Кипрские хроники. Memento Mori, или Помни о смерти. Книга 2

– … неужели же всё-таки он осмелится не прийти? – донеслась до него брошенная кем-то из коллег фраза.

– Можете не сомневаться, – немедленно ответила стоящая тут как тут София, – когда я только заикнулась месяц назад по поводу своих именин, он так посмотрел на меня, как будто я приглашала его, по меньшей мере, на свои похороны!

– Да, но сейчас речь идёт о свадьбе сына Катсаридиса! Чувствуете разницу!

– Если вы про Николау, – победоносно заявил подошедший Ставрос, уловивший краем уха конец разговора, – то можете быть уверенными – он не придёт. А доказательство тому – моё присутствие здесь!

– Да, действительно, у тебя же сегодня стоит дежурство!

– Ну, так вот! Николау сейчас меня заменяет. И прошу заметить, по его собственному горячему желанию. Несмотря на то, – Ставрос многозначительно поднял указательный палец правой руки, – что это его второе дежурство по счёту без перерыва.

– Да, на самом деле, – подключился к разговору пожилой хирург-ортопед Клиридис, – он же вообще не вылезает из клиники. Это просто какой-то совершенно ненормальной трудоголизм!

Все весело рассмеялись в ответ: ни для кого не было секретом, что сам Клиридис ждёт-не дождётся выхода на пенсию. Но тут его с совершенно серьёзным видом поддержал близорукий анестезиолог Демосфенус:

– Насколько я заметил, со дня прихода доктора Николау в больницу все хирургические вмешательства, на которых приходилось присутствовать лично мне, осуществлял именно он. Это, по меньшей мере, странно и может говорить только об одном – он работает гораздо свыше своего графика.

– Или вообще находится в клинике в свои нерабочие дни, – вдруг каким-то загадочным голосом добавила София, – как в тот день, первого июня, когда он сцепился с самим Катсаридисом!

– Это совершенно поразительно! – вставила своё слово рентгенолог Сула Хаджикириаку, до сих пор не вступавшая в разговор по причине занятости пережёвыванием пищи, которая возвышалась горкой на её тарелке, – просто поразительно, что человек в его возрасте так пренебрегает своей семьёй! Ведь, наверное, уже и внуки маленькие есть.

У самой госпожи Хаджикириаку недавно родилась внучка от старшей дочки. О том, как проходили роды, успела узнать вся клиника, так как многокилограммовая рентгенолог неустанно носилась из кабинета в кабинет, рассказывая обо всех нужных и ненужных подробностях сего таинства. Впрочем, это самое таинство произошло совершенно нетайным путём кесарева сечения. Дочка госпожи Сулы наотрез отказалась производить младенца на свет физиологическим путем. В том её вполне поддержала любящая мать: «Это уже совсем немодно в наше время – рожать самой. Ни одна из её подруг не пошла на это. Зачем же моей доченьке испытывать эту ужасную боль? Совсем без надобности!»

– Но кто вам сказал, что у него вообще есть семья? – снова вмешалась в разговор София. – Это же очевидно, что он просто не переносит женщин. Настоящий мизогин!

– В таком случае, я хотел бы тебя поправить: он мизантроп – не переносит людей вообще, – вспомнив былые обиды, вставил Ставрос.

– Но это совершенно поразительно, – не унималась госпожа Сула, – я не знаю никого на Кипре, у кого бы не было семьи! Должны же быть у него хоть какие-то родственники!

– Может, и должны, – София была рада возможности поделиться своими наблюдениями, – но явно не в Пафосе. Здесь он живёт совершенным отшельником. И уж наверняка не испытывает ни малейшего желания с кем-либо встречаться.

– Это какой-то положительно ненормальный человек, – пробормотала госпожа Сула, снова углубляясь в тарелку с едой, – он даже домой с собой берёт рентгеновские снимки…

…Размякшая от фруктового пунша, усталая и сонная, София несколько пожалела о том, что так решительно отказалась от предложения Ставроса отвезти её на свадьбу. К её разочарованию, вечер прошёл без единого нового знакомства, а садиться за руль сейчас совершенно не хотелось. Она оперлась о руку выводящего её из зала коллеги и бросила последний взгляд на некрасивую невесту, не идущую, по её мнению, с ней ни в какое сравнение. «Я бы в этом пятитысячноевровом платье смотрелась бы гораздо пикантнее, – с чувством превосходства подумала она, – и на своей свадьбе я не позволю визажисту нанести мне такой слой грунтовки! Это ужасно, что у всех кипрских невест, как у одной, вместо лиц – маски!»

