Прогулка за Рубикон. Часть 3

– Бухгалтера у нас нет! – повторил Михаил Борисович с преувеличенным драматизмом в голосе.

– Не страшно. Меня учили не только читать, но и составлять баланс, – я сказал это так, словно занимался этим каждый день.

Личные дела сотрудников офиса я прочитал еще в Риге. Михаил Борисович начинал карьеру с мелкого служащего советского торгпредства. Характер слабый, трусливый, ворует по мелочам. Дело знает, но бестолков, разбросан и суетлив.

Елена Дмитриевна, юрист, типичная язва, считающая, что весь мир ей чего-то должен.

Гаучо – спортсмен-разрядник, тренирует местную баскетбольную команду и подрабатывает в офисе охранником. В России его, как мусор, носило по стране, пока Боря его не пригрел.

 Сонечка, делопроизводитель, замужем за местным арабом, отъела задницу и изучила арабский язык. Больше всего боится остаться на улице.

– Мы очень просим вас, – замямлил Михаил Борисович, – отнестись внимательно к тому, о чем мы сейчас вам расскажем. Произошло нечто ужасное. Ситуация очень опасна.

Наступила пауза. Я выдержал ее, а потом вдребезги разбил все их надежды:

– Для кого?

– Что для кого? – недоуменно переспросил Михаил Борисович.

– Для кого конкретно опасна создавшаяся ситуация? – я глядел на свою команду в упор.

Все стали испуганно переглядываться. Впервые в жизни я занимался тем, что нагонял страху.

– Думайте быстрее! Быстренько, быстренько, – я произнес это отрывисто, словно кричать на людей было для меня обычным делом.

Михаил Борисович скукожился в кресле и выдохнул: «Все пропало!» Елена Дмитриевна поспешно перекрестилась. Сонечка колыхнула всеми своими формами. Да, тут было на что посмотреть, силиконовая грудь так колыхаться не может. Гаучо безучастно обрабатывал жвачку.

Я принялся разглядывать Елену Дмитриевну. Судя по всему, ее характеристика в личном деле довольно точна. Стерва, каких поискать. В ней было что-то такое, что меня жутко бесило в женщинах, хотя я не мог понять, что именно. Крашеные волосы и накладные ногти? Мелочная зависть?

Отношения Елены Дмитриевны с Михаилом Борисовичем я мог досочинить сам. Она не дает ему расслабиться ни на минуту, постоянно думая об упущенных возможностях и требуя денег. А он не оправдывает ее надежд. На его лице уже заметны следы разрушений, причинять которые умеют только женщины. Бедный парень.

Мне стало всех жаль, и я изменил тон.

– Итак, – произнес я бодрым голосом, словно настало время подвести итоги и отправить всех по домам. – Как вы сами видите, господа, у нас забот выше головы. С грузом, который занесло в Ходейду, я разобрался. Можете расслабиться. Как-нибудь расскажу подробности. Наша главная задача сохранить рынок. Если Юг останется независимым от Севера, спрос на наши «лады» сократится на четверть. Если нет, то вряд ли мы вообще сможем конкурировать с японскими джипами. Надо быть готовыми к любой ситуации. Борис Исаевич уже ведет переговоры в Токио.

Я коротко обрисовал перспективу. Все успокоились. Михаил Борисович отчитался.

– Молодцы, – похвалил я всех. – Думал, приеду, а вы тут дурью маетесь. Теперь о Жорже.

Михаил Борисович снова побледнел.

– Под прикрытием нашей фирмы Жорж Доде занимался своими делами, оружием и… – я не стал уточнять чем, но сделал вид, что в курсе. – Не знаю, какое отношение к его делам имел каждый из вас. Если имел, то жду чистосердечного признания.

– Я не знаю, клянусь, я ничего не знаю, – вскричал Михаил Борисович, его лицо превратилось в высохшую коровью лепешку. – Жорж как-то проговорился, что ищет какое-то древнее захоронение, и его преследует тоталитарная секта. Недавно у него появились друзья, которые дали ему денег. Он хотел полностью посвятить себя поискам.

Это была новость.

– Какое захоронение? – я подозрительно посмотрел на Елену Дмитриевну.

– Откуда мне знать? – она раздраженно отвернулась, но затем, словно под гипнозом, вновь глянула на меня. – Ему постоянно приходило в голову невесть что и непонятно как! У него шило в заднице.

Я перевел взгляд на гаучо.

– Вы знали Жоржа?

