Мировое правительство

Однако то, что началось лишь как локальный конфликт между Германией и Россией на Балканах за маленькую Сербию, вскоре превратилось в ужасающую, адскую бойню всемирного масштаба, длившуюся четыре года и унесшую жизни десятков миллионов людей. Германия эту войну проиграла и была в соответствии с подписанным странами-победительницами Версальским договором растерзана на части, унижена во всех смыслах и обложена непосильным бременем репарационных выплат.

Существовавшая в 1920-х годах Веймарская республика каждый год сотрясалась восстаниями, забастовками, старая немецкая марка полностью обесценилась, экономику лихорадило. Единственным источником средств для развития крупных немецких заводов, которые все-таки работали, несмотря ни на что, были частные кредиты крупных американских банков. Наиболее влиятельным среди них был банк JP Morgan, интересы которого в Германии представлял самый уважаемый и порядочный немецкий банкир «новой волны» Ялмар Шахт, будущий глава Рейхсбанка. Интеллигентный, худощавый, чуть стеснительный, в очках с тонкой оправой, он свободно владел английским и на этом приеме был, скорее, похож на представителя гостевой делегации из туманного Альбиона. Сама эта встреча была организована во многом по его инициативе. К концу 1932 года объем долгов Германии и ее ведущих промышленных концернов заокеанским банкам составлял астрономическую по тем временам сумму в миллиарды долларов. Положение сильно осложнялось тем, что с 1929 года мир вступил в глубокий, затяжной кризис: промышленное производство во всем мире падало третий год подряд, спрос на немецкое оборудование, сталь и уголь был крайне низким, поэтому обслуживать долги страна физически не могла. Однако никто не сомневался в громадном потенциале немецкой промышленности и технологий, ценность которых должна была резко вырасти, как только мир вступит в очередную фазу роста. В этом и состояла суть переговоров: германская элита предлагала американским и английским банкирам доли в самых крупных и перспективных немецких компаниях и прямое участие в их будущих прибылях в обмен на отсрочку выплаты всех старых долгов на пять лет, а также получение немцами столь необходимых им новых западных займов.

Кроме нескольких влиятельных аристократов и финансистов на кёльнский прием барона Шрёдера (который, к слову, сам был владельцем крупного банка) от германской стороны были приглашены и двое набирающих популярность в стране политиков. Германия начала 1930-х была типичной парламентской республикой: от соотношения голосов депутатов по тому или иному вопросу в бундестаге в стране зависело если не все, то очень многое. Оба этих политика специально прилетели днем на небольшом самолете из Мюнхена, не побоявшись накрывшего с самого утра весь запад Германии густого тумана. После всех пережитых ужасов войны, разрухи и революций в немецкой политике того времени трудно было найти человека, который бы хоть на секунду задумался о такой ерунде, как риск столкновения в тумане его самолета с горой или шпилем Кёльнского собора.

Оба гостя казались по-немецки мужественными, крепкими людьми, хотя внешне разительно отличались. Один, высокий, широкоплечий, безукоризненно одетый, с благородной проседью и пышными усами, манерами был похож на лучших немецких аристократов. Это был глава бундестага – Франц фон Папен. Политик, дипломат, богач, баловень судьбы, он одаривал окружающих беспрестанными белозубыми улыбками и галантно и непринужденно поддерживал любую светскую или политическую беседу. Его спутник поначалу казался лишь какой-то его бледной, бессловесной тенью. Это был лидер влиятельной Рабочей партии, имевшей много мест в парламенте, в последнее время его имя часто звучало в прессе. Но в лицо почти никто из присутствовавших, кроме хозяина особняка, его не знал. Единственный из всех он был одет не во фрак, а в скромную шерстяную кофту без рукавов, под которой были белая рубашка и серый галстук. Кажется, фрака он не надевал еще ни разу в жизни, так как попросту не имел. На этом элитном собрании он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке: едва войдя, он тут же попросился в уборную, где, видимо, долго проверял свой внешний вид, затем, присаживаясь в кресло, неловко споткнулся о его ножку. Сев за стол, он зачем-то несколько раз потеребил нож и вилку, переложил ближе к себе салфетки, затем, отказавшись от помощи официанта, положил себе на тарелку немного зеленого горошка и спаржи и налил в бокал воды. Лишь после этого он хмуро поднял взгляд из-под густых бровей, по очереди всмотревшись в лицо каждого гостя за столом, словно пытаясь составить про себя досье на каждого из них.

