Темный огонь

Осужденные заняли свои места на скамье подсудимых. Лица большинства из них были искажены гримасами страха. А молодой конокрад трясся как осиновый лист. Форбайзер метнул на него строгий взгляд. После этого чиновник вышел вперед и каждого из обвиняемых попросил подтвердить или отвергнуть свою вину. Каждый отвечал на его вопрос: «Не виновен». Последней была Элизабет.

– Элизабет Уэнтворт, – серьезным тоном произнес клерк, – вы обвиняетесь в жестоком убийстве Ральфа Уэнтворта, совершенном шестнадцатого мая сего года. Что вы можете сказать в свою защиту – виновны или не виновны?

Я почувствовал, как в зале нарастало напряжение. Я не вставал с места, ибо должен был выждать время и посмотреть, воспользуется ли она последней возможностью говорить. Я глядел на нее умоляющим взором. Но она еще ниже опустила голову, так что спутанные волосы окончательно скрыли ее лицо. Форбайзер, подавшись вперед, ровным и непроницаемым тоном произнес:

– К вам обращаются с вопросом, мисс. В ваших интересах было бы лучше на него ответить.

Она подняла голову и посмотрела на судью таким же взглядом, каким взирала на меня в камере заключенных. Пустой, отсутствующий, ничего не выражающий, он был будто направлен сквозь тебя. От этого взора Форбайзер даже слегка покраснел.

– Мисс Уэнтворт, вы обвиняетесь в одном из самых злостных преступлений против Бога и человечества. Принимаете вы или нет суд присяжных?

Она даже не шевельнулась, по-прежнему продолжая хранить молчание.

– Что ж, хорошо. Мы вернемся к этому в конце нашего заседания. – Сощурившись, он на миг смерил ее пристальным взглядом, после чего добавил: – Приступим к первому делу.

Я глубоко вздохнул. Пока служащий зачитывал обвинения каждого из заключенных, Элизабет стояла неподвижно. Не сменила она своего положения и в течение следующих двух часов и лишь временами переминалась с ноги на ногу.

Мне не доводилось бывать на уголовных судах уже несколько лет. Поэтому я был несколько удивлен беспечной скоротечностью проходящего процесса. После предъявления обвинения каждому из подсудимых в зал вызывались свидетели. Они приносили клятву в том, что будут говорить правду и только правду. Заключенным позволялось задавать вопросы своим обвинителям, а также приводить своих собственных свидетелей. На протяжении рассмотрения нескольких дел суд превратился в балаган. Участники процесса снизошли до того, что принялись обмениваться между собой отборной бранью, и Форбайзер громким надрывным голосом был вынужден призвать их к тишине и порядку. Против конокрада выступил хозяин постоялого двора. И сколь толстая дама, мать вора, ни упорствовала в том, что никогда не бывала на месте преступления, в котором ее обвиняли, перевес оказался на стороне обвинителя, который привел с собой еще двух свидетелей. Бедняга-конокрад все это время молча трясся от страха, временами издавая всхлипывания. Через некоторое время присяжные удалились на совещание. Они собирались в специальной комнате и находились там без еды и питья до тех пор, пока не достигали согласия в вынесении приговора, что обыкновенно продолжалось совсем недолго. В минуты ожидания подсудимые от волнения переминались с ноги на ногу, гремя цепями. В зале поднялся шум.

После долгого пребывания большого числа людей в душной комнате она пропиталась резким зловонием. Проникающий через окно солнечный луч сильно прогрел мне спину, и я ощутил, что сам начинаю покрываться испариной. Данное обстоятельство заставило меня выругаться про себя: судьи терпеть не могут потеющих защитников. Я огляделся. Джозеф сидел на прежнем месте, уткнувшись лицом в ладони. Его брат не спускал с Элизабет ледяного неподвижного взгляда. Глаза его были слегка сощурены, а рот плотно сжат. Тот парень, который устроил за мной слежку, откинулся назад на своей скамье, сложив руки на груди.