Он ответил соломоновой фразой:

– Часто не знаешь и самого себя.

Я посмотрел на пампушку и спросил наугад:

– Сударыня, что с вашим мужем?

Гаучо вдруг ни с того ни с сего начал смеяться.

– Безумно смешно, – огрызнулась пампушка, – посмотрим, как ты засмеешься, когда он вернется. – Она повернулась ко мне. – Мой муж в командировке.

– Где?

– Спросите у Жоржа.

– Вы что, издеваетесь надо мной?

Секунды на три установилась полная тишина. Затем я услышал голос Михаила Борисовича:

– Мы не верим, что Жорж мертв, он вовремя унес ноги. Сволочь.

– Эту версию я прочел во вчерашней газете.

– Вы считаете виновным меня, – Михаил Борисович был близок к истерике. – Не доглядел, не проверил. На вашем месте я бы тоже так думал. Но я тут совершенно ни при чем.

Интересно, куда удрал муж пампушки. Что-то тут не так. О чем-то они молчат как партизаны. Надо колоть гаучо.

– Все, расходимся по своим делам. Бумаги за последний год ко мне на стол.

Я попросил гаучо остаться. Сначала он рассказал мне сказку о местных шайтанах, крышующих рынок легковых автомобилей. Потом о Жорже. Оказалось, что он не только занимался контрабандой оружия но и содержал бордель. Вместе с какой-то шайкой полных идиотов. Почти все из них русские и прибалты, ходят в футболках и спортивных штанах, пьют и пугают местное население. Об археологических изысканиях Жоржа гаучо ничего не знал.

Что ж! Чтобы разгрести завалы, мне придется стать сутенером и участником оружейного трафика. Не хило!

Я закрылся в кабинете и принялся изучать документы. Многое меня удивило, а кое-что не понравилось. Оказалось, что треть поставленных в Йемен автомобилей отправляется обратно в Россию. Поскольку на внутреннем рынке России цена на отечественные автомобили в полтора раза выше, чем субсидируемая государством экспортная цена, такая операция давала хорошую прибыль. Понятно, что автомобили туда-сюда не возили. Перевозили только документы. Ай да таможня! Ай да Боря! Это то, что меня удивило. Но то, что не понравилось, было куда серьезней.

Время от времени я выходил из кабинета и с улыбкой наблюдал, как моя горе-команда изображает бурную деятельность.

«Начальство как всегда дурью мается», – услышал я шопот, закрывая дверь, не сообразив сразу, что начальство – это я.

В конце рабочего дня позвонил Боря.

– Ну как? – спросил он.

– Я ожидал увидеть более рабочую обстановку. И вообще, когда эта советская глупость с разницей экспортных и внутренних цен закончится.

Боря все понял.

– Надеюсь, не скоро, чистоплюй несчастный. Помощь нужна?

– Ради бога! Только не присылай сюда очередную бестолочь. Лучше подними мне зарплату.

Вечером мы со штабс-капитаном вышли в город. Нас подхватил поток разноликих людей в самой разнообразной одежде. Воздух был напоен запахами алоэ, специй и соли.

Ветер с моря почти не приносил прохлады, и я покрылся липким потом.

– Вы хорошо говорите по-английски. Почти без акцента, – похвалил меня штабс-капитан, хотя мы говорили по-русски.

– Я был на курсах делового английского. Группа разговорного языка уже была укомплектована. Преподавательница уделяла большое внимание хорошему произношению, особенно звуку th. Я немного помучился и заговорил.

На площади толпился народ. Из ближайшей харчевни пахло чем-то вкусным. Продавец сладостей мелодичным голосом созывал покупателей. Издалека доносились крики таксистов. Муэдзин читал с ближайшего минарета Эбед: «Я славлю совершенство Бога, вечно Сущего». Фраза прозвучала трижды и каждый раз все медленней.

Штабс-капитан рассказывал о Южном Йемене 70-х годов:

«Аден даже при социализме оставался свободным портом. Сюда привозили товары со всех стран и продавали очень дешево. Ваши специалисты, все поголовно, превратились в спекулянтов. А когда в гавань заходили советские пароходы, то команды моряков под присмотром капитанов толпой вываливались в город и скупали все подряд. Разница в цене здесь и в Союзе была невероятная. Раз в двадцать. Я этим тоже пользовался. Сначала продавал вашим газовые косынки. Потом в моду вошли итальянские плащи. У вас их называли болоньями. Матросы скупали их тюками. Вначале 80-х началась кримпленовая лихорадка. Потом пошли японские транзисторы, магнитофоны, фотоаппараты, часы, китайская посуда. Короче говоря, я сделал неплохие деньги».