Заметив чрезмерную зажатость и неловкость второго мюнхенского гостя, опытный в светских ритуалах барон Шрёдер поспешил как радушный хозяин прийти ему на выручку, предложив бокал самого изысканного красного вина. Но тот неожиданно сделал резкий, нетерпеливый жест рукой:

– Спасибо, не надо. Пива я не пью уже давно, а вино и не пил никогда. Мяса я тоже не ем, тем более красного. Как и табак, это просто яд для организма. Я буду только овощи, – он кивнул на содержимое своей тарелки.

– Что ж, тогда я дам указание шеф-повару приготовить для вас что-нибудь вегетарианское. Его жена, кстати, тоже не ест мясо, поэтому он знает рецепты многих отличных вегетарианских блюд.

Резкость ответа мюнхенца и даже сам его сухой голос и неприятный просторечный выговор то ли с южнобаварским, то ли с североавстрийским акцентом покоробили гостей, хотя никто, конечно, не подал вида. Это был человек совершенно не их круга, но с недавних пор с такими людьми сильным мира сего также надо было всерьез считаться. На этом приеме он как бы олицетворял дух германских улиц, без конца бурливших и то и дело возносивших на самый верх весьма странных личностей и лидеров. Еще вчера таким лидером толпы был бывший полуграмотный гамбургский грузчик и разнорабочий, ставший главным немецким коммунистом, – Эрнст Тельман. Сегодня этот странный вегетарианец, национал-демократ, похожий на нервного писателя, которому уже год как не платили гонораров, завтра будет или оголтелый головорез, или снова коммунист. Но с ними элите, особенно после успеха русской революции, надо было считаться и тонко и искусно договариваться. К тому же Шрёдер давно был лично знаком с ним, в том числе не раз оказывая его партии финансовую поддержку. В этом бывшем ефрейторе Первой мировой, несмотря на неказистую внешность, таилась мощная животная сила, точнее, воплощение безудержной ярости – той самой ярости, которая наполняла всю Германию со дня ее позора в войне и растерзания странами-победительницами.

Главное блюдо задерживали, так как главные гости вечера запаздывали, но должны были прибыть с минуту на минуту.

Наконец, двери распахнулись и в зал вошли несколько человек в смокингах в сопровождении обслуги и переводчиков. Англо-американская банковская делегация должна была прилететь в Кёльн из Парижа еще рано утром, но рейс из-за погоды отменили, и они добрались в Кёльн на поезде лишь поздно вечером. Главным в ней был Норман Монтегю, уже много лет управлявший Банком Англии. Это была весьма колоритная, отчасти даже экстравагантная личность – в душе он считал себя, скорее, человеком искусства, чем бизнеса, и даже в свои шестьдесят больше походил на успешного художника или театрального режиссера: носил приталенные костюмы, небольшие круглые шляпы и белые шелковые рубашки свободного покроя с непременной бабочкой на шее. В его устах всегда была готова тонкая британская острота в любой ситуации. В роли главного английского банкира его образ, особенно в ту эпоху, был столь непривычен, что несколько лет назад в империи его даже признали «человеком года». Монтегю был «смотрящим» за всеми частными английскими банками, поставленным на этот пост банкирским домом Ротшильдов – считалось, что он исполняет свои обязанности не только профессионально, но и артистично, имея «свежий» взгляд на любую проблему. В этот вечер он единственный в делегации представлял Британию – несколько его намного более молодых спутников были американцами. Среди них выделялись двое братьев Даллесов. Джон Даллес был главным юристом банка JP Morgan, а его светловолосый, в очках, младший брат Ален – его заместителем. Вскоре Ален Даллес сменит адвокатскую практику на дипломатическую карьеру, а спустя двадцать лет на посту директора ЦРУ станет главным идеологом «холодной вой-ны». Кроме Даллесов Нормана Монтегю сопровождали трое относительно молодых финансистов, также из банков с Уолл-стрит, но их имена, как и лица, никому ничего не говорили. Стоит отметить лишь, что одного из них звали Прескотт Буш: спустя много лет его сын и внук будут президентами США.