Наконец присяжные вернулись. Служащий протянул Форбайзеру пачку листов, которые являли собой решение судебных заседателей. Зал затаил дыхание. Узники уставились на бумажки, от которых зависели их судьбы. Даже Элизабет на миг подняла глаза.

Пятеро подсудимых были признаны невиновными в краже, а семеро – виновными. Среди последних оказалась и толстая дама со своим сыном, которого звали Паллен. Когда был прочтен их приговор, мать в отчаянии обратилась к судье, взывая к его милосердию и моля пощадить сына, которому недавно исполнилось всего девятнадцать лет.

– Мистрис Паллен. – Форбайзер слегка скривил нижнюю губу, и краснота проступила сквозь его аккуратно выстриженную бородку. Этим характерным жестом он всегда выражал свое презрение. – Вы украли лошадь вместе, а значит, вместе повинны в краже. Поэтому вам придется разделить одну петлю на шее.

Из толпы донесся легкий смешок, но Форбайзер метнул в зал резкий взгляд. Он не любил проявления столь жестокого легкомыслия в суде, несмотря даже на то, что оно было вызвано его шуткой. Конокрад снова зарыдал, и старуха схватила сына за руку.

Констебль снял с оправданных узников цепи, и те радостно засеменили к выходу. Тех же, кому был вынесен обвинительный приговор, повели обратно в Ньюгейт. Когда грохот их цепей затих, Форбайзер обратился к Элизабет – единственной обвиняемой, оставшейся сидеть на скамье подсудимых.

– Итак, мисс Уэнтворт, – прохрипел он, – будете ли вы говорить теперь?

Ответа не последовало. По залу прокатился шум, но Форбайзер тотчас пресек его строгим взглядом. Я встал, но он жестом велел мне сесть на место.

– Погодите, брат. Сейчас я обращаюсь к этой госпоже. Считаете ли вы себя виновной или нет? Ведь на это так просто ответить.

Она по-прежнему стояла как вкопанная и молчала. Форбайзер сжал губы.

– Что ж, очень хорошо. Закон весьма точно диктует нам, как поступать в таких случаях. Вы будете подвергнуты пытке peine forte et dure. В конце концов вас раздавит пресс, если вы будете упорствовать в своем молчании.

Я снова поднялся с места.

– Ваша честь, – начал было я.

Он обернулся ко мне, устремив суровый взгляд:

– Это уголовное дело, брат Шардлейк. Нам не обязательно выслушивать ваше мнение. Надеюсь, вам известна эта маленькая подробность?

В зале кто-то захихикал. Не иначе как большинство собравшихся были бы не прочь увидеть Элизабет на виселице.

Я набрал в легкие побольше воздуха.

– Ваша честь, я хочу обратиться к вам не по поводу убийства. Но по поводу состояния ума моей подзащитной. Я уверен, что она не может отвечать на ваши вопросы по причине умственного помешательства. Она невменяема. Вследствие этого наказание пыткой для нее не представляет никакого страдания. Я прошу подвергнуть ее обследованию.

– Состояние ее ума могут оценить присяжные тогда, когда она подвергнется испытанию, – отрезал Форбайзер. – А это непременно случится, если она наотрез откажется отвечать на наши вопросы.

Я бросил на Элизабет короткий взгляд. Теперь она глядела на меня, но все тем же мертвым мрачным взором.

– Ваша честь, – продолжал я уверенным тоном, – я бы хотел процитировать случай Анона на королевском суде Англии в тысяча пятьсот пятом году. В нем говорится, что осужденный отказывался признавать или отрицать свою вину. И тогда встал вопрос о его умопомешательстве. И присяжным было предписано его обследовать. – Копию упомянутого мною судебного процесса я протянул судье. – Вот, будьте добры, возьмите…

– Нет, не надо. – Форбайзер затряс головой. – Я прекрасно помню этот случай. Равно как знаю и другой. Случай Беддлоу, имевший место в королевском суде в одна тысяча четыреста девяносто восьмом, который говорит о том, что вопрос помешательства подсудимого имеют право решать только присяжные, и никто иной.

