Пение птиц в положении лёжа

Светало. Захотелось, почему – то, поужинать. Федя одел передник на форму и стал чистить картошку. Фуражки не снимал.

Вдруг раздалось поскрёбывание в дверь. В болотной тине, весь грязный, в дверях стоял Иванов. Увидев милиционера, он весь как-то размягчился и стал делать что-то вроде книксена. Оказывается тогда, во тьме, он как змей уполз по мелким придорожным канавам на хорошей скорости от властей, а теперь, к утру, по какому-то внутреннему компасу, как птицы летят на юг, причалил сюда, в нашу хибарку. Место встречи изменить нельзя… Оказывается Иванову было чего бояться. Он недавно вышел из тюрьмы. Сидел три раза. За сбитую насмерть его машиной старушку-алкоголичку и – два раза за побег. По неврастении бежал два раза, чуть ли не за неделю до освобождения.

Федя не был строг к Иванову. Но торжественная проверка документов всех присутствующих состоялась. Вскоре они оба чистили картошку.

Тут проснулся и Петров. Он изумлённо, как крупный кот смотрит на обнаглевшую мышь, уставился на Федю, размахивающего ножиком недалеко от него. Но взгляд его скоро смягчился. У Петрова не было конфронтации с властью. Только с засасывающей окружающей жизнью.

При более ближайшем знакомстве выяснилось, что любимое хобби Петрова – спаивать сынков высокопоставленных родителей – директоров, секретарей райкомов и т.п. Он липко вступал с ними в дружбу, а потом по-гусарски предлагал им выпить – кто кого перепьёт. Раньше у мужчин для этого были дуэли. В восьмидесятые – водка. Для могучего, чуть ли не двухметрового Петрова, хорошо упитанного сердобольной матушкой, бутылка водки была что слону дробина. Для худосочных, мелких, изящных отпрысков номенклатурной элиты – смертельная доза. Я видела одного молодого человека из хорошей семьи, который , подружившись с Петровым, допился до такого состояния, что не мог говорить – пускал пузыри, как младенец, и лежал, как полено. Таким способом, очевидно, Петров боролся с существующим строем. Губил под корень номенклатурную молодёжь. Подрывал генофонд номенклатуры. Но не всё коту масленица – несколько раз в сильном подпитии терял почти готовую кандидатскую диссертацию по химии. Вроде бы так и не стал кандидатом наук, несмотря на свои выдающиеся способности.

Среди одноклассников он слыл лидером и самой яркой, неординарной личностью. У него был злой, острый язык, быстродействующий ум, феноменальная память. Он мог наизусть бесконечно читать стихи. Из его метких фразочек я помню одну. Бригадирша над уборщицами пляжа обрадовалась бесплатной рабочей силе, которую привлекли девушки. Она воскликнула: «Физический труд украшает человека!» На что он ответил угрюмо: «А умственный – что, не украшает, что ли?». Мне это понравилось тогда.

Несмотря на подростковую иерархию самцов в школьном стаде, где доминировал Петров, Иванов был из этой компании человеком наиболее выдающимся. Рафинированно утончённый, почти женственно утончённый, с выразительной мимикой пожилого актёра в свои 30 лет, он обладал тонким вкусом и яркими художественными способностями, которые как-то не бушевали в нём, а тихо сияли инфернальным светом. Он никак не мог поверить в себя как в художника, и пьяному общению с разнообразными людьми разнообразного пола, возраста и социального положения посвящал большую часть своего времени. Творчество жизни стояло у него на первом плане. Как натура чрезвычайно одарённая, он вскоре стал другом или собутыльником (разобрать трудно) многих выдающихся людей. В его богатой биографии, кроме двух бегств из зоны, попытки стать выдающимся модельером, яхтсменом и т.д. был факт работы могильщиком на кладбище. Эта кратковременная работа нанесла на его облик какой-то лёгкий танатологический флёр. Друзья его звали Чёрт. Хотя, несмотря на черты чёрного человека, в нём имели место золотистые тона свободного, тонкого человека. Его тонкость не выдерживала грубых объятий реальности. Жизненно необходимую защитную дистанцию помогали держать водочные заливки и растушёвки. В юности яркий, античный красавец, Иванов одним из первых среди школьников начал открывать для себя материки и островки сексуальных радостей, причём любознательности его не было предела (нам нет преград – как пелось в популярной в те годы песенке). Судя по всему, даже в смысле половых признаков эротического объекта.

