Форт Рэйвен

Далее, я начал экспериментировать с местом появления предметов. Это оказалось на порядок труднее. Как правило, все предметы оказывались в непосредственной близости от меня: не дальше метра-полутора. Но я не сдавался. В конце концов, если мне понадобится, скажем, бульдозер, зачем он мне в комнате? Его предназначение быть где-то за стенами… С этой задачи я и начал. Я представлял себе в течение нескольких дней, бульдозер, который мне якобы нужен, чтобы разровнять площадку под теннисный корт. Я чувствовал запах солярки и горячего масла, я «трогал руками» горячий дизель, я слышал, как визжит гидравлика, я даже попытался вызвать ощущения в заднице от водительского сидения. Бульдозер появился довольно скоро, кажется, дней через десять. Он стоял с восхитительно наглым видом, задрав кверху ковш, посреди главной клумбы, прямо перед центральным входом в клинику. Это была новенькая машина, на которую и муха еще не садилась, но при этом дизайн был явно от какого-то чокнутого абстракциониста. Весь корпус бульдозера был покрыт ужасно легкомысленными серо-розовыми полосками, и вообще он своими мягкими округлыми формами больше смахивал на мыльницу из детсада, нежели на серьезную машину. В клинике была настоящая сенсация, если не переполох. Помню, даже вызвали полицию, но никто так и не смог найти фирму «Алекс и его придурковатые сыновья», дабы вернуть машину и взыскать штраф. В конце концов, приехал эвакуатор, и увез бульдозер на платформе в неизвестном направлении.

***

Рождество. Как и просила старшая медсестра, перед ужином я приоделся и даже причесался. Сижу, значит, за столом, смотрю на всех, а сам думаю: вроде бы взрослые люди, а радуются непонятно чему, как дети. Ну, да… нам всем вручили по паре шерстяных носков. Вещь полезная, спасибо тому, кто связал их для меня, это явно не в Китае сделано. Мне приятно, что кто-то старался, хоть и не знал, точнее – не знала, что эти носки буду носить именно я. Но, увы, я, может и хотел бы, но просто не могу проникнуться странной радостью этого праздника. Единственное, от чего я испытываю некоторое «шевеление в душе», так это от того, что день теперь будет понемногу увеличиваться. Хотя, я люблю зиму и эту постоянную ночь… Сам не знаю почему. Наверное, осенью и зимой мне проще сосредоточиться.

***

Случай с бульдозером меня сильно вдохновил. Я, например понял, что масса «заказанного» объекта практически не связана с затратами моей личной энергии. Однако, чем предмет массивнее, тем больше нужно времени на его «осмысление», «очувствование» и описание, то есть, в конечном счете – и на «материализацию». Понятно было также, что эта моя способность – нечто личное, особенное, и никто вокруг ею не обладает. Вот, наговариваю эту запись на свой новый кастет- диктофон и все думаю… думаю… Возможно ли попробовать материализовать нечто, что помогло бы мне вспомнить откуда я и кто такой? Но как я могу себе представить это нечто? Хотя… допустим – это видео файл, где мне все покажут. Нет, это – не то. Здесь его почти невозможно просмотреть в одиночестве. Тогда аудио… или еще лучше – просто текст! Точно! Хочу получить свой дневник о событиях, которые имели место до двенадцатого июля!

Вот я ложусь на кровать, закрываю глаза и размышляю вслух: это тетрадь, толщиной в палец, в черной обложке, помещается в карман. Там должно быть записано все, что объяснило бы мое пребывание здесь. Конец записи.

Я откладываю диктофон и далее просто представляю эту тетрадь: черный, возможно даже кожаный переплет, желтоватые страницы, похожие на пергамент… Почему желтоватые? И при чем тут вообще пергамент? Не знаю, пусть будет так. Красиво… Чернила… да хрен с ними – обычная шариковая ручка, или нет, лучше – гелевая. Но что бы – день за днем! День за днем! Я уже слышал, как шуршат страницы, когда их перелистываешь, они довольно плотные, не заминаются. Я почувствовал запах относительно старой бумаги, «потрогал» ее, убедился, что она совсем не гладкая, и затем довольно скоро в теле появилось что-то еще – какое-то особое ощущение… не могу сказать, что именно… какой-то образ, который возник сам собой. Вот это, видимо и есть самое важное в процессе «материализации». Нужно почувствовать некую особую «искру», вибрацию… ну, понятно, что слова тут – скорее вредители, чем помощники. В общем, это нечто особенное, что иногда пробегает по телу, а иногда словно поселяется в какой-то его точке, например в пальце… Это вибрация, тепло, что-то такое, что очень сложно описать, и к тому же оно каждый раз разное. Однако к этому ощущению приятно прислушиваться, и, мне кажется, что это даже полезно. После этого бывает на душе как-то очень тихо и спокойно.

