На, Коля, почитай

На, Коля, почитай

Юрий Викторов

Корректор Индира Салихова

Дизайнер обложки Александр Грохотов

© Юрий Викторов, 2021

© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0051-5548-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вы идёте обычной тропой,Он – к снегам недоступных вершин.М. Лохвицкая

Глава 1

Летом 1936 года в Москве стояла тропическая жара – 37° C в тени. Просто Африка какая-то. Окна во всех домах были распахнуты настежь, небольшое одноэтажное здание филиала Научно-исследовательского института электросвязи не было исключением. В такое пекло, да ещё в прокуренной комнате, совсем нечем было дышать.

Егор чувствовал, как липкий пот стекает за воротник. Начальник лаборатории (одновременно молодой руководитель), Егор не мог позволить себе расслабиться и расстегнуть пуговицы, как это делали его сотрудники, сидевшие за лабораторными столами. Женщин среди них не было, и поэтому молодёжь – ребята из его лаборатории – работали, смело расстегнувшись чуть ли не до пупа.

«Ну ничего, лишь бы работа бодрее шла, – думал Егор, глядя на них. – И плевать на все обвинения в мягкотелости, что не принимаю мер за нарушение внешнего вида подчинённых».

Он торопился – сейчас ему надо скорее закончить расчёты электрических схем и отдать их на макетирование своим полуодетым радиотехникам.

– Товарищ Красин, вас вызывает начальник к 13 часам, – сообщила ему по телефону секретарь Фалеева.

Времени оставалось в обрез. Егор, недовольный тем, что приходится прерываться, собрал бумаги и аккуратно положил их на отведённое им на рабочем столе место. Вздохнул, посмотрев на своих куряк. Поголовное пристрастие к курению было следствием прошедших голодных лет. Курить начинали ещё в нежном возрасте из желания подражать старшим, повзрослев, продолжали по непобедимой привычке.

– Работайте, я в институт, туда и обратно, – бросил на ходу Егор, направляясь к выходу.

Минут через сорок, пригладив упрямые русые волосы, Егор вошёл в кабинет начальника института, товарища Фалеева.

Фалеев был комсомольским выдвиженцем, ненамного старше Егора. Плавно перейдя из комсомола в партийные кабинеты и побыв там на третьих и вторых ролях, он так же плавно перебрался в руководящее кресло начальника института. Он занимал большой кабинет, обставленный массивной старорежимной мебелью. Фалеев хотел, чтобы присутствующие прочувствовали в нём мудрого деятеля и строгого руководителя. Свою задачу он понимал несколько прямолинейно: толкать и подгонять своих нерадивых подчинённых. В технические вопросы он не вникал, предпочитая контролировать исполнение понедельных и помесячных планов, которые по его требованию начальники лабораторий писали сами для себя и спрашивали того же от своих подчинённых. В общем, в институте процветали поголовный контроль и отчётность, и как следствие – очковтирательство и подхалимаж.

– Почему задерживаете с испытаниями новых приборов и что у вас с отчётностью? Эти планы брались на месяц, который на уже исходе! Опять дисциплина хромает у вас там, на выселках?

Страна ставила амбициозные задачи перед радио- и телефонной электросвязью, на выход в эфир уже просилось экспериментальное телевизионное вещание. Необходимо было охватить связью как можно больше населённых пунктов, армия ставила перед учёными новые задачи, которые невозможно было решить, не развивая радиопромышленность. Повсеместно осуществлялся призыв товарища Сталина «догнать и перегнать» развитые капиталистические страны. Америка в этом списке занимала первое место.

– Товарищ Фалеев, лаборатория работает, не теряя в темпе, новое оборудование уже в макетной версии проходит полевые испытания. Для серьёзных подвижек и дальнейших разработок нужны передающие и приёмные радиолампы с новыми характеристиками.

– Сроки работ вышли из графика! – Фалееву не нравился этот слишком уверенный в себе молодой человек – инженеришка, а корчит из себя профессора. Тем более лаборатория находится на отшибе, трудно контролировать.

«Ох, распустились там, надо научить их свободу любить», – пульсировало в голове Фалеева.

