Избранные стихотворения

* * *

Ты прошла. Но кто тебя здесь встретил?

О тебе поёт мне вышний ветер,

до которого мне не достать.

Всё прошло… Как мало нас на свете!

Мало так, что не узнать.

То рассеянная даль тревоги,

незамеченная близь блистаний,

где мерцательны растений боги

в бесконечности едва касаний.

Ты прошла… Невстреченная – ave!

Благостынна всякая твоя победа.

Извержения прошли, лишь лава

дарит горький шанс коснуться следа.

Ты была, ты есть, но ты не будешь.

Господи, когда ты нас рассудишь,

то сумеешь ли нас воссоздать:

нашу незамеченную дерзость

замечать не меченую местность,

где не тяготенье – благодать?

* * *

Есть чистота вдали от достижений,

от жадных перекрестков и дорог.

Есть близость без объятий и сближений.

Как книги есть без суицида строк.

Есть песня, чей полет мощнее ритма.

Есть голос, чью гортань нам не сыскать.

Есть бытие – не битва, не молитва:

в нас Позабытое желает снова стать.

* * *

Когда б ты смог однажды посмотреть

(с какой такой кондиции и стати?)

на жизнь свою, как будто она – клеть,

где лишь небытие – законодатель,

тогда бы ты внезапно ощутил,

как вспыхнули десятки, сотни нитей,

как будто кто-то праздник запустил

в магическом сплетении событий.

И ты бы понял: вот лежит роман

перед тобой, написанный до точки,

где в каждой строчке – кровь, а не обман,

где тлеют несгораемо листочки.

Когда бы осветил небытия

ты жизнь свою серьезными лучами,

как тотчас бы сомненья замолчали,

и ты коснулся бы источника питья.

Из белоснежной молчаливости степи

увиденная, жизнь заголосила

и вознеслась сама в себя и вопросила,

и опрокинулась, и кинулась спасти

всё то еще, что впущено оттуда,

где нет случайных и ненужных встреч:

в романном зареве пытайся уберечь

кусочек смысла и кусочек чуда.

Лишь свет небытия творит роман:

мы видим сразу качество подмостков,

кто плохо знает роль, кто просто пьян,

кто истекает от незримых ран;

и голоса слышны, и подголоски.

Вся жизнь охвачена: она уже ушла.

Ты умер: наблюдаешь издалёка,

как движется мелодия весла,

тобой здесь петая бессмысленно-жестоко.

* * *

О голос ночи, голос крови!

Чертополоший дух коровий

и лягушачий писк подмышек,

когда ещё не знал ты книжек.

И был изыскан этот ветер,

как внутреннее дело мира.

Как внутреннее тело света,

когда дрожало в теле лето.

Как был кристален лета свиток!

Он скрипкой пел меж белых ниток

и розовых, и синих нитей,

и пёс лежал, как небожитель.

И ты разматывался тихо,

и нить была ничья, двулика,

она летела не в пространстве,

а в беспредметном сне-альянсе,

сдвигающем тебя к надежде,

что был ты кем-то где-то прежде.

* * *

Быть розой в царственной долине Роны,

на гребне скальном чистым сном умытой.

О райское блаженство кромки, края,

в который мы вонзили утро слуха.

* * *

Как странно: облака реальны,

а люди нереальны вовсе.

Как нежны, благородны танцы

и чувства облаков неясных

в их странствиях парадоксальных,

сквозь сизость пепельной волною.

А люди, рублены как гвозди,

одни банальности гундосят.

Как странно: ведь мираж не небо

и не волны захватной зовы,

а трупное зловонье хлеба,

вонзающего в нас оковы.

Какою новою печалью

закатно небо остывает,

а тело черными ночами

себя знобит и растворяет.

* * *

Мы почки трогаем весны

как будто песенки надежды.

Они нам так же неясны,

как смыслы речки и сосны,

хотя они давно не те же,

что были некогда, когда

ты доверялся ожиданьям.

Но оказалось, что вода

блаженствует необладаньем.

Внезапно обрывает смерть

витиеватость говорений,

потуги жалкие иметь,

ночные шорохи и тени.

И то, что ты хотел постичь

как связную всезавершенность,

вдруг камнем падает как дичь,

и жизнь встает как обреченность.

Всеобреченность. Но на что?

Что за картина из фрагментов?

Начатки множества мостов.

Оркестр без нот и инструментов.

Обрывки кавалькады снов,

мы связь в себе и не искали

как тех полетов тех орлов,

что отсветами в нас блистали.

* * *

Безмерное не там, где ты кричишь.

Но там, где ты как ночь сама молчишь.

Но разве ты молчишь когда как ночь?

Как кедр заснеженный, чья в молчи мощь?

Но кто-то ведь молчит в свой тайный рост?

Так ты касался некогда стрекоз

губами – их молчания причин.

И на мгновенье обнажал исток пучин.

(Где время выделяло мед молчин).

Безмерное – то разве трата сил,

что в нас пучинно кто-то возгласил?

Что беспредельнее, чем смерть во мраке глаз?