Я тогда не заметил, как заснул…

***

Не знаю, надо ли об этом упоминать тут, но, похоже, что это важно. Дело в том, что мне приснился странный сон. Яркий и очень отчетливый в смысле деталей. Я ходил по темному пустому зданию и не мог найти выход. Я очень хотел его найти, но все никак не получалось. Вдруг по полу пробежала мышь, и, вскарабкавшись по штанине, а затем и по рубашке, оказалась у меня на плече. И я понял, что уже говорю с ней. Она тихо шептала… вернее нет, она просто сидела, и терлась о мое ухо, а мысли сами возникали в голове. Мысли о том, куда нужно идти. И я шел. Поначалу, это все равно выглядело, как блуждание, с той разницей, что стали попадаться разные предметы. Например, я оказался у зеркала и увидел себя. Вернее, я догадывался, что это, должно быть, я, но при этом себя не узнавал. А затем мышь велела подойти к стрельчатому окну, единственному до сих пор, через которое можно было что-то увидеть. За окном была ночь, но где-то вдали горело пламя. В его свете было видно сооружение, напоминающее телевышку. Она начала качаться, словно бы дерево на ветру. Затем что-то произошло, и я вдруг точно осознал, что это уже, скорее, одна видимость, и что вышка эта очень скоро рухнет. Больше ничего не помню.

Дни нынче очень занятые: таскают на анализы и все такое… Пукнуть некогда! И сегодня снова тот большой профессор приехал. Однако в этот раз на нем одежда была какая-то странная, вроде как военная. Мной снова сильно интересовался, и я задницей почувствовал – это явно не к добру! Очень не понравился он мне в этот раз. Впрочем, сам не знаю почему. Глаза у него какие-то неподвижные были, недобрые… и еще в нем чувствовалась какая-то странная сила … Не знаю как объяснить, но драться я бы с ним, пожалуй, не стал.

***

После визита этого профессора, я все никак не могу успокоиться. Чем-то мне его появление напоминает тот странный сон. Нет, конечно, выглядят два этих события внешне совершенно по-разному, но «вкус», если можно так выразиться, очень похож. Чувствую, что пришло время что-то делать… Что тут что-то не так… Не знаю, что именно, и что, собственно делать? Я понял из разговора, который случайно подслушал в коридоре, что тип тот вроде бы военный, что скоро опять собирается приехать. Когда именно – неясно, но как будто – через пару недель. Собственно, вечером доктор мне как бы, между прочим, заметил, что, мол, я тебя через пару недель в другую клинику думаю перевести, для выздоравливающих.

В общем, сегодня я и решил: пора уходить. И лучше всего – прямо завтра. Сегодня у меня еще ничего не готово. Притворюсь больным, чтобы не ждали к новогоднему столу, и good bye my love good bye2!

***

Проснулся я утром, как всегда в таких случаях, раньше обычного. За окном темно, небо ясное, все в звездах, величиной с пижамную пуговицу. Видать мороз там лютый, и луна в окно светит от самого горизонта. Свет включил… и ах… нате вам. Не могу привыкнуть к этому, хоть и знаю, что и как должно произойти. В общем – лежит эта моя черная тетрадь на тумбочке! Лежит! Странно, что-то слишком быстро в этот раз… Но факт есть факт! И я рад несказанно! «Вот, – думаю, – наверное, теперь все о себе узнаю!» Сижу, думаю, а тронуть боюсь! Шутка ли? Ну, а вдруг я был каким-то упырем? Как жить потом с этим? Но я еще подумал немного и рассудил так: если бы я был упырем, то, скорее всего, таким бы и остался, и, в таком случае, меня бы это и не сильно волновало, а раз уж волнует, то, скорее всего – не был!

