Загадки истории. Франкская империя Карла Великого

Впрочем, позднеантичные – раннесредневековые авторы отдавали должное мужественным, пусть и по-варварски грубым вкусам франков. Все тот же Сидоний Аполлинарий оценил по достоинству выбор знати дорогой парадной одежды и оружия. В написанном в 469 г. письме поэт так описывает пышные одеяния и многолюдную свиту сына франкского вождя Сигисмера, прибывшего к бургундскому королю, его будущему тестю, в его дворец в Лионе: «Впереди него шла лошадь в праздничной сбруе; другие лошади, нагруженные блестящими драгоценностями, шли впереди него и за ним. Но прекраснейшим зрелищем являлся сам молодой принц, выступивший среди своих слуг в багряном плаще и сияющей золотом белой шелковой тунике, причем его тщательно расчесанные волосы, его розовые щеки и белая кожа соответствовали краскам богатого одеяния. Что же касается reguli и свиты, его сопровождавших, то они способны нагнать страх даже в мирное время. Их ноги покрыты до щиколоток шнуровкой обуви из меха; колени, икры и бедра обнажены; на них тесно прилегающая пестрая одежда; высоко подобранная, она едва достигает голых колен; рукава покрывают только верхнюю часть рук. Их зеленые плащи обшиты темно-красной каймой. Их мечи свисают на ремнях с плеч, прижатые к талии, охваченной кожаным поясом, украшенным гвоздями. Такое оснащение украшает и защищает их одновременно. В правой руке они держат пики с крючьями и метательные топоры; левая рука защищена щитом; блеск щитов – по краям они белые, а середина их золотистая – свидетельствует как о богатстве, так и о пристрастиях их владельцев».

Заслуживает внимания также цитата из более позднего источника – раздел «Как следует приспосабливаться к светловолосым народам, таким, как франки, лангобарды и другие с подобным образом жизни» из византийского полемологического трактата рубежа VI–VII вв. «Стратегикон», авторство которого приписывают византийскому императору Маврикию (582–602): «Светловолосые народы, ставящие свободу превыше всего, отважны и неустрашимы в войнах, отличаются смелостью и стремительностью; проявление страха и даже малейшее отступление они считают позором и охотно предпочитают этому смерть. Они решительно вступают в рукопашную схватку и верхом, и в пешем строю; если они, как это случается, оказываются в затруднительном положении в конных сражениях, то по условному знаку они сходят с лошадей и встают в пеший строй, не уклоняясь от боя даже будучи в меньшинстве против кавалеристов. Вооружены они щитами, копьями и короткими мечами, которые носят за спиной. Предпочитают сражение в пешем строю и стремительные нападения.

В сражениях, как конных, так и пеших, они выстраиваются не в каком-то определенном количестве и порядке, то есть по мирам и мерам, но по племенам, по родственным и дружеским связям другу с другом, поэтому если их близкие погибают в сражении, то чтобы за них отомстить, они часто подвергают себя опасности. В сражениях фронт своего боевого порядка они выравнивают и смыкают. Атаки, как конные, так и пешие, они производят стремительно и неудержимо, как будто бы они являются единственными из всех, не ведающих страха. Проявляют непослушание по отношению к своим предводителям, всякие необходимые и нужные военные хитрости и меры безопасности считают бесполезными, игнорируют правильный боевой порядок, в особенности кавалерийский. Поскольку они корыстолюбивы, то их легко подкупить.

Им губительны лишения и невзгоды: насколько смелы и отважны их души, настолько же чувствительны и изнежены их тела, не способные легко переносить страдание. Кроме того, им в тягость жара, холод, дождь, нехватка съестных припасов, особенно вина, затягивание сражения. Во время конного сражения им невыгодна местность труднопроходимая и лесистая. На фланги и тыл их боевого порядка совершить нападение несложно, потому что они недостаточно заботятся о патрулях и других мерах безопасности. Их легко разбить, обратившись в притворное бегство, а затем внезапно вновь обратившись против них. Часто им приносят вред ночные нападения силами токсотов, поскольку они размещаются лагерем неупорядоченно.