В свойственной ему артистической манере Монтегю галантно, но не без доли иронии раскланялся с хозяином особняка, почти по-отечески приобнял Шахта, с которым был давно знаком, учтиво поприветствовал немецких аристократов:

– Я знаю, вы специально придумали этот туман, чтобы мы опоздали и вы успели тут без нас обо всем договориться! Ну ничего, завтра утром небо по прогнозу должно проясниться, и мы снова будем на равных!

Пожимая руку фон Папену, Монтегю тут же сбросил с себя шутливость, склонил голову и сказал:

– Премьер-министр господин Макдональд в курсе нашей встречи, просил передать вам его глубочайшее почтение!

Затем он с обаятельной улыбкой обратился к неприметному человеку в шерстяной кофте, сидевшему с краю стола. Заочно они, разумеется, знали друг о друге, но виделись впервые.

– Норман Монтегю, Банк Англии, к вашим услугам!

Тот нервно поднял глаза на англичанина и тут же опустил их. Левой рукой он притронулся к подбородку, чуть потеребил аккуратный короткий ус над верхней губой и, наконец, сухо отчеканил:

– Гитлер. Адольф Гитлер. Национал-социалистическая рабочая партия. Рад знакомству.

Деньги и политика

Подняв бокал, фон Папен предложил тост от принимающей стороны:

– За взаимопонимание, дружбу, выгодный бизнес и правильную химию наших отношений!

Зарубежные гости одобрительно заулыбались, над столом весело зазвенели бокалы. Последняя фраза тоста была удачной: речь шла об огромном совместном бизнесе американцев и немецких промышленников. В 1925 году шесть крупнейших химических предприятий Германии – Bayer, Hoechst, BASF и другие – объединились в суперконцерн IG Farben, на который приходилось до трети всего германского экспорта. Формально он принадлежал правительству Германии и частным промышленникам. На самом деле контрольный пакет его акций еще пару лет назад, в самый разгар разрушительной экономической депрессии, был тайно продан американской корпорации «Дюпон» и все тому же банку JP Morgan: без их кредитов концерн бы уже давно просто рухнул. Разумеется, мировая общественность об этой сделке узнала лишь десятилетия спустя.

– Наши заводы помимо обычной химии могли бы производить также и немало первоклассной военной продукции. Но мы связаны по рукам и ногам жесточайшими ограничениями в военной сфере. Могут ли германцы надеяться на их смягчение или даже полную отмену?

Монтегю, как всегда, был дипломатичен:

– Для этого разговора нужны дипломаты и представители Лиги Наций, которых сейчас здесь нет. Но я уверен, что любые полезные и разумные вещи в жизни, включая отмену искусственных барьеров, всегда могут случиться. Многое – в ваших собственных руках, господа.

Насладившись пристальным вниманием и интересом немцев, он продолжил:

– Однако, прежде чем мы предметно сможем обсуждать это, нам необходимо удостовериться, что все дела и финансовые потоки концерна находятся в надежных руках. От лица наших американских спонсоров, а также британского капитала и лично господ Ротшильдов я вношу предложение назначить главным руководителем IG Farben вашего же немецкого финансиста Макса Варбурга. Его старший брат Пол, трагически скончавшийся от пневмонии в Нью-Йорке прошлой зимой, стоял у истоков американской Федеральной резервной системы и всегда был непререкаемым авторитетом в банковском мире Нью-Йорка. Макс – тоже отличный специалист и верный продолжатель дела своего брата.

Над столом повисло напряженное молчание. Человек в шерстяной кофте зло посмотрел на Монтегю, несколько секунд собирался с духом, наконец, резким жестом сорвал с шеи салфетку и громко заговорил, почти закричав во весь голос:

– Евреи привели великую Германию к краху! Это они предали нас в конце Великой войны, когда победа над французами уже была у нас в руках! Когда я валялся в госпитале с контузией от вражеского химического снаряда, я каждое утро просыпался и ждал известие о нашей победе, а вместо этого узнал о капитуляции! До сих пор не могу поверить! Это евреи своими вечными кознями затуманили разум императора! Тысячу лет от этого мерзкого народца нет покоя Европе. Еще в тюрьме я написал об этом книгу, которую сегодня раскупает и читает уже вся Германия! Я изгоню их из Европы, а если они будут сопротивляться, то раздавлю как крыс или насекомых – и весь доблестный, честный немецкий трудовой народ поддержит нас в этом!