Ставрос также до самого выхода не сводил глаз с невысокого постамента, на котором находились виновники торжества. С чувством мстительного злорадства он глядел на вымученную после более чем четырёхчасового стояния на ногах улыбку своего главврача.

Глава V

Проведя вечерний обход, доктор Николау отправился к себе в ординаторскую. Спать, к счастью, совершенно не хотелось. Организм уже настолько привык обходиться практически без сна, что даже не вырабатывал соответствующих рефлексов: зевоты или сонливости. Просто, когда наступало чувство полного истощения, несколько раз в течение суток, он закрывал глаза и словно абстрагировался от всего окружающего. Забытье, в которое он резко проваливался минут на десять, не успевало принести ни снов, ни этих ужасных кошмаров. На всякий случай, доктор всё же заводил будильник на четверть часа, чтобы быть точно уверенным, что сможет вернуться в состояние бодрствования до того, как начнутся видения, выдерживать которые он уже больше был не в силах.

Включив лампу, он принялся рассматривать рентгеновские снимки одной из пациенток, которой уже провели здесь же, у них в клинике, сложную операцию на позвоночник около года назад. Женщина была избавлена от болей месяца на два-три, не больше. А затем всё опять началось по-новому. Сравнивая снимки до и после операции, тщательно изучая данные томографии, он всё больше и больше приходил к выводу, что операция была проведена неправильно. Ортопед, проводивший хирургическое вмешательство, не учёл всех особенностей заболевания пациентки и решился на проведение только лишь заднего спондилодеза на остистых и поперечных отростках позвонков, вместо того, чтобы использовать метод переднего спондилодеза и исправить саму причину недуга, связанную с повреждением межпозвоночного диска. К тому же он применил комбинацию металлического фиксатора с костной тканью, усиленную материалами для затвердения, арматурой как в железобетоне, которые являлись теперь очередной сложностью и препятствием для устранения первичной проблемы. Хоть само по себе это оперативное вмешательство было длительным и сложным, требующим высочайшей квалификации хирурга, а также сопряжённым с многочасовым наркозом, всё же подобную операцию Антониосу Николау было бы проще провести изначально, с чистого листа, чем теперь исправлять недочёты других.

Внезапно тишину резко разорвал телефонный аппарат. Звонили из приёмного покоя. Молодой парень разбился на мотоцикле и получил серьёзные травмы. Нужна была немедленная операция. Доктор Николау быстро вскочил с места, стряхивая с себя усталость, словно пыль.

«Боже! Какое количество молодых недотёп теряют свою жизнь на дорогах Кипра или остаются инвалидами! – механически думал он, торопясь в операционную. – Для такого маленького острова частота подобных случаев просто невероятна… Кажется, по последним статистическим данным мы занимаем первое место в Евросоюзе по смертности мотоциклистов пропорционально к населению!»

…Пациент, находящийся без сознания, уже был доставлен в операционную. Проведение немедленного хирургического вмешательства было единственным шансом двадцатилетнего парня на то, чтобы не остаться до конца своих дней в инвалидной коляске. Вокруг Антониоса сразу засуетилась операционная медсестра, помогая облачаться в стерильный халат и бахилы. В то время, как он мыл руки, натягивал маску и резиновые перчатки, травматолог приёмного покоя, принимавший поступившего, докладывал ему обо всех подробностях осмотра и полученных анализов, чтобы полностью осветить ситуацию.

– Да-да… – отрывисто бросил ему Антониос, – я всё уже понял… у меня были уже такие случаи… такой случай… – последнюю фразу он произнёс с видимым усилием, как будто внезапно вспомнив о чём-то крайне болезненном и неприятном.