В общем, открыл, начал читать и обомлел! Оторваться не мог часа полтора. А там обход начался… В общем, я эту тетрадь – в карман, а на прогулке – в тайник. У меня их несколько. Этот хорош тем, что ночью можно выбраться и взять, когда нужно. Дальше я буду наговаривать все это на диктофон, на моем вновь обретенном языке, а после, наверное, тетрадь сожгу… Впрочем не знаю пока что. Ясно одно: надо отбежать на безопасное расстояние и схорониться где-нибудь, залечь на дно. Там спокойно в тишине все дочитать, а уж только после этого решать, что к чему.

Какой я молодец, что еще с месяц назад – как в воду глядел – натырил разной одежды из железного ящика «Армии спасения»! А ведь тогда я еще не знал, что придется бежать! Вот и говорю – как в воду глядел! В общем – наитие какое-то было. Ладно… Раскрываю тетрадь и – поехали!

– Запись. Тридцать первое декабря две тысячи седьмого года, время – пять двадцать утра. Читаю с тетради, которая появилась сегодня же утром. Далее – просто – тетради. Итак:

Незадолго до окончания контракта с Microsoft, ко мне, как всегда, приехала моя куратор Бэла Шифман, с предложением о следующем назначении…

***

Зигмунд встал и, покопавшись в ящике, нашел черную тетрадь. Сев на стул он открыл ее и действительно отыскал запись, с которой начиналась следующая расшифровка. Далее он уже читал по тетради.

Глава 3

Незадолго до окончания контракта с Microsoft, ко мне, как всегда, приехала моя куратор Бэла Шифман, с предложением о следующем назначении. Я пробежал глазами протянутую мне бумагу и тотчас для порядка возмутился: ехать нужно было на два месяца в Штаты, в какую-то тьмутаракань. Чего спрашивается? Бэла предвидела мой протест, и далее последовало предложение, от которого было трудно отказаться: два месяца где-то там, в песках не то Техаса, не то Невады, Бэла точно еще не знала, потом месяц здесь, в Израиле. Причем – это будет месяц оплаченного безделья, из которого две недели можно провести практически в любом отеле мира. Перелет и собственно отель тоже оплачиваются. Но… Как всегда, в такого рода контрактах, есть много всяких «но», прописанных маленькими буквами, которые сильно подгаживают всю, только что обретенную эйфорию. Хотя, все равно предложение Бэлы выглядело почти сказочно. Да и бог с ним, что билеты на самолет должны быть не более пятисот долларов на человека, а номер не дороже трехсот в сутки! Лишь бы место найти поинтереснее.

Но главная контрактная закавыка была совсем в другом. Дело в том, что таких циклов требовалось отработать – минимум – два! То есть, все это кругом-бегом – полгода, из которых два месяца полнейшего балдежа на каких-нибудь коралловых рифах. Было о чем подумать, одним словом.

– Ладно,– говорю, – а если, например, мне там сильно не понравится, что тогда?– пригвоздил я Бэлу вопросом.

– Нет, прервать контракт нельзя. – Ответила она, довольно спокойно, – За это могут последовать миллионные неустойки.

Все это было как-то странно, но при этом не было ощущения, что это какая-то махинация, равно как и не было никакого привкуса опасности, которую я всегда чувствую довольно остро. При этом надо сказать, что я всегда был неравнодушен ко всему странному, и это, видимо, и сыграло свою решающую роль. В общем, я все-таки решил согласиться, но при этом и немного поторговаться.

Я задавал и задавал вопросы, а Бэла спокойно отвечала, но ни один ответ желанного подъема в душе не вызывал, за исключением того факта, что оплата за все это, тоже полагалась какая-то абсолютно нереальная. Скажем так, за эти полгода, я должен был получить больше, чем за два или даже за три года беспорочной службы на Святой Земле! И, наконец, выяснилась последняя и самая неприятная деталь, хотя и вполне ожидаемая: фирма-заказчик – это «какие-то военные», а сам проект очень секретный.

Я опять заартачился. Мне было непонятно: почему на сверхсекретный проект берут иностранцев? С какой стати? Бэла и на этот раз была невозмутима как бухгалтер наркокартеля. Очевидно, все мои вопросы она загодя уже проработала с начальством:

– Они берут не только иностранцев. И вообще проект, видимо, совместный, и потому он, скорее всего, будет использован и в Израиле тоже.

Меня ее объяснение не удовлетворило, и Бэла на сей раз пустила в ход самую «тяжелую артиллерию». Последним ее аргументом стало то, что если я не соглашусь подписать контракт, то уже завтра выхожу на свободный рынок самостоятельно.