Сейчас его заботило, где брать показатели, о которых можно рапортовать наверх как об успехах своего института, и как получать благодарности, поощрения, когда подчинённые несут какой-то лепет, перекладывают ответственность за срыв работы на нехватку оборудования, и это в то время, когда вся страна охвачена стахановском движением!

– Ох, распустились все! Раскудрит твою…

– Да, я всё понял, работу усилим и испытания оборудования ускорим. Для этого прошу направить меня в командировку в Горький, на радиозавод. По нашему заказу там должна разрабатываться опытная серия новых усилительных радиоламп, однако подвижек никаких. Там надо толкать, контролировать, чтобы производство шло быстрее и в соответствии с нашими требованиями.

Фалеев был опытным службистом, не пёр напрямую, а вёл себя с опаской, подобно шахматисту, просчитывая ходы наперёд. Если взял инициативу, то при отсутствии результатов ответишь вдвойне, если из этого что-нибудь выйдет путное, то можно подчеркнуть своё участие, ведь без мудрого руководителя не было бы и успешных результатов работы.

– Езжай, тебе трёх дней хватит

– Вы чё?

– Максимум неделя! – резюмировал Фалеев.

– Прошу командировку на две недели.

– Чёрт с тобой, десять дней край, и подстегни своих, пусть не расслабляются.

После содержательного разговора у начальника Егор, пользуясь случаем, по традиции зашёл к местному коллеге, начальнику другой институтской лаборатории.

– Здравствуй, Егор. Что-то зачастил ты в наш храм науки и техники.

– Привет. Пока с тем и другим беда, особенно с техникой. Только от начальника, от него не добьёшься ни слова: как помочь, чем помочь? Приходится самому всем заниматься, особенно снабжением.

– А ты хочешь, чтобы как у американцев или итальянцев – поманил пальцем, и вот оно, нате, всё материализовалось. Собирай телестанцию.

– А что, ты бы так не хотел? Или пиши Фалееву, как ты перевыполняешь планы на бумаге по пайке и перепайке, всё равно что кастрюли лудишь, а не радиотехнику делаешь.

– Не перебарщивай.

– И тебе успехов, стахановец.

Страна напряжённо и созидательно работала, к 1929 году СССР вышел на первое место в мире по мощности радиопередатчиков. Однако эти успехи стоили инженерам больших усилий: техника была штучной, сделанной по индивидуальным проектам, и поддерживалась за счёт энтузиазма учёных, инженеров и даже простых радиолюбителей. Всем приходилось только завидовать тому, что делалось за границей.

Лаборатория Красина занималась дальней связью, вопросами распространения радиоволн на базе Экспериментальной радиостанции, работающей при Шуховской башне, а также зарождающимся отечественным телевидением.

Уже вернувшись на работу, Егор прокручивал в голове начальственный разнос, похожий больше на базарную ругань, в котором отсутствовало главное – практический смысл. В свои 29 лет, в отличие от многих своих коллег, он имел оконченное высшее образование по специальности и серьёзный опыт практической работы. Егор стал радиолюбителем совсем в юном возрасте, начинал со сборки детекторного приёмника, после своими руками мастерил многие радиодетали, которые негде было достать или купить. Вечерами, сидя на кухне, чтобы не беспокоить родителей, он с замиранием сердца через телефонный наушник ловил тихие шипящие голоса радиодикторов, вслушивался в познавательные радиопередачи. С возрастом Егор продолжал интересоваться всем, что относилось к радио: читал книги по радио, вникал в специальную научную литературу, в том числе и на английском языке, который он выучил самостоятельно благодаря этому своему увлечению. После выхода закона «О свободе эфира» от 1924 года Егор собрал свою первую любительскую радиостанцию и навсегда безоговорочно выбрал для себя профессию радиоинженера.

Как он был вдохновлён важностью, которую представляло для всего мира радио, и ещё раз убедился в правильности своего выбора, когда в 1928 году мир узнал о нахождении Нобеля. Его пропавшую экспедицию обнаружили только благодаря бдительности и настойчивости советского радиолюбителя из затерянной северной деревни, который единственный из всех принял сигналы SOS от терпящей бедствие во льдах Арктики итальянской экспедиции.

