила в Иерусалиме; затем, когда начались языческие гонения на Церковь, Она вместе с апостолом Иоанном Богословом переселилась в Ефес, откуда путешествовала на остров Кипр и на Афон. Незадолго до смерти Богородица вновь возвратилась в Иерусалим. Как утверждается в древних повествованиях об Успении, дом, где Она теперь поселилась, находился или же в Вифлееме, или же в самом Иерусалиме, на горе Сион. По свидетельству «Слова» архиепископа Иоанна Солунского, в последние годы Ее земной жизни рядом с Богоматерью неотступно пребывал принявший заботу о Ней по повелению Самого Господа апостол Иоанн Богослов. Мария часто и подолгу молилась в окрестностях святого града – в тех местах, что были связаны с событиями земной жизни Ее Сына и Спасителя. Как повествует апокрифическое «Сказание об Успении Святой Богородицы», приписываемое авторству апостола Иоанна Богослова, «Пресвятая Богородица и Приснодева Мария приходила, по обыкновению, к святому гробу Господа нашего воскурить фимиам и преклоняла святые колена Свои».

Вскоре Богоматерь сподобилась явления архангела, принесшего Ей от Божественного Сына весть о близящемся Успении. Различные древние тексты повествуют об обстоятельствах этого явления по-разному. Так, по свидетельству «Сказания об Успении», приписываемого Иоанну Богослову, архангел явился Богородице, когда Она молилась возле пустого гроба Господа. Автор сочинения «Об исходе Марии Девы», приписываемого святителю Мелитону Сардийскому, полагает, что это случилось в доме, где жила Богоматерь. Различно говорят древние авторы и о том, кто был тот явившийся Пречистой Деве архангел. Так, в «Слове на Успение Богородицы» Иоанна, архиепископа Солунского, имя небесного вестника остается сокрытым от Богоматери. Во время чудесного явления архангела Мария прямо спрашивает его об имени, но ясного ответа не получает: «Что Ты ищешь моего имени? Оно удивительно для слышания». Здесь нам может прийти на память другой, ветхозаветный, рассказ о явлении ангела Маною, будущему отцу могучего библейского Самсона. Тот древний таинственный ангел Господень, в ответ на вопрос Маноя: как тебе имя? чтобы нам прославить тебя, когда исполнится слово твое, ответил: что ты спрашиваешь об имени моем? оно чудно (Суд. 13: 17–18). Вместе с тем небесный вестник признается Богородице, что он – особый ангел, принимающий души умирающих праведников, смиряющихся пред Господом. А вот в апокрифическом «Сказании об Успении» Иоанна Богослова утверждается, что Богоматери явился именно архангел Гавриил. «…Во время Ее молитвы отверзлись Небеса и сошел к Ней архангел Гавриил и сказал: „радуйся, Родившая Христа Бога нашего. Молитва Твоя, прошедшая в Небеса к Родившемуся из Тебя, принята; и Ты, по молитве Своей, оставив мир, взойдешь на Небеса к Своему Сыну, в жизнь истинную и неизменную“». В «Житии Девы» преподобного Максима также говорится, что это был Гавриил – тот самый архангел, который в день Благовещения принес Марии весть, что Ей надлежит безмужно зачать и девственно родить Спасителя мира. Потому-то он и обращается к Богоматери со словами: Господь «вновь послал меня принести Тебе благую весть, о, Благословенная между женами (ср. Лк. 1: 28). И как Ты исполнила живущих на земле радостью, о, Благословенная, так же теперь возрадуется о Твоем Успении небесное воинство и души святых еще больше просияют».

При этом, по свидетельству Иоанна Солунского, говоря Богородице о близящемся Успении и о той славе, что будет сопровождать это событие, ангел обещает Марии, что Богоматерь при Успении придут воспеть бесчисленные ангельские силы.