– Принимая во внимание оба этих случая, я смею надеяться, ваша честь, что моя подзащитная, как представительница слабого пола, может рассчитывать на некоторое снисхождение. Тем более что она даже не достигла совершеннолетнего возраста.

Толстая, блестящая от влажности нижняя губа Форбайзера вновь искривилась в презрительной усмешке.

– И по-вашему, мы должны составить список присяжных, которым надлежит определить, является ли она нормальной или нет. А вы, в свою очередь, выиграете время для своей подзащитной. Нет уж, увольте, брат Шардлейк. Этого вы не добьетесь.

– Ваша честь, но, если моя подзащитная погибнет под пыткой, вы никогда не узнаете, что на самом деле произошло. Основание достаточно веское. Справедливость призывает нас провести полное исследование данного случая.

– Теперь вы, кажется, подвергаете сомнению сам подход к данному делу. Нет, я не позволю…

– Но она же может быть беременной, – в отчаянии перебил его я. – Мы же ничего толком не знаем. Потому что она ничего не говорит. Нам следует подождать, чтобы проверить эту возможность. Пытка может убить нерожденное дитя.

Очередная волна гула прокатилась по залу суда. Выражение лица Элизабет изменилось. Теперь она смотрела на меня с откровенным гневом.

– Желаете ли вы, сударыня, просить суд об отсрочке, ссылаясь на свой живот? – спросил Форбайзер.

Она слегка потрясла головой, потом вновь опустила ее, так что лица не стало видно из-за волос.

– О, насколько я могу судить, вы понимаете по-английски. – Он вновь обернулся ко мне. – Вы хватаетесь за любую возможность, чтобы оттянуть время, брат Шардлейк. Я этого не позволю.

Ссутулившись, он снова обратился к Элизабет:

– Может, вы еще и не достигли совершеннолетия, мисс. Но зато давно достигли возраста, когда следует отвечать за свои поступки. Вы прекрасно знаете, что хорошо и что плохо в глазах Бога. Вам предъявляется обвинение в сокрытии страшного преступления. А вы тем не менее отказываетесь отвечать на вопросы суда. Я приговариваю вас к пытке прессом, которая начнется с сегодняшнего дня.

Я вновь вскочил с места:

– Ваша честь…

– О господи, да угомонитесь же вы наконец! – рявкнул Форбайзер, треснув кулаком по столу. Потом он подал знак рукой констеблю и сказал: – Уведите ее.

Тот поднялся к скамье подсудимых, и в его сопровождении Элизабет направилась к двери. Она шла, не поднимая головы.

– Пресс – гораздо более медленная смерть, чем петля, – услышал я, как одна женщина говорила другой. – Так ей и надо.

Я сидел, сжав ладонями голову. Слышал вокруг гул голосов и шуршание одежды выходящих из зала суда людей. Многие из них пришли сюда только затем, чтобы поглазеть на Элизабет. Мелкие воришки, кража которых была размером менее шиллинга, вряд ли кого-то могли заинтересовать. Тем, которых признали виновными, грозило заполучить клеймо или потерять уши. Интерес к ним проявлял разве что Билкнэп, рыскавший все это время возле дверей. Дело в том, что осужденные за мелкие преступления еще имели возможность воспользоваться милостью священнослужителя. Вместе с прочими зал покинул Эдвин Уэнтворт. Я успел увидеть его спину, когда он выходил через дверь. Джозеф остался сидеть на скамье один, провожая неутешным взором своего брата. Молодой человек с хищными чертами лица к этому времени уже исчез, очевидно удалившись вместе с сэром Эдвином. Я подошел к Джозефу.

– Мне очень жаль, – произнес я.

