Лишние части

Владимир Блецко

Лишние части

Вступление

Стоять поздней ночью на автомобильном мосту над рекой в моросящий дождь – моё любимое занятие. Обычно в это время тихо и спокойно вокруг. Огни города полосами света скрещиваются в воде и тянут ко мне свои пальцы-лучики, вбирая в себя моё сознание. В такие моменты, переставая быть собой, я чувствую мир своим, родным, лёгким. Мерцание реки дрожит настолько близко к мыслям, что перестаёшь понимать, кто из вас думает – ты или река. Или ночь. Облокотившись о перила, я считаю счастливые секунды мира внутри.

– Стой, стрелять буду! – раздаётся голос где-то позади. Мой покой нарушен. Зачем мечущиеся люди во тьме, портят эту тьму? Не понять. Повернувшись в сторону раздавшегося голоса, наблюдаю из под низко надвинутого капюшона картину преследования мужчины мужчиной. Да Бог с ними, с поведенческими нормами! Проку с политики сохранения правопорядка, если в головах ничего не держится? Воевать нужно в идеале «во имя чего-то», в крайнем случае «за что-то», но не «с кем-то» – смысла не будет. На моих глазах разворачивается привычная картина – преступник и бегущий по его пятам полицейский. Одно и то же, как всегда! Страж, у тебя в руках оружие! Сними ты этого бегуна, если уж так хочешь его догнать! Нет! Культура проповедует стрелять только в ответ, в лучшем случае – сначала предупредительный в воздух. А самый оптимальный вариант – не стрелять вообще. Вы серьёзно? Он ведь убегает. Разве не проще распределить роли сразу? Жертва всегда бежит. Воин сражается. Хищник нападает. Это уже человек выдумал ловушки, хитрости, стратегию. Впрочем, думал, что выдумал. Человек изменчив. Вот и сейчас! Жертва резко останавливается, разворачивается и, вытянув вперёд в своей руке, как оказывается, пистолет, стреляет почти в упор бегущего за ней стража правопорядка. Полицейский, ответно вытянув руку с оружием, ловит собой пулю, роняет своё оружие и валится на тротуар, в сторону отлетает вслед за выпавшим пистолетом от падения рация. Преступник исчезает. Полицейский корчится на земле. Чего он добился? Добился ли? И что из этого норма? Ничего. Нет нормы. Я иду к побеждённому человеку. Теперь он уже не охотник, не преследователь. Гибнущий организм без характеристик. По асфальту в мою сторону струятся ручейки воды, тянущие тонкие багровые полоски смеси прозрачной влаги дождя с кровью этого человека.

– Помогите! – шуршит полицейский, когда я склоняюсь над ним. Он видит только мои глаза – не так давно в нашей стране прошла эпидемия с карантинным режимом, и многие до сих пор носят санитарные маски в пол-лица. Белые, цветные, с вышивкой. Ценители всего прекрасного, мать их. Я ношу черную маску. Эстетично, мило. И я не люблю микробы.

– Присядьте, я должен снять Вашу куртку, – мягко говорю ему.

– Вызовите скорую! – просит он.

– Нет времени, я сам доктор. Вы теряете кровь. Нужно её остановить! Немедленно, – приказывающим тоном объясняю я. Помогаю сорвать с него куртку. Правый рукав его куртки тяжёл, по пальцам раненого плывёт масляно-красный ручей. Я вытаскиваю свой карманный складной скальпель моего личного изобретение, что ношу с собой постоянно, и вспарываю ткань рубашки, оголив руку потерпевшего до плеча. Рана уникальна. Пуля, войдя в рукав, скользнула вдоль руки полицейского, слегка надрезав кожу по длине предплечья, так, что она разошлась, порвав на своём пути парочку вен и глубоко засев в сгибе локтевого сустава. Я сдёрнул ремень с брюк мужчины и перетянул плечо раненого, потом отрезал рукав и, стянув рукавом разрезанную кожу на его руке, заставил зажать часть ткани локтем. Полицейский несколько раз взвыл, но подчинился, он всё ещё косится подозрительно на непонятный ему нож в моей руке. Когда первая помощь была оказана, я подал ему рацию, он немедленно вызвал скорую с её помощью.

Дождь постепенно омыл тыльную сторону предплечья, и я увидел, что на правой руке потерпевшего есть давно зажившие небольшие порезы и ожоги.

– Значит, ты уже пытался его направить? – спросил я попутчика. Темный силуэт обречённо кивнул.

