Лоцман. Сокровище государя

Андрей Посняков

Лоцман. Сокровище государя

© Андрей Посняков, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

* * *

Глава 1

За дальним лесом садилось солнце. Угасало, растекалось пожаром по смолистым вершинам елей, вытягивало по опушкам длинные черные тени. Еще немного – и наступит, упадет тьма, накроет весь лес плотным черным покрывалом, таким, что не видно ни зги. В темно-голубом, темнеющем небе уже загорелись, вспыхнули первые белесые звездочки, а вот настоящей луны не было, лишь огрызок месяца, похожий на кривую татарскую саблю, зацепился за вершину старого дуба да так и висел, тощий, прозрачный, хиленький, ничего особо не освещая – толку от такого, ага!

Сидевшая на толстой ветке сова вдруг насторожилась, зыркнула взглядом и, к чему-то прислушавшись, шумно забила крылами, поднялась, полетела куда-то в самую чащу. И правильно – на узкой лесной дорожке, из-за поворота, заросшего старым ольховником, показались всадники в коротких кафтанах. Все при саблях, у кого-то и «берендейки» через плечо. «Берендейка» – перевязь через плечо с подвешенными принадлежностями для заряжания пищалей, пенальчиками с пороховыми зарядами, сумкой для пуль, пороховницей – вещь в бою да походе удобная, воинским людям без нее никак.

Всадники ехали на рысях, не шибко торопясь, но и поспешая: как волчья сыть – нога за ногу, сопля за щеку – по дороге не волочились. Впереди – дюжина на сытых конях, сразу за ними – крытый возок на смазанных дегтем колесах. Четверка лошадей, кучер – здоровущий мужик с окладистой кудлатой бородою. Крыт возок дорогой узорчатой тканью, сразу видать – не какой-нибудь там торгашина-купчина едет – боярин!

Позади возка – снова всадники: кирасы, палаши, пистолеты, у кого – и каски железные, называемые иностранным словом «морион». Рейтары! Из полков «нового строя», что на немецкий манер устроены и не так давно на земле русской заведены. Командиры у них опять же по-заморски обозваны – никаких тебе воевод, сотников: капитаны, майоры, полковники! Есть и иностранцы, ну, а в большинстве – русские все, из московских дворян.

За рейтарами, растянувшись, шло пешее воинство – бородачи-стрельцы. Кафтаны длинные, красные, тяжелые пищали на плечах, еще и бердыши, сабли – славное воинство! Идут – любо-дорого глянуть, лишь берендейки гремят в такт шагам. Раз-два, раз-два, левой…

– А ну, молодцы… Песню запе… вай!

Грянули молодцы дружно:

– Ой ты, гой-еси, православный царь! Православный царь, повелитель наш.

Громко запели стрельцы. Разнеслась удалая песнь по всему лесу. Тут уж не только сова, тут и зайцы из кустов повыскакивали, и волки хвосты поджали.

– Славно поют, – один из скакавших впереди воинов хмыкнул, сдвинув на затылок шапку.

Молодец – хоть куда. Высок, красив, строен. Весь из себя этакий крепкий, жилистый. Из-под темно-русой челки синие глаза сверкают, борода расчесана, а взгляд такой… начальственный взгляд, как и положено командиру.

Звали молодца Никита Петрович Бутурлин, и было ему двадцать шесть лет. Не женат еще, не пристатилось, да и родители померли давно. Батюшка, мелкий помещик – «беломосец» – земли северной, тихвинской, иконой своей славной, оставил сыну в наследство чуток землицы с деревенькой Бутурлино и «со людищи» в количестве тридцати пяти душ, из которых большая часть – девки да бабы. Ну и вот, боевые холопы, вон они, скачут чуть позади, рядом. Чернявый осанистый Семен, чем-то похожий на медведя, слева от него – рыжий Ленька, чуть позади – совсем еще юный Игнат… Вот и все помещика Бутурлина воинство! Явился на службу, как наказано – «конно, людно, оружно». Ну, а что людишек маловато – так то не Никиты вина. Не совсем еще оправилась матушка Русь после страшной Смуты, много людей бедовало. Не только простолюдины, но и мелкие дворяне впали в страшную нищету, такую, что многие даже запродавали себя в холопы.