Я не то, чтобы сильно этого боялся, до этого я много лет работал в подобном стиле. Это вовсе не страшно, но, я хорошо помнил, как все дни между контрактами я был занят беготней, переговорами и люто ненавистной бумажной работой: соглашения, протоколы и прочее и прочее. Да и денег, в конечном итоге, оказывалось, пожалуй, поменьше. Короче говоря, я согласился. Семья, в общем, тоже не возражала, узнав о предлагаемых условиях.

В назначенный день я, без особого энтузиазма, прибыл в некое место возле Бейт-Шемеша, где была расположена одна из Израильских баз ВВС. Там нас встретили и проводили куда-то под землю, в довольно просторный и прохладный зал. Стояла полнейшая тишина, если не считать, что где-то в углу стрекотал, неизвестно как сюда попавший, сверчок.

Спустя некоторое время, за которое мы еще не успели соскучиться, в зале появился военный, но, как ни странно, это был не израильтянин. Объявившийся офицер представился, и выяснилось, что он – майор ВМФ США, и, видимо в этой связи, он был по-военному краток:

– Через час мы вылетаем в Вашингтон. Там вас накормят обедом, и затем вам выдадут пропуска, униформу и все прочее, что может понадобиться. Там же вы пройдете инструктаж, относительно дальнейших действий и режима работы.

Кто-то стал возражать, мол, он думал, что это будет что-то вроде интервью, и ничего с собой не взял. На это майор решительно отрезал:

– Отставить! Можете сделать телефонный звонок домой и предупредить. Все, что вам будет нужно, вы получите на месте. Кстати, все электронные устройства, как то: мобильники, фотоаппараты, компьютеры и даже электронные часы – вы оставите здесь, на базе, и заберете по возвращении. Еще вопросы?

Встал один высокий мужчина лет до сорока, но с уже тронутыми сединой волосами:

– А как быть с машинами, на которых мы приехали?

– Оставьте адреса, номера машин, ключи и телефон с кем связаться. В течение недели ваши транспортные средства будут доставлены по указанным адресам.

Все лишь ошарашено переглядывались, из кого-то вырвалось несколько произнесенных полушепотом солдатских ругательств самого скверного толка. У меня же в голове промелькнула одна единственная мысль, которая для человека, прожившего тридцать с небольшим лет за «железным занавесом», выглядела вполне естественно: «Все! Приехали! Двадцать лет без права переписки…»

Затем пришел офицер – израильтянин, и мы сдали все, что было сказано, включая часы. Впрочем, мои почему-то не забрали: они хоть и были, строго говоря, электронными, но также имели и стрелки, а потому под конфискацию, очевидно, не подпадали. Затем, другой угрюмый офицер – израильтянин, который, судя по цвету кожи, был уроженцем Йемена, жестом приказал следовать за ним. Все поднялись, и пошли, по дороге сотрясая воздух все тем же незамысловатым набором матерных эпитетов. Он привел нас к стене, выкрашенной желтой масляной краской, где на высоте среднего человеческого роста висел допотопный эбонитовый телефон. Все выстроились в очередь, и мне пришлось выслушивать тираду за тирадой, как две капли похожую на последующую и предыдущие:

– Мирьям, я уезжаю прямо сейчас!.. Ага… Да, на два месяца!

В трубке жуткий крик, на какой только способна супруга-еврейка, ущемленная в неких правах…

– Откуда я знал? Они сказали приехать на инструктаж! Какие еще трусы? Они, сказали, что все дадут на базе! Все! Хватит! Считай, что я в милуиме3!

Далее шел снова сплошной крик, типа: «Ты что сдурел? А кто ребенка из садика заберет?» Ну, или что-то в таком же роде. После короткой перепалки, раздосадованный рекрут бросал трубку, выдавая новую партию ругательств, и его место занимал следующий. Как ни странно, но Бэла меня предупредила, и я знал, что сегодня мы улетаем, и потому прихватил все необходимое. Например, среди прочего, я взял с собой несколько книжек и серьезный программируемый калькулятор, для того, чтобы длинными, скучными вечерами продолжать свои расчеты. Калькуляторы по таинственным причинам не были морским майором причислены к электронным приборам, подлежащим конфискации, а уточнять, надо ли их все-таки сдавать я, понятно, не стал.