Сидоров, с внешностью голливудского героя, был отмечен паталогической любовью к здоровому образу жизни. У него была дача в Репино. Это его и погубило. Он весь растворился в красоте дюн, сосен, шелесте волн, вскриках чаек над плоской волной. Вечно на велосипеде, или на голове среди толпы пляжных зевак, он и после сорока выглядел свежим и крепким, как двадцатилетний юноша. На инаугурации президента именно его несоветская приятная внешность украшала узкий круг одноклассников, допущенных до всенародного показа. Остальные, более яркие и близкие некогда, были признаны несмотрибельными. А жаль. Ухоженное ботаническое чудо выглядит эффектнее среди зарослей дикого бурьяна. Телевизионщики упустили шанс показать весь социальный срез поколения, пришедшего к власти.

Сидоров так и не придумал, чем заниматься в жизни, кроме спортивных и йогических радостей, бега по песчаной косе и купания в осеннем ледяном заливе. Подрабатывал пением в роли седьмого козлёнка в Консерватории. Потом перешёл в серые подкулисные тени миманса в Мариинском. С одной стороны – повышение, с другой – нет. До сих пор любит оккультизм, йогу, тантру и всё экзотическое, простой наивной любовью простого крепкого парня

Тень Путина витала невдалеке в то время. Я спросила у Иванова, есть ли у него какой-нибудь хороший друг, приличный молодой человек, и не познакомит ли он с ним меня, приличную девушку, достойную лучшего, чем запах перегара. Он сказал, что есть. Очень хороший. Делающий успешно карьеру. Вроде бы не без помощи сил КГБ, узревших талант в худеньком юноше. Петров как-то пригласил зайти красавицу Руру. к Путьке. Она брезгливо сморщила носик: «Наверное, какой-нибудь алкоголик вроде тебя. Не хочу».

Путин стал президентом. Петров, подшитый алкоголик, наконец совсем ушёл из жизни красавицы Руру, даже в качестве тени отца её ребёнка. Зато активизировался Сидоров. Стал позванивать. Говорит: «Лена я знаю, ты любишь Славу (любишь Славу – ??? любишь славу – …). Это такая яркая, неординарная личность. Самый крутой из наших одноклассников. Я блёклая тень рядом с ним» – и т.д.

Руру изумилась. Боже, за 17 лет ничего не изменилось! Ничего, несмотря на все надкусы судьбы. В лысых, седых мужских головах всё та же иерархия самцов, где главной яркой личностью был Петров, перепивший всех и упавший, но ещё дышащий боец на поле брани. А скромненький, положительный Путя, как не был первым в их глазах тогда, так и остался на том же месте в их душе, несмотря на то, что взлетел, выше некуда. Хоть президентом стань, хоть Нобелевским лауреатом, хоть кем – мужская русская голова закостеневает в 13 лет. И никакая пышущая жаром реальность не способна расплавить железобетонные балки грубого возраста.

Недавно видела Иванова. Седые распушённые волосы и такая же борода до груди, как тройное облако окружает луну, окружали его бледно-жёлтое весёлое лицо с молодыми золотистыми глазами василиска. Он шёл по Невскому, в жёлтых вельветках, которые безумно шли ему, – всё такой же признак несбывшегося хорошего художника. Он шёл, привлекая всеобщее внимание своей выдающейся внешностью, абсолютно свободный человек в своей духовной ойкумене. Из уст его лился елей, изыски ума сверкали точными блёстками. Потом, в гостях, он униженно стал выпрашивать деньги у хозяйки, у меня, нашёл мятые бумажки в кармане. Ушёл. Принёс дешёвый шкалик. Что-то вроде тройного одеколона. Жадно выпил. Глаза покрылись плёночкой, как у засыпающего цыплёнка. Забормотал что-то агрессивное, потом совсем уж невнятное. Заснул на диване в кухне у знаменитого писателя.