Ну, до Никиты Петрович такое, слава Господу, не дошло, хотя и он, что греха таить, подрабатывал лоцманом, проводил торговые суда от посада тихвинского до самого Варяжского моря, и иногда – в Стокгольм-Стекольну. Так бы и перебивался, кабы не начавшаяся недавно война со шведами – вот уж тут Бутурлин себя проявил, без него вряд ли бы славный город Ниен так уж быстро взяли. Воевода, князь Петр Иванович Потемкин, так прямо и сказал: «Без тебя б, Никита, столько бы кровушки пролилось!» Так вот…

С тех славных пор минуло что-то около месяца, война только еще разворачивалась, зачиналась, и Никита Петрович оставался при воеводе. Если считать по-немецки, шел июль одна тысяча шестьсот пятьдесят шестого года от Рождества Христова. Князь-воевода Потемкин с большой охраною ехал нынче в смоленские земли, недавно отвоеванные у поляков. Ехал не в сам град Смоленск, а чуть западнее, на полночную сторону – к верховьям Двины-реки, где молодой воевода Семен Змеев, еще по зиме заложив верфь, выстроил тысячу стругов. Струги нужны были для скорого похода на Ригу – как раз по Двине-Даугаве и плыть. Рига принадлежала шведам, и царь-государь Алексей Михайлович намеревался ее воевать, что было бы на руку для всей русской торговли. Да и что сказать, слишком уж зарвались свеи – все Варяжское (Балтийское) море своим «шведским озером» сделали! В Риге – шведы, в Ревеле – шведы, в Нарве – они же, вот хоть устье Невы-реки князь-воевода Потемкин для государя отвоевал (с господина Никиты Бутурлина помощью). Ну, кто в Ниен пробрался да вызнал всё? Он, он, Никита! За что и получил в награду шестьдесят талеров, именуемых на Руси ефимками. Деньги хорошие, такое жалованье, пожалуй, только полковники получали… да еще приказные начальники – дьяки.

На те деньги Никита задумал выстроить вокруг деревни своей крепкий тын! Пушки завезти… хотя бы кулеврины, да людишек еще прикупить, лучше бы мастеровых, справных…

Задумал… да вот покуда некогда было. Война!

– Далеко до села еще? – повернувшись в седле, Бутурлин бросил взгляд на проводника Тимофея – местного мужика из артельных, плотников. Бродяга, если уж так-то – бобыль.

– А версты четыре осталось, – пригладив пегую бороденку, Тимофей потрепал лошадь по гриве. – Что, Каурка, поди, устала?

– С чего ей уставать-то? – громко захохотал едущий рядом Семен. – Не так уж мы и гоним.

– Гнать-то не гоним, да, – проводник согласно потряс бородою. – Однако с утра уж верст двадцать проехали. Один раз всего и отдыхали.

– Ничего, в селе отдохнем! – хмыкнул Никита Петрович. – Раз уж, говоришь, четыре версты… Скоро!

– Никита Петрович! Господи-и-и!

Вырвавшийся вперед Игнатко вдруг осадил коня, да так резко, что едва не вылетел из седла. Вскрикнул, обернулся, указал рукой куда-то на обочину…

Бутурлин поспешно поворотил коня… и перекрестился, увидев рядом, в кустах, изрубленные буквально на куски трупы! Две юные девушки… почти нагие, в одних рубашонках, босиком… Вот страсть-то! Верно, снасильничали, устроили «толоки»… Но зачем так-то? Вон, горло рассечено – голова почти срублена… Да и кисть руки у второй еле держится…

Заинтересовавшись ранами, Никита Петрович спешился, наклонился… Да, явно разрублены кости! Видно, какой-то черт забавлялся с девами – силушку свою темную показывал! Истинно – черт, дьявол! А кровищи-то, кровищи вокруг…

Зло сплюнув, Бутурлин обернулся к слугам:

– Семка, давай к воеводе! Хотя нет. Сам доложу.