У молодых американцев от этой короткой, но пламенной речи отвисла челюсть, но опытнейший Монтегю смог удержать себя в руках:

– Не существует «евреев вообще». Есть конкретные люди. Хорошие или плохие, честные или подлые, талантливые или никчемные. Я говорю о конкретном человеке, прекрасном специалисте, профессиональные качества которого должны по всем пунктам устраивать обе стороны.

Человек в кофте угрожающе привстал, его большие, слегка навыкате голубые глаза буквально вперились в собеседника:

– Мистер банкир, а теперь послушайте меня внимательно. Я контролирую треть парламента, и завтра же через него об истинных хозяевах IG Farben узнает весь мир. Далее, я могу сегодня же ночью вывести на улицы всех немецких городов целые армии хорошо натренированных вооруженных людей. К моему мнению вам следует очень внимательно прислушаться, если вы не хотите огромных неприятностей. Евреям не место в новой Германии, запомните это.

Хозяин поместья попытался что-то вставить в разговор, чтобы как-то сгладить его, но Монтегю жестом попросил его не вмешиваться. Он лишь вынул из кармана записную книжку.

– Герр Гитлер, при всем уважении, теперь вы послушайте меня внимательно. Я сейчас напишу записку и попрошу срочно передать ее по телеграфу. С завтрашнего дня финансирование вашей партии прекращается. Шестьсот тысяч ваших бездельников, которых вы называете штурмовыми отрядами или коричневорубашечниками, навсегда перестанут получать зарплату. Через вашего партнера Рема все эти люди узнают, что виноваты в этом вы лично. Он, разумеется, им с удовольствием об этом расскажет, у вас же с ним «высокие» отношения? А теперь угадайте, кого штурмовики первым заколют до смерти своими знаменитыми длинными кинжалами?

Гитлер попытался возразить, но банкир спокойно продолжил:

– Президент Гинденбург – полностью в наших руках. Из него уже песок сыплется от старости, вероятно, он скоро уйдет в мир иной, поэтому он готов подмахнуть любую бумажку, которую мы положим ему на стол по нашим каналам не позднее конца этого января. Это может быть приказ о вашем повышении, герр Гитлер, а может – и о вашем немедленном аресте. И для того, и для другого оснований, как вы понимаете, более чем достаточно. Одним словом, герр Гитлер, оставьте, пожалуйста, вашу расовую белиберду для блестящих выступлений перед толпами баранов. Они у вас прекрасно получаются. Но только не здесь. Мы со своей стороны гарантируем вам полную поддержку во всем и не накладываем на вас никаких ограничений. С одним, но непременным условием: если вы будете во всех вопросах бизнеса, я подчеркиваю это – бизнеса, вести себя как разумный деловой человек. Итак, если больше нет возражений, считаю кандидатуру Макса Варбурга на пост главы IG Farben утвержденной.

Воцарившуюся гнетущую тишину нарушил фон Папен:

– Какие еще вопросы хотели бы обсудить наши гости? Запеченный кабан был великолепен, и я предлагаю всем выбрать что-то из местных нежнейших десертов, а также закурить сигары.

Джон Даллес заговорил от имени делегировавшего его банка:

– Господин Генри Форд просил передать, что он по-прежнему полностью поддерживает идеологию национал-социализма и с удовольствием готов продолжать взаимовыгодное сотрудничество с компанией Daimler-Benz, в том числе помогать внедрять на немецких автомобильных и, возможно, будущих военных заводах новейшие технологии конвейерной сборки. Он также просил передать теплый, дружеский привет вам лично, герр Гитлер.

Вождь НСДАП в ответ слегка кивнул. В разговор вступил финансист из Банка Нью-Йорка, принадлежавшего семье Рокфеллеров:

– Господин Рокфеллер ищет новые рынки сбыта американской нефти по всему миру. Мы не можем продавать нефть Германии напрямую, так как конгресс США заподозрит, что она будет использоваться в военных целях. Поэтому мы разрабатываем сложную цепочку поставок вам нашего топлива через нейтральные европейские страны – возможно, Швейцарию или Испанию. С учетом резко растущей потребности экономики Германии в нефти полагаю, что детали этой сделки мы с вами сможем уладить.