– Кого? – удивился полицейский. Он растерялся, услышав, что я говорю, смотря мимо него куда-то. Судорожно сглотнул и покосился на скальпель в моей руке. – Надеюсь, ты не больной?

– Нет, я лечу людей, – сказал я с сочувствием. – Тебе долго не везло. Это видно по горьким морщинам на лице, состоянию тела, одежде. Даже мимика твоя выдаёт, что ты всегда терпишь, но давление на тебя не прекращается. Верно? Карма, брат, – я чётко видел чёрную, обвивающую два пальца на руке раненого человека, нить. Издалека послышалась сирена приближающейся скорой помощи.

– Ты психолог какой-то? Да, была у меня проблема, вечно на правую руку беды сыпались. Да и вообще всё как-то… Ерунда всё это, до свадьбы заживёт, – он попытался улыбнуться, понимая, что помощь уже близка.

– Я помогу. Видишь ли, тебе кое-что мешает, – взяв бережно кисть повреждённой руки полицейского, я резким движением отсёк мизинец и безымянный на этой руке. Напоследок я сказал ему. – Теперь всё будет хорошо!

Полицейский кричал, когда я встал, сунул его отрезанные пальцы себе в карман и ушёл.

Первая часть

1

Начиная с пяти лет, насколько я помню, я, смотря на, практически, любого человека, видел странную картину – человек раздваивался у меня в глазах. Это было странное ощущение: стоящий передо мной был реален, но за спиной у него находился второй он, такой же, но другой. Второй образ всегда был привязан к первому бархатной блестящей чёрной линией, соединяясь во всех случаях совершенно в разных местах. Мне было непонятно почему. Мои родители, у которых почему-то не было привязанных темными нитями к ним образов, смеялись, когда я, ещё совсем малыш, бегал вокруг кого-нибудь и пытался схватить эту чёрную красивую нить или пощупать второй образ, у меня это не получалось, я плакал, раздражался и психовал по этой причине. Родители, когда я им рассказывал про второго дядю или тётю, мальчика или девочку за спинами знакомых или родных, говорили, что я гиперактивный ребёнок и выдумщик. Пару раз водили к врачу, который задавал много вопросов о вторых дядях и тётях, девочках и мальчиках, много других интересных вопросов обо всём на свете, из того, что я мог понимать, играл со мной в разные несложные игры и проводил тесты. По всем тестам и играм я в его глазах оказался обычным ребёнком, а по поводу моих видений образов он сказал родителям, что это возрастное, воображение, как если бы я придумал себе вымышленных друзей. Вскоре я научился не показывать никому, что что-то вижу, и моя жизнь потекла размеренно и спокойно для всех окружающих, но я всё-таки продолжал видеть «вторых людей», как я их называл в детстве. Ещё тогда мне было очень интересно разгадать загадку моего зрения.

Немного повзрослев, я стал называть «вторых людей» личными «попутчиками». Самих людей, реальных, которых попутчики сопровождали, я называл «хозяевами». Своего попутчика я не видел, видимо, его не было, или именно мне он не был нужен. Кстати, у некоторых людей попутчиков не было, это было очень странно. Я не понимал, почему не у всех они есть, но чувствовал, что именно в этом и заключена отгадка на мои вопросы.

Когда мне исполнилось пятнадцать, я заметил то, что не замечал раньше в поведении незримых для других людей попутчиков. Они постоянно противились действиям своих хозяев, как будто требовали чтобы, прежде чем совершать все эти действия, хозяева должны были сделать что-то ещё очень важное. Что именно важное должны были сделать хозяева попутчиков, я не мог понять, пока не случилось кое-что, открывшее мне глаза. Это была первая подсказка.

2

В один солнечный день, я сидел возле дороги, на бордюре и рисовал автомобили в виде комиксов. Рядом валялся скейтборд – мой любимый транспорт. Ещё в десять лет я начал рисовать, пытаясь передать на бумаге двойственность моего восприятия, постепенно увлёкся комиксами, стал рисовать всё подряд в мультяшном виде и искал свою линию, постепенно совершенствуя свои навыки, рисуя всё подряд в любое свободное время. Машины мне нравились, они были такими разными, одни со злыми выражениями «лиц», другие с весёлыми. Вообще, мне казалось, что все автомобили разные, даже одной модели и года, у каждого свой характер и настроение. Скорее всего, это было моё воспалённое воображение, но, тем не менее, нарисованные мной на бумаге, машины обретали личность и оживали.