Я подумала, что если бы у Путина не было такой кристально чистой воли, он мог бы тоже расслабиться, отрастить вокруг лысины длинные седые патлы и отпустить тощую бородёнку до ключиц. Выглядел бы не менее экстравагантно. И эффектно. Но он этого себе не позволяет.

О ГАДАНИИ ПО КАЛЕНДАРИКАМ

Купила десяток календарей на Новый год.

В гостях говорю: «Давайте погадаем». Разложила веером кверху циферными попками. Приятельница–художница вытащила строгую собаку овчарку. Её друг, скромный, розовый, как девушка, молодой человек, – гордого орла. Мне досталась собачка в шляпке за компьютером. Обратный адрес – гав-гав-собачка-ру. Все остались довольны.

Ко мне пришли гости. Предложила погадать. Красавице Руру достался красный мерседес. Она взвизгнула тихо от радости. Моему К. , обезьяне по гороскопу, досталась лысая обезьяна, кусающая сук, на котором сидит. На нём было написано: «Всяк сверчок знай свой шесток». Он обиделся почему-то. «Нет, говорит. Я другой хотел вытащить календарик. Вон тот». Вытащил – на нём две обезьяны. Надпись: «Отвечай за свой базар». К. согласился его взять. Пришёл Гусев, муж Руру. Я ему: «Поздравляю с Новым годом! Вот тебе календарь. Один остался». Протягиваю тот, где про сверчка и шесток. «А чего, – говорит. – Давай. Спасибо!»

О ГАДАНИИ НА СВЯТОЧНОЙ НЕДЕЛЕ

Подруга Руру говорит: «Надо погадать». Недавно вышла замуж за Гусева, с которым прожила 16 лет. С шестой попытки дошли до ЗАГСа оба.

Утром звоню ей. Она, расстроенная:

–Фу, какой сон приснился. Легла спать. Расчёску под подушку положила. «Суженый, ряженый, приди ко мне. К бедной невесте…»

–Ну и кто пришёл?

–Кто? Кто? Гусев! На тракторе. Как будто едем вместе по грязному полю. Трактор трясётся, брызги летят. Гусев весь залеплен солярой…

На этом Руру не успокоилась. Решила ещё раз испытать инфернальные силы. Может, что перепутали там, по ведомству раздачи судеб. Может, что не так? Опять положила расчёску и совершила все ритуалы. «Суженый, ряженый, приди к бедной девушке…»

Звоню:

–Ну как?

–Ну, опять сон. Стою у шикарного казино. Кругом все нарядные, шикарные. Подъезжают кадиллаки, лимузины. Я тоже кого-то жду, шикарно одетая, в вечернем платье. Машины подъезжают, толпа редеет. Я одна осталась. Смотрю, кто из-за угла выедет.

–Ну и кто?

–Подъезжает Гусев на тракторе. Весь грязный, в соляре…

ПЕРВОЕ ПУБЛИЧНОЕ ЧТЕНИЕ СТИХОВ

Володя Горький пригласил меня на день рождения своей жены. Чтобы я почитала свои стихи и повеселила гостей его жены. Он пригласил меня как лакомый кусочек, облизываясь и маслянясь глазками.

За большим столом сидело много гостей. Я опоздала, и, чтобы скрыть неловкость, лихо выпила рюмку водку. От неё меня неожиданно развезло. У меня самой замаслились глазки и мозги, очевидно, тоже. Как будто заржавелое смазали маслом. Горький требовал стихов немедленно. Галина сдерживала его натиск, ей хотелось накормить.

