Жернова времени

Меня посадили под арест. Охраняли меня разведчики моего взвода. Напряжение последних часов дало о себе знать, и я уснул сном младенца.

– Ты посмотри на него, спит, и хоть бы хны! – разбудил меня резкий голос.

Я протёр глаза и вскочил.

– Товарищ генерал!

Передо мной стоял сам командир дивизии генерал Рябышев собственной персоной. Он приходился старшим братом тому самому майору Рябышеву, с которым мы отступали от границы.

– Что «товарищ генерал»? – покачал он головой. – Наворотил ты дел, сержант, что генералу приходится разбираться.

Я стоял, опустив голову.

– Понимаешь, что виноват?

– Никак нет, товарищ генерал, – посмотрел я ему в глаза.

– Ты смотри, какой упрямый, расстреляют ведь. А взвод без опытного замкомвзвода на задание ушёл.

– Значит, не вернётся взвод, – обречённо сказал я.

– Это ещё почему?

– Положит он ребят.

– Ну-ка, ну-ка? – Генерал взглянул на меня с интересом.

– Так, как ведёт себя лейтенант, в разведке нельзя. Для разведчика это преступление. Он, конечно, парень лихой, но с его лихостью место в кавалерийской атаке. А наше дело совсем иного рода. Пришёл тихо, ушёл быстро.

– Ишь ты, стратег, – усмехнулся генерал. – Пришёл тихо, ушёл быстро. Бери своих караульных и догоняй взвод. Я их в посёлок Смола отправил. Скажешь лейтенанту, что это мой приказ. Ну а живым вернёшься – разберёмся.

Глава 8.

ПРЕВРАТНОСТИ ВОЕННОЙ СУДЬБЫ

– Посовещались мы с ребятами и решили: «Положит нас всех этот джигит, как пить дать положит», – рассказывали мне разведчики историю моего чудесного спасения. – И решили мы идти сразу к генералу. Знаем, мужик он толковый, зазря нашего брата солдата в обиду не даст. Вот и пошли. А генерал кликнул адъютанта и говорит: «Отмени-ка, братец, все дела, поеду справедливость наводить». А ты дрыхнешь. Генерал усмехнулся и говорит: «Теперь вижу, что не виноват, спит как младенец. Учитесь, сынки, как должен вести себя настоящий герой- разведчик». Ну а дальше ты всё сам знаешь.

– Вперёд! – поддал я лошади шпор, и мы помчались догонять взвод.

На душе было радостно и светло – есть всё-таки в жизни справедливость. Нагнали мы своих почти на окраине Смолы. Лейтенант попытался взбрыкнуть, но авторитет генерала был непререкаем. Мои конвоиры во всех красках передали мой с генералом разговор и его приказ.

Подошли к Смоле.

– Предлагаю галопом проскочить село, – остался верен своей тактике командир взвода. – Пока немцы очухаются, если они там есть, то нас и след простынет.

Я рассмотрел в бинокль село и план не одобрил. Лейтенант скрипнул зубами, но промолчал.

– В селе почему-то подозрительно тихо, а время три часа дня, – обосновал я своё мнение. – На дворе август месяц, а несколько хат нещадно дымят трубами.

– Ну и что? – скривил губы лейтенант.

– Самогон гонят, факт, а для кого? – посмотрел я на него. – Так что я предлагаю сделать следующее.

Выслушав меня, горячий горец вынужден был согласиться. И через несколько мгновений три кавалериста, нещадно нахлёстывая коней, устремились к крайней избе.

Тишина. Через пять минут ещё тройка всадников прорвалась к той же избе. А когда на окраине леса появилась третья тройка, немцы не выдержали. Взревели двигатели мотоциклов, и со всех сторон к избе, где были разведчики, покатились мотоциклы. Прикрывая своих, мы открыли ураганный огонь из пулемётов. Немцы кинулись под прикрытие домов. В это время разведка благополучно вернулась под лесное укрытие.