Вскочив в седло, Никита погнал лошадь к возку, выкрикнул, едва только подъехал:

– Дурные новости, княже!

– Что еще? – откинув полог, из кибитки выглянул круглолицый боярин в наброшенной поверх кафтана епанче, с окладистой, тщательно расчесанной бородою и неожиданно острым взглядом небольших, глубоко посаженных глаз. Собственной персоною Петр Иванович Потемкин – воевода и князь.

Резко оборвалась удалая стрелецкая песня…

– Две младые девы, убиты и нази, – по-военному четко доложил молодой дворянин. – Раны, господине, весьма занятные…

– Так-так, – Потемкин вскинул брови. – И что там занятного?

– Обычно так бьют моряки! – ни капли не сомневаясь, пояснил Бутурлин. – Тяжелой абордажною саблей.

– Ага… – пригладив бороду, князь почмокал губами. – Ну, в этом ты разбираешься, помню… А где тела?

– Рядом… вон…

Петр Иванович не поленился, выбрался из возка и самолично осмотрел трупы. Почмокал губами, покачал головой, да, сдвинув на затылок шапку, почесал темную, тронутую на висках сединой шевелюру:

– Молоденькие совсем. Юницы… Руки и пятки грубые – знать, крестьянки. И какому ироду понадобилось их убивать? Сегодня убили-то, и не так давно… вон, кровь едва запеклась… Та-ак… Лес прочесать мы до темна не успеем… Тогда завтра! Посейчас же дев этих – в обоз. Завтра и похороним в этом, как его…

– Плесово, княже, – подсказал Никита.

Плесово – так называлось село, где была устроена верфь и куда нынче добирался воевода Потемкин. Ехал не просто так, не новыми стругами любоваться, просто уже совсем скоро в Плесово должен был явиться сам государь Алексей Михайлович. Царь лично занимался подготовкой рижского похода и даже собирался возглавить войско. Вот-вот приедет – и в поход! И – горе Риге, горе – Лифляндии!

Что же касается Потемкина, то тот должен был получить указание относительно его собственной армии, той, что захватила Ниен. Что дальше-то делать? Стоять в Орешке? Или идти воевать Выборг? Людей, конечно, для такого похода маловато, но как велит государь, так и будет. Хоть Выборг возьмем, хоть Стокгольм!

Неожиданно улыбнувшись, князь покивал:

– Да, Плесово… А сейчас мы где ночуем?

– В каких-то Жданках, княже.

– Большая деревня?

– Да нет… И церкви там нету.

– Тогда дев несчастных везти до Плесово. Там погребсти. Да и… может, из родных кто опознает? Ну, что стоишь, сотник? Двигаем дальше!

Вытянувшись, Бутурлин снова взметнулся в седло. Звание сотника он тоже получил после взятия Ниена и ныне возглавлял передовой отряд, командуя сотней головорезов из таких же, как и он сам, небогатых провинциальных (городовых) дворян да детей боярских. При каждом помещике имелись боевые холопы, у кого больше, у кого меньше, но у каждого – небольшой отрядец. Все, как и должно – «конны, людны, оружны». Вот-вот получат и жалованье – с царем едет на верфи солидный обоз!

Жалованье это хорошо… Никита Петрович подогнал коня – в Жданки надобно было успеть засветло, а скорость всего воинства зависела от авангарда. Жалованье… Каждому служилому дворянину полагалось по пять рублей в год, а Бутурлину, как сотнику, и все восемь! Деньги не такие уж и большие, один боевой конь стоил десять рублей. Не в деньгах, конечно, дело – в землице. Коль подсуетиться, так Поместный приказ, по воеводы слову, может и еще землицы начислить. К примеру, покойного соседа, боярина Хомякина земли… ну, то озерцо, которое спорное. Князь Петр Иваныч, к слову сказать, давно тот вопрос разрешить обещался. Не забыть бы напомнить, ага.