Я, в некотором тумане, осмотрела аудиторию, которую предстояло обольстить. Всё сплошь чопорные дамы, тихие мужчины. Один Горький, как и положено Владимиру, был живее всех живых. Он любил всех этих чопорных дам, подруг его жены, всех по очереди, добиваясь от них сдержанных улыбок. Все они были состоявшиеся женщины, педагоги, врачи, искусствоведы, все они были любимого размера и любимой конфигурации Горького. Тонкие, высокие, слегка восточного типа, с восточными носиками и чуть миндалевидными глазами. Принцессы Тамары. Впрочем, все они были похожи на его жену, как и подобает близким подругам, но она была лучше. Мужчины были слишком тихи, на их фоне Горький блистал и фонтанировал, как Сатир. Он говорил: «Чем больше импотентов, тем меньше конкурентов».

Еда была удивительно вкусная. Чудесная жена Горького была потрясающим кулинаром. Народ молча, как бы урча и облизываясь, ел и ел, ел и ел.

–Ну почитай свои стихи, пора, – говорил мне наевшийся уже и сильно залоснившийся Горький, но я чувствовала, что народ не готов к приходу поэта.

Я выпила ещё рюмку. Мне вдруг стало ужасно весело. Я ни с того ни с сего сказала: «А хотите, я вам анекдот расскажу. Ужасно смешной», и я сама по себе захихикала, не в силах удержаться от приятных воспоминаний. Я рассказала про трёх вампиров. О том, как они посетили ресторан. Первый заказал артериальную кровь, второй – венозную, третий попросил крутого кипятка. Первые два вампира спрашивают у третьего: «Ты чего, вегетарианцем стал?» Третий отвечает «Нет. Я заваривать люблю» – и достаёт из кармана женскую использованную прокладку.

Я рассказала, и ужасно развеселилась. Вместе со мной развеселился Володя. Мы с ним хохотали до слёз, поглядывая друг на друга, и опять принимаясь хохотать. Тут я оглянулась окрест. Поняла, что кроме нас двоих никто что-то не смеётся. Что все смотрят на нас настороженно, строго, недоумённо. Почти все перестали вдруг есть. Некоторые встали из-за стола… Володя опомнился, перестал хохотать, сказал: «А за что я люблю Ирочку, так это за её непосредственность…»

Я поняла, что пора отрабатывать свой кусок пирога. Пора читать стихи. Я приосанилась и прочитала:

НА Х.

Хурили хрюкики.

Хурили хрякики.

Хорили хором,

Хомы холмогорные…

И т.д.

Горький подпрыгивал от удовольствия. Его полный животик колыхался. Мне тоже было приятно. Но народ безмолвствовал. Все смотрели на меня строго и укоризненно. Один из гостей, молодой курчавый человек, довольно красивый, вдруг нервно стал постукивать костяшками пальцев по столу. Кто-то из гостей смущённо выдавил: «Зато как много слов на Х. Большой словарный запас. М-да…».

Горький просил: «Ещё, ещё!». Я, несмотря на полный провал, тоже хотела «ещё». Я любила свои стихи в тот момент. Я прочитала про игуану – длинное и красивое. Народ слушал напряжённо, но на лицах ничего не появилось поощрительного. Слова падали в пустоту. Горький, лоснясь от удовольствия и кивая в такт головой, вдруг рассказал о том, как Маяковский читал свои стихи в «Бродячей собаке», как его чуть не побили, а некоторые присутствовавшие мужчины даже повытаскивали из карманов пистолеты. Скандал был ужасный.

Гости строго, в гробовом молчании, выслушали рассказ Горького. Мне ужасно хотелось спасти положение, выдавить улыбку на этом общем, бледном, неулыбчивом лице. Я решила расчленить противостоявшую мне массу, начать обрабатывать толпу по частям. Лукаво улыбнулась курчавому молодому человеку, который барабанил уже ужасно громко, и даже пытался дразнить меня, писклявым голоском повторяя некоторые мои стихотворные строки как бы под столом. Он был похож на внезапно начавшего сходить с ума Буратино.