Самое главное, что в перестрелке не погиб ни один разведчик. Был лишь один раненый, и кто бы ты думал?

– Да ну! – не удержался я от усмешки.

– Вот именно! Лихого лейтенанта ранило в пах.

– Ой-ой-ой! – поморщился я и хитро подмигнул рассказчику. – Давай, Паша, за высший суд.

Теперь каждый вечер мы с земляком полегоньку налегали на коньячок.

– А давай!

Мы выпили, крякнули, и Павел продолжил:

– Беру командование взводом на себя, и просёлками пытаемся оторваться от преследования. Местности не знаем, прём наобум и попадаем в какой-то капкан, окутанный тремя рядами колючей проволоки. Половина взвода рубит шашками проволоку, а вторая половина отбивается от мотоциклистов. Так и ушли без потерь. Лейтенанта сдали в полевой лазарет, и к генералу. Доложил всё честь по чести. В общем, от генерала я вышел командиром взвода и до самого ранения так им и командовал.

– Послушай, Жора, – неожиданно прервал свой рассказ лихой разведчик, – у меня тут дельце небольшое образовалось. Давай завтра договорим.

– Не вопрос, – улыбнулся я.

Сегодня дежурила Танюша, и я прекрасно понимал, что у парня за дело. Пашка ушёл, а я лежал и бездумно смотрел в потолок. Спать не хотелось, да и сколько можно? Целый день щекой подушку мнёшь, да ещё и ночью. Рядом с кроватью послышался шорох.

– Паша, ты? Чего так рано?

– Слушай, Жора, мы тут с Татьяной в клуб собрались, – прошептал Павел. – Хочешь, давай с нами, там и подруги её будут.

– Так она же дежурит?

– Ещё с вечера подменилась. Ты же слышал, меня переводят.

А что, чем не времяпровождение? Всё не лежать, да на потолок глазеть.

– А одежда?

– Ну ты даёшь!

И действительно, чего это я, с нами же медицина.

– Я с вами, – ответил я твёрдо.

В клубе была лекция о международном положении, а затем танцы. Мичуринск военной поры – это большая лечебница Красной армии. Здесь располагалось пятнадцать госпиталей и эвакопунктов. Поэтому военных в зале было достаточно.

– Не забывай про патруль! – Шепнул я разведчику.

«Война войной, а человеку требуется нечто большее», – думал я, глядя, как в зале с нулевой температурой под хрипящие аккорды старого патефона, тесно приникнув друг к другу, кружат пары. Но через час в зале надышали так, что можно было снимать шинель.

Пашка с Татьяной постоянно куда-то исчезали, а я стал объектом для внимания двух её подружек – серьёзной Веры и смешливой Тамары.

– Товарищ орденоносец, почему не приглашаете девушек на вальс? – кокетливо поинтересовалась Тамара.

А я к своему стыду, как дитя своего времени, вальс танцевать не умел. Молодёжь семидесятых – восьмидесятых активно налегала на танго и всякие быстрые «дёр- галки» типа «шейка».

– Рана, – многозначительно покосился я на гипс.

– А мы аккуратно, – хихикнула Тамара. – Мы очень нежные. Правда, Веруня?

– А, была не была! Разрешите? – галантно склонил я голову, приглашая молчавшую до сих пор Веру.

Девушка благосклонно кивнула головой, и мы пошли в круг. В это время какой-то шутник переставил иглу на другую мелодию, и в зале зазвучала кадриль.

«Твою мать!» – выругался я про себя. Если вальс я мог ещё как-то сманеврировать, кадриль для меня была тёмным лесом. «Что, орденоносец, влип?» – ехидно поинтересовался внутренний голос. Этот гадёныш молчал только во время боёв, а когда в мире было спокойно, он начинал выёживаться. «Наши не сдаются!» – ответил я и очертя голову ринулся в вихрь танца.

В скором времени девчонки так меня закружили, что я взмолился:

– Что у нас ещё в программе, кроме танцев?