С работы Егор всегда уходил последним. Он закрыл лабораторию, сдал ключи вахтёру и вышел из здания, окрашенного какой-то ядовитой жёлтой краской. На улице он сразу попал в жаркие объятия исстрадавшейся по прохладе Москвы. Над двух-трёхэтажными домами старой Москвы поднимались махины новостроек, и высоко стоящее солнце теперь не плутало в куполах церквей, а прошивало лучами частокол заводских труб, многие из которых нещадно дымили. Облупленные фасады низкорослых жилых домов печально смотрели на суету новой жизни.

Путь к дому проходил по Шаболовке, дальше на Крымский вал. Егор пересёк реку по узкому железному мосту, существовать которому оставалось уже недолго. Шли разговоры о скором строительстве нового красавца моста, каких в Москве ещё не было. Навстречу ему валом пылил радостный народ, идущий после работы в Парк культуры им. Горького из только что открытой одноименной станции метро. В парке можно было не только культурно отдохнуть, но и освежиться в парковых купальнях.

Сейчас Егор мог только бешено им завидовать – как бы он хотел присоединиться к толпе и окунуть разгорячённое тело в прохладную чистую воду Москвы-реки. Но дома у него было важное дело: вечером придёт Ритка, его любимая девушка.

По дороге он зашёл в продовольственный магазин. Теперь, после отмены продуктовых карточек, в обычном магазине уже не по заоблачным ценам появились продукты, которые раньше можно было прибрести только в коммерческих магазинах. Да и зарплату в этом году существенно прибавили, так что можно было и разгуляться.

Егор взял бутылку грузинского вина, копчёной рыбы, дорогой колбасы и, следуя рекламному призыву плакатной девушки, пару банок дальневосточных крабов. Напротив выхода из станции метро «Парк культуры» он свернул на Остоженку и почти сразу попал в Померанцев переулок, где стоял его дом.

Комнату в двухкомнатной коммунальной квартире Егор получил благодаря своей тётке, старой большевичке, заменившей ему рано умерших родителей. Тетка уже ушла в мир иной, но Егор всегда находил время, чтобы прийти на скромную могилу на Ваганьковском кладбище, положить цветы и вспомнить с благодарностью её и своих родителей. Потом он всегда заходил в церковь при кладбище, одну из немногих, не закрытых советской властью. И хотя Егор считал Бога недоказанной пока гипотезой, ему нравился внутренний покой и торжественное убранство храма, которое настраивало на высокие мысли, и он всматривался в закопчённые лики святых, стараясь почувствовать силу стоящей за ними истины. Опасаясь ставить свечки, чтобы не попасть на карандаш какого-нибудь комсомольского атеиста-активиста, Егор про себя благодарил судьбу за то, что он и Рита встретились, что судьба ниспослала ему настоящую любовь.

Дома было хорошо и прохладно. Его соседом по коммунальной квартире был лысоватый мужчина лет пятидесяти, ходивший всё время в сапогах и в военном кителе без знаков различия. Дома его облик не менялся, только сапоги заменялись на растоптанные кожаные тапки.

– Зови меня Николай Николаевич, – представился он при первой встрече, но какого-то более тёплого сближения у них не произошло, да никто к этому и не стремился. Встречаясь, они обыкновенно ограничивались коротким приветствием или пожеланием хорошего дня. Про себя Егор называл своего соседа просто НН.

Сосед приходил домой нечасто, всегда под вечер – видимо, у него где-то была запасная жилплощадь, поэтому Егор прекрасно с ним уживался, единолично и безропотно содержал квартиру в чистоте и порядке и благодарил в душе соседа за своё приятное одиночество. Он любил подумать в домашней тишине о работе, просто почитать или – а это было святое – устроиться у своей радиолюбительской радиостанции и слушать весь мир.

Благодаря соседу в квартире находилась архиполезная вещь – висевший в коридоре домашний телефон, который олицетворял собой невиданное удобство, так как был у москвичей в дефиците. Егор иногда наблюдал, как НН тащит в свою комнату старинные книги, предметы церковного культа, однако никогда не видел, чтобы тот крестился, поэтому он сделал вывод, что сосед просто собирает эти малоценные вещи для интереса. Он простил бы ему не только эту мелкобуржуазную предприимчивость, но ещё и многое другое за возможность пользоваться телефоном.