–Посвящается лично вам, – обратилась я к кудрянчику.

Он распрямился, будто кол проглотил. Распахнул свои серые глаза.

Кудрянь! Кудрянь!

Раскидиста.

Кудрянь.

Задириста, махровка.

Забориста. Неловко. Зря – и т.д.

Молодой человек вдруг скорчился, как будто от колик в животе, что-то громко заговорил. Я не слышала, что, я продолжала читать про «кудрянь». Кудряшкин выскочил из-за стола и убежал в прихожую. За ним побежала Галина, пытаясь его удержать. Он нервно вырывался и натягивал, судя по возне, пальто.

–Ну останься, что случилось?– уговаривала его именинница.

Он нервно что-то отвечал ей, и в тот момент, когда я дочитала стихотворение до конца – о том, как «берёзы дикие, заржав, трясутся и,… выгнув бровки,…к России шёлковой щекою льнут!!!», – в этот момент хлопнула и лязгнула входная дверь. Первый клиент был готов.

Тогда, в гробовом безмолвии, я решила прочитать свое любимое, экзистенциальное, про Кафку.

«Я Кафка. У меня бровка.

Я- синяя морковка.

Я горная орлица.

Я- Максим перепелица!» и т.д.

Тут не выдержала одна строгая дама. Она выгнула подковкой свою прекрасную восточную бровь и спросила у меня, вглядываясь в мои глаза:

–Пааазвольте, а какое у вас образование?

–Три класса церковно-приходской школы, – вдруг ответила я ей совершенно неожиданно для себя буратиньим дурашливым голосом.

Дама, резко распрямилась и вышла из-за стола. Галочка побежала за ней следом.

Даже Горький тут перестал колыхаться от удовольствия. Он недоумённо посмотрел на меня, и сказал:

–Ира, почитай про цветочки! Это, такая, знаете ли, прелесть. Она воспела всякую дребедень, которая под ногами – лютики там всякие, лопухи, нарциссы, ромашки… такая прелесть…

Я мило, скромно улыбнулась, и прочитала про одуванчика.

Всем стало смешно, когда десант парашютистов полетел по небу, гарантируя появление новых блондинов. Особенно смешно стало одной даме напротив. Она вдруг засмеялась особенно громко, так громко, неудержимо. Она вся покраснела, она хохотала истерически, до слёз, ей было не удержаться. Её муж испугался. Он стал обмахивать её платком, зло посматривать на меня, потом, под локоток, вывел свою супругу из-за стола. Так они вдвоём и ушли, дама дико ржала и никак не могла остановиться, она по пути всё оглядывалась на меня, и приступы смеха начинали вновь удушать её. Галочка вновь была вынуждена была сопровождать уходящих. Уходящие, судя по всему, собирались уйти из этого дома насовсем.

Мне стало как-то стыдно. И что я такого сделала? Я оглянулась. Разошлись все. Осталось в комнате нас трое. Я, Горький и его друг, художник Мондагалеев. «Хорощий великий русский татарский художник»,– как его представил Горький гостям. Мондагалеев сурово посмотрел на меня и сказал:

–Ты пишешь плохие стихи. Очень плохие. Я тоже много стихов написал. Но я их никому не читаю вслух. Я работаю над своими стихами. И вообще, надо писать коротко. Как японцы писали. Знаешь, они танки такие писали, из двух строк. Но зато, какая поэзия!

–Вы знаете, я тоже иногда пишу танки. Коротко так, в двух строках. Мне тоже очень нравится этот жанр. Хотите, прочитаю. Посвящается лично вам, – добавила я подхалимски.

Мондагалеев добродушно неожиданно согласился.

–Ну, прочитай!

Я приняла красивую позу и прочитала:

–О, Евфрат! О, нефрит!

Не стоит! Не стоит!