– А что бы вы хотели, товарищ старшина? – скромно потупила глазки Тома. – Мы девушки скромные, и мамы нам ещё не всё разрешают.

– А, может быть, для героя-танкиста сделаем исключение? – отвела взгляд в сторону Вера.

– Не знаю, не знаю, – пожала плечами девушка. – Как просить будет.

– Вы это, девчонки, – пересохло у меня в горле. – Здесь у нас спирт имеется.

«Коньяк-то, идиоты, выдули», – подумал я с запоздалым сожалением.

– Может, посидим где?

– Не знаю, не знаю, – томно потянулась Тома. – Если только у Веры, у неё мать сегодня в ночную смену. У неё и патефон есть, и пластинки хорошие.

– Все идём к Верке, – услышав окончание разговора, вмешалась вынырнувшая из толпы Татьяна, – танцы до утра!

– Товарищи бойцы, – встретил нас морозный вечер бодрым голосом начальника патруля. – Ваши документы и увольнительные удостоверения.

Мы переглянулись, придётся ночевать в комендатуре. А так всё хорошо складывалось! И откуда их черти принесли? И убежать не убежишь, оба полукалеки.

– Живее, старшина! – видя, как я левой рукой пытаюсь расстегнуть пуговицу на шинели, повысил голос начальник патруля, молоденький ещё совсем лейтенант.

– Послушай, лейтенант, – попытался что-то сказать Пашка.

– Обращайтесь на вы! – Голос паренька едва не сорвался на фальцет. – Вы много себе позволяете, фронтовики!

Всё ясно, у парня сложился комплекс неполноценности по отношению к фронтовикам.

– Товарищ командир, им завтра уезжать, – пытаются уговорить несговорчивого лейтенанта девушки.

– А гражданских я па-ап-ра-шу отойти в сторону! – вращая белками глаз, важно раздул щёки лейтенант. – Приличные девушки не вешаются на всех подряд.

Патрульные смущённо отвернулись в сторону. Парни понимали, что лейтенант усугубляет.

«Ах ты, паразит малолетний!» – взорвался я и неуловимым движением приложился левой рукой к его шее.

Лейтенант обмяк и опустился на снег. Краем глаза я отметил, что Пашка не растерялся и зафиксировал одного из патрульных. Ну а второго успокоил уже я. Хотя по правде говоря, пареньки не очень-то и брыкались.

Глядя на наши манипуляции, девчонки возбуждённо повизгивали. Через десять секунд патруль, вольготно вытянув ноги, сидел, облокотившись спинами о стену клуба. Табельное оружие стояло рядом. Ни дать ни взять бойцы на привале.

– Отдохните, ребятки, – поправил я на голове лейтенанта ушанку. – Смотри не простудись.

– А теперь ходу! – засмеялся Пашка.

– Так ты же настоящий разведчик, – говорил на бегу он, – научишь приёмчику, я такого ещё не видел.

– А успею?

– Завтра с утра.

Квартира у Веры оказалась очень даже ничего. Оказывается, её отец был видным профессором-мичуринцем. А сейчас вместе с институтом он выехал куда-то в Азию. Мать работала в одном из госпиталей врачом.

Девушки развели спирт малиновым вареньем, и получилось что-то вроде крепкого пунша.

– За победу! – дружно звякнули мы хрустальными бокалами.

Сыр и копчёная колбаса оказались как нельзя кстати. Девчонки давно отвыкли от таких деликатесов и смотрели на стол с обожанием и восторгом.

– Мальчики! – сложив под грудью руки, прошептала Тома. – Стол накрыт, как в раю? Неужели так кормят наших воинов?

– Воинов кормят не так изысканно, – скромно заметил я. – Мы обоз немецкий раздавили, а там рождественские подарки от их фройляйн. Не пропадать же добру. Вот коньяк только разбился. Бутылки стеклянные были.