Так вот, сижу я, рисую стоящий у обочины мерседес, кажущийся мне рыцарем, стоящим на страже покоя и мира людей. Он, мерседес, величественный, как древняя статуя, занимает всё моё воображение, и тут, отвлекшись на мгновение от своего занятия, наблюдаю необычную картину. Дорогу, прямо перед «моим» мерсом, переходит совсем юная девушка, примерно моего возраста. Слегка инфантильная на вид, задумчивая, погружённая в свои мысли. Её попутчица весела, радостно пританцовывая, летит за ней и даже как будто подталкивает её идти в этом направлении вперёд. Неожиданно, даже для меня, из-за мерса вылетает на большой скорости джип и сбивает эту девочку так, что она отлетает на тротуар, одной половиной лица проехав по асфальту, замирает и лежит неподвижно. На асфальте, там, где проехалось лицо девочки, блестит какое-то светлое пятно с ярким зёрнышком. Я понимаю, что это золотая серёжка девочки зацепилась во время скольжения потерпевшей по асфальту за какой-то бугорок и осталась там лежать вместе с оторванным ухом. Закричала какая-то женщина, проходящая мимо, но я смотрел на девочку и её попутчицу. Их бархатная нить разорвалась, и попутчица медленно вплывала в девочку, сливаясь с ней, пока полностью не исчезла. Под девочкой растекалась лужица крови, одна нога была вывернута. Из остановившегося джипа выскочил мужчина с белым лицом, замер на мгновение, потом сжал кулаки на секунду, побежал к пострадавшей, поднял аккуратно девочку, положил в машину на заднее сидение и улетел с места происшествия. Кричащая женщина, свидетельница наезда на девочку, стояла, как вкопанная, потом вытащила телефон, набрала номер и стала с кем-то беседовать. Бомжеватого вида прохожий с синим лицом, тоже свидетель наезда на девочку, оглядываясь по сторонам, не спеша подошёл к оторванному уху с серёжкой, наклонился, поднял данный оторванный предмет, сунул в карман и скрылся. Я сидел на бордюре, опешив от всех этих событий, держа в руке карандаш, а в другой листок с недорисованным мной автомобилем. Мне не было страшно, я просто завис от всего увиденного.

Скоро приехала полицейская машина, из неё вышли стражи правопорядка, отгородили место трагедии и стали опрашивать женщину, которая так и стояла на том же самом месте со своим телефоном. Меня из-за мерседеса видно не было, да и не желал я сейчас что-либо с кем-либо обсуждать. Я видел то, что никому объяснить бы не смог, а именно – нить связывала девочку с попутчицей как раз в районе уха! После того, как ухо было оторвано, нить с хозяином разорвалась по непонятной мне причине, а попутчица, освободившись от хозяина, могла делать всё, что пожелает, но почему-то слилась с хозяином. Зачем? Понять причину я не мог. Мне нужно было знать, что произошло на самом деле, почему чёртова попутчица слилась с хозяином, и что всё это значило! Умерла девочка или нет, что будет с ней дальше? Эти вопросы волновали меня. Я прислушался к тому, что происходит на месте трагедии. Сидя в двух шагах от места преступления, я услышал, как полицейский, на вопрос женщины о состоянии девочки, ответил, что девочка особо не пострадала, что находится в 4й городской больнице, состояние стабильное, травмы не критические. Я подумал, что девочке несказанно повезло. По моему мнению, такой удар автомобиля должен был мгновенно убить её. Я незаметно вышел из зоны аварии и поехал на своём скейтборде в сторону городской больницы №4.

3

Что ожидал я найти в больнице, не знаю. Зайдя в вестибюль больницы, я направился к справочному окошечку. Там сидела серьёзная мадам с очень кислой попутчицей привязанной нитью к правой груди дамочки, где-то в районе соска или ниже. На другой груди висел бейдж с именем «Надежда». Взглянув на бейдж, я опять перевел взгляд на бархатную нить от попутчицы, то есть снова посмотрел на правую грудь сидящей дамы. Выглядело так, будто я глазею на прелести Надежды. Видимо мой взгляд на её, действительно привлекательную, полную грудь, понравился мадам, она улыбнулась смущённо, понимая, что я ещё подросток, но, тем не менее, показав, что ей приятно моё внимание. Я вежливо заговорил с Надеждой, стараясь придать голосу более грубый оттенок. Получилось так себе, но дама поняла и оценила мои попытки казаться старше.

– Здравствуйте, – ласково поприветствовал я Надежду.