Мир – в море тонущий светящийся алмаз.

Пришелец

Марине Павчинской

Я на этой земле проездом.

Я на этой земле случайно.

Как далеки здесь звезды.

Как ненадежны тайны.

В этой смешной круговерти

я совсем ненадолго.

Я под охраною смерти

испепеляюще-волглой.

И для чего здесь людям

то, что душою зовется?

День и ночь непробуден

страх над крышами вьется.

Ну а касаний сонмы

разве здесь ощутимы?

Всё здесь бесследно и сонно.

всё здесь мимо и мимо.

Я на земле проездом.

Я на земле случайно.

Но почему здесь так бездно,

так отрешенно-розно

гнёзда свивает отчаянье?

* * *

И даже уходя, о том кто есть ты,

ты не скажешь.

Ни полсловечка вымолвить не сможешь.

Ты просто упадёшь как вещь

иль просто ляжешь,

как будто под тобой

не вечности корабль,

а пропасть ложа.

О, кто ты в самом деле -

прохрипи хотя б оттуда,

из полуяви-полусна,

из сумрачного перехода.

Прикосновенность к берегам -

великая остуда,

но для чего в нас жар горел, искавши брода?

* * *

Струной гудящею ты ищешь прикоснуться

к пьянящему избытку.

Но струна в тебе из логоса звенит.

Истаиванье страшно; как всё зыбко!

Как всё неведом обговоренный зенит,

которого коснуться удается

раз этак в сотню лет.

Избыток этот водопадом льется,

но избегает меток и примет.

Его не назовешь, не опредметишь, не запомнишь,

и потому к строке

летит рука, слагая миф иль повесть,

скользящие к забвения реке.

* * *

Узнай себя в огне, в сосне,

в улитке меж камышин,

в чужом кровоточащем сне,

в сияньи слив и вишен.

Узнай себя в лесном ручье

и в юноше умершем,

что над ручьем сидел как чел

и взора оторвать не смел,

но петь умел лишь вирши.

Узнай себя в губах врага,

дрожащих от желанья

вогнать тебя в туман, в снега,

в небытия изгнанье.

Узнай себя в пригорке том,

где ползал ты без смысла,

уверенный, что всё есть дом,

где пузом знал ты о былом

в бездонности пречистой.

Узнай себя в отца руках

и в высшей дрёме будды.

Миг узнавания лукав?

Ты осыпаешься в песках?

Но кто тебя разбудит,

когда ты не увидишь вдруг

себя в милльонах зовов,

в милльонах губ, бровей и рук,

чья суть всегда готова?

Когда вдруг зеркалом в ночи

не ощутишь бессонным

себя, куда молчишь, мычишь,

скрывая чувств зоны.

И все же отражаешь ты

миров неисчислимость.

Пускай они насквозь пусты,

пускай хоть чистые листы,

но их блаженна милость.

В мерцаньях света игр и ласк

оно неистощимо.

Летящих искр – межзвездный блеск -

ты ждешь неоспоримо.

Не можешь ты себя не ждать

вернувшимся из странствий,

не можешь между льдов не встать

в зеркальности пространства.

Не может Ночь тебя не жечь

очами влажных зовов.

Не можешь ты не течь, не течь

меж духа семафоров.

Из книги «Прощание с Землей» (2015)

* * *

Так мы живем:

наш каждый миг – прощанье.

Р.-М. Рильке

Чистые бога узрят.

Ну а нечистые – что?

Чист иль нечист – ты распят,

брошенный в ночь и в ничто.

Вот океан чистоты.

Нет в нем добра или зла.

Очи пространства пусты,

в кипени горя – зола.

Если прощаться пришлось,

значит ты здравствуй шептал.

Значит, ты суслик и лось,

моря и всхолмий вассал.

Значит, насквозь ты пророс

этим шептаньем ольхи,

стал этим шелестом слез

в ритмах столь смертной реки,

той, что сквозит глубоко

в теле волненьем сквозь боль,

где высоко и легко

дышит исходная соль.

Каждым касаньем пронзен,

каждой разлукой – в разрыв.

Грудь разрывает озон:

входит мгновенье в эон:

вот он, утайный прорыв.

* * *

Есть меж абзацами и строчками печаль…

Нет, не печаль: провал и чернота без края.

Воистину неведомая даль,

куда нам не доплыть без звездолетов Рая.

Вот в этом ужасе и скрыта книги суть.

Судьба вздымается как горных пиков крылья.

Ты извлечен на свет, стремительный как ртуть.

Но видишь только миг сквозь пепла изобилье.

Нам не достать всё то, что между строк и слов.

Оно громаднее всех наших заморочек.

Там буйствует аркан убийственных основ,

где шевелит пурга блаженный хаос точек.

Невежество мы тихое храним,

нанизывая буквы хрупкой вязью.

О, притяжение бездонных зим,

недостижимое ни страстью, ни боязнью.

И этой пропастью весь мир заворожен.

И даже синева в неё вперила очи.

Какой каскад светил над ней зажжен!