Таня сверкнула на меня озорными глазами, но ничего не сказала.

– А насчёт рая, скажу иначе, – воодушевлённый молчанием Татьяны, пошёл я в наступление. – Рай я вижу вокруг стола. Как это прекрасно, когда уставшие в тяжёлых боях воины могут очутиться в волшебном тихом уголке, оберегаемом такими нежными созданиями…

– Жора, давай уже выпьем, – не выдержал Пашка.

– Ты что, пускай говорит! – замахали руками нежные создания. – Красиво же!

– За любовь! – подытожил я.

– Ну вот, – огорчились девушки, – взял и всё испортил. Мы так давно не слышали красивых слов.

– Послушайте, Георгий, вы, наверное, и стихи пишете? – спросила Вера, когда опустевшие фужеры вернулись на стол.

– А как же, – не стал скромничать я.

«Ну вот, понесло», – заскрипел внутренний голос. «Отстань!» – отмахнулся я.

– Ой, хочу стихи, – захлопала в ладоши Тома.

– Запросто! – с выражением прочёл:

По полю танки грохотали,

Танкисты шли в последний бой.

И молодого лейтенанта

Несли с пробитой головой.

– На жалость давишь? – толкнул меня в бок Павел, когда я закончил.

– Стихи люблю, – скромно ответил я.

– Это вы написали? – спросила Вера.

– Да вот, как-то так, – ответил я что-то невразумительное. Просто я ещё не дошёл до той кондиции, чтобы нагло и цинично врать.

Тома завела музыку, и мы продолжили танцы. Алкоголь возымел своё действие, на душе стало легко и свободно. Я, забыв про всё, по очереди целовался то с Томой, то с Верой. А что, один раз живём! Затем как-то так получилось, что скромная Вера оттеснила от меня Тому. Да мне она и нравилась больше. Девушка из интеллигентной семьи была жгучей брюнеткой, с чёрными как смоль волосами. Было в ней что-то загадочно восточное…

На рассвете разбудил меня тихий голос:

– Вставай, тебе в госпиталь пора.

Окончательно сбросив остатки сна, я начал костерить себя последними словами: «Ну и сволочь же я! Девчонка дурит, а ты воспользовался моментом».

Дело в том, что Вера была девушкой, а выпитый спирт и тоска по женщине отодвинули мою порядочность на задний план.

– Ничего не думай, – шептала мне разгорячённая девчонка, – я хочу этого, это надо мне…

– Зачем? – пытался я сохранить остатки мужской чести.

– Не спрашивай, – неумело, но по-женски страстно целовала она меня в губы.

И я не устоял. Стараясь не обращать внимания на возникающую в спине боль, я ласкал это нежное девичье тело, забыв о том, что на дворе стоит январь сорок второго. Что, может быть, это последняя в моей жизни женщина, что через несколько дней мне вновь возвращаться в кровавый ад.

Под утро мы с Пашкой шли в госпиталь по пустынным улицам, ломая тишину замороженных подворотен.

– Женюсь, – вдыхая морозный воздух, весело говорил Павел.

А я не говорил ничего, я был женат. Вот только не знал, считать ли этот брак действительным или нет?

«Браки совершаются на небесах, а не в загсах, – прошелестел в моей голове тихий голос, – так что даже не думай».

До вечера мы с Лоскутниковым отсыпались, а после последних процедур я слушал продолжение Пашкиной эпопеи.

– В конце августа фашист стал давить так, что поступил приказ оставить город Черкассы, – рассказывал он, – я со своим взводом отступали последними. У меня был приказ взорвать железнодорожный и автомобильный мосты через Днепр. Железнодорожный рвать не пришлось, немцы сами его взорвали, а вот автомобильный мы уничтожили как надо, он взлетел на воздух, едва мы ступили на левый берег Днепра.