Он схватил меня за руку:

– Сэр, пойдемте со мной. Пойдемте в Ньюгейт. Когда ей покажут пресс, который должны будут на нее положить… Когда она увидит камень, который подопрет ее спину… это так ее испугает, что она начнет говорить. Это может ее спасти.

– Да, и тогда ее снова подвергнут суду. Но боюсь, Джозеф, она не заговорит.

– Но давайте попытаемся. Пожалуйста. Сделаем последнюю попытку. Пойдемте со мной.

Я на миг закрыл глаза, после чего произнес:

– Что ж, будь по-вашему.

Когда мы направились в сторону выхода, Джозеф, издав легкий стон, схватился за живот.

– О, какое несчастье! – воскликнул он. – От беспокойства у меня желудок вовсе вышел из строя. Нет ли здесь поблизости уборной?

– Там, за углом. Я подожду вас. Только постарайтесь поскорей. Ее повели прямо на пытку.

Он стал прокладывать себе дорогу через толпу. Оставшись один, я присел на скамейку, но вскоре услышал приближающиеся со стороны зала суда шаги. Дверь резко распахнулась, и помощник Форбайзера, полный низкорослый мужчина, шелестя полами мантии, подбежал ко мне с раскрасневшимся от спешки лицом.

– Брат Шардлейк, – запыхавшись, произнес он, – как хорошо, что я вас нашел. Я боялся, что вы уже ушли.

– А в чем, собственно говоря, дело?

Он протянул мне лист бумаги.

– Судья Форбайзер пересмотрел решение, сэр. Он просил меня передать вам вот это.

– Что это?

– Он передумал. У вас есть две недели, чтобы убедить мисс Уэнтворт заговорить.

Я уставился на него непонимающим взором. Я мог ожидать такого от кого угодно, только не от Форбайзера. Кто-кто, но он был менее всего склонен пересматривать свои решения. Что-то в этом деле было не то. Выражение лица служащего, казалось, скрывало за собой некую тайну.

– Копия этого документа уже передана в Ньюгейт.

Сунув бумагу мне в руку, он тотчас ретировался и вскоре скрылся за дверьми зала суда.

Я взглянул на переданный мне лист. Он содержал короткий приказ, подписанный острым почерком Форбайзера. В нем говорилось, что Элизабет Уэнтворт надлежит вернуть в камеру Ямы и продержать там еще двенадцать дней, до десятого июня, – на этот день было назначено повторное рассмотрение дела. Я сидел, озираясь по сторонам и пытаясь взять в толк, что же могло произойти за последние несколько минут.

Вдруг кто-то коснулся моей руки. Когда я поднял глаза, то увидел стоящего возле меня молодого человека с хищными чертами лица. Я вновь нахмурился, и он в свою очередь опять скривил губы в язвительной усмешке, обнажив ровные белые зубы.

– Сэр Шардлейк, – произнес он, – вижу, вы уже получили приказ.

Голос его был резким, под стать внешности, а картавое «р» выдавало простолюдина.

– Что вы хотите этим сказать? Кто вы?

Прежде чем представиться, он слегка поклонился.

– Джек Барак, сэр, к вашим услугам. Это я уговорил судью Форбайзера, чтобы вам вручили этот приказ прямо сейчас. Разве вы не заметили, как я выскользнул из зала с заднего хода?

– Нет. Но… что все это значит?

Улыбка его погасла, и лицо вновь стало непроницаемым.

– Я служу лорду Кромвелю. От его имени я убедил судью предоставить вам дополнительное время. Но упрямый осел жуть как не хотел этого делать. Однако лорду Кромвелю не принято перечить. Уж это вы не хуже меня знаете.

– Но почему Кромвель?

– Он не прочь с вами потолковать, сэр. Он здесь, рядом. В Роллз-хаусе. И просил меня препроводить вас туда.

От неожиданного поворота дел у меня заколотилось сердце.

