Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова

Так удачно пополнив запасы воды, кореньев и каких-то неведомых злаков, я побратался с добрыми аборигенами и, вдали от берега продолжил свой путь. Так продолжалось не менее одиннадцати дней, пока в поле нашего зрения не оказалась полоса земли, довольно сильно вклинившаяся в море, примерно на четыре-пять миль. Море было просто умиротворённым, и я отошел довольно далеко от берега, пытаясь обойти этот выступ. Наконец, обойдя отмель, я увидел противоположную сторону отмели, и мне показалось, что ошибки здесь быть не может: Зеленый Мыс оказался с одной стороны, а с другой – архипелаг того же названия. Но они были невероятно далеко, и я смешался, размышляя, что мне предпринять. Даже немощный ураган мог помешать мне вернуться на землю.

Обуреваемый сомнениями, я пошел отдыхать в каюту, отдав румпель в руки верного Ксури. Когда я уже улёгся в кабине, мальчик громко закричал:

«Хозяйна! Хозяйна! Судно с парус!»

Я вполне понимал его дикий испуг – наивное дитя думало, что это один из парусников его хозяина, посланных в погоню за нами. В отличие от Ксури я понимал, что эта опасность грозить нам не может. Но на всякий случай я как пробка из бутылки вылетел из своей тесной каютки, и в мановение ока не столько зрением, сколько инстинктом ощутил, что перед нами португальский торговый корабль, наверняка направляющийся за товаром – неграми, к берегам жаркой Гвинеи. Однако, оценив курс, которым он следовал, я огорчился, потому что увидел, что он удаляется от земли. Тогда я устремился в открытое море и, поставив все имевшиеся паруса, решил попытаться нагнать португальца и вступить с ним в диалог.

В ходе нечеловеческих усилий хоть на йоту прибавить скорость судна, я убедился, что настичь его мне никогда не удастся, даже если я вывернусь наизнанку, и мне придётся распроститься с ним раньше, чем сумею подать сигнал или лопнут все мои паруса. Я предпринимал всё возможное, и стал потихоньку терять надежду, как вдруг понял, что меня заметили с корабля, скорее всего разглядев в подзорную трубу и, поняв, что скорее всего мой баркас – принадлежность какого-то европейского корабля, жертвы кораблекрушения, снизили ход, предоставив мне шанс догнать португальца. Это взбодрило меня, и вспомнив о том, что у нас был кормовой флаг, я дрожащими руками поднял его на флагшток, демонстрируя, что мы терпим бедствие. В дополнение к сделанному, я выпалил из мушкета в воздух. И то, и другое было замечено: скоро они сообщили мне что хотя выстрела и не услышали, но дым им был хорошо виден. После этого корабль стал дрейфовать и через каких-то три часа мы причалили к нему.

Обступившие нас матросы стали спрашивать, кто мы, сначала на португальском языке, потом на испанском, потом на французском языке, но я не понимал ни одного из этих языков. Если бы не шотландский матрос, случайно оказавшийся на корабле, поговорить бы нам так и не удалось. Я объяснил шотландцу, что я англичанин и сбежал из неволи, находясь в плену у Салехских мавров. С этого момента мы были желанными гостями на корабле и нам позволили перенести на палубу все наши пожитки.

Вам будет трудно представить ту радость, которая объяла меня, когда я осознал, что выскочил из своего бедственного, чудовищного положения. В порыве благодарности за своё освобождение я предложил капитану корабля всё, что у меня было. Но эта благородная душа отказалась от моих дарений, в довершении чего капитан сказал, что ничего у меня не возьмет и по возвращении в Бразилию всё до последнего гвоздя мне будет возвращено в целости и сохранности.

«Я был готов спасти вашу жизнь точно так же, как я вижу, вы, находясь на моём месте, были бы готовы спасти мою! – задумчиво сказал он, – Кто знает, не придётся ли мне когда-нибудь воспользоваться вашей услугой. Кроме того, я вынужден буду высадить вас в Бразилии, которая отстоит от вашей родины на такие расстояния, что, окажись вы без вашего оружия, вы умрёте там с голоду. Я не в состоянии приговаривать спасённого мной к смерти после того, как спас его. И не просите меня, уважаемый господин англичанин, я даю вам приют из сочувствия, полагая, что ваши вещи могут помочь вам уцелеть в Бразилии, даровав вам возможность вернуться на родину».

