1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга первая

До гроба одного из любящих – при самом деятельном участии второго. В любви – как на войне. А на войне… как на войне!..

… – «Время принятия решения»… Вначале его следует найти…

Лицо Гиммлера прибавило в озабоченности. «Время принятия решения» напрямую было связано с временем жизни: первое могло изрядно сократить последнее. И этот вариант был, куда вероятнее гипотетического консенсуса с плутократами. Следовало всё хорошенько взвесить и продумать.

– Ищите, Вальтер!

«Взвешивать» и «продумывать», как всегда, доставалось подчинённому: такова, уж, их участь…

Глава вторая

Если экстраполировать известное выражение Льва Толстого за пределы семейных отношений, то получится, что счастливы все одинаково, но несчастлив каждый по-своему. И Гиммлер, и Черчилль были опечалены, казалось, одним и тем же обстоятельством, но причина для печали у каждого была своя.

Рейхсфюрер не мог не понимать, что этим вторжением наносится удар по его планам достичь взаимопонимания с Западом на приемлемых условиях. Высадка в Нормандии могла означать только одно: пространство для маневра существенно ужималось. На договорённости приходилось теперь выходить в заведомо проигрышной ситуации, где условия могла диктовать только одна сторона. И этой стороной была, увы, не Германия – в лице доблестного рейхсфюрера СС. Кроме того, теперь нужно было работать в условиях цейтнота, а это всегда чревато дополнительными уступками. О необходимости «сверхнормативно» раскрываться и речи не было: само собой. А это – почти стопроцентная вероятность ошибки, как по линии переговоров, так и по линии соблюдения конспирации. И ещё неизвестно, кого больше следовало опасаться: чужих или своих?

Черчилля удручало совсем иное. Казалось, радоваться надо: выполнил союзнический долг, да ещё заполучил перспективу скорейшего завершения войны. Победоносного завершения. Но, если подойти к вопросу с другого угла, с другой точки зрения? Если взять его во всей совокупности? В этом случае перспектива становилась сначала не такой, уж, радостной, а в конце и вовсе угрюмой.

Столько времени сэр Уинстон потратил на то, чтобы убедить Рузвельта в нецелесообразности для западных демократий открытия второго фронта в Нормандии, и всё впустую! Удручал не один лишь факт уступки Сталину, хотя это тоже немало: «дядя Джо» почти три года настаивал на вторжении именно через Пролив! И понять его было можно: кратчайшее расстояние до Берлина!

Но у Черчилля имелись свои причины не сокращать это расстояние. И не в плане следования «заветам» Трумэна: «пусть русские и немцы убивают друг друга, как можно больше». Второй фронт с плацдарма в Нормандии – это «зелёный свет» большевикам в Европу. А ведь он предлагал «десантироваться» на Балканах! И не потому, что там климат лучше: в этом случае Балканы не достались бы русским – так и остались бы британскими. Да и не до Европы было бы Сталину: пока это он «дотопал» бы до своих границ! Ведь такого отвлечения сил на западное направление от немцев не потребовалось бы! Результат: «иван» получал бы назад своё – в границах тридцать восьмого года – а Европа, включая Германию, сохранялась в лоне цивилизации! Большевизм так и остался бы запертым в границах «медвежьей берлоги»! А дальше можно было бы и поработать с Москвой по вопросу «демократизации» режима: Сталину наверняка потребовались бы западные кредиты.

И вот теперь всё рухнуло – вместе с первыми бомбами на позиции немцев в Нормандии! Теперь у Сталина появлялась реальная перспектива оказаться в Европе. А, уж, этот «византиец» своего не упустит – ещё и чужое прихватит, и выдаст за своё! И ведь не помешаешь уже: союзники! Второй фронт… чёрт бы его побрал! Теперь приходилось делать хорошую мину при плохой игре: обмениваться любезностями со Сталиным по причине такого щедрого подарка большевикам! И – кому? Ему, Уинстону Черчиллю, который ещё летом сорок первого заявил о том, что «никто не был большим противником коммунизма, каким был я в последние двадцать пять лет. Я не откажусь ни от одного слова, сказанного мной о коммунизме…»!

Но что толку от слов сегодня, когда в Нормандии гремят пушки, и русские готовятся перейти в наступление по всему фронту! Теперь ничто не помешает им уже к осени выйти на свои границы. А дальше – Европа!