– Добрый день, молодой человек, – ответила она, глубоко вздохнув, отчего её прелести прекрасным образом поднялись и опустились. Уверен, Надежда производила впечатление на мужчин такими манипуляциями. Мне было приятно, что ко мне отнеслись, как к взрослому мужчине, я тоже слегка вздохнул, создав видимость положительной реакции на столь эффектную женщину сидящую передо мной, что было несложно, и продолжил беседу.

– Вы так хорошо выглядите, что я чуть не забыл, зачем пришёл, – я слегка замялся и погрустнел, потом быстро заговорил, настолько убедительно, как только мог. – Тем не менее, я был невольным свидетелем уличного происшествия. Сбили девочку. Да сих пор не могу прийти в себя. Почему-то взволновала её судьба. Жива она или нет. Слышал, что её повезли сюда. Не подскажете, что с ней, пожалуйста! Мне очень важно это знать! Девушку сбила машина, она примерно моего возраста, тоненькая, светлая. Я уверен, что Вы знаете, о ком я говорю. Ведь не так часто привозят девушек попавших под автомобиль? Её сбил джип. Ей, кажется, повредило голову при ударе автомобилем и, скорее всего, ногу. Насколько я могу судить. Помогите, пожалуйста! Мне очень нужно!

– О, молодой человек, вы, кажется, влюбились, – дама снисходительно, с лёгким налётом сожаления на лице, покачала головой. – Мне вообще-то нельзя говорить данные пациентов, если Вы не родственник! Но я не зверь, не подумайте, – Надежда подмигнула мне и улыбнулась. Она немного подумала и добавила. – Впрочем, учитывая, что с девочкой всё в относительном порядке, я даже подскажу Вам, в какой палате она лежит. Вдруг Вы когда-нибудь станете родственниками, – Надежда подмигнула мне снова. – Мне было бы приятно, если бы обо мне беспокоился такой приятный молодой человек. Итак, девушку зовут Анна Верхнева. На данный момент она находится в палате №31, но к ней Вас не пропустят. Её состояние ещё проверяют. Девушка сейчас, кажется, пока без сознания, потеряла много крови, у неё обе ноги сломаны. Приходите через пару дней. Возможно, её разрешат навещать, хотя Вас вряд ли пропустят, если только Вы не родственник. Я, кстати, как раз работаю через два дня. Смогу поинтересоваться у девушки, вдруг она пожелает видеть незнакомца, так переживающего за её самочувствие. Вас устраивает такое предложение?

– Да, конечно! – я от радости чуть не затанцевал у окошка. – Я просто хотел узнать, что у неё всё в порядке. А принести что-нибудь ей можно? Как Вы думаете? И Вам, конечно! Вы любите шоколад?

– Обожаю шоколад. Особенно белый. Можете принести фрукты своей девушке, внутренних повреждений у неё как будто нет, значит можно всё. Сами решите этот вопрос. Только не говорите, пожалуйста, молодой человек, что это я Вам сообщила эту информацию. Вы мне симпатичны. – Надежда улыбнулась, помолчала и добавила. – Думаю, Ваше внимание и поддержка будут приятны очнувшейся девушке. До свидания, молодой человек.

– До свидания, Надежда! И спасибо Вам огромное, я Вас не подведу. Будьте спокойны. Хорошего дня Вам, – я ещё раз посмотрел на кислую тёмную физиономию попутчицы Надежды, подарил свою самую лучшую улыбку обеим и ушёл. Мне нужен был повод вернуться. Я уже знал, что сделаю. Выйдя из больницы, я бросил скейтборд на землю, привычным движением вскочил на своего «коня» и помчался обратно к месту аварии.

4

Бомжа-свидетеля я нашёл в соседнем дворе, в беседке с таким же, как он, очаровательно прекрасным другом. У обоих были попутчики, правда, какие-то совсем уж обречённые. Друг был краснолицым и очень нетрезвым, он мычал и что-то пытался объяснить «моему» бомжу, но язык его не слушался. Тогда он кричал:

– А-а-ыы! Ы-ощ!

– Васёк, чо ты хочешь? Скажи нормально! Я не понимаю! – пытался образумить друга мой бомж, в тот момент, когда я подходил к ним. Запах бомжей мне очень не понравился. Никогда ранее я не приближался к такому типу людей, теперь я понял, почему и не стоило этого делать. Мой бомж увидел, что я подхожу к беседке, и оттопырил нижнюю губу. Пробурчал, уже обращаясь ко мне. – Чего надо? Видишь, занято? Я не барагожу, Васёк тоже. Что хочешь? Меня недавно такие, как ты отоварили, видишь? Видишь лицо синее? А? – бомж распалялся. Мне нужно было его успокоить.