Он оказался очень щепетилен в исполнении своих обещаний, и искренне запретил матросам хоть пальцем касаться моего имущества и взял его под свой контроль, составив самую подробную опись, а потом вручив мне её, дабы я мог получить всё в целости и сохранности, не забыв включить в неё даже даже три моих верных глиняных кувшина!

Касаемо же моего баркаса, то учитывая, что он был новый и находился в приличном состоянии, капитан тут же предложил мне выкупить его, спросив, как я оцениваю его стоимость. Я отвечал, что поскольку он был чрезвычайно великодушен ко мне, мне не пристало набивать цену и я с радостью дарю его ему. Он сказал, что даст мне расписку на восемьдесят реалов, и заплатит по приходу в Бразилию. Если же в Бразилии кто-нибудь посулит мне большую сумму, то и он даст мне больше. Кроме того, он предложил мне шестьдесят реалов за моего мальчика Ксури. С ответом на это предложение я медлил, мне очень не хотелось отдавать Ксури капитану. Мне не хотелось продавать свободу честняги, который так много сделал для обретения мной свободы и с такой верностью служил мне в наших бедствиях. Когда я в великом смущении объяснил эти соображениями капитану, они показались ему вполне правильными, логичными и справедливыми, и он пообещал освободить Ксури через десяти лет, если тот согласится принять христианство. Ксури согласился последовать за капитаном, и я вынужден был уступить его новому владельцу.

До самой Бразилии мы плыли вполне благополучно, и через двадцать два дня после нашего освобождения мы наконец достигли залива Всех Святых. Благодаря Провидению, я выпутался из самого бедственного положения, какое может настигнуть человека, и теперь мог спокойно принять решение, что мне делать дальше.

Я был просто обласкан великодушным капитаном, ведь он ничего не согласился взять с меня за приют и заботу в этом путешествии, тут же выкупил у меня шкуру леопарда за двадцать дукатов и шкуру льва за сорок. По прибытии он велел возвратить всё принадлежавшее мне на его корабле в полном объёме и купил у меня то, что я продавал. Это был мой ящик с вином, пара ружей и кусок белого воска, из которого я мастерил свечи. Одним словом, на круг я выручил за всё это не менее двухсот пиастров. С этими деньгами в кармане я ступил на берег Бразилии.

Вскоре после этого благодаря капитану я был введён в дом такого же человека, как и он сам, порядочного честняги, местного хозяина плантации сахарного тростника и владельца сахарного завода. Я проработал у него какое-то время и познал таинства разведения сахарного тростника и секреты приготовления из него сахара. Узрев, какой роскошной жизни предаются счастливые колонисты американцы и как стремительно они богатеют, я решил получить разрешение правительства, бросить здесь якорь и по возможности самому стать плантатором. Я стал ломать голову, как мне вернуть деньги, вложенные в Лондоне. Я получил подданство, и прикупив столько необработанной землицы, сколько позволяли мне мои накопления, стал составлять план моей будущей плантации и домовладения, которые можно было позволить себе на деньги, выписанные из Лондона.

По соседству со мной жил один лиссабонский португалец, происходивший из Англии, – он носил фамилию Уэлз. Оказалось, что наши судьбы были практически сходны.. Его плантация сахарного тростника соседствовала с моей и на этой почве мы с ним крепко сдружились и поддерживали самые крепкие деловые отношения. Наши доходы были одинаково смехотворны, примерно два года мы могли извлекать с наших плантаций только на самое убогое существование. Но потихоньку, благодаря удаче и упорному труду наше положение улучшилось, и к третьему году, когда мы стали разводить табак, у нас в совместном пользовании оказался приличный кусок земли, который мы на будущий год планировали засадить сахарным тростником. Однако как мой сосед, так и я, мы оба нуждались в подмоге, и я часто горько жалел, что так неблагодарно и подло продал своего друга Ксури.

