1900. Русские штурмуют Пекин

– Зато посмотрите, – продолжал адмирал, – какое эффектное зрелище представляет теперь наш рейд. – Адмирал встал и вышел на балкон своего помещения. – Какая иллюминация! Какое оживление! Не правда ли, настоящий парижский бульвар ночью!

Вид был действительно чудный! На потемневшей равнине моря целые созвездия электрических огней. Огни на мачтах, на реях. Огненные многоточия иллюминаторов рисовали силуэты грандиозных судов, между которыми перебегали огоньки катеров и шлюпок. На горизонте вспыхивали длинные яркие лучи и кидали на облака быстрые лунные пятна.

– Это наш телеграф, – сказал адмирал, – гелиография. Мы передаем сигналы на облаках с помощью электрических лучей «Гремящему», который стоит у бара, а «Гремящий» передает таким же путем «Корейцу», стоящему в реке. Таким образом мы можем моментально и просто переговариваться друг с другом, на протяжении более 25 верст. А иногда «Кореец» даже прямо принимает сигналы, которые мы ему подаем на небе, хотя для нас он стоит под горизонтом.

– Но ведь другие союзники также обмениваются сигналами. Каким образом среди этого огромного собрания судов не происходит путаницы?

– Каждая нация имеет свою собственную азбуку сигналов, не известную ни для какой другой нации. В этом и состоит искусство, чтобы среди множества сигналов уловить адресованную вам депешу.

В 12 часов ночи, когда я беседовал в кают-компании со знакомыми офицерами, вошел красивый молодой лейтенант с живыми синими глазами и рыжими усами, только что сменившийся с вахты. Это был Евгений Николаевич Бураков, мой старый знакомый по Ревелю. Мы дружески встретились и разговорились. Офицеры разошлись по каютам. Мы остались вдвоем в кают-компании. Наше общество разделяла только бутылка хорошего Редерера.

– Помните, корреспондент, как мы с вами встречались в Ревельском екатеринентальском салоне на балах и спектаклях и вместе увлекались одной изящной смуглой адмиральской дочкой, с знойными глазами цыганки и холодным сердцем Снегурочки? – спросил Бураков.

– Я только помню, что, несмотря на постоянный холод сердца этой Снегурочки, я всегда безнадежно таял перед нею. Ваше же присутствие меня только морозило, потому что вы всегда оставляли меня за флагом.

– В таком случае мы с вами остались вдвоем за флагом, так как рекорд на ее сердце уже побит капитаном второго ранга.

– Что не мешало ему быть у дам всегда в первом ранге.

– Я очень рад, – перебил Бураков, – что вы едете в самое жерло боксерского вулкана. Это очень полезно для молодого человека. Я буду очень доволен, если вспыхнет война, и непременно постараюсь попасть в авангард наших действий. Думаете, легко нам здесь болтаться на рейде, выстаивать эти ужасные вахты и ждать у моря, действительно у моря – погоды, чувствуя, что там на берегу ныне совершается что-то великое, чрезвычайное, может быть, первый раскат китайского грома и пробуждение от векового сна страшного дракона. Мы все рвемся в бой, вперед, а между тем принуждены стоять неподвижно на якоре, есть консервы, пить вино, жить слухами и томиться от тоски, скуки и бездеятельности. Мы и берега не видим, и в море не идем, а качаемся на этой пустыне между небом и водой. Мы, военные, нуждаемся в войне, как природа в грозе: без нее мы обесцвечиваемся, вянем, тоскуем и становимся чиновниками. Совершенно справедливо сказано, что война рождает героев. Только труд, борьба и риск создают сильные характеры. Хотя в наших канцеляриях много работают, но они не создают героев, так как слишком занимаются борьбою узких интересов и мелких самолюбий и честолюбий. Герои могут возродиться только либо на залитом потом и кровью поле, на бушующих волнах или на неприятельской стене, где идет бой за жизнь или смерть. Теперь наша молодежь так зарылась в своих канцеляриях и бумажных делах, что на мир смотрит только с точки зрения своих портфелей и в разговорах можно всегда услышать слово «карьера», но слова «Россия» или «отечество» – очень редко. Кажется, у нас верхом карьеры считают получение большого оклада или выгодной командировки, не заботясь о том, полезна или бесполезна эта командировка для государства, и не думая о том, что гражданин может оказать такие услуги государству, за которые оно не будет в состоянии отплатить никаким вознаграждением, такова, например, смерть Сусанина. Есть подвиги дороже жизни. Какой подвиг – принести себя в жертву народу или его части, если ей грозит опасность, и своей единичной смертью дать жить многим. У меня есть предчувствие, что, если теперь грянет война, я брошусь в огонь и паду одним из первых. Но я не боюсь смерти. Жизнь дала мне так много светлых, счастливых дней, что я не могу требовать лучшего, а ждать худшего я тоже не хочу. Отчего же в самом деле не решиться на действительно великое дело – рискнуть своею жизнью во имя идеи и гражданского долга. Поэтому, – прибавил он, налив вина и заблистав глазами, – выпьем за торжество смелых и благородных идей!