И ведь так и будет: русские уже показали под Сталинградом и Курском, как они умеют воевать! А что же – союзники? Ведь, как ни поспешай, а прежде русских в Польшу и другие приграничные страны не успеешь! Да и Берлин – под вопросом: дорога к нему, хоть и прямая, но обещает точно соответствовать поговорке «гладко было на бумаге, да забыли про овраги»! Пусть немцы и прошляпили десант – война ещё впереди. И махать белыми флажками и приветственными транспарантами «боши» явно не собираются!

Отсюда – вывод: надо думать! Думать над тем, что опаснее: большевистская Европа – или Германия «на западный лад»?

Сэр Уинстон не переводил – и не собирался переводить – свой исключительно практический вывод в плоскость теории. Но в данном случае этого и не требовалось: практика доказывала теорию – и наоборот. В сорок четвёртом в мировой войне изменился характер противоречий. В связи с тем, что судьба Германии, а следом за ней и Японии была фактически предрешена, межимпериалистические противоречия затухали – и разгорались классовые: между СССР и Западом. Классовые противоречия можно преодолеть, только изменив режим: изнутри или извне.

Изнутри – нереально: война только упрочила позиции Сталина, позволив ему «закрутить гайки до отказа». Все эти «борцы со сталинизмом» – лишь орудие пропаганды. В лучшем случае – психологической войны. Толку от этих бандюков, как от козла молока. Нож в спину или пуля из-за угла – вот и всё, на что способны «герои подполья». Только нож и пуля «отдельным товарищам» – это ведь не нож и пуля в спину Советам! Больше того, это – «вызываю огонь на себя», чтобы затем «погибаю – но не сдаюсь!». Потому что «огонь» – от режима, а не от демократий.

Значит – война? Война между теперешними союзниками? А что такого: вон, Италия объявила войну бывшему союзнику Германии – и ничего: воюет! Да и без Италии примеров хватает. В том числе, и из истории англо-советских отношений. Совсем недавних ещё. Свеженькие, можно сказать, примеры. Черчилль не забыл, как девятнадцатого марта сорокового года – всего четыре года тому назад! – тогдашний премьер Чемберлен, выступая в парламенте, обрадовал депутатов: план отправки войск на помощь Маннергейму рассмотрен и утверждён верховным военным советом союзников. Сто тысяч человек были готовы к отправке в начале марта (пятого марта финны, как «жертвы советской агрессии», должны были обратиться с открытым призывом о военной помощи). Англо-французский корпус должен был высадиться в Нарвике. Наступление на севере Европы сопровождалось бы одновременным нападением на Кавказ. И это не было фантазиями на голом месте: ещё двенадцатого марта сорокового года обсуждался план вторжения в СССР.

Так что, кое-какой опыт по линии «ротации союзников» у Черчилля имелся. Поэтому мысль о «замене слагаемых» не представлялась ему такой, уж, кощунственной: обычная практика в истории союзов. Противоестественных – особенно. А противоестественней этого союза в истории ещё не было. И, если бы Гитлер вовремя и правильно сориентировался в обстановке, то сегодня он уже обживал бы Москву и получал искренние поздравления от дружественной Британии! Потому что задача «непущения большевизма в Европу руками «коричневой чумы» была, в представлении сэра Уинстона, святым делом. Ради этого можно было закрыть глаза и на отдельные «шероховатости» режима и даже на его «проволочную колючесть». В конце концов, дым глаз не выест – даже от печей Дахау и Бухенвальда! Больше того, это – внутреннее дело суверенного государства, которое грудью заслонило Европу от «большевистской заразы»!

Черчиллю было, о чём подумать. К сожалению, думать ему приходилось в одиночку. Все попытки как-то подключить к «творческому процессу» заокеанского коллегу до сих пор не возымели успеха. Рузвельт, хоть и «товарищ по классу», «плоть от плоти» и даже «в доску свой», выказывал непростительную политическую близорукость. «Оверлорд» – продукт не только настойчивости Сталина, но и уступчивости Рузвельта.