Но, что тут говорить, увы! – ошибаться было моим основным хобби, и я не буду спорить, если кто-то скажет, что благоразумием я не богат. Это правда – благоразумием я похвастаться не могу. Оставалось одно – сжать свою волю в кулак и продолжать усилия, чего бы это мне не стоило. Итак, я предался занятиям, которые совершенно не соответствовали моей животной натуре и явно входили в противоречие с образом жизни, которым я грезил в своих мечтах, и благодаря которым не только покинул отчий дом, но и презрел добрые отцовские советы. Между тем на чужбине я поневоле внедрился в тот самый излюбленный средний класс – апогей скромного существования, который при мне так расхваливал мой отец – состояние, которого я мог бы я так же легко мог бы достичь и на родине, не подвергая себя страданиям и мучительным скитаниям по планете Земля!

Как часто теперь пенял я себе: что тем, чем я занимаюсь здесь, я так же легко мог заниматься и в самой Англии, находясь при этом среди моих родствеников и друзей. Стоило ли мне для этакого ничтожного результата, в угоду своему упрямству исколесить пять тысяч миль, жить и страдать среди чужих мне людей, бродить вместе с дикарями в бесплодной пустыне – и в итоге так далеко от родины, что откуда бы ни шли, сюда не придёт ни одна дружеская весточка!

Так вот, не буду скрывать, часто я горько раскаивался в своём легкомыслии. Никого, с кем бы я мог поделиться своими чувствами, кроме моего соседа, рядом не было, да и такая возможность выпадала не часто! Всё, что требовалось мне сделать, я делал своими руками, и при этом часто твердил про себя, что существую здесь как человек, совершенно справедливо выброшенный на безлюдный дикий берег после кораблекрушения, в чьём владении находится целый необитаемый остров и, заброшенный на необитаемый остров, он не может рассчитывать ни на кого, кроме самого себя. Насколько же следует вбить в голову каждому глупцу, которого Провидение шаг за шагом ставит на всё более низкую ступень жизни, показывая ему его явное падение, что Провидение само решает и всё может изменить в одно мгновение так, что сегодняшнее страдание может оказаться благом по сравнению с завтрашним бедствием. Я понимал, насколько это справедливо, повторял это себе, ещё не ведая, что одинокая жизнь на безлюдном острове, на которую я жаловался, живя в раю, скоро станет моей истинной участью. Меня ужасало сравнение моей нынешней жизни с прежней, живя которой и прояви я больше выдержки, я уже достиг бы много большего и уже давно, скорее всего, достиг бы желанного богатства и процветания.

Мои труды по благоустройству моей сахарной плантации уже начали давать кое-какие плоды, когда мой добрый друг и благодетель, капитан корабля, который выловил меня в открытом море, собрался отправиться в обратный путь (он пробыл в порту не менее трех месяцев, ожидая, пока завершится загрузка его корабля). Едва я рассказал ему о моём небольшом капитале, который был вложен в Лондоне, он дал мне следующий дружелюбный и искренний совет:

– Сеньор энглез, (он всегда называл меня так) вам стоит дать мне законную, формальную доверенность и ваше письмо тому, у кого в Лондоне оставлены на сохранение ваши деньги, с указание закупить необходимые для торговли товары и потом отправить их в Лиссабон по тому адресу, который будет указан мной, то я, бог даст, доставлю их вам во время моего возвращения сюда. Но так как планы человеческие подвержены на земле и на море бесчисленным препятствиям и превратностям фортуны, то вам стоит проявить благоразумие, пустив в дело ровно сто фунтов, рискнув только половиной имеющейся у вас суммы. Если вы получите прибыль с оборота, то вы точно так же сможете пустить в дело и остальной капитал. Если же вы обанкротитесь, то по крайней мере, у вас останется кое-что на чёрный день.

Совет был внешне так разумен, свидетельствуя о явном дружеском расположении капитана ко мне, что я решил – лучшего решения мне и не придумать. Поэтому я, не мешкая ни минуты написал письмо вдове покойного капитана, которая хранила мои деньги, и выдал капитану доверенность.

В письме я в деталях рассказал рассказал вдове обо всех моих приключениях и невзгодах, о моём неожиданном пленении, бегстве от мавра, томительном блуждании по морю, о португальском капитане, спасшем меня и сделавшем всё возможное для моего блага в том положении, в котором я тогда пребывал, а также прописал все указания по поводу закупки товаров.