Пока молодой помещик занимался ратными делами, хозяйством на его землях заправляла юная ключница Серафима, дева, несмотря на возраст, умная, ушлая, да в придачу еще и красивая – не оторвать глаз! Стройный стан, грудь упругая, коса светлая девичья, ресницы долгие, пышные, трепетные, очи же – ярко-голубые… как у давнишней пассии Никиты Аннушки Шнайдер, дочки богатого купца из Ниена. Ах, Анна, Анна… Целовались ведь когда-то, ага. Однако уже около года как увез Аннушку в Ригу мерзкий ее женишок Фриц Майнинг! Увез, увез, гад ползучий… И как теперь Анну из Риги добыть? Поехал бы, на корабле бы поплыл – вызволил бы… Кабы не война, не дела государевы да не служба ратная.

Впереди, за кустами, показались тусклые огоньки – за затянутыми бычьими пузырями оконцами крестьяне уже зажгли лучины. В деревне насчитывалось пяток изб, каждая огорожена невысоким забором. Во дворах виднелись сараи и прочие постройки, обязательный колодезный сруб с высокой жердиной – «журавлем». Почуяв чужих, у ворот заблажили, залаяли псы.

– Это твои Жданки? – оглянулся Бутурлин.

Проводник тотчас же закивал, заулыбался:

– Да, да, они и есть. Вон и староста бежит уже…

И впрямь, завидев вооруженных всадников, из крайней избы выбежал длиннорукий мужик с мосластым лицом и рыжеватою бородою. Подбежав ближе, мужик снял с головы треух и бухнулся на колени прямо в дорожную пыль:

– Нетути у нас ничего, люди добрые! Одначе кой-что по сусекам соберем. Токмо деревню не жгите!

– Это с чего ты взял, что мы будем ее жечь? – презрительно хмыкнул Никита Петрович. – Была нужда, однако.

– Мы свои, Антип, – наконец, вставил слово проводник Тимофей. – Меня-то ты не признал, что ли?

– Тебя-то признал, – прижав треух к груди, староста опасливо прищурился. – А вот с тобой кто…

– Мы – князя-воеводы Петра Ивановича Потемкина войско! – Бутурлин горделиво выпятил грудь. – Сам князь здесь. А я – его сотник. Так что, борода многогрешная, давай-ка тут не блажи, а веди князюшку на ночлег, в избу. Также сотников да десятников по избам размести. Остальным покажешь, где табором встати можно. Понял, борода?

– Понял! Как не понять, господине?

Обрадованно перекрестившись, староста Антип бросился обратно к избе, закричал, замахал руками:

– Овдотья, девки… эй… Стол накрывайте, ужо! Гуся, гуся режьте…

Сам князь с рейтарским полковником и начальным стрелецким воеводою расположились на ночлег в избе старосты, тут же, во дворе разбили шатры и слуги, запалили костер, чего-то варили, жарили, бросая кости собакам, опасливо забившимся в свои будки. Рейтары разбили шатры на лесной опушке, средь пахучих трав, чуть поодаль разложили костры стрельцы, а уже за ними – служилые: дворяне да дети боярские со своими людьми.

Вкусно запахло похлебкой: варили из вяленого мяса, заправляя для густоты мукой. Бутурлин, как и положено сотнику, устроился в дальней избе, большой и полной народу. Пока ужинали, все время сновали туда-сюда какие-то бабы, девки в глухих темных платках. Приносили еду и питье, уносили посуду, о чем-то вполголоса переговаривались, искоса поглядывая на постояльцев – Никиту Петровича и двух рейтарских капитанов. Один из господ офицеров оказался немцем из Бремена, второй – француз, но немецкую речь знал сносно. Так и общались, да, поужинав, сели перекинуться в карты. Наскоро, ибо подниматься завтра нужно было рано, с зарею.