На секунду он был вынужден схватить себя за виски, чтобы унять это нахлынувшее мучительное «дежавю»: раннее утро, он подъезжает на автомобиле к своей клинике, по громкоговорящей связи мобильного телефона взволнованный голос говорит ему о предстоящей срочной операции только что доставленному больному, разбившемуся на мотоцикле. Он быстро паркует автомобиль, захлопывает дверцу и, полный мыслей о всех хирургических манипуляциях, которые ему сейчас предстоит совершить, бежит в здание…

– С вами всё в порядке? – удивлённо спросил его травматолог приёмного покоя, прервав свой несколько сбивчивый монолог.

– Да, – сухо ответил Антониос, – переодевайтесь! Вы будете мне ассистировать!

Полученные переломы и травмы парня были один в один схожи с тем самым роковым случаем, ион уже не был уверен, что воспоминания о прошлом не будут накатывать на него кошмаром во время нынешней операции, поэтому лучше, чтобы под рукой был бы ассистент.

…По прошествии нескольких часов, замученный и обессиленный, доктор Антониос Николау вышел нетвёрдым шагом из операционного блока и отправился к себе в ординаторскую. До конца смены оставалось уже совсем недолго. Через закрытые жалюзи в комнату проникал нежный розовый свет просыпающейся зари. Раздвинув пальцами несколько тонких алюминиевых перегородок, он стоял и смотрел через окно на пустынную парковку с редкими островками растительности (всё больше невысоких кипарисов и пальмовых деревьев), которая днём заполнялась до отказа, а теперь выглядела такой непривычно сиротливой, с кучкой тулящихся друг к друг автомобилей медицинских работников клиники. Он медленно перевёл взгляд на небо, по которому уже отчётливо летела на своей крылатой колеснице прекраснокудрая Эос, возвещая о близком появлении Гел носа и поливая землю скупой росой, которую жадно впитывала в себя пересохшая от летнего зноя земля.

…Итак, он не смог убежать сотого острова… не сумел убежать от самого себя… Несколько месяцев, проведённых в Салониках, сразу дали понять, что его побег закончился слишком близко. Тогда ему показалось, что спасение можно найти только в многотысячном расстоянии, ион уехал в Австралию с твёрдым намерением никогда больше не возвращаться. Но, отработав год в провинциальной больнице по контракту, он понял, что не сможет согласиться на его продление. Да, знакомые и родственники уже практически не имели возможности связаться с ним, он жил в окружении людей, которые ничего про него не знали и для которых он был чужаком. А на странности иностранцев никто уже давно не обращает внимания, Бог их знает, какие у них там привычки! Но эти сны, эти галлюцинации… они становились всё сильнее, всё интенсивнее, и, казалось, чем дальше он уезжал, тем упорнее они преследовали его.

Ещё тогда, сразу после случившегося, его друг Костас, доктор психологических наук, с которым они вместе учились в Бристольском университете, очень настаивал на проведении с ним сессий. Поняв, что Антониос избегает его наравне со всеми, он периодически пытался подослать к нему других опытных психотерапевтов, и чаще всего через жену.

Жена… Её он вспоминал редко и каждый раз только в связи с произошедшим… Он помнил её белое ненавидящее лицо в тот день, её исступлённые вопли и обвинения…

За шесть лет брака они так и не сумели стать близкими людьми. Андри была единственной дочерью известного адвоката в Ларнаке. Избалованная и привыкшая ко вниманию, она с трудом переносила прохладное и сдержанное к ней отношение мужа. Всё это выражалось в необоснованной ревности, нескончаемых упрёках и частых слезах с её стороны. Но сделать Антониос ничего не мог: то, в чём нуждалась его жена, он был просто не в состоянии ей дать. Любовь, не затронувшая его сердце до свадьбы, не пришла и после. Интроверт и однолюб по складу характера, он уже использовал весь отмеренный ему запас нежных чувств ещё в раннем юношестве. Его несчастная любовь к своей же крёстной матери оставила в нём опустошение, и, очевидно, ничто уже больше не могло породиться оскудевшей почвой его души. И пусть между ним и любимой женщиной не стояли ни близкие кровные узы, ни даже излишняя разница в возрасте (Анастасия была старше его всего на семь лет, так как крестила его сама ещё будучи ребёнком), но в обществе традиционных укладов, сильных патриархальных устоев и постоянного беспокойства о том, «что скажут люди», их чувства были обречены.