В небольшом переулке торговали катом. Торговцы, обнаженные до пояса, сидели на своих прилавках, а их керосиновые лампы отбрасывали яркий свет на лежащие рядом зеленые пучки.

– На кат нет твердых цен, – рассказывал штабс-капитан. – Торговцы всегда приспосабливаются к спросу. В праздники и в дни получки цена на кат очень высока. Но у торговцев «добрые сердца» – они отпускают кат даже в кредит.

– У меня печальный опыт жевания ката.

– Понимаю. Вначале производимое катом действие неприятно: наступает головокружение, сердцебиение, бессонница. Но затем ум приобретает ясность, появляются энергия и бодрость, настроение становится доброжелательным и совершенно спокойным. Каждый испытывает желание рассказать свою историю. Имеется кат «бродячий», который побуждает к ночным прогулкам без определенной цели. Раньше имелся кат «кровожадный», порождавший насилие.

– Чем таким зеленым вы меня напоили вчера за ужином?

– Это tonique Abyssin, Абиссинский тонизирующий напиток. В 1910 году фармацевты города Лиона изготовили его из листьев ката, добавив алкоголь. Лучшее тонизирующее средство когда-либо изобретенное человеком. Но потом оно было запрещено. Я сократил количество ката, увеличил градусы и добавил разных настоек. Никаких галлюцинаций, никакого привыкания. Проверено.

– Это лучше абсента?

– Намного лучше. Но если хотите улететь, рекомендую так называемый эфиопский чай. Высушенные листья ката смешиваются с медом и заливаются кипятком. Если добавить немного кардамона и сахара, получится очень здорово. Только не надо злоупотреблять. В больших количествах кат вызывает анафродизию. Мрачное настроение, хочется спать, ничто в мире не радует.

– Нет, спасибо.

– Напрасно. В небольших количествах можно. Тем более что сегодня Аль-хамис – четверг, день ката. В отличие от Севера на Юге «катуют» не каждый день, а только по четвергам и пятницам. А здесь, в самом Кратере, жуют не кат, а тумбль – табак, смешанный с известью на зеленом листе колы. Эта смесь придает рту верблюжью плевучесть.

Мы поднялись на гребень небольшого искусственно насыпанного холма. Порыв ветра разогнал вечерний туман, и я замер, пораженный открывшейся взгляду картиной. Солнце уходило за морской горизонт, оставляя за собой кроваво-красные полосы.

– В этих местах так и говорят: солнце погружается в море, чтобы омыть свои раны.

– Что это за холм? – я обвел рукой вокруг себя неполный круг.

– По преданию, легендарная царица Савская, которую арабы зовут Балкис, наблюдала отсюда за работой моряков, строивших суда для ее флота. А вон там когда-то стояли древние бронзовые пушки. Англичане увезли их в подарок королеве Виктории, и теперь они стоят возле Тауэра.

– Вы воевали?

– Да. Когда я окончил кадетскую школу в Белграде, началась война. Югославия, Греция, но там все быстро закончилось. Я отправился в Северную Африку, где воевал в составе польского батальона. Поляки принимали меня за своего. Я хорошо владею польским языком, да и фамилия у меня, как у шляхтича. Моя мать урожденная Закржевская. Под Эль-Аламейном я познакомился с капитаном Даррелом, его батальон шел в атаку слева от нас. Там мы все и полегли. Мне было двадцать лет, капитану двадцать один год. Поэтому выжили. Но раны мучают до сих пор.

– Мое поколение получило Афганистан.

– Понимаю. После войны мы с капитаном поставляли в Йемен рог носорога в обмен на старое английское оружие. Этого добра здесь было полным-полно, а в Африке начались кровавые межплеменные ссоры. Потом рынок обмелел. В начале шестидесятых уже свободная Африка стала покупать автоматы Калашникова. Но денег мне хватало. Капитан занялся спекуляциями на фондовом рынке, а я своим пансионатом.

Что-то меня беспокоило, но я не мог понять – что. Рог носорога. При чем тут носорог. Но я все же спросил:

– Зачем йеменцам так много рогов носорога? У них что, проблема с потенцией?