Поначалу игра особо не ладилась – немец все никак не мог привыкнуть к мастям. Они ведь в каждой стране – наособицу. Во Франции, как и на Руси-матушке – черви, бубны, трефы, а вот в немецких землях не так – там то желуди, то фрукты какие-то, поди пойми.

В рейтарском обозе имелся бочонок пива, его и выпили, вернее сказать – допили, как раз и игра стала ладиться. У хозяина избы, местного крестьянина Фрола, мужика, по всему, не бедного, нашлась медовуха – стали пить и ее, оказалось – забористо! Захмелев, Никита Петрович не на шутку раздухарился, кидая карты на стол с неописуемым азартом… и, только проиграв запасное седло, притих да принялся широко зевать, закрывая рот рукою и поминутно крестясь на висевшую в углу икону, засиженную мухами до такой степени, что невозможно было разобрать, кто же на ней изображен.

Хмыкнув, Никита Петрович ухватил за локоть прошмыгнувшую мимо девчонку:

– А скажи-ко, дева, кто тут на иконке-то?

– На иконке-то? Дак Николай Угодник, господине.

Отвечая, девушка повернула лицо – бледное, какое-то снулое и несчастное, но вполне миленькое и даже по-крестьянски красивое… Если бы не растекшийся по всей скуле синяк под левым глазом!

– Кто это тебя так?

– Да так… – Девка пожала плечами, однако уходить вроде как не спешила, все убиралась, уносила посуду да заинтересованно поглядывала на картежников – видать, забава сия ей оказалась в новинку. Да и насчет поболтать девчонка оказалась не дурой, постояльцев вовсе не сторонилась.

– А это что за игра такая? Карты?! Вот, ей-богу, первый раз вижу, ей-богу! А вы надолго у нас? Ах, завтра уже уедете… А куда? В Плесово? А, знаю. Где струги. Воевода там такой… строгий.

Нет, в самом деле – премиленькая! Густо-рыжая коса, тонкие бровки, губки розовым бантиком, и глазищи, ровно у кошки – зеленые.

Рейтары тоже уже поглядывали на деву, и верно, вскорости перешли бы к самым решительным действиям, да только вот помешал некстати проснувшийся хозяин, Клим.

– Меланья! Ты что тут рыщешь, гостям почивать не даешь? А ну, в людскую пошла! Там нынче спите… Ну, пошла, кому сказал!

Хлопнув девчонку пониже спины, Клим пригладил бороду и довольно осклабился:

– Племянница моя. Артачиться любит, но так – девка справная. Лес наш знает – лучше иного охотника. И сама на охоту ходит!

– Девка? На охоту? – постояльцы недоверчиво переглянулись. – И как?

– Пустая не возвращалась! То зайца принесет, то куропаток, то рябчика.

– Хорошо, не тетерева! – укладываясь на широкую скамью, пошутил Бутурлин.

Хозяин тут же закрестился:

– Тьфу ты, тьфу ты! Скажешь тоже, господин. Нешто мы какие басурмане-нехристи – тетеревов жрать?

В деревнях обычно ложились рано, зря лучины не жгли. Да и вставали – с солнышком, с зарею. Июль – пора сенокоса, да и первые ягоды пошли – хватало забот. Немного поговорив, улеглись спать. Хозяин – на сундуке, хозяйка с малыми детьми – на печи, дети постарше – под самым потолком, на полатях, ну, а важные гости – на лавках вдоль стен.

Бутурлин долго не мог заснуть, все ворочался на покрывавшей лавку медвежьей шкуре. Буйную головушку витязя терзали всякие разные мысли, и многие были – срамные. Снова вспомнилась Серафима-ключница, ее пушистые ресницы, улыбка, глаза… и еще – грудь с большими трепетными сосками. Славная девушка Серафима, ай… Просила выдать ее замуж за Федора Хромого, что кожевенным делом промышлял. Просила, да ведь помер Федор… С другой стороны, зачем за кого ни попадя такую справную девушку выдавать? Серафима… Ох, и тело у нее, ох и перси… И, главное, пухлой не назовешь! Хотя… Аннушка, верно, и похудее. Да нет! Аннушку-то Никита Петрович нагой не видел, это Серафиму – много раз. И не только видел, а и… Ну, так на то оно и дело молодое, да и Серафима – не с улицы девка, а своя, челядинка, раба.