Итак, в войнах с ними в первую очередь не следует стремиться к генеральным сражениям, особенно на начальных этапах, но соблюдая строгий порядок, нападать из засад, действовать против них больше обманом и хитростью, медлить и затягивать время, притворно вступать с ними в переговоры, чтобы их отвага и рвение ослабли либо из-за недостатка съестных припасов, либо из-за неудобств, вызванных жарой или холодом. Это может также произойти, если расположить войско на неукрепленной и труднопроходимой местности, где в соответствии с ее характером враги, вооруженные копьями, не смогут действовать успешно. Если же наступит время выстроить боевой строй для сражения, нужно расположить его так, как изложено в книге о боевых построениях». Учитывая некоторые, не особо существенные в контексте данного труда оговорки, приведенный пространный текст «Стратегикона Маврикия» вполне приложим к характеристике франкского войска и военной тактики франков и во второй половине V – начале VI вв.

Решающим событием, позволившим франкам сломать во второй половине V в. инерцию исторической традиции и выступить против римского правителя Сиагрия в Галлии, оспорив его права на верховную власть в регионе, стало падение Западной Римской империи в 476 г. После этого события, когда варварский вождь на римской службе Одоакр сместил последнего западноримского императора Ромула Августула и отослал императорские инсигнии в Константинополь, центр некогда единого Римского государства окончательно сместился на Восток. Сиагрий попытался найти поддержку в новой императорской столице Константинополе, желая получить от византийского императора подтверждение своих властных полномочий на владение «западом». Когда же Восточная Римская империя проигнорировала его обращение, оставив его без ответа, легитимность власти Сиагрия была скомпрометирована, что и позволило франкам расторгнуть договор и прекратить выполнение обязанностей федератов. Сделал это пришедший к тому времени к власти сын короля Хильдерика и королевы Базины Хлодвиг (481/482–511), которого все франкские источники согласно называют «великим и могучим воином» (Григорий Турский), «который, подобно льву, был сильнейшим из королей» («Хроника» Фредегара), «стремительным и прекрасным» («Салическая правда»), «знаменитым и отважным» («Книга истории франков»). Впрочем, поначалу Хлодвиг был не единовластным правителем салических франков, и параллельно с ним правили не менее трех франкских королей.

Григорий Турский так описывал эти события: «На пятом году правления Хлодвига король римлян (rex Romanorum) Сиагрий, сын Эгидия, местом своего пребывания выбрал Суассон, которым некогда владел вышеупомянутый Эгидий. Против Сиагрия выступил Хлодвиг вместе со своим родственником Рагнахаром, у которого тоже было королевство, и потребовал, чтобы Сиагрий подготовил место для сражения. Тот не уклонился и не побоялся оказать сопротивление Хлодвигу. И вот между ними произошло сражение. И когда Сиагрий увидел, что его войско разбито, он обратился в бегство и быстрым маршем двинулся в Тулузу к королю Алариху. Но Хлодвиг отправил к Алариху послов с требованием, чтобы тот выдал ему Сиагрия. В противном случае – пусть Аларих знает – если он будет укрывать Сиагрия, Хлодвиг начнет с ним войну. И Аларих, боясь, как бы из-за Сиагрия не навлечь на себя гнев франков (готам ведь свойственна трусость), приказал связать Сиагрия и выдать его послам. Заполучив Сиагрия, Хлодвиг повелел содержать его под стражей, а после того как захватил его владение, приказал тайно заколоть его мечом».

Победа над Сиагрием и последовавшая вскоре его казнь вполне могут претендовать в мировой истории на значение, не меньшее, а то и большее, чем низложение варварским полководцем Одоакром последнего римского императора Ромула Августула. Более того, переворот 476 г. был лишь подведением итога и установкой могильного камня над давно и долго дряхлевшим и испустившим последний вздох организмом Западной Римской империи, он не породил ничего нового и жизнеспособного. Одоакру не удалось создать на руинах Рима прочное государство, способное защитить самое себя и, после пришедшегося на 489–493 гг. длительного противостояния с королем остготов Теодорихом, был убит последним на примирительном пиру в Равенне. В отличие от Одоакра, не просто низложив, но победив в решающей битве при Суассоне в 486 г. последнего римского правителя Галлии Сиагрия, Хлодвигу удалось создать мощное жизнестойкое государство, способное к самоупрочению и успешной внешней экспансии – Франкское королевство.