Ему поторопился ответить Ялмар Шахт:

– Да, разумеется. Нам это очень интересно, но, полагаю, данный вопрос можно обсудить отдельно.

В комнату принесли роскошный торт, коньяк полувековой выдержки и несколько коробок сигар.

Человек в шерстяной кофте теперь, в конце приема, уже совершенно не казался скромным, неприметным и уж тем более чьей-то тенью. Теперь его силуэт приковывал взор каждого, чем-то напоминая скорбного, чуть сгорбленного Мефистофеля из бессмертной пьесы Гёте. Маленький, до смерти обиженный судьбой человек, который мечтает теперь возвысить один народ, втоптав для этого в землю миллионы невинных людей. Возможно, ему просто был нужен высококлассный психотерапевт. Но сказать об этом вслух никто не решался.

Гитлер, которому был невыносим и этот разговор, и этот тщеславный, самоуверенный англичанин, и даже сам дым сигар, быстро окутавший комнату, молча встал из-за стола и процедил на прощание лишь короткую фразу:

– Я жду декрет Гинденбурга о назначении меня рейхсканцлером не позднее чем через месяц. Иначе все, о чем здесь говорилось, не стоит и старого дырявого пфеннига.

Зло возрождается из пепла

Банкиры ФРС сдержали свое обещание. Ведь для них это был прежде всего выгоднейший долгосрочный инвестиционный проект, который обещал окупиться в десятки, а то и сотни раз всего лишь за несколько лет.

В конце января 1933 года престарелый президент Гинденбург по «непонятным» историкам до сих пор причинам своим указом снял с должности рейхсканцлера своего старинного друга, генерала, героя Первой мировой и назначил на нее Гитлера, с которым у него были весьма сложные личные отношения.

Новый руководитель страны действовал очень быстро и решительно. Уже через месяц руками своих штурмовиков он организовал ночной поджог Рейхстага. Здесь он в точности повторил действия другого знаменитого полубезумного тирана – Нерона, использовавшего пожар Рима для масштабных гонений на христиан. Гитлер точно так же обвинил в поджоге коммунистов и утром того же дня подписал два объемных декрета (как их успели подготовить?) о «защите нации», которые мгновенно перевернули с ног на голову весь конституционный строй Германии. Они отменяли свободу слова, прессы, собраний и митингов, разрешали прослушку телефонов и цензуру почтовой переписки. Еще через пару недель, в марте, под аплодисменты почти всего немецкого общества, которым уже вовсю манипулировал Геббельс, был принят закон о чрезвычайных полномочиях рейхсканцлера, позволявший ему предпринимать «во благо нации» любые действия, даже если они противоречат конституции и вообще любым законам страны.

В мгновение ока, всего за несколько недель Адольф Гитлер превратился из мало кому известного оппозиционера и лидера одной из многих немецких партий в абсолютного диктатора крупнейшей страны Европы.

Почему мировое банковское сообщество сделало ставку на него? Прежде всего оно было заинтересовано в быстром росте германской промышленности, в которую за предыдущие десять лет было тайно вложено столько западных капиталов. Бесконечная политическая неразбериха в смертельно надоевшей всем, и немцам в первую очередь, Веймарской республике (убогом, неполноценном образовании в сравнении с бывшей империей) была главным препятствием этому росту. На первых порах – как минимум в первые четыре года своего правления – Гитлер в глазах западного экономического сообщества проявлял себя как жесткий, последовательный руководитель, всемерно способствовавший росту промышленности и крупных концернов. В то же время проводимые им кровавые чистки и репрессии касались пока лишь тех групп населения, до которых западным банкирам не было особого дела – немецких коммунистов и соперников Гитлера внутри его собственной партии. Его риторика в отношении евреев была жесткой, но пока все ограничивалось лишь призывами им покинуть страну и ограничением ряда их гражданских прав: о тотальном уничтожении в тот момент еще не было и речи. И даже в 1938-м, когда Гитлер уже явно переступил черту, аннексировав Австрию и часть Чехословакии, американские промышленники, хотя и с большей осторожностью, продолжали широко кредитовать его, в том числе военные, предприятия, а журнал Time безо всякой иронии признал его «человеком года».