– Я пью за торжество вашей идеи и за вашу славу! Вы, как истинный артист на сцене, чувствуете страх и тревогу перед своим триумфом.

Светало. Мы крепко пожали друг другу руки, и больше я Буракова не видел. Через 12 дней он был убит на «Корейце» при штурме фортов Таку.

23 мая

Проведя ночь на гостеприимном «Сисое» и отправив первую корреспонденцию в Порт-Артур, в 5 часов утра я должен был ехать дальше. Меня встретил на палубе мичман З., который был очень удивлен, что я отправляюсь в путь без оружия.

– Как? Вы едете на войну без револьвера? Чем же вы будете защищаться в случае опасности? Какой же вы корреспондент? Стенли и Ливингстон, отправляясь в поход, были всегда вооружены с ног до головы.

– Но я совершенно не собираюсь с кем-нибудь драться. Я еду писать корреспонденции, а не сражаться.

– На вас могут напасть боксеры. Что вы тогда будете делать с вашими перьями?

– Я еще об этом не думал, но во всяком случае никогда не буду стрелять в боксеров, так как весьма уважаю этих патриотов своей родины. Полагаю, что если суждено быть убитым, то мне даже 12-дюймовая пушка не поможет.

– Нет, это никуда не годится. Вы можете скомпрометировать ваше звание корреспондента. Вы должны иметь оружие. Я вам подарю.

Мичман З. ушел в свою каюту и вернулся с револьвером.

– Вот вам на память от меня хороший «Смит и Вессон» и пачка патронов. Пусть они вас сохранят в опасную минуту.

Я поблагодарил и на всякий случай положил мое оружие на самое дно чемодана.

Так как в то же утро в Пекин был командирован курьером лейтенант Бурхановский, то меня вместе с важными пакетами от адмирала Алексеева сдали ему для доставки по назначению.

Минный крейсер «Всадник», брат «Гайдамака» по виду и типу, повез нас на «Гремящий».

Утро блистало. Суда международной эскадры просыпались одно за другим. Раздаются команды, рожки, свистки. На адмиральских кораблях взвиваются пестрые сигнальные флаги и переговаривают с флагами подчиненных судов.

Кругом эскадры стоят купцы – коммерческие пароходы, снабжающие эскадру углем и продовольствием. Между броненосцами снуют буксиры, которые тащат за собой баржи и джонки с углем, мясом, зеленью, живностью, вином, консервами и всем, что заказывает эскадра.

Судя по тому, как много барж с провиантом собралось вокруг «Центуриона» и «Эндимиона», можно предполагать, что англичане страдают самым большим аппетитом, не только политическим, но и гастрономическим.