В значительной степени успехи Хлодвига были обусловлены его личными качествами: гибким природным умом, храбростью, решительностью, напористостью, способностью быстро и грамотно оценивать ситуацию, строить далеко идущие планы и последовательно доводить их реализацию до желаемого им завершения. Не менее выгодными оказались в конечном итоге и присутствовавшие в его характере и многие другие, гораздо менее позитивные и даже нейтральные черты – хитрость, коварство, подозрительность, жестокость, беспощадность, вероломство. Однако подобными качествами обладали и многие другие, гораздо менее успешные варварские вожди, что заставляет искать также иные объективные факторы успеха Хлодвига.

Предпосылок прорыва Хлодвига и франкского государства немало, и в кратком очерке можно лишь пунктирно обозначить наиболее очевидные и важные из них.

Обратим вначале внимание на Галлию, ставшую гостеприимным домом для франков-переселенцев и выгодным плацдармом для дальнейших завоеваний франков-воинов. Это была богатейшая провинция погибшей Римской империи, обладавшая многочисленными природными ресурсами. Разнообразие климатических условий отдельных ее зон, менявшихся преимущественно с севера на юг и отчасти с востока на запад, обеспечивало многообразие выращиваемых в провинции сельскохозяйственных культур. Местное галло-римское население имело высокий уровень навыков сельскохозяйственной организации, а франки оказались весьма способными учениками, быстро и творчески заимствовавшими наиболее прогрессивные римские достижения в сфере сельского хозяйства. Бегство части населения из регионов военных действий, конечно же, приводило на некоторое незначительное время к упадку экономики, однако восстановление тех или иных регионов происходило обычно столь же стремительно, как и кратковременный упадок: в течение всего лишь нескольких лет, не говоря уже о нескольких десятилетиях. В значительной степени этому способствовало поведение франков по отношению к местному галло-римскому населению и его имуществу. Переселяясь, германцы занимали преимущественно незаселенные пустоши между существовавшими ранее в римское время поселениями – цивитас (городами) и кастра (укрепленными лагерями-крепостцами), виками (селениями) и виллами – основывали свои деревни на землях, никем ранее не занятых и не обрабатывавшихся, благо просторы Галлии не были до переселения франков слишком густо заселены. В комплексе это позволяло франкам наладить гораздо более мягкие взаимовыгодные отношения с местным населением, чем удавалось другим варварским племенам в иных регионах бывшей Римской империи. Вместе с тем в руки Хлодвига и приближенной к нему знати попало достаточное количество крупных императорских имений и имений римских аристократов – сторонников Сиагрия, которые были конфискованы по праву завоевателей как военные трофеи. Это обеспечило формирование надежного королевского земельного фонда без давления на ту часть населения, которая, в том числе и представители галло-римской знати, проявили гибкость и предусмотрительность, вовремя перейдя на сторону победителей.