– Вы видели когда-нибудь историческую джамбию? Нет? Извините, глупый вопрос. Все они наперечет. У них рукоятка из рога носорога. И современные джамбии могут иметь такие рукоятки. Но старая кость по цвету напоминает перламутр.

Так вот в чем дело, подумал я. Осколок кости на месте гибели Юры – это осколок кости носорога, отколовшийся от рукоятки исторической джамбии. Тогда все становится понятным. Надо искать не человека, а джамбию. Исторических джамбий не так много. Как сказал штабс-капитан, они все наперечет. Найдя джамбию, можно найти человека.

Я пытался осмыслить ситуацию, продолжая поддерживать разговор.

– Здесь, на юге, был самый настоящий марксистский социализм, – продолжал штабс-капитан. – Мой сосед болел простатитом и мог поссать только под звуки «Интернационала». А Салех, на севере, проповедовал прямое народовластие по «Зеленой книге» Каддафи. Это такая маленькая зеленая книжечка.

– Да, знаю.

– Советский Союз подал Йемену плохой пример.

– Согласен. Союз был бестолковым режимом. Пустоту заполняла беспечность мечты. Но были и смыслы. Возможно, ложные, но были. А что теперь. Вся страна сидит в лопухах и матерится.

Штабс-капитан снисходительно улыбнулся:

– Прошлое всегда романтизируют. Когда оно было настоящим, то обладало той же пустотой.

Когда-то я уже слышал эту фразу и сменил тему разговора:

– В вашей гостинице действительно когда-то жил Артюр Рембо?

– Да, это так. Все, что от того времени осталось, – у меня на чердаке. Вам нравятся его стихи?

– Я плохо их знаю. «Пьяный корабль», вот, пожалуй, и все.

Штабс-капитан что-то для себя решал.

– Некоторое время в моей гостинице жил некий Жорж Доде. Вы его ищете, я знаю. Не спрашивайте, откуда я знаю. Я знаю все, что здесь происходит. Так вот. Он очень интересовался историей Артюра Рембо, даже стал неумело и глупо подражать ему.

– Вы знали Жоржа?

– Да. Он облазил весь мой подвал и чердак в поисках артефактов. Не знаю, что он там нашел, но все было перевернуто вверх дном.

– Тогда все понятно.

– Что понятно?

– В рыбацкой деревне, здесь поблизости, я нашел сборник стихов Верлена с дарственной надписью, адресованной Рембо. Представляете. Это тянет на десятки тысяч. Мне удалось выяснить, что год назад в эту деревню приезжал какой-то европеец. Возможно, это был Жорж.

– Оставьте эту книгу себе. Я никогда не смогу доказать, что эта книга с моего чердака.

– Эта книга отлично впишется в интерьер вашей гостиницы.

– Что ж, возьму. И сбавлю вам плату за постой. Оставайтесь. Здесь тихо. Белый песок, теплая прозрачная вода, красивые женщины, крепкие напитки, мясо, приготовленное под открытым небом.

– Что еще нужно человеку, чтобы пережить кризис среднего возраста, – добавил я.

Штабс-капитан думал о своем.

– Для меня главное значение имеет свобода, – сказал он. – Но только та свобода, которая рождается внутри. Бедуины самые свободные и поэтому самые счастливые люди на земле. Счастью, как и страданию, нужно время. А времени в пустыне нет. Свобода от времени и есть подлинная свобода. Похожее чувство освобождения возникает в горах Северной Индии. Там, в горах, как и здесь, в пустыне, окружающий мир существует в первозданном, сыром виде. Именно в пустынях Аравии и на голых скалах Тибета люди обрели Бога.

Второй раз за два дня я услышал об отсутствии времени. Наверно, его тут действительно нет.

– Где боги, там и демоны, – сказал я. – Пустыня всегда была прибежищем демонов. В пустыне они искушали Иисуса. Иуда повесился в пустыне. Здесь же резвилась Лилит. Тут недалеко могила Каина. Согласен, пустыня создает ощущение вечности. Но этим она чем-то похожа на женщину.

– На Лилит? – улыбнулся штабс-капитан. – Возможно. В пустыне нет ярких цветов, но она склонна к самолюбованию. Вы сами с севера?

– Да, из Латвии. Но туда я больше не вернусь. И в ельцинскую Россию тоже. К Европе я испытываю экзистенциальную тошноту. Остается пустыня. Дикие нравы, дикие люди. Но что поделаешь?