Полуодетые загорелые китайцы-кули, под командою иностранных капитанов, суетятся на баржах и живо переносят привезенный груз на корабль или длинной вереницей карабкаются по узкому трапу и в грязных корзинках тащат каменный уголь, задыхаясь в клубах угольной пыли и возвращаясь с военного судна черными неграми.

Мы подошли к «Гремящему». Бурхановский передал командиру капитану 2-го ранга Миклашевскому адресованные ему пакеты. «Гремящий» стоял возле плавучего маяка, указывающего вход в реку Пэйхо; около нашей канонерки стояла английская «Вайтинг». Мы сели на баркас и направились к «Корейцу».

Беспокойные волны рейда мешали нам быстро двигаться. Бурхановский решил достать один из тех буксиров, которые возвращались от эскадры в Тонку. Однако на наши сигналы платком и крики никто не обращал внимания: все заняты своим делом, и никому нет дела до других.

Наконец, один буксир с капитаном-англичанином повернул в нашу сторону. Бурхановский крикнул капитану:

– Do you go to Tongku?

– Yes.

– Will you take me on board and go to the Russian man-of-war in the river?

– All right!

– How much do you want?

– 35 dollars.

– All right!

– Вы идете в Тонку?

– Да.

– Возьмите меня на борт и доставьте на русское военное судно в реке.

– Ладно.

– Сколько денег вы хотите?

– 35 долларов.

– Ладно.

Буксир принял нас, и мы пошли быстро. Эскадра пропадала из глаз.

– How is the water at the bar?

– There is no water at all. It is very bad to cross the bar. Two feet. No more.

– Какова вода на баре?

– Ha баре совсем нет воды. Переходить бар будет очень плохо. He более двух футов глубины, – ответил капитан.

Показалось мутное белесоватое дно бара-отмели, которая здесь имеет не более 9 и редко 11 футов глубины при высокой воде и только 1 1/2 фута при низкой. Наш буксир раза три зацепил за песок, и мы стали.

Капитан и его китайская команда засуетились. Потащили нас в обратную сторону, дернули направо, налево, и наконец мы благополучно перелезли через бар.

Пэйхо

Перед нами устье знаменитой китайской Невы, ведущей к Небесной столице. Это Белая река – Байхэ, переименованная европейцами, не церемонящимися с китайскими названиями, – в Пэйхо.

Это – великая река Чжилийской провинции, впадающая в Чжилийский залив, также по-своему названный европейцами Печилийским, несмотря на то, что китайцы зовут и залив и прибрежную область просто Чжили[38].

Хотя китайцы дали своей столичной реке, льющейся на протяжении 750 ли (ли – полверсты), имя Белой, но она уже давно несет такие бурые струи охры, что ее было бы справедливее именовать Шоколадной или Кофейной.

Направо и налево тянутся низкие длинные линии фортов. Только черные точки орудий, старательно покрытых чехлами, флагштоки и деревянные грибы для часовых напоминают, что здесь скрываются батареи. Но ни часовых, ни прислуги при орудиях не видно. На фортах мертво.

Ширина реки не более 50 сажен. Расстояние между фортами около 100 сажен.

Входим в реку. Встречаются английские, американские и японские грузовики, угольщики, китайские шаланды, шампунки, военные катера. У правого берега стоят четыре новеньких китайских дистройера – истребителя миноносцев.

– Видите вы этих истребителей китайских казенных денег? – спросил капитан. – Они шесть месяцев ремонтировались в доке, только что вышли из дока и, вероятно, скоро опять вернутся в док. Это гораздо выгоднее для мандаринов. А что касается фортов, то я никогда не видел, чтобы китайцы снимали чехлы со своих пушек. Они говорят, что боятся производить учение со своими орудиями, чтобы нечаянно не попасть в какую-нибудь проходящую китайскую джонку.