Мондагалеев подпрыгнул, замахал руками, заплевался, кажется, и тоже убежал куда –то. Мы с Горьким остались вдвоём. Диспозиция была, между прочим, неплохая. Мы остались в комнате наедине со столом, ломящимся от яств. В этот день рождения что-то много еды оставалось на столе, что-то больше, чем обычно.

Горький позвал жену неожиданно жалобным голоском:

–Галочка, Галочка, тут Ирина сочинила стишок и посвятила его лично мне!

Галочка появилась в дверях, улыбаясь и проявляя искреннее любопытство.

–О, Евфрат! О, нефрит!

Не стоит! Не стоит!, -вдруг повторил громко Горький мою танку.

Галочка неожиданно покраснела, вспыхнула, и возмущённым голосом сказала:

–А вот это неправда! Вот это – неправда!!!

На этом день рождения жены закончился.

Я сильно страдала целую неделю. Думала, ну что такого я сделала? Я ведь просто хотела всех развеселить… Позвонить боялась. Через неделю позвонил Горький. Сказал, что всю неделю ему звонили гости его жены, расспрашивали, что это такое было? Он им отвечал, что это новая поэзия. Она вся такая.

КИТС

Я смотрю на Китса. Он трахает игрушечного тигрёнка. Истерично взвизгивает. В ответ на мой взгляд произносит что-то вроде вопросительного бурного речитатива. Тигрёнок выглядит ужасно. Его шея прокусана во многих местах. Из неё лезет грязный, обслюнявленный Китсом синтепон. Тельце игрушки деформировано в боках- следы Китсовских объятий. Хвост давно уже безнадёжно оторван и утерян. Вокруг хвоста следы вторжений внутрь тела – дырки с заскорузлыми, почернелыми краями. Китс любил друга многократно. У тигрёнка очаровательные, яркие и горящие стеклянные глаза. Когда-то он выглядел весёлым, игривым и рычащим. Теперь вид у него охуевший. В выражении лица появилось что-то безумное, сладострастное и порочное. Как будто он- живое существо и тоже отвечает Китсу любовью.

Тигрёнка противно брать руками. Когда он попадается на пути, его пихают ногой в нужную сторону. Китс при этом жалобно громко вскрикивает, бежит к откинутому другу, хватает зубами за шкирку и переносит в угол.

Я думаю, что когда Китс умрёт, первым делом я вынесу наконец-то тигрёнка на помойку.

О ТРАВМПУНКТЕ

Травмпункт нашего района удивительно устроен. У леса. Куда транспорт не ходит. Травмированный народ сползается и прискакивает туда, кто как может. Как на фронте. Очереди бывают по два, три часа. В зависимости от каких-то особых травматических дней и погоды.

Я дважды сильно вывихивала себе ноги. Первый раз, когда поступила в Университет без блата- выхожу, довольная, падаю с четвёртого этажа- имеется в виду по лестнице со ступенек… Плохой знак… Зря поступала… Второй раз – недавно. В загаженном подъезде достала из почтового ящика открытку с изображением доброй сестры милосердия и раненого антично-телесного солдата времён первой мировой войны. Я рассматривала красивого солдата и ангельскую медсестру, не понимая, что бы это значило. Рухнула во тьме мимо ступеньки. Нога распухла, я сама, как раненый солдат поскакала в травмпункт. Боль была такая зверская, будто там все кости взломались в мясе ноги.

Выставив ногу вперёд, хватаясь за косяки, оббиваясь об стены, попрыгала больным заинькой в хвост очереди. Отсидела минут сорок. Передо мной старушка. Похоже, что сломала руку. Самопознание костей скелета – полезное знание у дверей гроба. Заходит. Выходит через минуту. Заставили снять обувь. Кряхтя, охая, чуть ли не зубами вставной челюсти, развязывает шнурки. Я ей помогаю, держа ногу пистолетиком. Старушка преподносит свою травму руки босая, в неприличных штопаных чулках своих, сгорая от стыда.