– Я бы не сказал, что дикие. В отличие от России, в Йемене не убивают. Могут похитить, но потом отпустят. Но это не главное. Йеменцы любят, когда гости принимают участие в их повседневной жизни. Поэтому от Йемена остаются самые сильные впечатления. Я подарю вам свою книгу. Это руководство по Йемену, чтобы вновь прибывший не попал впросак. Йеменцы своеобразный народ. Соотечественников они называют ах – брат, друг, иностранца – садык, товарищ, но это слово содержит и негатив. Часто к европейцам обращаются словом «назрани». Это производное от «назарян» – Иисус из Назарета. Лучше, когда к тебе обращаются просто мистер.

Я услышал протяжные звуки. Это был призыв муэдзина на вечернюю молитву. Призыв звучал с минарета пять раз в день, и я уже привык к этому экзотическому песнопению. Обычно транслировалась магнитофонная запись, но сегодня это был, без сомнения, живой и проникновенный человеческий голос:

«Аллау ак›бар… Ла илаа иль›Аллау…»

– Это первые слова, которые шепотом произносят на ухо мусульманским младенцам, – сказал штабс-капитан, – и последние слова, которыми провожали умирающего в мир иной. С них начинался каждый день, и ими он заканчивался. «Бог велик… Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его».

В кофейне было полным-полно народу: арабы, индусы, китайцы, мужчины и женщины с открытыми лицами. Большинство сидели за мраморными столиками на литой ножке, похожими на те, что украшали залы французских кафе тридцатых-сороковых годов. Вдоль стен стояли скамейки и тростниковые диванчики, на которых можно было сидеть, поджав под себя ноги. Кто-то играл в кости, кто-то танцевал под звуки музыкального автомата. Все пили кофе и курили. Гортанный говор сливался в неопределенный гул. Пахло табаком и живым телом.

Наше появление произвело впечатление. Публика загудела. Мы прошли в небольшую нишу, где дымились высокие кальяны.

Официант разлил из большого медного кумгана кофе и поставил перед нами высокие стаканы с водой и льдом.

– Предпочитаю кофе по-турецки. Настоящий кофе сушит не хуже нашей водки. Что будете есть? Могу предложить лангустов, вымоченных в кокосовом молоке. Разноцветные коктейли. Не беспокойтесь, мы их немного разбавим, – штабс-капитан вынул из заднего кармана плоскую флягу. – Незабвенный Neo tonique Abyssin.

– Как быть с сухим законом?

– Со мной можете пить без малейшего риска.

– Здесь совсем не пьют?

– Почему, пьют, но только подпольно. В Хадрамауте втихую пьют крепкое финиковое вино.

– А кофе?

– Хорошего кофе в Адене нет. Варят шелуху от кофейных зерен, на углях в медных кофейниках. Получается темный напиток с довольно насыщенным вкусом. Но это не кофе, это – гышр.

– Меня предупредили, что за отказ выпить гышр могут камнями закидать.

– Могут, – штабс-капитан с улыбкой разлил по стаканам «абиссинию». – Но мне здесь нравится. В Йемене еще сохранились настоящие «неиспорченные» арабы. Они спокойны. Они не хотят казаться лучше, чем есть на самом деле. Их спокойствие передается другим. Здесь легко выращивать фрукты и овощи, легко строить дома, легко уговорить женщин.

Мы выпили.

– Из этого заведения Рембо каждую субботу отправлялся домой, иногда ползком, – сказал штабс-капитан, любовно обведя взглядом свое заведение. – Говорят, он читал здесь свои стихи, изысканные и упадочные, радуясь аудитории в два-три человека. Никто больше не знал французского.

Я обратил внимание на группку симпатичных женщин всевозможных темных оттенков. Они посматривали в мою сторону, как тогда в Сане.

Штабс-капитан перехватил мой взгляд.

– На этом тарабарском побережье перемешана арабская, индийская, китайская, английская и негритянская кровь. Здесь можно встретить изумительных женщин. Правда, у большинства зад немного низковат, но это на европейский вкус. Зато какие великолепные переходы, ни одного острого угла. И довольно дешево. Всего 20 долларов за раз.

– Я думал, что в исламских странах местные женщины недоступны.

– Да, в традиционной культуре женщина не имеет почти никаких прав, кроме права поедать сладости в любых количествах. Поэтому в восточных сладостях сквозит гаремное одиночество. Но здесь, в Адене, нравы довольно свободны. Проститутки появились сразу, как только Юг объявил об отделении от Севера. Они были и раньше, но не так заметно. А в Хадрамауте нравы еще свободнее. Вам надо съездить в Хадрамаут. Это незабываемо.