Двигаясь вдоль берега, наш полк вышел к окраинам Кременчуга. Мы перешли через реку Пселл и заняли оборону на холмах. Начались упорные бои за город. Немцы рвались вперёд, несмотря ни на какие потери. Нашу дивизию теснили по всем направлениям. Мой полк отвели за реку под стены Кременчуга.

Немцы подошли настолько близко, что вели обстрел моста через Пселл картечью. Уничтожать они его не хотели, берегли для себя. Движение через мост прекратилось. И тут меня вызывают к самому генералу Рябышеву.

– На тебя вся надежда, сынок, – посмотрел он мне в глаза.

– Я готов! – ответил я, поняв, что комдив хочет дать мне какое-то серьёзное задание.

– Слушай меня внимательно, сержант. Немец прорвал фронт. И частям, которые успели перейти через реку, грозит окружение. Необходимо, чтобы ты доставил туда пакет, а на словах передал приказ: «Изменить маршрут движения и выступать в направлении железной дороги Киев—Полтава».

– Будет исполнено, товарищ генерал! – вытянулся я перед комдивом.

– Да погоди ты, – поморщился тот. – Видишь, немец по мосту постоянно картечью лупит, как пройдёшь?

– Ну не совсем постоянно, – ответил я, присматриваясь к мосту, – перерывы между залпами есть.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался генерал и достал карманные часы, – а ведь точно, пунктуальные, сволочи.

Мы рассчитали периодичность стрельбы. Через десять минут я уже сидя верхом находился в укрытии перед мостом. Сам комдив ассистирует мне поднятой рукой. И вот рука падает, а я, пришпорив скакуна, стрелой лечу через мост. Немцы опомнились и делают залп. Лошадь подо мной падает. Убита. Я бегом преодолеваю последние метры и сваливаюсь в окопчик.

– Ну ты, козаче, и рисковый, – качает головой седоусый сапёр.

Смерть и на этот раз обошла меня стороной.

Ну а после Кременчуга был Харьков, Старый Оскол. В Старом Осколе нас остановили на отдых и переформирование. Было это уже в октябре. Праздник Седьмого Ноября я встречал там же. А через несколько дней наша дивизия вышла на передовую западнее Старого Оскола. Нашей основной задачей было прорвать оборону немцев и выбить их из находившегося в восьми километрах от передовой села.

Глава 9.

КРУТОЙ ПОВОРОТ

Весь световой день продолжались бои, и к вечеру мы вышли к указанному посёлку. Завязались уличные бои. Полк завяз в улицах и переулках села. Было очевидно, что собственными силами немцев выбить не удастся. Между тем быстро опустилась ноябрьская ночь. Понимая, что ночной бой ничего не даст, а только увеличит бессмысленные потери, был отдан приказ отойти на окраину села и ждать рассвета. Но немцы ждать не стали. Как только под покровом ночи к нам подтянулись штаб и тылы, открыли артиллерийский огонь. Всё смешалось в один долгий ночной кошмар. Поле боя освещали загоревшиеся избы и сараи. После артподготовки немцы пошли в атаку. Бой был жестокий, но всё же враг был сильнее, и мы начали пятиться в поле.

Я со своим командиром отделения прикрывал отход нашего взвода. Споткнувшись об убитого бойца, я подобрал валявшийся рядом с ним станковый пулемёт и ленты. Пока не кончились патроны, я косил и косил набегавших из темноты фрицев. Я чувствовал себя могучим богатырём, и пулемёт был пушинкой в моих руках. Уже после боя я попробовал так же управиться с пулемётом, и не смог – тяжело. А в бою он показался мне не тяжелее автомата.

Когда в поле мы попытались занять оборону, то обнаружили новый сюрприз. Немцы обложили наш полк со всех сторон и стали сжимать кольцо. Тебе доводилось принимать участие в ночном рукопашном бою? – спросил меня Павел.

– Да по-всякому было, – уклончиво ответил я.