Какие нелюдимые, низкие и опустившиеся берега, поднявшиеся из моря, по словам геологов! Линии горизонта воды и суши сливаются. Издали видны китайские глинобитные желто-серые домики, большие таможенные пакгаузы, склады, мастерские, китайское адмиралтейство и пристань, заваленная ящиками и тюками. Зеленый тростник и тощие ивы несколько ласкают глаз, утомленный лучами солнца, блеском неба, блеском воды и песчаной равнины, которая теряется за горизонтом. Эта пустыня несколько оживляется видом китайских могил и куч морской соли. Таково преддверье Тяньцзиня и вековой миллионной столицы.

Устье Пэйхо носит общее название Дагу по-китайски или Таку по-европейски. Восточный городок, расположенный на левом берегу реки, с пристанью и станцией Китайской Императорской железной дороги, ведущей через Тяньцзинь на Пекин, называется Дунгу или Тонку. Западный городок с заводами и мастерскими называется Сигу или Сику. От Тонку другая линия железной дороги идет вдоль Чжилийского залива на Шанхайгуань до Инкоу.

Пэйхо делает на всем своем протяжении постоянные извилины, и его перспектива пропадает среди камыша, гаоляна и китайских построек. Вырастающие над ивами и хижинами мачты джонок или труба военной лодки указывают направление этой узкой змеистой реки.

Мы проходим мимо германской канонерской лодки «Ильтис» и пристаем к «Корейцу», который стоит далеко в реке, под начальством капитана 2-го ранга Сильмана. Еще выше стоит японская лодка «Atago».

В 11 часов утра в кают-компании подали завтрак.

– Какие у вас новости? – спросил я моего соседа.

– Все спокойно и одно и то же, – ответил ревизор «Корейца» лейтенант Деденев. – Сидим на корабле и печемся на солнце. Изнываем от скуки и жары и считаем, сколько поездов с китайскими солдатами китайцы отправляют по своей железной дороге в Тяньцзинь. С «Корейца» хорошо виден вокзал и заметно всякое движение на дороге. До сих пор я насчитал 15 поездов, битком набитых косатыми солдатами. Откуда китайцы набрали их такое множество? Путешествие их в Тяньцзинь весьма подозрительно. И все это восстание боксеров что-то на восстание не похоже. К чему китайцам понадобилось столько войск? Если войска должны драться с боксерами, то это только подольет масла в огонь. Если же они будут не против боксеров, то будут против нас… Пока что наши офицеры ездят в Тяньцзинь по железной дороге или на паровых катерах и привозят оттуда неважные вести. Сегодня был проездом командированный к адмиралу Веселаго секретарь французского консульства, который рассказал, что наши казаки уже имели дело с боксерами и один русский офицер ранен. Вчера германцы отправили одно орудие в Тяньцзинь. Сегодня американцы двинули туда еще отряд. Вечером французы посылают 100 человек. Пока что мы точно измерили дистанцию до китайских фортов и повернули наши орудия против их батарей, так что если понадобится, то наши гранаты будут ложиться точка в точку. «Кореец» и «Ильтис» стоят в тылу всех китайских фортов, которые, вероятно, тоже уже измерили дистанцию, если китайцы имеют хоть какое-нибудь представление о своих орудиях. В случае военных действий нашим канонеркам придется драться в первую голову, и китайские форты могут причинить нам много неприятностей, но зато и им не поздоровится от наших орудий. Форты будут во всяком случае взяты, какими бы крупповскими пушками они ни были вооружены. В этом не может быть ни малейшего сомнения…

Увы! форты были действительно взяты, но бедному Деденеву, погибшему вместе с Бураковым, не суждено было увидать победу!..

В час дня с рейда пришел буксир, который привел баржу с 35 матросами и 1 офицером – мичманом Глазенапом. Они были командированы с «Дмитрия Донского» для усиления нашего десанта в Тяньцзине, вследствие обостряющегося положения дел и неожиданного столкновения казаков с боксерами. По той же причине французы посылают свой второй десант.

В пять часов вечера я простился с радушием русских моряков и покинул уголок родной земли, представляемый палубой русского военного корабля с русскими мужиками-матросами и дворянами-офицерами.