Егор очень любил этот построенный до революции доходный дом. Отсюда в последний раз, фактически в последний путь, ушёл его любимый поэт – Сергей Есенин. И хотя советская власть его не жаловала, а даже боролась с таким явлением, как есенинщина, это не мешало Егору поражаться стихам гениального поэта. Какая искренняя лирическая любовь к родине, какая прекрасная и трагическая любовь к женщине, какая широта души была в этом печальном русском человеке.

«Надо собираться в командировку в Горький, сам напросился», – подумал Егор.

Позвонила из телефонного автомата Ритка и сказала, что скоро будет. Егор заторопился: ему очень хотелось принять душ, а ещё нужно успеть накрыть на стол. Когда прозвучал дверной звонок, Егор, отмытый от жары, распространяя по коридору прохладную свежесть, пошёл открывать своей любимой Ритке.

Николай Николаевич, когда встречал у соседа Ритку, смотрел на неё оценивающе. Оценка НН, скорее всего, шла по высшей категории, и он всегда говорил:

– Какая ты красивая… Так тебе и надо.

И здесь приходилось всем задумываться, что это было, похвала или предупреждение, а если предупреждение – то о чём?

Ритка, большеглазая и статная, одевалась немного по-старушечьи и выглядела в своих мешковатых нарядах простой трудовичкой. На самом деле она была успешной барышней, заканчивала медицинский институт и ещё успевала подрабатывать в больнице. Один только Егор знал, какие женские богатства скрываются под этой мешковатой одеждой.

– Привет! Как я по тебе соскучилась, и ещё: я так устала от этой сумасшедшей жары!

– Прошу сразу за стол, – сказал Егор. – Мой руки, разговоры потом.

– Нет, мой дорогой, сначала поцелуй меня и обними крепко-крепко, – дурачилась Ритка.

«Какая вкусная, красивая жизнь наступает», – думал он, зарываясь в чёрные Риткины волосы, вдыхая их свежесть. Сейчас было хорошо и уютно, они сидели рядом, закусывая деликатесами ароматное вино, тем самым наглядно постигая плоды счастливой жизни, обещанной трудящимся родной партией. Время от времени целуясь и поглаживая друг друга, они наслаждались возможностью передать друг другу благодать своей любви, молча, не пугая глупыми словами чуткую тишину. Это кармическое совпадение душ переполняло их тихой нежностью.

«Как же я люблю твою счастливую улыбку», – думал Егор. Ему сразу стало грустно от того, что он должен будет завтра попрощаться.

«Про командировку скажу ей завтра», – в конце концов решил он.

Глава 2

Утро следующего дня началось с поспешных сборов.

– Работа, хочешь не хочешь, забирает наше время. Но никто не сможет забрать нашу любовь, моя дорогая Марго, – немного патетично произнёс Егор.

– Я понимаю и буду тебя ждать. Ничего, конечно, потерплю, любимый, не впервой.

Егору тяжело было оставлять Ритку одну. В это непростое время, когда разбойные нападения на московских улицах всё ещё не были побеждены рабоче-крестьянской милицией, ходить красивой девушке одной было совсем не безопасно. Это он очень попросил её не выделяться из толпы, одеваться без излишеств, ведь она жила на окраине с дальней родственницей и без него защитить её было некому. Ритка, хоть и сопротивлялась и не хотела, как она говорила, «ходить полной дурой», но держала своё обещание и одевалась так, как советовал Егор.

Егор ехал в Горький в разбитом вагоне с изрезанными полками. Купейный вагон шёл полупустым, и он делил купе с ещё одним пассажиром. Под стук колёс приятно было углубиться в приятные воспоминания – он вспоминал трогательное прощание с Ритой, её любящий взгляд. В окне мелькали печальные пейзажи. «Интересно, – думал Егор, – почему всегда этим заоконным пейзажам удаётся выглядеть печальными?» Или всем такие чувства навевали огромные пространства, где взгляду под перестук колёс не удавалось уцепиться за что-то духоподъёмное?