– Паскудное это дело, скажу я тебе, – зло бросил Пашка. – Дрались группами по восемь-десять человек. Прежде чем колоть штыком, били прикладом. Если заматерился, значит свой. А то приловчились так, что один хватает и держит, а второй смотрит: свой, не свой.

Я получаю приказ нащупать лазейку, где мы можем прорваться из окружения. Нащупали. По оврагу в сторону наших позиций. А вышло, что немцы нас специально туда пропустили. Пристреляно у них там всё было. И устроили они нам там самое натуральное побоище. Валили снопами. К своим прорвалось около двадцати пяти человек. И это из целого, только что сформированного полка.

На нашей стороне оставшихся в живых бойцов построили и выходят к ним особисты.

– Что, бойцы, навоевались? – спрашивает нас высокий сухопарый полковник.

А что мы можем ответить? Отвечать должны командиры, а они все остались лежать по ту сторону бруствера.

– А где знамя полка? – орёт матами какой-то подполковник. – Бросили, трусы? Да я вас всех сволочей под трибунал!

– Ты что нас сволочишь, сука! – не выдержал высокий боец с петлицами артиллериста. – Мы что, на пирогах были? Сходи, гад, сам попробуй!

Хлоп! – раздался пистолетный выстрел, и артиллерист упал с простреленной головой.

– Расстрелять их, и вся недолга! – предлагает подполковник, размахивая дымящимся пистолетом.

Но полковник посмотрел на нас и скрипнул зубами. Он-то конечно понимал, что мы тут ни при чём, время было такое. А тут ещё и знамя полка потеряли.

– Ладно, бойцы, – говорит он, – возвращайтесь назад. Или с честью погибните, или знамя принесите. Хоть вашим родным похоронки нормальные придут, а не извещения о предательстве.

А мы стоим, тупо смотрим на них, и нам всё равно. Пошли вторые сутки, как мы на ногах. Без пищи, без сна и отдыха. Дай они сейчас команду «расстрелять!», все приняли бы её с облегчением. Это было бы проще, чем вновь возвращаться в этот ад.

– Веди, сержант! – говорят мне солдаты.

И мы взбираемся на бруствер и один за одним исчезаем в темноте. Собираемся в начале оврага. Я разбиваю людей на три группы.

– Двигаемся с одинаковой скоростью, – отдаю я приказ. – Две группы по краям оврага, а третья посредине.

И вот мы подходим к месту засады, и чудо! Никого нет. Только на перепаханном снегу следы бронетранспортёров, мотоциклов и горы стреляных гильз. А внизу другие горы, горы трупов наших погибших товарищей.

Чья здесь вина? Плохо сработала разведка или необдуманный приказ командования, но погибших уже не вернёшь. И каждому из них домой придёт похоронка со словами «пал смертью храбрых». У каждого дома осталась мать, любимая, сестра, брат, дети. А ведь практически для каждого из них это был первый и последний бой.

Мы находим знамя полка, собираем штабное и другое имущество и возвращаемся назад.

– Ваше счастье, бойцы, – говорит нам давешний полковник. – Видно, молятся за вас родные, раз вы в первый раз в таком пекле уцелели и сейчас живыми и здоровыми вернулись. Накормить их, дать отдохнуть, и в Старый Оскол на переформирование.

– Понимаешь, Жора, и опять я остался жить, – прошептал Пашка. – За что же мне такой фарт? Там больше половины было ребят только что прибывших на фронт. Они погибли в первом же бою, и погибли бессмысленно.

– Значит, есть у тебя ангел-хранитель, потому что не может один человек побывать во стольких передрягах и выйти оттуда живым, – твёрдо заверил я его.

– Ты знаешь, есть у нас на другой стороне Амура, прямо напротив села место такое, Шаман-горой называется. Перед уходом в армию побывал я с местным нанайцем на Шамане. Подарки там всякие принесли. Просили мы духов о том, чтобы помогали они мне в тяжёлую минуту. Так вот, нанаец тот сказал мне, что духи нас услышали. Иди, говорит, Пашка, со спокойным сердцем, а как вернёшься, не забудь новые подарки принести. Я уже готов верить и в это.