Вместе с тем, не будучи перенаселенной и имея в немалом количестве свободные неиспользованный земли и ресурсы, Галлия была достаточно хорошо освоена римлянами. Особенно наглядно это можно увидеть на примере развитой и разветвленной дорожной сети, построенной римлянами для обеспечения военно-стратегических задач в регионе: интеграции провинции в состав империи и обеспечение надежной логистики для контроля над ней и обороны ее границ. Великолепные достижения римских строителей, в том числе и дорожников, давно уже не нуждаются в излишних похвалах. Они строили дороги, тщательно планируя и выверяя их направление, успешно проводили трассы через самые сложные участки. Их не останавливали ни леса, ни горы, ни болота, ни сыпучие почвы. Даже такие, казалось бы, непреодолимые преграды, как бездонные горные ущелья и широкие полноводные реки не останавливали римских дорожных инженеров и рабочих, способных своими знаниями, умениями, тяжелым непрестанным трудом вырвать у непокорной природы право удобно и быстро переместиться из пункта А в пункт Б обширных владений Римской империи. Важнейшим магистральным трактом Галлии была, например, дорога, проложенная на север из Арля вдоль реки Роны, далее через Лион вдоль Соны, и затем через Лангр, Туль, Мец и Трир выходила к Рейнскому лимесу и расположенным вдоль него городам Майнцу, Андернаху и Кельну. Вторая, связывавшая север с югом, магистраль пересекала реку Гаронна в городе Ажене и, следуя далее на северо-восток через Лимож, Аожентон, Бурж, Осер и Труа приводила путника в Реймс, откуда, в свою очередь, было легко попасть как на северо-запад – в Суассон, Амьен и Булонь, так и на восток – в Мец и Страсбург. Еще целый ряд не менее значимых дорог шел вдоль течения крупных рек, таких как Сена или Луара, с юго-востока на северо-запад и с востока на запад.

Веками отлаженное поддержание этой системы надежных коммуникаций в рабочем состоянии работала с постоянством идеально настроенного, выверенного и смазанного механизма даже в условиях раздрая варварских вторжений, экономического упадка и внутриполитических неурядиц последних десятилетий существования Западной Римской империи. Даже в это время продолжала исправно работать система государственных почтовых станций, на которых путник, прежде всего путешествующий с официальной целью, мог найти кров и пищу, сменить лошадей. Так, зимой 468–469 гг. Сидоний Аполлинарий в качестве галльского легата совершил официальную поездку из Оверни в Рим с миссией к новому императору Флавию Прокопию Антемию (467–472), воспользовавшись для этого имперской почтовой службой. «Покинув стены нашего Лиона, я поехал на почтовых (publicis cursus mihi usui fuit), так как я ехал по высочайшему повелению (sacris apicibus)», – писал он в письме своему другу Герению, отмечая далее, что нигде на своем пути он не испытывал нехватки свежих лошадей, а заснеженные альпийские перевалы были расчищены и потому удобны для прохода: «На дороге мне встречалось много родных и знакомых; я опаздывал не по недостатку лошадей на станциях, а по изобилию в друзьях. Все меня обнимали и провожали пожеланиями счастливого пути и возвращения. Так я добрался до Альп; я переехал горы легко и скоро, между крутыми скалами ужасающих горных вершин, по дорожке, проложенной по снегу».

Не оставались без внимания и текущего ремонта и многочисленные второстепенные дороги и ответвления, паучьей сетью наброшенные римлянами на бескрайние просторы Галии. Так, в 469 г., практически в то же время, когда Сидоний Аполлинарий путешествовал по одному из главных римских трактов из Лиона в Рим, римский чиновник Эвантий провел масштабные ремонтные работы на дороге, которая вела из Тулузы через Менд и Лион. Таким образом, даже в середине кризисного для Западной Римской империи V в., всего за несколько лет до свержения последнего западноримского императора, покрывавшая Галлию римская дорожная сеть продолжала поддерживаться в добротном функциональном состоянии. И хотя масштабных строительных проектов, подобных прокладке в начале V в. дороги через провансальские Альпы на частные средства безмерно богатого Клавдия Постума Дардана, в середине – второй половине столетия уже не осуществлялось, текущий мелкий и даже капитальный ремонт был вполне обыденным делом.

Наличие в позднеримской Галлии животворной кровеносной системы дорог, проложенных строителями в военно-стратегических, политических и торговых целях, в значительной мере поспособствовало продвижению франков вглубь провинции, облегчая как стремительные броски военных отрядов, так и мерную поступь мирных переселенцев, пускавшихся в путь со всем их нехитрым домашним скарбом. Дороги, по которым некогда маршировали римские легионы, несли теперь новых путников, исправно исполняя свою главную функцию независимо от того, чьи подошвы вздымали теперь на них придорожную пыль или месили грязь, обходя стороной образовавшиеся после дождей или схода снега лужи.