Когда к мой друг капитан оказался в Лиссабоне, он через тамошних английских купцов передал ещё одному лондонскому купцу как моё послание, так и изложение всех моих злоключений. Этот лондонский торговец нанёс визит вдове и был виновником того, что она прислала, сверх моих денег, ещё пять фунтов для моего капитана в благодарность за его благородство и доброе участие в моей судьбе.

Лондонский купец по поручению капитана закупил на сто фунтов стерлингов колониальных товаров и выслал их на его адрес в Лиссабон. Вскорости они были в идеальном состоянии доставлены ко мне в Бразилию. Благородный капитан, не имея от меня никаких просьб или распоряжений ((Я ведь в этих делах был полный профан), в дополнение к поставленным товарам отправил мне массу прекрасных сельскохозяйственных орудий для обработки земли, и всякие вещи, потребные в работе на моей плантации. Все они оказались очень полезны мне.

Получение долгожданного груза было очень радостным событием для меня, и я укрепился в уверенности по поводу стабильности моего положения. Мой заботливый друг, капитан, в дополнение ко всем приятным сюрпризам, как оказалось, истратил пять фунтов, которые подарила ему вдова, в тайне от меня заключил на шесть лет контракт с работником, с условием работы на моей плантации, и когда я узнал об этом, ни под какими уговорами не согласился принять от меня подарок, за исключением небольшого количества табака с моей плантации.

Но это было только полдела. Поставленный мне товар был в основном представлен английской мануфактурой: тут были платки, штуки материй, фланель и множество модных дорогих платьев. Прибыль от их продажи учетверила мой капитал, и я оставил далеко позади по своему преуспеянию моего бедного соседа, свидетельством чего было наличие у меня двух работников – одного негра и одного-европейца, того самого, кого капитан завез мне из Лиссабона.

Мой пример является иллюстрацией того неоспоримого факта, что скверное распоряжение теми подарками судьбы, которые дают человеку ощущение успеха и счастья, слишком часто приводит его к полной жизненной катастрофе. Я это испытал на себе. Следующий год принёс мне потрясающие доходы: плантация дала мне пятьдесят здоровенных тюков табака, в дополнении к которым я много выменял у соседей на предметы обихода. Тюк весил не меньше центнера. Все пятьдесят тюков были плотно увязаны, упакованным, и ожидали погрузки и отплытия в Лиссабон. Осчастливленный ростом и процветанием моего дела, находясь в счастливой эйфории от успехов, я стал встревать в великое множество фантастических прожектов, которые были мне явно не по карману, таких прожектов, какие легко могли разорить и человека гораздо богаче меня!

Удовлетворись я тогда своими нынешними успехами, то мне, вполне возможно, удалось бы удержаться в рамках здравого смысла и дождаться преуспеяния и радостей, ради которых мой отец с такой горячностью рекомендовал мне держаться спокойной жизни среднего буржуа. Мне надо было послушаться советов отца, который предсказывал счастье только в случае следования здравому смыслу и умеренному поведению. Но ввиду моего поведения мне такое счастье было не суждено, и я в очередной раз оказался виновником собственного несчастья. И всё это произошло будто бы только для того, чтобы только ухудшить свое положение, раздуть свою вину, а значит, и умножить самобичевание. Настали времена, в которые на самобичевание у меня появилась масса времени.

Понятно, что все несчастья, подобные моим, могут случаться только благодаря нездоровой страсти шляться по свету, страсти, которая объяла меня с немыслимой силой, в то время как меня, избери я другой жизненный путь, в конце дожидались спокойствие и гармоничное, тихое существовование, пойди я по пути, предписанному мне Провидением и исполнением предписанного нам Природой долга. Сознание сделанной ошибки долгие годы ело меня изнутри, не производя никакого упокоения. Поэтому я считаю, что если человек ошибается, это не столь страшно, в конце концов ошибки, если не все, то многие, можно исправить, а вот самоедство по поводу своей глупости исправить нельзя. Конечно, другая крайность, когда человек идёт вразнос и все его действия ошибочны или преступны, а он даже в голову не возьмёт, что он сам рубит сук, на котором сидит, здесь не может быть обсуждена, как крайность самоубийственная, но довольно часто встречающаяся.