– Я не бью людей, у которых нелёгкая судьба, – с сочувствием сказал я бомжу. – Мне тягостно видеть Вас в таком положении. Могу я чем-то помочь?

– Не понял! – мой бомж как-то сник, но успокоился, хоть и недоверчиво косился на меня заплывшими глазами. – Чем ты помочь можешь? Бухло есть?

– Мне не приходилось ещё покупать алкоголь, если Вы об этом, – осторожно сказал я и предложил бомжу. – Могу дать Вам денег, купите сами, если Вам срочно нужно выпить. Какая сумма Вас интересует? Я могу предложить немного, конечно, но даже это немногое имеет свою цену. Я дам Вам денег, если Вы окажете мне услугу и отдадите кое-что потерянное моей подругой. На дороге потерянное, в крови, – прищурившись, добавил я.

Бомж забегал глазками, мысли вертелись в его голове, он посматривал на Васю, на меня и даже разглядывал рваный кед на своей ноге. Продолжалось размышление моего нового собеседника недолго.

– Ничего я не находил. Чо за потерянное? Откуда у тебя деньги? Сколько есть? – несвязанными между собой отрывками заговорил мой бомж.

– Мать даёт. Я копил на новый скейт, но куплю на них у Вас серёжку, – чётко ответил я. – Вот только вместе с оторванной частью тела девочки. Они у Вас?

– Пацан, иди-ка ты! А сколько ты накопил уже? – мой бомж, как я заметил, был очень непоследовательный человек. Впрочем, меня это не волновало.

– Пятьсот двадцать рублей. Четыреста пятьдесят могу отдать. По рукам? – протянул я руку бомжу, стараясь, чтобы меня не вырвало от его благоуханий.

– А чо не пятьсот двадцать? Серёжка золотая, дорогая! – облизывая губы, промурлыкал мой бомж, начиная тянуть мне руку.

– Потому что я так решил, – ограничился я ответом. Добавил через секунду. – Где вы держите меня интересующие предметы? Я хочу видеть товар.

Бомж залез в карман, вытащил мешочек, из которого высыпал на столик в беседке какие-то стекляшки, палочки, огрызки карандашей и обломки расчески. Среди всего этого хлама было испачканное кровью и грязью ухо девочки с серёжкой.

– Извини, замаралось как-то, – пожал плечами бомж и протянул мне покупаемый мной предмет. Я вытащил деньги и бросил на стол беседки.

– Хоть поесть себе купите, не только водки, – озабоченно сказал я, забирая ухо девочки с противной ладони бомжа, покрытой какими-то цыпками. Завернул в платочек. Положил в нагрудный карман.

– Пацан, не ссы, разберёмся что делать! Я знал, что эта серёжка мне на счастье попалась, – сказал мой бомж и схватил деньги со стола. Довольно ухмыляясь, он толкнул Васю в бок. – Васёк! Вставай, братан! Я на похмел нам нашёл!

– А-о-о-ыщщ! – заорал Вася, и я, резко развернувшись, ушёл из жизни этих двух людей.

5

Мои родители неплохо зарабатывали. Отец, инженер-изобретатель по профессии, потерявший по молодости два пальца на руке что-то мастеря, когда-то придумал несколько любопытных вещиц, которые пригодились многим хозяйкам на кухне, и давно уже не работал официально, получая хорошие проценты с продажи лицензий на использование его изобретений разным компаниям. Мать с помощью денег отца открыла кафе с какой-то программой для влюблённых, знакомств одиноких сердец, которое пользовалось большой популярностью. Странно, что у матери моей вообще всё по жизни получалось. И училась прекрасно, и мужа, моего отца, встретила талантливого и заботливого. Работала на двух работах, пока мой отец изобретал. Она верила, что он всего добьется. Отец добился. Она рассказывала, что в детстве ей никогда не везло, пока она не переболела неприятной болезнью, и ей вырезали селезёнку с опухолью. Так что родители мои были счастливой и красивой парой, довольные своей жизнью. Ещё, когда мне было 5 лет, мы переехали из душной городской квартиры в частный трёхэтажный дом с четырнадцатью комнатами. Отец пристроил себе мастерскую, расширив гараж. В гараже стояли три автомобиля: один отца, другой матери и фургон для дальних поездок. В доме, кроме отдельных родительских кабинетов и обычных комнат, были: библиотека, комната с тренажёрами и небольшой бассейн с подогревом. Так же и у меня, кроме моей личной комнаты, был кабинет-студия, где я мог заниматься рисованием или читать. В личные кабинеты никто другой из членов семьи входить не имел права, мы соблюдали это негласное правило нашей семьи. Только мама раз в месяц проводила генеральную инвентаризацию на наличие ненужных вещей и убиралась в наших с отцом кабинетах. У мамы был бзик насчёт старых и ненужных вещей, они выкидывались без нашего одобрения. Рваные скатерти, занавески, накидки на кресла, стулья, мои игрушки, которые мне могли по её мнению наскучить, тапочки начинающие выглядеть стоптанными, ну и всё, что она посчитает нужным, кроме творческих работ, были немилосердно ею отправлены на помойку. Мы с отцом не спорили. Новое купить было не сложно. Правда, я в детстве ещё начинал поскуливать по поводу любимой игрушки, к примеру. Мама на это фыркала, дразнилась и тащила меня в торговый центр, выбирать новую. Я успокаивался.