– Но зачем? Что ему от меня нужно? Мы не виделись с ним почти три года.

– У него к вам есть некоторое поручение, сэр. – Барак поднял брови и, широко открыв свои карие глаза, уставился на меня откровенно наглым взглядом. – Две недели жизни девчонки – предварительная плата за ваши услуги.

Глава 6

Провожая глазами Барака, торопливо шагавшего к конюшням, я чувствовал, что сердце мое бешено колотится, а щеки горят. Мне было прекрасно известно, что лорд Кромвель не чурается запугивать судей. И все же я полагал, что он по мере возможности пытается улаживать дела законным путем и отнюдь не считает грубый наскок лучшим способом разрешения всех противоречий. Да и такой человек, как Барак, вовсе не подходил для выяснения отношений с судьей. Впрочем, Кромвель, возвысившийся до положения первого министра, по-прежнему оставался сыном содержателя харчевни из Путни. Поэтому он охотно прибегал к услугам людей низкого происхождения, разумеется в том случае, если они были достаточно сметливы и решительны. Но, господи боже, чего Кромвель хочет от меня? В последний раз, расследуя по его поручению дело об убийстве, я погрузился в пучину злых страстей, о которой до сих пор вспоминал с содроганием.

Барак вскочил на прекрасную гнедую кобылу с лоснящимися гладкими боками. Пока я седлал Канцлера, он выехал из конюшни и начал нетерпеливо гарцевать перед дверью.

– Готовы? – процедил он сквозь зубы. – Его светлость хочет увидеть вас немедленно.

Выехав на улицу и поудобнее устроившись в седле, я принялся украдкой разглядывать своего спутника. Как я уже успел заметить раньше, жесткий взгляд свидетельствовал о суровом нраве, а крепкое сложение – о том, что он сумеет постоять за себя в любой схватке. На бедре у него висел меч, за пояс был заткнут кинжал. Однако же в колючих глазах, несомненно, светился ум, а уголки большого чувственного рта были слегка подняты вверх, словно Барак собирался осыпать кого-то насмешками.

– Подождите минуту, – бросил я, увидев, что через двор к нам бежит Джозеф. На пухлых его щеках рдели красные пятна, шляпу он судорожно сжимал в руках. Я сообщил ему, что судья Форбайзер изменил свое решение, однако не стал объяснять причины.

– Ваша речь спасла Элизабет, сэр, – ответил он на это. – Вы сумели тронуть его честь.

Джозеф в любых обстоятельствах сохранял достойную удивления наивность. Поглаживая бок Канцлера, Джозеф устремил на меня сияющий благодарностью взор.

– Мы с этим джентльменом должны спешить, Джозеф, – сказал я. – Меня ждет еще одно срочное дело.

– Понимаю, сэр. Вы должны добиться справедливости для другого несчастного, да? Но вы не оставите нас?

Я искоса посмотрел на Барака; тот едва заметно кивнул.

– Да, конечно. Я непременно свяжусь с вами, Джозеф. Знаете, сейчас, когда у нас появилось время для того, чтобы тщательно расследовать все обстоятельства смерти Ральфа, я рассчитываю на вашу помощь.

– Я к вашим услугам, сэр. Готов сделать все, что в моих силах.

– Так вот, мне хотелось бы, чтобы вы попросили вашего брата Эдвина принять меня в своем доме. Скажите ему, что виновность Элизабет вызывает у меня некоторые сомнения и я хочу услышать о случившемся от него самого.

На лицо Джозефа набежала тень.

– Это необходимо, Джозеф, – мягко произнес я. – На самом деле я уверен в том, что Элизабет не убивала Ральфа. Но я должен поговорить со всеми членами семьи. И осмотреть дом и сад.

Джозеф прикусил губу и нерешительно кивнул.

– Я попытаюсь, сэр, – пробормотал он. – Надеюсь, он даст согласие.