Моя очередь. Запрыгиваю в кабинет. Пожилая седая дама, гипсовая маска травматического случая, показывает свой пластмассовый оскал. «В куртках не обслуживаем. Сдайте одежду в гардероб».– «Доктор, но у меня – нога. При чём здесь куртка?» – «Не обслуживаем. Следующий!».

Гардероб в подвале. Лестница вниз – в конце коридора. Прыгаю с милой улыбкой, будто прыганье на одной ноге забавляет меня, прыг-прыг- в подвал. О, какой грохот! Навстречу, из гардероба, прыгает человек, которому хуже, чем мне. Ему загипсовали всю ногу от бедра до пятки, и он прыгает с такой тяжестью наперевес, цепляясь кулаками за стены. Верхнюю одежду придерживает подмышкой и подбородком. За костылём прыгает. Костыльная, наверняка, расположена на четвёртом этаже в противоположном крыле… Пока допрыгала до врача обратно, нога перестала болеть. Даже стыдно как-то. Неудобно.

Всё поняла про устройство травмпункта. Если не сильно травмирован – в очереди всё заживёт. И в следующий раз, прежде чем ползти по лесу до травмпункта, попробуешь зализать раны индивидуально на дому. Если сильно тебя поломало- травмпукт- место инициации. После скачек за костылём – всё вынесешь и преодолеешь. Что-то в травмпункте есть отрезвляющее. Потереться мягкой домашней шкуркой о стальные зубья чужого порядка, ужаснуться, увидеть себя со стороны – неправильного, неготового к приёму в общественные объятья… «Иванушка, ты не так на противень лёг. В печку не засунуть будет». – «А как надо, покажи, бабушка».

Травмпункт освежает. Бодрит. Заставляет по-иному взглянуть на проблемы своего жалкого тела в соотнесении с величественными сенями его починки.

ОДИНОЧЕСТВО

Мой сын сказал, что в детском саду все у них ходят парами. Вова с Вовой. Оксана с Оксаной. Коля Миндров с Колей Миндровым. Петушок с петушком, курочка с курочкой, цыплёнок с цыплёнком, яичко с яичком, рука с рукой, подушка с подушкой… Ряд был бесконечен, парад зеркальных двойников, открывшийся детскому взору. Без любовного взгляда извне все мы ходим парами за ручку с самим собой, стройный рой солипсистов.

РУБАШКА Ф.

Ф. как-то на моих глазах утром одел чистую, глаженую рубашку. К вечеру пришёл в ней же. Она была вся жатая-пережатая, вся в волнении каком–то, будто пережила стресс и ужас. Будто Ф. весь день провёл на месте катастрофы, что-то тушил, фрагменты кого-то вытаскивал, от кого-то скрывался (от тех же оживлённых фрагментов?), полз, кричал, прыгал, долго бежал, петляя. Такая была у него рубашка.

А весь день, все 8 часов просидел в тихом спокойном месте у компьютера, не в подвале – на втором высоком этаже, высчитывая градусность водки для хозяина, но сам абсолютно трезвый. Водка в его работе присутствует чисто виртуально, он даже не видел, как она выглядит. Но, возможно, частое повторение слова «водка» что-то производит в его организме, передаётся его рубашке, и она выглядит как пьяная.

Маша высказала другую версию. «Может у него телосложение такое. Нервная система. Он сидит спокойно и невозмутимо, а мышцы его так и бегают по поверхности тела, совершают сами по себе, без ведома хозяина, вращательные и засасывающие движения. От этого вид у его рубашки – будто в заднице побывала, а не на поверхности спины». Так сказала она.

Я думаю, у Акакия Акакиевича тоже было свойство казаться помятым и жёванным, чтобы он ни одел. Свойство маленького человека – быть мятым. Свойство большого – мять. Подмять под себя. Наверное, поэтому мечтал Акакий Акакиевич о добротной шинели. Добротная, крепкая, новая шинель – единственный вид одежды, который плохо мнётся. Крепкая, как футляр, как бронежилет, как хитиновая оболочка насекомого.