Мало кому, наверно, посчастливилось жить в таких условиях, но мне такие условия нравились. Плюс ко всему у меня был маленький секрет в кабинете.

Когда мы переехали, родители сразу выбрали себе кабинеты и заранее выбрали мне. Небольшой кабинет, уютный, со встроенным шкафом в стенной нише. К десяти годам, я уже знал, что если я закрылся в кабинете, никто не имеет права меня беспокоить. Знал я так же, что за шкафом есть тайная комнатка! Вероятно, эта комната когда-то использовалась, как место для выполнения домашних заданий ребёнка одних из прежних владельцев, а после переделанная в тайную уже другим владельцем. Я обнаружил её случайно. В шкафу не было полок, только перекладина для вешалок, которую отец убрал и предложил мне складывать в шкафу в стопки свои рисунки на память, поэтому я часто заглядывал в шкаф, чтобы сложить туда очередной листочек. Однажды, открыв дверцу шкафа, я заметил, что на боковой стенке внутри торчит небольшая дощечка. Когда я нажал на эту дощечку задняя стенка шкафа отщёлкнулась и приоткрылась. Я перелез через свои художества и толкнул заднюю стенку, оказавшуюся дверью. За шкафом был короткий коридорчик в два шага, оканчивающийся комнаткой метр на два. У противоположной стены стоял узкий стол от стены до стены со стулом перед ним, над столом висели такие же узкие полочки. На потолке видела лампочка без абажура. Так у меня появилась тайная комнатка, о которой не знали даже родители. В этой комнате я расставлял любимые игрушки на полочках или рисовал, сидя за столом в тишине, когда прогуливал школу. Так же, я нашел на столе дневник прежнего владельца. По всем признакам, это я уже понял став постарше, владелец был слегка не в себе. Во-первых, дневник назывался «Цитаты и мечты одного человека», во-вторых, сами цитаты и мечты были странными. Там были даже стихи, которых я не понимал. Приведу несколько выписок из дневника. Мои любимые, от которых становилось не по себе.

Первый пример: «Хотел бы я быть беременной бегемотихой! Это такое счастье – торчать одними глазами и ноздрями из воды и никого не бояться! Ты фыркаешь, а внутри тебя пофыркивает, возможно, маленький не рождённый ещё бегемотик! Это чудо! Почему я мужчина, человек, а не беременная бегемотиха?»

Второй пример: «Цепи цепляют цепи!

Цели целятся в цели!

Люди лютые ладят!

Гады гадкие гадят!

Пульсом о пульсы щелкнешь,

Льдом под дождём промокнешь!

Нет у судьбы крещендо,

Только песочной лентой

Падает звёздный пояс.

Псами цепными голос

Напоминает радость.

Только уже не надо!»

Третий пример: «Я сегодня никуда не пошёл. Не хотел никуда не пойти, но сделал по-своему. Почему я сделал по своему, никуда не пойдя? Может, я должен был идти? Кто из меня двоих решает, идти мне или не идти? Не идти. Идти? Я первый из двоих или второй? Или второй из первых одного? Посредник? Вопрос. Странно всё это! Я должен бы знать. Не знаю. Кто знает?».

Иногда я перечитывал этот дневник. Чем-то мне нравился этот странный человек, но также он меня немного пугал. Хорошо, что его уже не было. Думаю, если бы он был, то дневник не остался бы здесь. Всё это осталось «вчера».