Не менее важным фактором успеха франков была сохранявшаяся связь с их родиной – Франкией за Рейном. Другие варварские племена – остготы и вестготы, свевы и вандалы, бургунды и лангобарды – в разное время проделавшие путь в многие сотни и даже тысячи километров в пределы земель бывшей Римской империи, оказывались полностью отрезанными от мест первоначального обитания. Франки же, в отличие от других своих германских сородичей, не отрезали живительную пуповину, связывавшую их с родиной, не слишком удалились и потому не оторвались от ее благотворного влияния.

Франкское переселение в Галлию не было одномоментным единовременным походом, как у некоторых других германских племен. Их массовое вселение в римские владения растянулось на столетия. И все новые и новые волны мигрантов продолжали подпитывать разлившееся по просторам бывшей римской провинции варварское море в течение нескольких веков как до, так задолго до, так и много позже падения великого Рима в 476 г. Установление военно-политического доминирования франкских вождей в регионе, создание Фанкского королевства было не столько предпосылкой расселения франков в Галлии, сколько закономерным следствием критически выросшей в регионе массы германских переселенцев, способных заявить о своих правах на собственное государство и отстоять их в борьбе с противником. В значительной степени это отличало франкскую колонизацию Галлии от истории миграций других германских племен, которые появлялись в римских пределах, прежде всего как армия вторжения, войско захватчиков и оккупантов, и лишь во вторую очередь – как новые поселенцы, вынужденные налаживать те или иные отношения с местным населением.

Таким образом, появление франков в Галлии было растянуто во времени, галло-римские жители постепенно привыкали к их присутствию, свыкались с новыми соседями, через неизбежные многочисленные мелкие конфликты и стычки вырабатывали общие механизмы их решений, приходили к устраивавшим всех договоренностям. Это способствовало медленному и болезненному, но все же в итоге плодотворному и благотворному налаживанию добрососедских отношений между франками и галло-римлянами, которые оказались способны долгое время, не смешиваясь между собой, мирно сосуществовать в пределах одного региона.

Пожалуй, лучше всего отношения между местными галло-римлянами и мигрантами описал знаменитый французский историк ХІХ в. Нума Дени Фюстель де Куланж (1830–1889): «Ни один хронист не говорит, что галло-римляне находились в состоянии угнетения, а германцы являлись господами. Когда мы стараемся, читая Григория Турского и Фортуната, мысленно представить себе описываемое общество, мы действительно ясно видим, что в стране живут рядом две расы, но совершенно не наблюдаем, чтобы одна из них состояла в подчинении у другой. Когда хронисты рассказывают нам о каком-либо лице, они отмечают обыкновенно его галльское или германское происхождение; но они никогда не говорят, что франки были тогда выше галлов. Говорить о зависимости галло-римлян и господствующем положении германцев значит говорить о том, о чем люди того времени не имели ни малейшего понятия. Правда, короли, которым все жители страны должны были повиноваться, принадлежали к германской расе, но все германцы вообще не могли требовать от галло-римлян покорности. Сами же короли, как мы видели, управляли Галлией не в качестве франкских вождей: по отношению к галлам они являлись носителями должностей и полномочий римского характера.

Множество отдельных фактов и эпизодов, рассказанных в хрониках и житиях святых, обнаруживает, что во всевозможных случаях соприкосновения друг с другом, происходивших в повседневной жизни, галлы стояли на равной ноге с франками. Мы не схватываем ни малейшего признака взаимной ненависти между двумя расами, а она неминуемо должна была бы вырасти между господами-завоевателями и порабощенным населением. Мы никогда не видим, ни чтобы галлы проклинали франков как притеснителей, ни чтобы франки презирали галлов как покоренный народ… Франки и галлы жили вместе; их семьи соединялись и перемешивались. Через два – три поколения стало очень трудно отличать одних от других. В VII в. было уже очень мало людей, о которых можно было бы с уверенностью сказать, что они по происхождению галлы или германцы».