А ведь можно было в очередной раз обставиться техническими причинами: прилив, отлив, высокая волна – да, мало ли, что ещё! Черчилль ещё понял бы Рузвельта, если бы тот опасался за то, что Сталин может справиться с Гитлером и без их помощи. Это, конечно, был довод: как потом делить пирог, если он окажется в руках Сталина?! «Дядя Джо» уже не раз соответствовал королю франков Хлодвигу: «Моё – это моё, а твоё – это тоже моё!». Вот и возьми его «за рупь, за двадцать!».

Но ведь Рузвельтом двигали совсем иные мотивы! Он ведь «на полном серьёзе» полагал себя и этого «византийца» союзниками в общей борьбе! Больше того: заглядывал в будущее! И – какой кошмар! – это будущее ему виделось тоже союзническим! Он считал, что лишь таким способом можно обеспечить продолжительный мир в Европе!

Черчилль заскрежетал зубами: чёртовы янки! Воистину, «слепые вожди слепых»! Неужели Рузвельту непонятно, что Сталина можно использовать только в качестве мавра, который «сделал дело – уходи!» А потом «товарищу» следовало объяснить: не зарывайтесь, сударь! Калачный ряд – не для свиных рыл, а исключительно для благородных! «Не пущать Дуньку в Европу!» – таким должен быть лозунг западных демократий! И не только сегодня: всегда!

«А всё – его проклятое окружение! Понабирал «розоватых гопкинсов» – вот и видит мир в розовых тонах! А он – чёрно-белый: мы представляем белую сторону, Сталин – чёрную! И прав Киплинг: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!»

Излив «чаши гнева» на головы «розоватых гопкинсов», Черчилль вынужден был признать, что не одними гопкинсами жива проблема. Вопрос был даже не в них, а в том, что Америка явно прибирала мир к рукам. И ладно бы, за пределами Британской империи: чёрт с ним, с этим миром! Так нет, в орбиту влияния – и последующей эксплуатации – включались «исконно британские земли»: заокеанские колонии! Более того, Америка вытесняла Англию даже из Европы! Для Англии всё явственнее вырисовывалась перспектива оказаться младшим партнёром «дяди Сэма» – и даже «младшеньким в доме».

Этого душа «честного британского империалиста» вынести не могла, и Черчилль почти три года проталкивал идею «нанесения решающего удара в мягкое подбрюшье Европы». Уловка была шита белыми нитками, но других у сэра Уинстона в наличии не имелось. И его не смущал «цветовой диссонанс»: главное – всеми правдами и неправдами умолить, уговорить, вынудить союзников принять его план, и, тем самым, обеспечить сохранность британский позиций хотя бы на Балканах.

Увы, номер не прошёл: Сталин убедил Рузвельта в том, что врага нужно брать не за брюхо, а за горло. И Рузвельт «подписался на Нормандию». Результат: двое против одного равняется демократический централизм. И сэру Уинстону оставалось лишь отскрипеть зубами в знак «дружеского расположения к обоим соратникам». Ладно – Сталин: деспот и тиран. Но – Рузвельт-то?! Вот и верь после этого «товарищу по классу»!

«А как было бы славно: мы – в Европе, Сталин – в загоне! Потому что Европа – Европе, а Азии – Азия! А теперь – что? Все козыри на руках у „дяди Джо“! Или, всё-таки, не все?!»

Черчилль не усидел на месте, и, засунув очередную сигару в рот, принялся мерить кабинет мелкими шажками, сгорбившись и провисая всеми своими избыточными фунтами…

Глава третья

Сэр Уинстон всуе поминал «товарищей по классу» с другого берега океана разными нехорошими словами: их одолевали те же мысли, что и британского премьера. Различие состояло лишь в подходе к вопросу: он был менее экзальтированным. Но на проблемы американцы глядели теми же глазами – и под тем же углом зрения.

Успехи Красной Армии и радовали, и огорчали. С одной стороны – вроде бы, хорошо: чем больше настреляют Советы, тем меньше останется на долю американских парней. Но это же и нехорошо: чем больше настреляют Советы, тем дальше на запад они продвинутся! А это совсем не вписывалось в планы Вашингтона. Воистину, единство и борьба противоположностей! Поневоле станешь материалистом, хотя бы в плане выборочной теории!