По роду работы Егор привык к командировкам. Ему приходилось много ездить и даже много летать, проверяя, как осуществляется приём вещательных радиостанций в различных уголках огромной страны. Для более широкого охвата территории в качестве добровольных помощников, регистрирующих условия прохождения радиоволн, привлекались местные радиолюбители. Даже в продовольственных магазинах в далёких от Москвы городах и посёлках висели плакаты с обращением к населению, имеющему радиоприёмники. Плакаты настойчиво призывали зашедших туда по своим делам покупателей сообщать в Москву о качестве приёма радиопередач у себя на местах. Множество радиолюбителей и интересующихся сознательных граждан из разных мест организованно присылали в Москву свои сообщения.

Письма попадали в том числе и в лабораторию Красина. В случае многочисленных жалоб от населения он сам или его сотрудники выезжали по этим обращениям со своей аппаратурой, чтобы провести измерения и дать предложения по улучшению радиоприёма на данной территории.

Руководство страны считало радио важнейшим политическим инструментом, необходимым для донесения своих идеологических установок до широких масс. Ленин называл радио «газетой без бумаги» и сам всемерно поддерживал развитие радиовещания в стране, находя на это средства даже в самые тяжёлые годы советской власти.

Так Егор в своих частых командировках объехал полстраны. В 1932 году он даже провёл полгода на зимовке на Земле Франца Иосифа в составе группы связистов, где тогда создавалась базовая радиостанция Великого североморского пути. Он тестировал и комплектовал оборудование связи, направляемое в места строительства будущих метеостанций, откуда постоянным потоком должны идти метеоданные, определяющие прогноз погоды на всём громадном протяжении этого пути.

Бесперебойно и ежедневно свежие метеосводки должны были поступать через базовую метеостанцию в метеослужбы других заинтересованных организаций: морским портам, тресту «Главрыбы», лётчикам полярной авиации. Впервые за всю историю освоения человеком Севера радио смогло сблизить людей, дать им возможность связаться друг с другом через тысячи километров безлюдных территорий.

Егор не терял времени даром и многому научился и многое узнал про Север и его характер. Он был благодарен за заботу и помощь товарищам, с которыми его свела работа на станции. Он с удовольствием ходил с ними на охоту и постигал таинства суровой северной природы. Тогда ему очень помог Ян Теодорович Кренкель, который, несмотря на свою орденоносность, активно участвовал во всех радиоэкспериментах и помогал новичкам в бытовых вопросах. Когда в 1934 году советскому ледорезу впервые в истории удалось пройти от Владивостока до Мурманска Великим североморским путём за одну навигацию, в стране был подъём всеобщего ликования по поводу этого геройского плавания. Егор тогда с гордостью чувствовал свою сопричастность в подготовке этого события.

С улыбкой вспомнив о своих путешествиях, Егор погрузился в обдумывание предстоящих технических проблем, которые придётся решать с техотделом радиозавода. Его сосед по купе, суетливый оптимист, ехавший, как он говорил, «в русский Детройт» на строительство автогиганта в Горьком, всё время предлагал выпить. Егор, который терпеть не мог внезапных застолий, отмахивался от него, по-дружески прося найти кого-нибудь другого.

В вагоне стояла затхлая духота, окна были плотно закрыты, чтобы через них в купе не проникал густой паровозный дым. Сосед всё-таки нашёл компанию где-то в соседних купе, а когда вернулся – плюхнулся на полку и сразу же захрапел. Егор же никак не мог уснуть, полный надежд, он думал о своём недалёком будущем, которое уже не мыслил без своей любимой женщины. Наконец, ему удалось задремать, и под стук колес привиделось, что он, словно старый алхимик, колдуя около жаркой печи, что-то смешивает в ретортах, чтобы получить золото из серого куска свинца, но получалась почему-то большая радиолампа.

Горький, а в недалёком прошлом Нижний Новгород, встретил Егора пасмурным утром. Город производил двоякое впечатление – тихий и купеческий, он очумел от развернувшихся в нём индустриальных строек. Обустроившись в бывшем бараке, когда-то построенном хозяином фабрики для семей рабочих, а теперь наполовину высвобожденном под гостиницу, Егор сразу же направился на завод. В техническом отделе завода, как и в лаборатории Егора, было много молодёжи, с ней он надеялся найти общий язык, увлечь их интересной задачей, чтобы возникла охота поэкспериментировать, творчески подойти к работе.