Какую тишину, как лот, впускают ночи!

* * *

Прощание с Землей. Не с первого ль мгновенья

оно уже тихонько началось?

Не с первых ли обвалов наслажденья,

где ты утрачивал земную ось?

В прощании впервые постигаем,

что есть земля и что мы суть.

Всю жизнь прощанья музыку играем,

сливая бога боли с богом сутр.

Прощаемся с любимыми местами:

с долиной зоркой, с тихою рекой.

Прощаемся с прощания песками,

с виной бесправною и с детскою тоской.

И если слить в единство все прощанья,

все – от Адама далее Христа,

услышишь ты не вопль седой отчаянья,

а шепот обжигающий Отца.

И вся лингвистика земная – бред и чушь,

игра претенциозности забвенья,

что всей души – одномоментна глушь

в сиянии прощанья и прощенья.

* * *

Душа и кровь – как разошлись! И все же

когда-то в них текла одна роса.

Свершала ночь своё единобожье,

порхала муза – нимфа без лица.

И только-то. А ныне два потока

текут и спорят, до небес галдят…

И для души от крови нету прока

и в кровь душа вливает только яд.

* * *

Земля рождает нас, а мы рожаем сому,

которая течет по жилам облаков.

Но чтоб преодолеть начальную истому,

мне нужно изойти из зыбистых песков

бесчестья слов, слогов, фонем певуче-властных.

Но как мне вровень стать со степью и рекой,

когда, сверх естества, всё жду огней опасных,

пронзенных сверхъестественной тоской?

* * *

Что тело? Инструмент. Шарманка. Дудка.

Агония растительного тлена,

когда ты избавляешься от плена

утробных зовов, знамений рассудка.

Влеченье тел неужто же любовно?

О, как наивна и обманна эта сага.

Прозрачная свобода – это влага

движенья рядом, где дыханье ровно.

Дыхания едва-едва заметны.

Где тело и где ты – уже не знаешь.

Уже ты ничего не повторяешь,

когда твои касания заветны.

* * *

Когда не любишь ты природу-мать,

что можешь ты, пацан, сказать о духе?

Когда не можешь шёпот понимать,

кощунственно о высшем грезить слухе.

Рожденный духом, что в природе скрыт,

унеженный его противовесом,

в земное небо мчишься от обид,

снедаемый и ангелом, и бесом.

Пусть сверхприродна суть, и все же в ней,

в природе-матери, все наши корневища.

Внутри Земли – и звездный сонм огней,

и иномирий нежные жилища.

* * *

Мучительно касание истоков.

Живешь, не зная ни путей, ни сроков,

которыми ведут тебя они:

фонемы, атомы, корпускулы и стуки,

события, верчения и слухи,

бесхозная влечения игра…

Не всё ты принимаешь на «ура»,

но все же кое-что и принимаешь

и горе мира крепче обнимаешь.

И вдруг внезапно брюхом понимаешь,

что не нора исток твой, а гора.

* * *

Слова заведомые тщетны.

А поиск слов – занятье хитрых.

Спонтанные миры залётны

как клобуки, костры и митры.

Слова – обуза бузотёров,

налог тщеславия бездонный.

Нас протирает будней норов:

так камень точат ночи волны.

Мы истончаемся на сгибах.

Безмолвие вдруг входит оком:

мы просто умираем либо

блаженно видим ненароком.

* * *

Как кротко дух в нас серебрится!

Лишь шепотком, не гордой птицей

струятся дали, зовы, лица…

Жизнь невесома как ресница

меж опаданья всех систем,

меж блоков мысли, чувств, привязок…

Ты опадаешь в красках сказок

меж столь же нереальных тел,

живущих вечным ожиданьем,

где души длятся ускользаньем,

когда очаг их опустел.

* * *

Когда загадочную мысль

ты постигаешь понемногу,

вдруг видишь: нет, отнюдь не ввысь

ведет телесная дорога.

Ведет скорее в полный крах,

где ты едва ли был собою:

ты был росою на устах,

но не травою, не травою.

Тебя использовали дни

для механического тренья.

А между дней тебе они

вливали в дух свои воленья.

Но между днями ты не жил

и в сумрак свой не погружался.

Ты жизнь как мел в руке крошил.

О, если б, потрясенный, сдался!

Незнакомец

Его я в юности моей встречал довольно часто;

он элегантен был, задумчив, молчалив.

Казался мне на Свана чуть похожим.

Вот только был всегда один он почему-то;

стоял то возле школы, то (через много лет)

возле театра в городе уже губернском

или возле изысканности полного кафе на перекрестке.

Осень, дождь. И он, поднявши воротник парижского

(так мне казалось) пальто или плаща,

стоит вот и сейчас во мне, неторопливый, как будто нет дождя,

и улицы, и всех, кто рядом будто

стоял, ходил, и размышлял, и думал…

И, незнакомый с ним, но зная, что он вельможный сын,

потомок рудознатцев горных,

я любовался им со стороны.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Из стихотворения Г. Бенна.