Затем, чуть ли не с постанываниями, вся группа двинулась на взлетное поле. Там нас подвели к трапу транспортника C-17 и спустя минут сорок, экипаж получил разрешение, и мы взлетели. Полет был в высшей степени скучный и фантастически неудобный. Кроме нас внутрь самолета были загружены еще какие-то деревянные ящики, иллюминаторов по бортам не было, и вообще мы ютились на каких-то неудобных сидениях, спинки которых стояли вертикально и не опускались. Кроме того, мы почему-то сидели спиной к округлому борту. Самолет над Атлантикой довольно сильно болтало, ящики в ответ болтанке скрипели так, что казалось, вот-вот развалятся. Большинство нашей группы умудрилось уснуть, а я достал калькулятор и продолжил свои расчеты. Наши мучения закончились часов через шесть с половиной, когда мы приземлились в Вашингтоне, но не в нормальном порту, а на какой-то военной базе.

Неподалеку от места нашей посадки уже стоял большой десантный вертолет, типа Чинук, и, вращая обоими винтами, показывал, что готов в любую минуту подняться в воздух. Майор, сопровождавший нас, довольно крикливо велел пересесть на борт вертолета, что мы и сделали, хоть и, огрызаясь, но довольно быстро и затем минут через десять снова взлетели. Летели мы, пожалуй, с полчаса или немного меньше, и на этот раз сели на вертолетной площадке у какого-то довольно внушительного серого здания из литого бетона. Я тогда подумал даже, что это был один из штабов стратегической авиации, что расположен недалеко от Пентагона. Мне показалось, что когда я прежде бывал в Вашингтоне, то видел похожее здание, проезжая мимо по трассе, хотя, конечно, поручиться за это не могу. Да и наш «морской волк» вряд ли имел отношение именно к стратегической авиации.

Мы все вышли из вертолета и стали осматриваться. Площадка и здание располагались на небольшом холме, с которого была видна довольно широкая река, вероятно – Потомак, отражавшая голубой цвет неба. Справа проходила широкая, не менее чем в восемь полос автострада. Рядом же с нашей площадкой, чуть поодаль находились еще три такие же свободные вертолетные площадки. Все они были одного итого же размера, метров двадцать в диаметре, заасфальтированы и разукрашены каким-то линиями, похожими на перекрестье прицела. Само здание было, скорее, мрачноватым: сплошь, как я и сказал – серый бетон и большие окна с глухо закрытыми жалюзи. Справа был въезд в подземный гараж, или, быть может, просто – под землю. Поскольку само здание было невысокое – этажей пять, было логичным предположить, что основная его часть как раз таки находится под землей.

Родные штабные стены, наконец, согрели суровую душу нашего майора, и он, мужественно расправив плечи, почувствовал себя гораздо увереннее. Для начала он построил нас в две шеренги. Было совершенно очевидно, что он был простым интендантом или мелким штабистом, и уже давно тайно мечтал кого-нибудь построить.

Майор оглядел получившийся результат, но остался недоволен. В команде было девять человек, и потому две шеренги получились разной длины. Майор ненадолго задумался, видимо, производя в уме какие-то военные расчеты, и затем приказал снова перестроиться в некий квадрат три на три. Теперь та особая часть его мозга, отвечающая за военную эстетику уязвлена не была, и мы, наконец, двинулись к воротам довольно расхлябанной походкой. Наш стиль строевого шага явно сыпал нашему суровому вояке соль на старые штабные раны. Он временами останавливался, оскаливался, но понимая, что взять с нас нечего, ибо присягу на верность американскому народу мы не давали, лишь выдавал что-то матерное в адрес fu…ing civilians, и пародия на строевой шаг продолжалась, отдавая все большим цинизмом.