Я прекрасно понимал Павла. Ведь и я, если бы не Шаман-гора, был бы сейчас не на госпитальной койке в Мичуринске сорок второго года, а вкалывал бы вместе с ребятами из стройотряда на каком-нибудь строительном объекте.

– Верь, Паша! – сказал я, – Верь, и обязательно вернёшься к родным домой.

– Наступит ли такое время? – тоскливо произнёс парень. – Мне уже порой кажется, что я воюю всю жизнь, что другой, мирной жизни и вовсе не было.

Я промолчал, а что я мог сказать? Я не знал, вернётся он домой или нет. К своему стыду, о фронтовиках- нижнетамбовчанах я не знал ничего. Теперь же я дал себе слово, что если вернусь, то первым делом отдам дань погибшим и всё узнаю о живых. Они достойны того, чтобы мы поклонились им в ноги.

Павел вернулся к рассказу:

– В конце ноября вновь сформированный полк перебросили на передовую под город Елец. Мы заняли оборону южнее города. Из тех бойцов, что начинали вместе со мной воевать на польской границе, в полку осталось четыре человека. Это был тяжёлый счёт.

– Вы опять не спите?

Я от неожиданности вздрогнул. Надо же, разведчики, твою мать! Заболтались так, что не слышали, как в палату вошла Татьяна.

– Танечка! – голос кавалериста дрогнул.

– Пойду покурю, – лениво сказал я и, накинув на плечи больничный халат, вышел из палаты.

На лестничной площадке у чёрного выхода несколько раненых торопливо тянули самокрутки. Время-то было неурочное, а нарушителями режима быть никому не хотелось. Когда я вернулся в палату, то под одеялом на соседней кровати было подозрительно тихо.

«Партизаны, блин!» – усмехнулся я про себя и лёг спать.

Следующим вечером Павел Лоскутников продолжил свой рассказ:

– Наконец-то долгожданное наступление началось. В составе Третей армии мы участвовали в общей операции по окружению немецкой группировки под Ельцом. Мы действовали на стыке Орловской и Тульской областей. И вот первого января сорок второго года полк занял село Каменку. Мы встали обороной на восточном берегу реки Зуша, притока Оки.

Вызывает меня командир полка и говорит:

– Знаю, сержант, что и ты и твои бойцы устали. Солдат твоих трогать не стану, ну а ты уж послужи. Таёжники народ выносливый.

Я руку к ушанке приложил:

– Готов к выполнению задания, – говорю.

– Пойдёшь за линию фронта. С тобой пойдёт артиллерийский офицер. Вот он, знакомься.

– Лейтенант Анисов, – протянул мне руку молодой командир.

– Ваша задача нанести на карту огневые точки противника, – продолжил командир полка, – а мы здесь их немного подразним, чтобы они раскрылись. На всё про всё вам сутки.

– Есть! – говорю.

Оделись мы с лейтенантом как можно теплее, шутка ли, сутки на морозе, и отправились за реку. В определённое время наша артиллерия начала постреливать. Немцы

сначала крепились, ответного огня не открывали, но затем не выдержали.

– Расшевелили гансов, – усмехнулся лейтенант.

И давай отмечать на карте все огневые точки. Оказывается, часть из них у него уже была нанесена. Видимо, наша авиация постаралась. На первый взгляд, задание не пыльное. В огневой контакт с немцами не вступали, ходи себе да делай пометочки. Правда, замёрзли, как волки. Огня-то не разведёшь. К рассвету задание выполнили и отправились к своим. Недалеко от передовой нас встретили автоматчики и провели через немецкие окопы и минные поля. В своих окопах мы сняли лишнюю одежду и налегке отправились в штаб. Шли полем. Рассветало. До штаба осталось рукой подать, когда я услышал с немецкой стороны одинокий орудийный выстрел.