Никогда, ни во время жизни со своими родителями, ни в моём теперешнем положении я не удовлетворялся настоящим. Меня болезненно тянуло к скитаниям, я любил только приключения и странствия, и скучная каждодневная работа на плантации надоела мне и лишила надежды на быстрое богатство. Ради возможности быстро разбогатеть завтра я готов был пожертвовать сегодняшней стабильностью. Я снова кинулся во все тяжкие, не разбираясь со способами достижения богатства, и идя к злоключениям такого масштаба, какие гарантированно могут испепелить человека, какие только могут поглотить человека и из коих практически невозможно выбраться, сохранив даже саму жизнь.

Тут надо познакомить читателя с особенностями той жизни, которую я вёл в Бразилии. Мой читатель должен знать, что за четыре года, в течение которых я жил в новой стране, я не только значительно увеличил моё богатство, но и изучил португальский язык, заведя многие нужные знакомства в среде плантаторов и купцов нашего портового города Сан-Сальвадора. Когда мы собирались, в их компании я часто рассказывал о своих приключениях у берегов Гвинеи, советовал, как следует вести торг с неграми, акцентируя на том, с какой лёгкостью за сущие безделки – стеклянные бусы, дешёвые ожерелья, ножницы, ножики, топорики, разного рода подвески и стекляшки можно выменять не только горы золотого песка, изделий из слоновой кости, но и живой товар – негров для работы на тростниковых плантациях – подчёркивая, какая уйма богатств ожидает там ловкого путешественника и купца.

Мои рассказы все слушали, открыв рот, в особенности ту их часть, которая была посвящена торговле чернокожими рабами, скорее всего потому, что в то время торговля рабами-неграми ещё не была общим местом и там, где была возможна, производилась с большими сложностями – с обязательным разрешением испанского и португальского королей, и негров на плантациях было мало и покупались они по чрезвычайно завышенным ценам.

Как-то мы в очередной раз собрались в компании плантаторов и купцов, беседуя на эти темы, и я был, надо сказать, в особом ударе. Потом мы расстались, но на следующее утро мне нанесли неожиданный визит двое или трое из них Они сообщили мне, что после вчерашней встрече они явились для того, чтобы сделать мне. уникальное предложение.

Тут в качестве большого секрета они сообщили мне, наслушавшись моих россказней, что решили снарядить большую экспедицию в Гвинею. По их словам, имея плантации и инструменты, они все всегда испытывали огромную потребность в крепких рабочих руках и поэтому решили попробовать добыть эти руки в Гвинее. Но зная, с какими сложностями сопряжено получение разрешений на такого рода товар, какие препоны стоят перед теми, кто хочет заняться работорговлей, они решили тайно отправиться в эту экспедицию, при этом ограничившись всего одной вылазкой, а добытых негров тоже тайно разделить между участниками, используя негров только на своих плантациях, не увлекаясь торговлей неграми..

Их предложение состояло в том, чтобы я вступил на палубу их корабля в качестве судового приказчика и взять на себя организацию закупки негров в Гвинее. Ими было предложено равное распределение товара на всех участников, включая меня, а мой взнос в общее дело состоял только в моем командовании. Таким образом я не вкладывал в дело ни гроша.

Для какого-нибудь человека, у которого не было ни гроша в кармане, а в руках не было плантаций, в которые нужно постоянно вкладываться, всё время надзирать и присматривать за всем, чтобы в переспективе получить приличный доход, такое предложение было бы просто спасительной соломинкой. Но касаемо меня, владельца идущей в гору плантации, кому оставалось каких-то три-четыре года до полного налаживания дел, кому оставалось только истребовать из Англии остатки своего капитала, чтобы состояние на круг составило три-четыре тысячи фунтов и продолжило бы быстро возрастать – так вот, для меня даже думать о таком предприятии, как вояж в Гвинею, было величайшим безумием.

Однако я сам сделался палачом для себя. Как и прежде я ничего не мог поделать со своими потребностями в бродяжническом образе жизни и по-прежнему игнорировал добрые советы моего бедного родителя, дав молниеносное согласие на участие в этой авантюре. Я ответил им, что с превеликим удовольствием принимаю их предложение и готов хоть сейчас отправиться в Гвинею. Единственным условием, которое я им поставил, был присмотр за моей плантацией во время моего отсутствия, а в случае моего невозвращения – распоряжение моим имуществом. Они с радостью выразили согласие, скрепив его письменным обязательством, а я сделал распоряжения, касаемые моей плантации и имущества и составил завещание на случай моей смерти По этому завещанию всё моё имущество отходило моему другу и спасителю – португальскому капитану, оговорив при этом условие, что половину доходов от плантации он будет оставлять себе, а половину отправлять моей семье в Англию.