Партия вовремя уловила порыв молодости, не боящейся никаких барьеров. Она всецело поощряла молодых рационализаторов, стахановцев и прочих энтузиастов, создавая в стране культ науки и техники. Быть молодым учёным, инженером, специалистом стало почётно и престижно. Молодёжь обладала той энергией, которая компенсировала недостаток опыта, а иногда даже знаний, являясь движущей силой смелых идей, которые с её же помощью претворялись в жизнь.

С утра до вечера Егор пропадал то в техническом отделе завода, то на производстве. Цветная металлургическая промышленность только разворачивалась на ассортимент продукции под нужды радиопромышленности. На металлургических заводах набирал обороты выпуск новых материалов, тугоплавких сплавов, драгоценных и редкоземельных металлов, так необходимых для производства радиоламп.

Однако были тёмные пятна и на этом фоне радостного героического труда: всё шло слишком медленно, слишком натужно. Старое огрызалось, чинило препятствия новому и прогрессивному. Как разъясняла газета «Правда», этому способствовали окопавшиеся в верхах ещё неразоблаченные враги советской власти.

«Нет времени ждать, пока с ними разберутся наши доблестные органы… – думал Егор, – сейчас надо комбинировать с тем, что есть в наличии».

Однако решить дело быстро, с наскока – а примерно так рассчитывал Егор – оказалось с его стороны слишком самонадеянно.

Поэтому проблемы не убавлялись, вопросы махом не решались, на всё требовалось время, время, время. Поэтому Егор застрял в Горьком дольше, чем предполагал. Из Москвы приходили грозные окрики Фалеева о бездарно потраченных народных деньгах на его телеграмму о продлении командировки. Пришлось собираться в обратный путь. Так вместо опытной партии радиоламп Егор получил заверенные руководством завода обязательства на изготовление опытной партии радиоламп в следующем квартале, что, при существующих волоките и бюрократизме, было почти победой. Недовольный таким результатом, Егор вернулся в Москву.

Глава 3

В Москве к тому времени начинала хозяйничать осень. Столица, умытая дождями, приветливо махала Егору растопыренными пальцами веток с букетами разноцветных листьев. Рассеянная улыбка на лице Егора могла означать только одно – что он думает в эту минуту только о скорой встрече со своей Риткой.

«Пусть не всё в жизни складывается гладко, такого, наверное, и просто не бывает. Относиться к этому надо по-философски, как ко временным трудностям. Основа жизни, которая придаёт ей смысл, – любовь, любимая женщина, любимая работа. Всё остальное только суррогатные заменители, опуститься до них означает разбазаривание себя. Однако неторопливым и внимательным надо быть в отношениях с другими людьми», – думал Егор.

На работе его с нетерпением ждали. Его лабораторская молодёжь собралась толпой и засыпала его вопросами о Горьком, о радиозаводе, о технических новинках. Но поговорить толком им не удалось – почти сразу Егора вызвали к начальству.

Войдя в кабинет, он наткнулся на недобрый взгляд Фалеева.

– Красин, ты почему затянул с командировкой? По бабам там бегал? Ну и что, что ты докладывал! Где результаты?!

– Товарищ Фалеев, я докладывал ещё из Горького…

– Договор, который ты привёз, срывает наши текущие показатели, а что я должен докладывать наверх?

Егор молчал, сдерживая себя.

– За твое самодурство я отвечать не намерен, также не намерен отвечать за разбазариваемые тобой народные средства.

Егор, конечно, не ждал, что его возвращение обойдётся без придирок Фалеева. Он готов был обсудить любые технические вопросы по существу, а здесь никто не хотел даже выслушать аргументы, принять к сведению объективные обстоятельства. Поэтому он резко ответил Фалееву, от волнения перейдя на «ты»:

– В технике ты ноль, какие ты можешь давать мне указания, что делать там, на производстве? Там приходилось выдумывать, изобретать, потому что нет сейчас необходимых материалов, промышленность их не выпускает, за границей их не закупают. С такими, как ты, руководителями, – Егор произнёс это слово презрительно, – не вопросы решать, а коров пасти, ори на них, и всё, молоко всё равно будет. С такими, как ты, мы никогда не сможем никого «ни догнать, ни перегнать»!