Далее мы прошли через проходную с турникетом, где майор отдал дежурному внушительную бумагу с печатями. Нас пропустили и, пройдя по коридорам метров пятьдесят, мы стали спускаться под землю по обычной бетонной лестнице с металлическими перилами, где на каждой площадке между пролетами висели различные предупреждающие знаки. Понятно, что от каре три на три не осталось и следа. Спустившись этажа на три, мы, наконец, остановились и майор, приложив свою карточку к какой-то пластиковой коробке, установленной на дверном косяке, заставил засветиться зеленым индикатор у нас над головами. Массивная дверь отъехала в сторону, и затем он нас впустил вовнутрь. Это было что-то вроде комнаты средних размеров, из которой в разные стороны уходили два узких коридора. Майор подошел к сидевшему в углу за столом офицеру и протянул еще одну бумагу. Дежурный офицер был никак не старше тридцати, был явно чужд не только спорту, но и простой физкультуре и носил при этом гренадерские усы. Он внимательно изучил протянутую бумагу, а затем стал тыкать в нее пальцем, сопровождая свои действия зловещим шепотом. Очевидно, несоответствий было найдено много. Майор побагровел и немедленно схватился за трубку телефона. Он явно требовал на связь какого-то генерала, временами срываясь на крик и топая ногами. Наконец, в трубке, наконец-то ответили и майор, перейдя на заискивающий полушепот и прикрывая трубку ладонью, очевидно, стал, клеймить усатого обидчика, время от времени, указывая в его сторону ладонью, но при этом, не поворачиваясь к нему всем остальным телом. Наконец, трубка была передана сидящему за столом гренадеру-бюрократу. Тот пару раз кивнул, и, видимо, смягчившись, повесил трубку. Он улыбался. Затем он встал и позвал еще кого-то. Видимо, это был штатный фотограф, который на вид был и вовсе экзотичен. Это был сикх в оранжевой чалме и с усами, раза в два длиннее, чем у начальника. Именно он нас поочередно усаживал и фотографировал, требуя немедленно прекратить улыбаться. Начальник же, у тех, кто высвободился из рук сикха, сосредоточенно брал отпечатки пальцев. Затем, примерно через полчаса, пропуска были готовы, и мы двинулись дальше – на вещевой склад. Он тоже находился под землей. Это было странно, и, очевидно, не особенно удобно, но, размышлять о странностях армейских предпочтений было некогда. Довольно скоро, угрюмый тощий кладовщик выдал нам форму авиационной обслуги ВМФ, после чего молча, просто закрыл дверь прямо у нас перед носом. В общем-то, мы получили ту же форму, что и обслуга палубной авиации, но несколько иного, чуть более глубокого синего цвета. Потом выяснилось, что такую форму получают все гражданские специалисты, которые живут на базах или кораблях. Нашу же одежду, кладовщик упаковал в коробки и велел каждому написать на ней адрес. Майор еще раз подтвердил, что наши вещи, отошлют обратно в Израиль. При этом он злорадно изрек, видимо, давно заготовленную шутку: «Вшей у нас и своих хватает!» Он громогласно заржал, явно довольный, что удалось, наконец, блеснуть остроумием. Еще четыре человека, кроме меня были с рюкзаками. Все вещи обыскали. Мой калькулятор снова оставили без внимания, а небольшой перочинный ножик у Менахема изъяли. С Менахемом я уже успел немного познакомиться в самолете. Вообще-то, он предпочитал, чтобы его называли коротко – Мени, но мне больше нравилось так. Очевидно, угрюмый, но солидный Менахем производил на американских подземных моряков-авиаторов самое подозрительное впечатление, несмотря на то, что пороху он понюхал куда больше их всех вместе взятых.

Наконец-то настало долгожданное время обеда. Вконец измочаленный штабными битвами майор привел нас в столовку, и, схватив со столика чашку побольше, налил себе кофе. Он явно решил было немного расслабиться, но до завершения его кошмара было еще далеко. В принципе ничего особенного не произошло. Просто нас попытались накормить какими-то вполне приличными на вид бутербродами, однако половина группы от еды отказалась, поскольку нигде не было найдено клейма «кошерно». Таким образом, другая, менее набожная, или же – более голодная часть нашей компании, получила двойную порцию. Майор же снова разразился тихой шипящей тирадой в адрес в край осточертевших ему гражданских. Он бегал то туда, то сюда, он орал на кого-то и его было слышно из самых разных коридоров. Время от времени он прибегал и вращал глазами, испуская молнии на поваров, затем он куда-то звонил, угрожая и что-то у кого-то требуя. В результате, еще часа через полтора явился некий коренастый человек в странной форме. В руках у него были большие контейнеры с ручками. Он был чем-то похож на провинциального фокусника. Позади него мельтешили два бойца, видимо – ассистенты. Они несли внушительных размеров кастрюлю и накрытый прозрачной крышкой поднос с хлебом. Коренастый объявил, что он военный раввин и даже показал удостоверение. Далее, всю еду, что была расставлена на столе, он объявил кошерной, и тем самым, инцидент на этом был вроде как исчерпан. Мы хорошо поели и после даже успели сыграть несколько партий в карты.