Вроде бы всё для сохранения моего имущества и плантации, было сделано. Окажись в тот момент в моём мозгу хоть молекула разума, взвесь я все последствия предпринимаемого мной, вспомни я о собственной выгоде и доступности открывших передо мной возможностей, ззанимайся я просто своей плантацией, проанализируй я, что стоит делать, а чего не стоит делать никогда, я бы, разумеется не стал бросать своего бурно развивашегося дела, не зачеркнул бы одним махом такие удивительные шансы на успех и не припустился бы в очередные морские авантюры, всегда чреватые опасностями и огромным риском, не говоря уже о том, что особенности моего характера и судьбы явно не сулили мне ничего хорошего. Торопливость и рабская привязанность к своим детским фантазиям ещё никому не принесла пользы, и выбирая между детскими фантазиями и здравым смыслом, я выбрал первое. Всё шло своим чередом: корабль был нагружен оговоренными товарами, оснащён и отремонтирован, всё шло в идеальном согласии с нашими договорённостям, и наконец в самый страшный день моей жизни – 1 сентября, когда все планеты злобно ополчались против меня, в тот самый день, когда восемь лет назад я устроил побег из своего дома в Гулле, в тот самый день, когда я предал своего отца, я снова предал, но теперь – себя и свою судьбу.

Наш корабль имел водоизмещение около ста двадцати тонн, вооружён шестью пушками, и команда его состояла из четырнадцати матросов, не считая капитана, меня и юнги. Никаких других товаров, не говоря о каких-нибудь тяжестях, кроме всяких безделушек для торговли с неграми, стеклянных бус, игрушек, мелких зеркал, ножей, раковин, топориков и тому подобного в трюме у нас ничего другого не было.

Итак, как я уже сказал, 1 сентября я поднялся на палубу нашего корабля, и он тут же снялся с якоря, направляясь строго на север. Мы шли вдоль берега Бразилии, никогда не отходя далеко в море, планируя в нужном месте свернуть к Африканскому побережью. Для этого нам надо было дойти до десятого-двенадцатого градуса северной широты – обычный маршрут кораблей.

Всё время нашего движения вдоль побережья Бразилии до самого мыса Святого Августина стояла чудесная солнечная погода. Единственно, было иногда слишком жарко. Здесь, у мыса мы повернули в открытый океан, и земля быстро скрылась за горизонтом. Нашей целью был остров Фернандо де Норонха, расположенный на северо-востоке. Потом остров Фернандо мы оставили по правой руке, и спустя двенадцать суток пути очутились на семи градусах двадцати двух минутах северной широты. Тут нас накрыл жестокий шторм.

Шторм начался юго-восточным ветром, потом ветер переменился на северо-восточный, постоянно усиливаясь, пока не разбушевался до такой степени, что в течение следующих двух недель мы вынуждены были отдаться на волю стихии и носиться по волнам куда нас бог послал. Что и говорить, и я, и все члены команды едва ли уже надеялись выбраться живыми из этой передряги и ожидали смерти, как быстрого избавления от мучений.

Буря была только предвестьем ещё более страшных событий – во время бури один из наших матросов умер от тропической лихорадки, а другой был смыт вместе с нашим юнгой за борт.

Через двенадцать суток ураган потихонку угомонился, и наш капитан заключил, что мы находимся где-то около одиннадцатого градуса северной широты, однако мы отнесены на двадцать два градуса от мыса Святого Августина. Мы оказались совсем близко от побережья Гвианы, это северная оконечность Бразилии, находящаяся за Амазонкой, в окрестности рекуи Ориноко, которую местные жители называли Великой Рекой. Мы посоветовались с капитаном по поводу нашего дальнейшего курса. Поскольку в нашем корабле была течь и дальнейшее плавание оказалось невозможным, капитан полагал, что нам лучше всего повернуть назад, и вернуться в Бразилию.