– Никогда бы не подумал, что Аден такое веселое место.

– У местной проституции очень богатая история. Прабабушки аденских шлюх были привезены сюда из Египта, Судана и Сомали на потребу наемников, навербованных англичанами в различных частях империи. Теперь здесь есть и русскоговорящие проститутки из всех этих нелепых стран, возникших после развала Союза.

Я решил включиться в игру.

– Своих не хочу. А к черным женщинам еще надо привыкнуть.

– Начните с бедуинок. Их предлагают на сексуальном рынке наравне со всеми прочими. Они посветлее, не закрывают лица, но если клиент хочет, то одевают никаб. Европейцы заводятся от закрытого лица и открытой задницы. У меня есть тут одна. С гарантией. Великолепная фигура, сумасшедшие глаза.

– Нет, в другой раз. Вообще-то, мне никогда не приходилось женщине за это платить.

– Можно, конечно, и так. Но с бедуинками так не получится. А вот сомалийки и эфиопки отдадутся и за просто так. Достаточно угостить их восточными сладостями.

– Мы пойдем с тобой в «Лидо», только «после», а не «до», – продекламировал я.

– Откуда такая поговорка.

– Из Латвии. В Риге был популярный ресторан «Лидо». Мы с друзьями водили туда девушек.

– Для начала можете приударить за одной из моих пианисток. По четвергам и субботам они играют в фойе гостиницы. Понятно, играют все, кроме «Хава нагилы», – штабс-капитан рассмеялся своей шутке. – Им здесь скучно. Регина бросила своего мужа-катаеда. Весь доход семьи уходил в плевательницу. Дина сбежала из борделя без денег, без документов и спряталась у меня. Сидела в углу, вспоминала свою родную ткацкую фабрику и плакала. Дуры! Но обе умеют петь, играют на фортепьяно и гитаре. Чтобы перепихнуться – самое то. Я обратился в российское консульство, чтобы им оформили временные паспорта. Не тут-то было. В новой России, оказывается, свобода выбора! Каждый за себя. Консульские чиновники мне так и сказали.

– Да. России сегодня не до заблудших своих дочерей, – подхватил я. – Если российский министр иностранных дел говорит, что у страны нет своих национальных интересов, то почему бы не продавать девок вместе с черноземом.

– Если это демократия, то я коммунист. Белый коммунист.

 Мы засмеялись.

– Вот мы и породнились, – сказал я, облизывая подсохшие губы, – сын белого офицера и внук красного комиссара. Этим революцию 17-го можно считать законченной. За что и выпьем!

Мы выпили. Я замолчал, погруженный в невеселые мысли.

– Здесь, в Адене, много русских?

– Судя по количеству валяющихся на пляже бутылок, окурков и остатков пищи, около сотни. Аден – город авантюристов. Ваши здесь чувствуют себя как дома. Когда Северный и Южный Йемен объединились, почти все русские специалисты уехали, как говорится – от греха подальше. Потом некоторые вернулись. А год назад сюда из России, как саранча, налетели какие-то бандиты.

– Бандитский Петербург на йеменских выселках? – пошутил я.

– Мне трудно сравнивать.

– Чем они тут занимаются?

– Всем. Торгуют оружием, выбивают из африканских стран советские долги. Одна группировка ухитрились взять в аренду портовые склады в счет йеменского долга. Что они там хранят – не знаю. Торгуют девушками. Год назад я пытался организовать в одном из своих кафе подпольный кафешантан. Ведь Аден – проходной двор. Набрал русских девиц. Они мне руки целовали. Так вот, ваши «крутые» после представления вломились за кулисы и чуть было их всех не перетрахали. Никто из этих отморозков не хотел верить, что девочки просто танцуют.

В кафе вошла стройная девушка в длинном цветастом платье, в платке, ее лицо ниже глаз закрывало нечто похожее на медицинскую марлевую повязку из цветного шелка. Я подумал, что эта та самая девушка, которая следила за мной в Ходейде. Но тогда она была в хиджабе. Я краем глаза наблюдал за ней, стараясь не потерять нить разговора со штабс-капитаном. Девушка осмотрелась, а потом напрямик отправилась к нам:

– Salut cheri, – штабс-капитан расплылся в широкой улыбке. – Знакомься! Это мистер Лоренц из России, – представил он меня на английском.

– Salut! Пьете? Насколько я знаю, русские не пьют без повода.