Ситуация вырисовывалась классической: «и хочется, и колется». С одной стороны, надо было спешить в Европу: кто не успел, тот опоздал. А с другой, поспешать следовало, не торопясь. Ведь, чем сильнее «дядя Сэм» будет давить этих «джерри», тем сильнее они будут сопротивляться. Тут тебе и «сила действия равна силе противодействия», и «угол падения равен углу отражения»! А, чем сильнее они будут сопротивляться американцам, тем меньше сопротивления останется на долю русских! И, чтобы понять это, не надо быть семи пядей во лбу! И что – в результате? А в результате русские получат возможность «приватизировать» всю Восточную Европу! Ещё и Центральную прихватят!

В контексте этого судьба Германии представлялась незавидной. А через неё – и судьба всей Европы. Трезвомыслящие политики в Штатах давно уже поняли, что единственный бастион в Европе против большевизма – Германия. Падёт он – достойной замены ему нет. Ну, не на поляков же, в самом деле, рассчитывать, тем, паче, что и они окажутся «под пятой» Сталина?! Значит – что? Значит, надо думать! Хорошо думать – лучше даже хорошенько!

Конечно, гипотетически можно было договориться со Сталиным. Но опять же, на какой основе? Основой любых договорённостей с русскими мог быть только раздел Европы на сферы влияния. Сегодняшний «иван», у которого войска больше, чем у его союзников вместе с противниками, останавливаться на пороге собственной хаты не станет: дураков нет! Потому, что, как говорится, «за что боролись?». И «дядя Джо» не удовлетворится компромиссом. Каким именно? Любым! Ну, хотя бы согласием Запада на «легитимность» его приобретений во время «освободительного похода» тридцать девятого года. Русский уже готов наступить на «линию Керзона» кирзовым сапогом.

Конечно, на мнение Польши можно наплевать: оно у неё – всегда особое, и никогда не принимаемое во внимание. Но Сталина на это «фу-фу» не купишь. Значит, отрывать придётся от Европы – как от себя! А вот это уже не только больно: недопустимо! Правда, это обстоятельство не мешало Европе оставаться средоточием основных противоречий между пока ещё союзниками. Сталин никак не хотел считаться с фактором недопустимости, допуская для себя всё, что хотел.

С учётом всего многообразия обстоятельств, в отличие от Черчилля, его американские коллеги смотрели на проблемы более спокойно и трезво. Бессильная злоба не застилала им глаза: неконструктивное это занятие. Да и злобу они признавали исключительно с позиции силы. Но и таковая сегодня была проблематичной: сила – на силу. Значит, оставался трезвый анализ ситуации. Тем более что материалов для него было предостаточно. К сожалению – для Вашингтона – почти целиком негативного.

Основной своей задачей американский союзник видел, если не отказ Красной Армии в допуске в Европу – попробуй, откажи новому Аттиле! – то хотя бы учинение «реставрации втихаря». Под предлогом демократизации «незаконных» – просоветских – режимов, или «более широкого представительства всех политических сил во вновь создаваемом правительстве народного доверия». Название можно было подработать: главное – суть. А суть заключалась в том, чтобы не допустить советизации тех стран, куда просочилась или просочится Красная Армия, а там, где советизация уже началась, отыграть ситуацию обратно под предлогом «свободных демократических выборов». США, имевшие большой опыт в организации таких выборов на подконтрольных территориях, гарантировали стопроцентный успех «демократии».

Работа предстояла немалая. В марте в Румынии пало реакционное – с точки зрения Кремля – правительство вполне приемлемого и даже приличного для Лондона и Вашингтона реакционера Радэску. К сожалению, американские специалисты «по насаждению демократии» оказались далеко от «эпицентра», и не смогли помешать Кремлю начать экспорт революции по соседям. В результате, Москве удалось «посадить на трон» откровенно «красного» Петру Гроза. «Эта Гроза» в нефтеносной Румынии грозила интересам Запада, а, значит, покушалась на демократию.

Не многим лучше обстояли дела с Польшей. Эта страна «входила в обязательный список Кремля». Ситуация для Запада резко осложнилась после того, как Москва в прошлом году энергично «разошлась во взглядах» с эмигрантским правительством Миколайчика из-за невнятного «катынского дела». И перспектива «обратного схождения» выглядела даже не призрачной: стопроцентно отсутствующей.