Помогала франкам и относительно слабая, по крайней мере в сравнении с другими римскими провинциями, заселенность Галлии, и плавность растянувшегося на несколько столетий расселения здесь германцев, и относительная многочисленность германских мигрантов, которые оказались не незначительным оккупационным войском во враждебном окружении, едва ли составлявшим несколько процентов от общего количества населения, а полноправными соседями, численность которых, постепенно возрастая век от века за счет последующих волн миграций, составила в итоге чуть ли не до половины всего населения региона. Впрочем, произошло это далеко не сразу, и количество франков и других германцев, обосновавшихся в разных регионах Галлии, было не столь существенной на фоне местного галло-римского населения.

Численность франков вначале едва ли существенно превышала 150 тыс. человек, вестготов и бургундов – 100 тыс. Римская же Галлия имела население, по самым скромным оценкам, не менее 4, 5–5 млн человек. И лишь постепенно, в течение нескольких столетий, соотношение местных романских жителей и переселенцев-германцев относительно выровнялось. Непрерывная стабильная связь с зарейнской прародиной, которой были лишены все другие переселившиеся германские племена, сыграла в этом процессе для франков решающую роль. Однако и по сей день топонимия современной Франции свидетельствует о длительном превалировании галло-романского населения над пришельцами-германцами: три четверти названий городов и две трети названий сел имеют романское происхождение. Этот факт, кстати, весьма условно и косвенно, но все же может использоваться для относительной, чуть ли не на глаз прикидки соотношения количества местных жителей и переселенцев, преимущественно осваивавших незаселенные пространства между существовавшими населенными пунктами и основывавших новые поселения. Как бы то ни было, изначальная немногочисленность мигрантов, наличие свободных земель и конфискованные имения военных врагов позволило франкам и их правителям не вести себя по отношению к галло-римлянам подобно иным германским захватчикам и оккупантам, а значит, они не вызывали такого страха и ненависти, воспринимались гораздо более спокойно и благосклонно.

В то же время между франками и другими германцами было и немало схожего. Это касается не только религии и мировосприятия, языка и культуры, привычных хозяйственных занятий и особенностей повседневного быта. Важнейшей особенностью германских племен того времени было само устройство их общества, социальный строй (своеобразная, так называемая «военная демократия»), при котором решающую роль в жизни племени играли полноправные лично свободные общинники, бывшие одновременно как мирными скотоводами и земледельцами, охотниками и ремесленниками, так и воинами франкского войска, по сути, представлявшего собой народное ополчение. Рядовые свободные общинники оказывали при этом решающее влияние на жизнь племени, именно им принадлежал приоритет в принятии всех жизненно важных решений. И ни жрецы-старейшины, ни выделившиеся благодаря своей харизме, заслугам и храбрости на поле боя военные вожди долгое время никоим образом не могли присвоить себе верховную власть над племенем. Их авторитет признавали, их мнение уважали, к их словам прислушивались, позволяя выступать первыми, им отдавали должное – но не более того.

Лучше всего эту систему, бытовавшую у германских племен на рубеже І—ІІ вв. н. э. описал в уже упоминавшемся трактате «О происхождении германцев и местоположении Германии» Публий Корнелий Тацит, отмечая при этом как бесспорные достоинства, так и существенные недостатки прямой присутственной демократии в самоуправлении варварских племен германцев:

«11. О делах, менее важных, совещаются их старейшины, о более значительных – все; впрочем, старейшины заранее обсуждают и такие дела, решение которых принадлежит только народу. Если не происходит чего-либо случайного и внезапного, они собираются в определенные дни – или когда луна только что народилась, или в полнолуние – ибо считают эту пору наиболее благоприятствующей началу рассмотрения дел. Счет времени они ведут не на дни, как мы, а на ночи. Таким обозначением сроков они пользуются, принимая постановления и вступая в договоры друг с другом; им представляется, будто ночь приводит за собой день. Но из их свободы проистекает существенная помеха, состоящая в том, что они сходятся не все вместе и не так, как те, кто повинуется приказанию, и из-за медлительности, с какою они прибывают, попусту тратится день, другой, а порою и третий.