Тогда расстояние помогло залечить его раны. Он уехал в Англию, поступил на медицинский факультет. Годы напряжённой учёбы, затем стажировки позволили ему предать чувства забвению, но уже больше никогда ни единая женщина не вызывала в нём того душевного трепета и томительного желания быть вместе, как когда-то Анастасия. Проявив себя талантливым хирургом в ортопедии, он без труда смог найти себе рабочее место, что в Англии удавалось далеко не каждому выпускнику-иностранцу. Но, проработав всего несколько лет, поддался на уговоры родителей и вернулся домой. Почти все его знакомые киприоты после завершения учёбы также возвращались на родину, несмотря на то, что многие успели всем сердцем полюбить сырой туманный Альбион, а некоторые даже были близки к тому, чтобы сделать там блестящую карьеру, невозможную в условиях маленького Кипра. Но зов крови всегда оказывался сильнее. Родители взывали ко всем имеющимся струнам души, вплоть до составления подробного списка о затраченных финансах на учёбу ненаглядного чада. Обычно последний апперкот оказывался решающим фактором, и пристыжённые птенцы, только-только успевшие расправить крылья, возвращались в родительское гнездо. Некоторые после этого ещё годами чувствовали себя выпавшими из колеи и затруднялись найти своё место в жизни.

Вернувшись на Кипр, он, сам не желая того, узнал последние новости о бывшей возлюбленной. Анастасия вышла замуж и уехала в Грецию. Те редкие разы, когда она посещала своих и его родственников, хранились от него в строжайшей тайне, дабы не всколыхнуть грешное былое. Родители, дядья, сёстры – все дружно искали ему невесту. Однако это оказалось делом далеко не простым. Вскоре за ним уже тянулся шлейф брошенных подруг. Некоторые из его романов не продолжались более месяца-полутора. Антониос всегда мучился, словно от зубной боли, когда приглашал очередную девушку навстречу, чтобы объяснить ей, что между ними не может быть чего-либо серьёзного и встречи лучше прекратить… Особенно неприятно было видеть их растерянные глаза. Но поделать он ничего не мог: продолжать отношения для него было равносильно добровольному заключению. Со временем он научился отводить взгляд в самый критический момент, и, таким образом, расставание проходило в несколько более лёгком для него ключе.

К тридцати шести годам Антониос Николау превратился в самого завидного жениха Ларнаки. Работая хирургом-ортопедом в частной клинике, он не только создал себе славу местного светила, но также смог сколотить себе немалое состояние.

Андри была красива, молода, из хорошей семьи и, самое главное, не вызывала в нём того стесняющего чувства дискомфорта и ограничения свободного пространства, какое он обычно испытывал с предыдущими девушками. Она не слишком докучала ему своим вниманием и желанием следить за каждым его шагом, так как сильно любила свою собственную персону и желала проводить время, как ей вздумается. Гордая, что оказалась единственной женщиной, способной довести до венца строптивого доктора, сразу же после свадьбы она принялась с удвоенным энтузиазмом расточать объединившиеся финансы папы и мужа. Антониос проводил большую часть своего времени в клинике, Андри – в магазинах. Казалось, все были довольны и счастливы.

Всё изменилось сразу после рождения ребёнка. Андри вдруг с чего-то захотела душевного тепла, любви и заботы со стороны супруга. Метаморфозы, произошедшие с её телом, привели и к изменениям в её характере. Всё это можно было бы списать на послеродовую депрессию, но время шло, а претензии жены к мужу только усиливались. К тому же мальчик родился с врождённым пороком сердца и требовал повышенной заботы. Андри, у которой внезапно открылся материнский инстинкт, начала буквально силой вырывать у мужа внимание к себе и к сыну, чем ещё больше ухудшила ситуацию. Антониос чувствовал, что снова задыхается в отношениях, что снова всей душой желает положить этому конец. Но Андри категорически отказывалась давать развод. «Ты что, хочешь опозорить меня на весь Кипр?! – истерически кричала она каждый раз, когда он пытался совершенно в спокойном тоне подойти к этому вопросу. – В моей семье никогда не было и не будет разводов! Забудь об этом раз и навсегда!!!» И Антониос вынужден был забыть. Но в этом своём забытье он совершенно отстранился и от жены, и от ребёнка, проводя всё больше и больше времени на работе.