По мнению Вашингтона, Лондон и его подручный Миколайчик действовали в этом вопросе, как слон в посудной лавке. Вместо того чтобы использовать этот замечательный предлог – неважно: состряпанный или подлинный – для торга с Москвой, эти неконструктивные люди организовали неконструктивную же обструкцию Кремля в печати, да ещё «по полной программе». После этого русские уже не могли задержаться с «ответной любезностью»! А ведь можно было сделать по-умному! Можно было не только получить дивиденды, но и «состричь купоны»! Но, как говорят русские: «дураков не сеют и не жнут – они сами растут!».

В итоге, почти доведённое до надлежащей кондиции требование Лондона и Вашингтона о реорганизации Временного польского правительства в их интересах, повисло в воздухе. А ведь уже не только дело, но и Сталин «был на мази»: почти дозрел до уступок! Конечно, не могло быть и речи об осчастливливании Миколайчика личной встречей, тем паче, о восстановлении статус-кво в отношениях. Но «дядя Джо» был согласен на компромисс! На процентное соотношение в вопросах представительства «лондонских» поляков в «своём» польском правительстве! Теперь же с горечью, сожалением, раздражением и прочими неконструктивными чувствами приходилось констатировать то, что «всё возвращается на круги своя».

Ещё меньше радовала Болгария. Мало того, что эти «вояки» не оказали сопротивления Красной Армии, так они ещё и присоседились к ней своими плечами и штыками! Какими бы некондиционными ни были эти вояки, а несколько лишних дивизий на южном фланге своего фронта для русских оказались совсем не лишними. Подстать этим переменам оказались и перемены внутри страны. На другое, честно говоря, Вашингтону было трудно рассчитывать: «Добре дошли, братушки!» отрабатывало за дорожный указатель почти на каждом километре болгарских дорог! А тут ещё «кремлёвская заначка» из Димитрова, Коларова и прочих «товарищей»!

Чуть больше обнадёживала Венгрия. В отличие от болгар, венгры уже попробовали «ивана» штыком на твёрдость. Правда, вскоре уже жалели о том – те, кому повезло жалеть: все остальные работали… остальными в полях под Сталинградом. На глубине от метра до трёх «ниже уровня поля». И не в индивидуальном порядке: целыми коллективами.

Но и отрицательный опыт – тоже опыт. Те, кому повезло однажды, понимали, что везение – не дар Божий: его надо заработать и отработать. Поэтому лозунг «штык – в землю!» у них был, куда менее популярный, чем у соседей. Да и немцы «страховали» последних союзников в Европе своими дивизиями, в любой момент готовыми прийти… по их души.

На случай форс-мажорных обстоятельств, героем которых выступил бы нынешний диктатор-регент Хорти, в Берлине уже «заготовили дублёра»: Салаши. Салаши представлялся вполне надёжным «товарищем», который, если и склонил бы голову перед русскими, то исключительно на виселице, куда только они и могли его определить – «по совокупности заслуг».

Постоянной «головной болью» англосаксов в последнее время была Югославия с её непредсказуемым и авторитарным Тито. К сожалению, с Тито в своё время недоработали, сделав ставку исключительно на доктора Шубашича, премьер-министра королевского правительства в изгнании (в Лондоне). Увы, но о «полноформатном» возвращении в Белград Шубашича и его, столь лояльного Западу правительства, не могло быть и речи. Об этом не желали слышать не только в ставке Тито, но и в Москве. С Москвой в югославском вопросе теперь приходилось тоже считаться – как по той причине, что «недоработали», так и потому, что Москва – это теперь… Москва!

Ошиблись «товарищи» и со ставкой на Драже Михайловича. В результате прошляпили «рост» альтернативного Тито – и «из волчонка вырос волк». «Красноватая» армия Тито стала не только более эффективным, но и более авторитетным войском, нежели четники Михайловича. Только сейчас Вашингтон осознал свою ошибку, пусть даже «всего лишь» повторившую ошибку Лондона: в полиэтнической стране нельзя делать ставку на националиста, хотя бы и представляющего самый многочисленный народ. Конечно, Михайлович был определённый – и определённо свой: адепт рыночной экономики, англосакс в душе и антисоветчик внутри и наружу. Не то, что этот не определившийся в своей неопределённости Тито.