Не спалось Никите, ворочался. Услышал вдруг, как сквозь неплотно прикрытую дверь с улицы донеслись приглушенные голоса. Один – девичий, второй – задорный, мальчишеский… Игнатко, что ли? Похоже, он.

– А вы ведь в Плесово, да?

– В Плесово… А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю. Это вы с этаким-то войском!

– Дак, воевода-князь с нами… Едет на встречу к самому государю!

– К государю? Да иди ты!

– Ой, будто не слышала, что царь-государь на войну? Свеев будет воевать, так-то!

– Да слышала… Но думала – врут. Люди ведь, знаешь – языки что помело.

– А ты не такая?

– Не такая. Я умная.

– Вижу, какая умная. Эвон, под глазом-то… Ну, ладно, ладно, не обижайся.

– Да я не обидчивая… Какие у тебя ресницы! Долгие, как у девы… Можно, я их потрогаю?

– П-потрогай… ага… ой…

Послышался смачный звук поцелуя. Бутурлин перевернулся на другой бок и хмыкнул: повезло же отроку! Может, и сладится там, в шатре, что… Или на сеновале…

– Как ты целуешься славно…

– Ты тоже славный… Пойдем-ка… пойдем… А то мне одной страшно! Там ваши, говорят, мертвяков привезли. Правда?

– Правда. Двух дев, убитых. В Плесове, может, узнают…

– Убитых? Жуть-то какая, господи!

* * *

Как и собирались, утром выехали с зарею. Выспались, наскоро перекусили кашей, разобрали шатры, покидали в телеги – все в охотку, со смехом, с прибаутками-песнями. А вот уже и послышалась зычная команда:

– Становись! Нале-ву! Шагом… арш!

Впереди – знамо дело – авангард во главе с сотником Бутурлиным, за ним – княжеский возок с охраной, потом рейтары, стрельцы… Воинство!

Едва только тронулись, как над соснами, за холмами, выкатился-показался сияющий краешек солнца. Лучи его позолотили лица, отразились в шлемах и наконечниках пик, взорвали утренний прозрачный туман сверкающим золотом, так что стало больно глазам. Народ радовался: солнышко теплое – к доброму дню. Лето нынче выжалось холодное, смурное, дожди надоели всем.

– Ты почто лыбишься-то, Игнат? – подмигнув улыбающемуся отроку, с усмешкой поддел Никита Петрович.

Парнишка повел плечом и еще больше прищурился:

– Так славно! Теплынь. И дожди вроде как кончились.

Ехавший рядом Ленька тряхнул рыжей шевелюрой:

– Чай, скоро и поход! Правда, господине?

– Да уж, – погладив эфес сабли, Бутурлин важно покивал. – Так оно и есть. Для того ведь струги-то и выстроены. На все войско!

– Славно! – одобрил Игнат. – Чай, на стругах-то все лучше, чем пешком.

Стрельцы вновь затянули песню. Солнце поднялось еще выше и, кажется, совсем скоро засияло уже над головами, и как-то вдруг очень быстро по левую руку показалась синяя гладь реки.

Дорога как раз и шла вдоль реки, путь был хороший, наезженный и плотный, копыта коней не проваливались в грязь, что позволило еще больше прибавить ходу. Да, собственно говоря, торопиться-то было некуда: через пару часов пути на крутояре показалась красивая деревянная церковь.

– Святого Дионисия храм, – сняв шапку, радостно пояснил проводник. – Приехали!

Все остановились. Сам воевода вышел из возка и, перекрестившись на церковь, прочел молитву. Бывшие рядом с ними воины тоже осенили себя крестным знамением да переглянулись с радостью: ну, вот он, конец долгого пути.