И лишь в 1939-м и 1940-м, когда Гитлер, вопреки всем увещеваниям Запада, напал на Польшу, а затем осуществил и реваншистскую мечту своей жизни, покорив ненавистную Францию, причинившую ему лично столько физической и душевной боли в Первую мировую, Запад наконец осознал, с каким безумным, неконтролируемым и беспринципным зверем он имеет дело.

В том же 1938-м произошло мелкое событие, на которое историки будущего почти не обратили внимания. Макс Варбург был снят Гитлером с поста главы IG Farben, ставшей к тому времени ключевым элементом всей немецкой военной машины, и с позором выдворен из Германии. А между тем именно этим жестом диктатор дал понять всему западному деловому миру, что он рвет с ним всякие связи и отныне готов опираться только на собственные силы. Во время войны IG Farben в том числе производила отравляющий газ «Циклон», с помощью которого были уничтожены миллионы узников концлагерей. В 1940-м Гитлер напал на Англию – он рассчитывал поставить ее на колени одними лишь силами своих непобедимых, как считалось, люфтваффе. Однако его операция «Морской лев» с треском провалилась. Доблестные британские пилоты и силы противовоздушной обороны раз за разом заставляли немецкие эскадрильи нести тяжелые потери. Спустя несколько месяцев ежедневные налеты немцев на города Южной Англии были прекращены.

Пожалели ли основатели Федеральной резервной системы о своем выборе, о том, что так долго и упорно финансировали Гитлера? В конечном счете да. Разумеется, физически никто из воротил западного мира не пострадал. Однако в адском котле устроенного Гитлером в его предсмертной агонии тотального уничтожения евреев Европы в газовых камерах Освенцима и других лагерей в 1943–1944 годах погибло немало дальних родственников богатейших банкиров мира. В списках жертв лагерей значатся люди с фамилиями Ротшильд, Кун, Варбург – двоюродные и троюродные отпрыски основных линий наследников великих денежных династий.

Но в то же время во многих отношениях Система, как всегда, осталась в громадном плюсе. Сразу после окончания Второй мировой войны позиции американского банковского капитала и доллара стали сильны и прочны как никогда до этого в истории. Реальные активы ФРС, раньше измерявшиеся десятками миллиардов долларов, стали составлять сотни миллиардов и даже больше.

Победители

Поздней осенью 1940 года Франк Делано Рузвельт, как и много раз до этого, встречался со своим главным экономическим советником Бернардом Барухом. За прошедшие несколько лет президент США много раз убеждался, что его рекомендации, какими бы корыстными они ни были, в конечном счете в долгосрочной перспективе всегда идут на благо Америки. Страна уже почти забыла о недавних ужасах голода и депрессии: экономика вновь росла как на дрожжах, эпоха массовой безработицы сменилась эрой нехватки трудовых ресурсов в стране, в том числе благодаря огромным военным заказам. Рынки акций тоже каждый год росли – правда, до невообразимых пиков 1929-го индексы пока еще не добрались во многом потому, что наученные горьким опытом простые американцы перестали вкладывать деньги в фондовые рынки, опасаясь нового обвала. Вместо этого они просто копили доллары на обычных банковских счетах, благо инфляция стремилась к нулю, а государство теперь гарантировало сохранность всех их «кровных» сбережений.

В этот раз их встреча проходила не как обычно, в Белом доме, а за границей (условно, конечно) – в Канаде, на небольшом острове Кампобелло, где американский президент проводил отпуск со своей семьей. Здешние пейзажи были очень похожи на столь любимое Рузвельтом суровое, продуваемое морскими солеными ветрами, но очень живописное побережье Новой Англии – к северу от Бостона. Но, в отличие от Америки, здесь не было и близко такого же количества надоедливых репортеров и фотографов. Остров находился в знаменитой бухте Фанди, где наблюдались самые высокие в мире уровни приливов и отливов. Утром кромка океана подступала к самому причалу, а вечером воду можно было рассмотреть только в хороший морской бинокль. Ложе океана обнажалось на километры, открывая взору неровные, волнистые слои влажного темного песка, горы причудливых морских ракушек и десятки деревянных рыбацких лодок и даже небольших кораблей, безнадежно лежавших на мели. Эти виды при всей их кажущейся простоте привносили в душу состояние необыкновенного покоя и отрешенности от обычной окружающей суеты. Порой казалось, что это и есть край Земли.