Но это, если подходить к вопросу совсем, уж, отвлечённо, абстрактно и в «розовых очках». А в действительности «розоватый» хорват Тито в качестве сербского лидера многонациональной Югославии смотрелся, куда выгодней сербского «рыночника» Михайловича. Выгодней не для Лондона: для так называемых «народных масс» Югославии с их «неправильным углом зрения». Ну, вот, не поняли они характер озабоченности Лондона, который искренне желал Югославии процветания… Британской империи. Конечно, англичане в своё время слегка подсуетились – и приставили к Тито «для пригляда» человечка – капитана Стюарта, начальника британской военной миссии. Но этого было – и оказалось – явно недостаточно. С таким неподатливым «материалом» требовалась более вдумчивая и масштабная работа.

В этом плане русские обхаживали своенравного Тито, куда энергичней, особенно по линии поставок оружия и марксизма-ленинизма. Правда, и им пока не удалось до сих пор «завершить покрасочные работы»: «выкрасить» Тито «в красный цвет». Парень явно предпочитал следовать не только собственным убеждениям, но и опыту ласкового телёнка, который, как известно, сосёт двух маток.

Что же до убеждений Тито, то на счёт этих убеждений у Вашингтона имелось своё убеждение: нет там никаких убеждений! Тито – не «красный», и не «белый», не «коммунист» и не «демократ»: он – югославский диктатор и югославский националист. Не хорватский, не сербский – югославский. Такое, вот, «новое прочтение национализма» – с его экстраполяцией за пределы одной нации. Хотя… Если сербы, хорваты и прочие словенцы – народы, то югославы – нация. Так, что, определение югославского национализма вполне имело право на существование. А небольшая «левизна» и «розоватость» этого национализма не мешала ему оставаться национализмом, как не мешала другим видеть положение дел таким, каким оно только и являлось.

Но Вашингтону и Лондону уже становилось не до проблем теории. Недоработка с Тито начинала сказываться на положении дел в районе Адриатики – и даже на всех Балканах. Тито и не скрывал своих притязаний на Албанию – «вотчину» Британии, и Триест – некогда итальянский, а теперь«ничейный». Его не смущало то, что этот город подлежал «выставлению на торги» при одном-единственном покупателе: англосаксы. На последнем слове – и даже мысли – Черчилль морщился и скрипел зубами. Он и рад был бы «уточнить» реквизиты покупателя, но кроме постоянного «хозяйствующего субъекта» – Великобритании, на Триест притязала и Америка. Вашингтон тоже был не прочь воспользоваться преимуществами этого стратегического пункта Средиземноморья.

Вот и получалось, что вопрос судьбы Восточной и Центральной Европы на какое-то время даже заслонял аналогичный вопрос Германии. С Германией всё было ясно: она будет побеждена совместными усилиями – и с русскими придётся делиться. Хотя бы, на первых порах. И не от щедрот, а в соответствии с достигнутыми соглашениями. Конечно, это – не императив для цивилизованных стран. Это только русские считают: «что написано пером – не вырубить топором». Да, «pacta sunt servanda»: «договоры должны исполняться». Но ведь, сколько есть возможностей для интерпретации и самих договоров, и характера их исполнения в свою пользу! Но всё это – потом. А сейчас об отказе от услуг русского союзника – и соответственно, оплаты этих услуг – не могло быть и речи. И не от жадности – от ума.

В идеале, конечно, Вашингтону и Лондону виделась не просто замена угодных Москве правительств на угодные Западу, а замена России в Европе. То есть, мавр сделал своё дело – наше мавру «гран мерси»! Но идеал это – увы… идеал. А идеал плохо сочетается с реальностью. Потому что он – не реальность, хотя бы гипотетическая. Отсюда – необходимость принимать реальность такой, какая она есть. С карманами, гостеприимно распахнутыми не только для дополнительных вложений, а совсем даже наоборот…

Такой вырисовывалась для Вашингтона, равно как и для Лондона, совокупность географических причин. В силу этой совокупности Вашингтон уже не мог игнорировать другую – и из других причин, пусть даже больше эмоционального и гипотетического характера. Имелась в виду точка зрения Черчилля о том, что Россия будет властолюбивой, жадной и неблагоразумной. То есть, она станет такой страной, с которой можно будет иметь дело только с позиции силы. И не только можно, но и должно! И вопрос Европы – а в его составе и Германии – должен был стать и «лакмусовой бумажкой», и оселком, и «пробой пера». Именно с их помощью должна была проявиться – и выпрямиться! – «неправильная линия поведения» Советов в Европе.