– Вот и замечательно, – сказал я, похлопав его по плечу. – А сейчас я должен ехать.

– Я обо всем расскажу Элизабет! – крикнул он нам вслед. – Расскажу ей, что благодаря вашему красноречию она сумела избежать страшной смерти!

Услышав это, Барак бросил на меня взгляд, полный откровенной насмешки.

Мы двинулись по Олд-Бейли. Судебный архив находился неподалеку, прямо напротив Линкольнс-Инн. Он располагался в нескольких зданиях, прежде именовавшихся Домом обращения. Здесь получали религиозные наставления евреи, желающие обратиться в христианство. С тех пор как столетия назад все иудеи были изгнаны из Англии, здесь расположился архив Судебной палаты лорд-канцлера. Впрочем, время от времени здесь находили пристанище иудеи, неизвестно какими путями проникшие в Англию и выразившие намерение принять истинную веру. Здесь же находилась контора Шести клерков, которая управляла судом лорд-канцлера. Должность главы Дома обращения предполагала и исполнение обязанностей главного хранителя архива.

– Мне казалось, лорд Кромвель сложил с себя обязанности главного хранителя архива, – заметил я, обернувшись к Бараку.

– Но в этом здании у него по-прежнему есть кабинет. Здесь он работает, когда не хочет, чтобы его беспокоили.

– Можете вы наконец сказать, зачем я столь срочно понадобился лорду Кромвелю?

– Милорд расскажет вам об этом сам, – покачал головой Барак.

Мы поднялись на холм Лудгейт. День снова выдался жаркий. Встречавшиеся нам женщины с корзинками, полными продуктов, закрывали лица легкой тканью, дабы защитить их от пыли, летевшей из-под колес карет и повозок. Я бросил взгляд вниз, на красные черепичные крыши и широкую ленту реки, сверкавшую на солнце. Был час отлива, и густой ил, отливавший грязной желтизной из-за сточных вод, ежедневно извергаемых в реку, окаймлял берега широкими зловонными полосами. В последнее время по Лондону ходили упорные слухи о том, что по ночам над кучами отбросов пляшут какие-то огненные искры; многие считали это предзнаменованием грядущих бедствий.

Я вновь предпринял попытку вытянуть из Барака хоть какие-нибудь сведения.

– Насколько я понимаю, речь идет о каком-то весьма важном деле. Форбайзер не из тех, кого легко запугать.

– Как и все законники, он прежде всего беспокоится о собственной шкуре, – презрительно процедил Барак.

– Неведение начинает меня томить, – пожал я плечами. – Неужели я имел несчастье вызвать гнев лорда Кромвеля?

– Пока нет, – усмехнулся Барак. – Вам, напротив, предоставляется случай заслужить его одобрение. Для этого надо лишь выполнить то, что граф от вас потребует. Я же сказал, милорд хочет дать вам поручение. Но поспешим. Нам нельзя терять времени.

Мы въехали на Флит-стрит. Над монастырем Белых братьев висело облако пыли, так как все его здания сносили. Домик привратника покрывали леса, рабочие при помощи резцов сбивали со стен лепные украшения. Один из них подбежал к нам, предупреждающе вскинув грязную руку.

– Прошу вас, господа, остановитесь на минуту! – крикнул он.

– Мы едем по делам лорда Кромвеля, – нахмурившись, процедил Барак. – Прочь с дороги.

Рабочий вытер руку о холщовый фартук.

– Прошу прощения, сэр. Я всего лишь хотел предупредить вас. Церковь вот-вот взорвут, и грохот может испугать лошадей.

– Посмотрите-ка… – начал Барак, однако договорить ему не удалось.

Над монастырской стеной взметнулись языки пламени, а за ними последовал оглушительный взрыв, в сравнении с которым раскат грома казался комариным писком. Потом раздался грохот падающих камней, сопровождаемый ликующими возгласами рабочих. Нас окутало облако пыли. Кобыла Барака, как выяснилось, была не из пугливых – она лишь слегка заржала да отпрянула в сторону. Но бедняга Канцлер тут же взвился на дыбы, едва не выбросив меня из седла. К счастью, Барак успел схватить выпавшие у меня из рук поводья.