От церкви спускались к реке избы с плетнями, наверное, пара-тройка дюжин – точно, Плесово – село большое. За избами, на берегу, виднелись какие-то амбары и верфь с застывшими остовами судов. Вокруг копошились люди, доносился звон топоров, визг лучковых пил, крики… Работа кипела в полный рост! Достраивали. Царя ждали!

– Красиво как! Славно… – словно завороженный протянул Игнат. – Деревья вон, трава, папоротники… золотятся. Словно брабантское кружево…

Бутурлин на это ничего не сказал, лишь прищурился, заметив отряд всадников, вылетевших навстречу гостям. Вылетели, надо сказать, умело – растянулись, выгнулись дугой – окружали.

– А вон, батюшко, и пушки, – повернув голову, шепнул Ленька. – Четыре ствола у берега, еще столько же – справа, на опушке… И вон, у самой церквы блестят! Нам бы как бы в лес – а то пальнут еще.

– Я вам дам – в лес! – запахнув ферязь, воевода Потемкин грозно почмокал губами. – Коня мне, живо! Попону праздничную, шишак… Никита! Панцирь злаченый надень – при мне будешь.

– Слушаюсь, княже!

Успели быстро. И коня привели: белого, под алой с золотой вышивкой, попоной. Князь уселся в седло, распахнув ферязь. Под ферязью – байдана с зерцалом злаченым, доспех красоты редкостной, на голове – сверкающий на солнце шишак, на рукояти сабли – рубины огнем горят, холеная борода на ветру развевается – сразу видно, всем князям князь!

Рядом с воеводой – Бутурлин в рейтарском панцире и гишпанском шлеме с двумя страусиными перьями. На перевязи – сабля, пара пистолетов в седельных кобурах, с плеч короткий английский плащ водопадом темно-голубым ниспадает. А что? Чай, не лаптем шти хлебаем!

Тут и рейтары, и стрельцы-молодцы… Встали все мишенью… Ну-ну, князь, видно, знает, что делает.

Всадники между тем быстро приближались, накатывались лавою. Уже сверкнули на солнце сабли!

Усмехнувшись, князь Петр Иванович махнул рукой:

– Трубач – труби! Барабанщики – барабаньте.

Гулким рокотом ухнули барабаны. Радостно запела труба. Воевода тронул коня и поехал навстречу воинам. Ехал спокойно, не торопясь… и ни один мускул на лице не дрогнул!

Бутурлин потянулся было к пистолю…

– Не вздумай, Никита, стрелять! – скосив глаза, строго-настрого предупредил князь. – И сабельку в ножнах держи.

– Но ведь они же…

– Подъедут – честь отдадут!

Сотня шагов до всадников! Полсотни. Уже видны злые сверкающие глаза, оскаленные лошадиные морды. Сверкают сабли. Стволы карабинов тускло блестят. Еще немного и…

– Осади! – властно поднял руку Потемкин.

Скачущие впереди всадники недоуменно переглянулись… и осадили коней.

– Кто такие? – опытный воевода тут же определил старшего – лихого усача в латах с польскими гусарскими дугами за спиною. Неужто и впрямь поляк? Хотя… да-да, говорили, что государь, в ряду прочих, завел в Москве и гусарский полк… Так то государь. В Москве. А здесь кто?

Усач тоже, по всему, оказался бывалым. Оценив все великолепие, спешился и вежливо поклонился, представился:

– Полковник Семен Змеев, волею государя воевода здешний.

– А! – спешиваясь, улыбнулся князь. – Слыхал, слыхал о тебе, Семен Михалыч! Это ты тут верфями заведуешь?

– Язм.

– А я – князь Потемкин, можешь запросто Петром Иванычем звать.

– Княже! – молодой воевода смутился, правда, не очень – действовал-то он правильно. – Вы уж извиняйте за…

– Да не за что, полковник! Вижу – службу знаешь, – довольно хмыкнув, Потемкин лукаво прищурился. – А почто как поляк одет?