Николас рос тихим непокойным мальчиком. Толи вследствие своей болезни (ввиду того, что был сильно ограничен в физических нагрузках), то ли оттого, что все своё время вынужденно проводил с матерью, характер его формировался мягким, робким и крайне застенчивым. Выказывая сильную привязанность к матери, он даже внешностью поразительно походил на неё и был красив девичьей красотою. В редкие моменты, когда Антониос проводил время с сыном, он с грустной ироничной улыбкой наблюдал, как маленькая копия Андри – бледное кукольное личико в обрамлении каштановых локонов с огромными карими глазами – стеснительно смотрит на своего угрюмого холодного папу, робко пытаясь привлечь его внимание.

…В дверь постучали, и Антониос очнулся от своих воспоминаний. Подошло время окончания очередного дежурства, и как ни хотелось уходить из этого людского муравейника (где, хоть и избегая общения, он всё же чувствовал себя в большей безопасности от навязчивых видений своего прошлого), но снова нужно было возвращаться в своё полное одиночество.

Глава VI

Машина подъехала к кварталу мезонетов аккуратных пастельных тонов, расположенных на побережье с видом на море. Доктор Николау припарковался в своём маленьком дворике и не спеша зашёл в дом. Бросив ключи на стол, он обвёл рассеянным взглядом своё жилище отшельника. Этот двухэтажный домик продавался уже меблированным, что позволило ему избежать ненавистных походов по многочисленным магазинам. Впрочем, стиль, в котором был обставлен дом, очень даже подходил по статусу пожилому обеспеченному холостяку и уважаемому доктору. Первый этаж занимала кухня и небольшая гостиная. Вся мебель была тёмно-красного дерева в классическом стиле; на камине, отделанном гранитом малахитового цвета, возвышались старинного вида канделябры. Этим же камнем были выложены все поверхности кухни, которые, впрочем, оставались девственнонетронутыми, так как доктор никогда не готовил сам. Единственной часто используемой утварью, кроме холодильника, являлась кофейная машина. Этот напиток он употреблял в бесчисленном количестве в своей неустанной борьбе со сном. Посреди гостиной находился роскошный обеденный стол на шесть персон в стиле барокко, напротив которого настене висело огромное зеркало в тяжёлом позолоченном обрамлении. Тотам, то здесь в небольших нишах располагались невысокие интерьерные колонны, на которых красовались статуэтки из бронзы и эбенового дерева. Возле окна, убранного тяжёлыми, с ламбрекенами, шторами тёмного изумруда с золотыми кисточками, примостился письменный стол. Это классическое бюро из красного дерева и кожи цвета морских водорослей, рядом с которым стоял небольшой книжный шкаф, заполненный книгами в дорогих, старинного вида переплётах, вместе создавали колорит отдельного кабинета. Антониос иногда по ночам порывался исследовать содержание толстенных томов, что хоть как-то скрашивало его долгие бессонные ночи.

…Раздался дверной звонок. Собравшись было уже идти в ванную, Антониос спохватился, вспомнив, кто это может быть, и отправился открывать. Завтрак, обед и ужин – он всегда заказывал из ближайшего ресторанчика, и как раз сейчас ему доставили очередной заказ. Антониос с улыбкой посмотрел на молодого парня, передающего ему пакет с едой: он знал, что до следующего дежурства это последний человек, с которым он перебрасывается словом-другим.

После душа, накинув лёгкий просторный халат, он в одиночестве сел поглощать свой завтрак. Медленно пережёвывая пищу, он бездумно глядел на синюю полоску моря, видневшуюся из окна. Во всём теле ощущалась усталость и изнеможение после тяжёлой ночи.

Вдруг в комнату без стука вошла женщина. Антониос сразу весь внутренне напрягся. Несколько полная, но с красивым, по-ориентальски, лицом, на котором, впрочем, застыло недовольное и хмурое выражение, она подошла к кофеварке и нервными дёргаными движениями принялась готовить эспрессо.

– Завтра я не смогу отвезти ребёнка в садик, – резко сказала она, – так что имей в виду. Мама тоже не сможет, – как бы предупреждая его возможные возражения, тут же добавила она, словно отрезала.

Антониос досадливо поморщился, но сухо бросил в ответ:

– Хорошо.

Зависла длинная пауза, после которой женщина вдруг остервенело выкрикнула:

– И вообще, когда ты собираешься проводить время с сыном?!