– Успокойся, приятель, успокойся, – несколько раз произнес он.

Канцлер внял увещеваниям и перестал бить в воздухе ногами. Однако весь дрожал. Да и я тоже.

– Испугались? – усмехнулся Барак.

– Испугался. Спасибо, что пришли мне на выручку.

– Господи боже, ну и пылища.

Облако пыли, смешанной с мельчайшими частичками пороха, оседало прямо на нас. Скоро моя мантия и камзол Барака приобрели серый оттенок.

– Давайте быстрей выберемся отсюда.

– Мне очень жаль, господа, – раздался за нашими спинами обеспокоенный голос рабочего.

– Обойдемся без твоих сожалений, олух, – через плечо огрызнулся Барак.

Мы повернули на Канцлер-лейн. Лошади все еще не успокоились, к тому же им досаждали жара и мухи. Пот катил с меня градом, а Барак, казалось, даже не замечал палящего солнца. Несмотря на его отталкивающие манеры, я был ему благодарен. Если бы не он, я бы неминуемо свалился с лошади.

Я бросил тоскливый взгляд на столь хорошо знакомый вход в Линкольнс-Инн и вслед за Бараком въехал в ворота судебного архива, расположенные напротив. Над комплексом зданий возвышалась величественная церковь. Стражник в желто-синей ливрее, которые носили люди Кромвеля, стоял у дверей с пикой. Барак кивнул ему, и тот, поклонившись, сделал знак мальчику, который взял наших лошадей под уздцы и повел в конюшню.

Барак распахнул дверь, и мы вошли в церковь. Свитки пергамента, перевязанные красными лентами, лежали здесь повсюду: они были сложены вдоль стен, покрытых росписями на библейские сюжеты, громоздились на церковных скамьях. Тут и там судейские клерки в черных мантиях перебирали свитки и просматривали их в поисках прецедентов. Несколько человек ожидали у дверей конторы Шести клерков, когда им выдадут предписание или назначат дату слушания их дела.

Мне ни разу не доводилось бывать здесь, ибо в тех редких случаях, когда приходилось направлять дело в суд лорд-канцлера, я поручал всю бумажную канитель своему помощнику. Я обвел глазами бесконечные ряды свитков. Барак поймал мой взгляд.

– Если призраки старых евреев на досуге захотят почитать, они вряд ли найдут здесь что-нибудь занимательное, – усмехнулся он. – Идемте, нам сюда.

Он направился к боковой капелле. У дверей стоял еще один стражник в желто-синей ливрее. Я мысленно удивился тому, что Кромвель вынужден окружать себя таким количеством вооруженных охранников. Барак негромко постучал и вошел. Я последовал за ним, ощущая, как сердце едва не выскакивает из груди.

Стены в боковой капелле оказались побелены, дабы скрыть росписи, которые Кромвель считал нечестивым идолопоклонничеством. Часовня была превращена в просторный кабинет; вдоль стен высились книжные шкафы, перед внушительных размеров письменным столом стояло несколько стульев. Неровный свет проникал сюда сквозь витражное окно, расположенное под самым потолком. В углу, за низеньким столиком, сидел какой-то человек в черной мантии. Вглядевшись, я узнал в нем Эдвина Грея, секретаря лорда Кромвеля. Он работал на лорда Кромвеля уже пятнадцать лет, еще с тех пор, как тот входил в свиту кардинала Вулси. В те времена, когда я пользовался расположением Кромвеля, мне нередко приходилось иметь дело с его секретарем. Увидев нас, Грей поднялся и поклонился. Круглое розовое лицо его, обрамленное редеющими седыми волосами, выражало откровенное беспокойство.