Её молодой голос, ещё минуту назад низкий и грудной, хоть и враждебно настроенный, как-то сразу неожиданно перешёл в каркающий старушечий ор:

– Завтра, между прочим, первое июня! По всей Ларнаке будет столько праздничных мероприятий! Детский фестиваль!.. В муниципальном саду будут фокусники и клоуны! А ты ребёнка ни разу не сводил никуда и, как вижу, не собираешься!!!

Антониос почувствовал невыразимое желание покончить с этим неприятным диалогом, и, стараясь не потерять самообладания, он так же, как и в первый раз, сухо произнёс:

– Хорошо. Я постараюсь уйти пораньше из клиники и отвезти его в муниципальный сад, если не будет экстренных операций.

Разговор был исчерпан. Женщина вышла из комнаты; в рукахеётихо позвякивала чашечка, стоящая на блюдце. Этот чуть слышный звук вдруг постепенно начал нарастать с увеличивающейся силой. Со всех сторон теперь доносился шум колокольчиков. Атмосфера мгновенно наполнилась чем-то тяжёлым, мрачным и невыносимым. Через секунду в комнату вбежала та же женщина. Но теперь она истерически рыдала и была одета во всё чёрное. За ней тут же появились несколько старух, также в чёрной одежде, которые принялись её тщетно успокаивать. Сердце Антониоса бешено заколотилось. Он вскочил со своего места и пошёл туда, откуда прибежали все эти женщины. Колокольчики звенели всё сильнее. Какая-то неведомая сила толкала его вперёд, и в то же время он панически страшился того, что должен был увидеть. Переходя из комнаты в комнату, он, наконец, достиг помещения, откуда раздавался этот звенящий звук. Находившиеся там люди в чёрном медленно расступились, и, затрепетав от леденящего кровь ужаса, он увидел маленький древесный гробик. Крышка была закрыта, но сквозь стеклянное оконце на уровне головы виднелось белое детское личико, обрамлённое каштановыми локонами. Не в силах больше выносить это чудовищное напряжение, Антониос испустил страшный нечеловеческий вопль.

…Проснувшись, весь в поту, он ещё долго пытался унять бешено колотившееся сердце. За окном всё ещё светило яркое солнце, но было видно, что оно уже клонится на запад. Переодевшись в майку и шорты, он вышел на улицу через стеклянную дверь веранды и медленно побрёл по неширокой пальмовой аллее к берегу моря. Только здесь, на побережье, в полном уединении, он мог часами оставаться спокойным и освобождённым от мыслей, воспоминаний и терзаний…

Глава VII

Операция была назначена на следующий день. Ставрос Васильядис довольно потирал руки. «Вот теперь-то мы и посмотрим, на что годится этот старикашка! – удовлетворённо думал он. – А то строит из себя, Бог знает что! А все эти безмозглые эскулапы ему потакают».

Случай госпожи Иродоту был крайне запутанным и сложным. Ставрос прекрасно понимал, что прошлогодняя операция, которую осуществлял он сам, прошла не так благополучно, как он поспешно оповестил всех вокруг. Но взяться за неё сейчас он бы уже ни за что не решился. В теперешнем положении женщины помочь ей мог только профессионал самого высокого класса. По-хорошему, на всём Кипре такого было вряд ли сыскать. Но, по всей видимости, ехать в Англию или куда-либо ещё госпоже Иродоту не позволяли финансы. В частных клиниках за подобные медицинские услуги речь шла о сотнях тысяч евро. Несчастная продолжала мучиться от болей, возлагая все свои надежды на светлые умы местных врачей.

Господин Катсаридис после общего изучения данного случая уверенно направил его новому доктору. Ставрос не знал, радоваться ему или негодовать. С одной стороны, это была слишком большая честь ничем ещё себя не зарекомендовавшему хирургу Николау. С другой стороны, Ставрос с нетерпением ожидал момента, когда этот спесивый выскочка будет, наконец-то, при всех посрамлён. «О, – думал он, – это зрелище дорогого стоит!» Ради этого Ставрос выпросил себе дежурство на пару с нелюбимым коллегой. Операция была плановая, но, ввиду её сложности и длительности, Антониос Николау был освобождён от всех своих других обязанностей в этот день.