Бурхановский, Глазенап и я пересели на английский буксирный пароходик «Джем», который забрал баржу с нашим десантом в 35 человек и, пользуясь приливом, стал подниматься вверх по Пэйхо.

В зависимости от морского прилива и отлива два раза в сутки в течение шести часов вода в Пэйхо прибывает и следующие шесть часов убывает. Пользуясь высокой водой, мелкосидящие пароходы доходят до Тяньцзиня, отстоящего от Тонку по железной дороге в 40 верстах, a по реке – в 50. Мель, узкая ширина реки и постоянные повороты течения очень затрудняют сообщение по Пэйхо. Капитан буксира обещал доставить нас в Тяньцзинь к 12 часам ночи.

Чем выше мы подымаемся по реке, тем живее картины. Берега Пэйхо – это сплошная китайская деревня и пашня. Желтые глинобитные мазанки, с глиняными или соломенными кровлями, окруженные плетнем из гаоляна или камыша, толпились над обрывом берега. Ивовые и тополевые рощицы скрывали кумирню, о которой можно было догадаться по двум высоким мачтам, стоящим перед входом. За мазанками тянулись беспредельные поля зеленого молодого гаоляна – китайского проса, которое кормит, греет, покрывает и для китайского мужика является его первым другом и помощником в домашнем хозяйстве.

Наши моряки

В деревнях было заметно странное движение. Народ кучами собирался на берегу, о чем-то шумел, расходился и снова собирался в другой деревне. При прохождении нашего буксира и баржи, наполненной вооруженными матросами, китайцы высыпали на самый берег и внимательно следили за нами. О чем они думали? что говорили? Но боксеры уже ходили по всем деревням, мутили народ, вербовали товарищей и зажигали пожар миллионного мятежа.

Тихая теплая ночь. Мы идем очень медленно. Полчища джонок, везущих рис в Пекин, загораживают нам путь. Река мелка. Течение капризно. Нужно все время измерять глубину. Смуглый морщинистый китаец из южных провинций, с косой, обмотанной вокруг головы и спрятанной для удобства под круглую соломенную шляпу, бросает лот и без фонаря, на ощупь, благодаря своей многолетней сноровке, выкрикивает нараспев число футов, на испорченном английском языке:

– Фооти! Найти! Твэти! Твэти ту! Фоо!..

– Фоо! Фай! Сээ!.. Твэти!

Луна взобралась высоко на небо, ярко осветила баржу, белые рубашки матросов и заблистала на их штыках. Моряки, развалясь, богатырски спали на дне лодки и не заботились о грядущем дне. Пэйхо и его берега спали. Это были его последние безмятежные ночи, накануне всех ужасов возмущения и войны. Резкий, монотонный и сонный голос китайца, считающего глубину, не тревожит молчания тихой теплой ночи и усыпляет меня. Я не могу бороться с дремотой, забираюсь в каютку и засыпаю и еще долго сквозь сон слышу:

– Фоо! Фай! Сээ… Твэти!

Тяньцзинь

24 мая

Утро – 4 часа. Мы стоим. Винт парохода не работает. Я окончательно просыпаюсь, выбегаю на палубу и попадаю в объятья моего старого друга, храбрейшего и остроумнейшего штабс-капитана Нечволодова, начавшего военную службу в Ревеле, махнувшего, чтобы попытать счастья, в Уссурийский край, занимавшего Порт-Артур и попавшего в Тяньцзинь в распоряжение военного агента Вогака.

– Скажи, пожалуйста, где я нахожусь? – спрашиваю моего друга.

– В Тяньцзине! Полковник Вогак и я ждали десант с «Дмитрия Донского» всю ночь и приехали вас встретить.

– Могу я ехать дальше в Пекин?

– И не думай! Железная дорога уже разрушена боксерами.

Я представился полковнику Вогаку, который принял десант и приказал его проводить в приготовленный дом, а офицеров пригласил к себе.

Капитан Нечволодов

После естественных объятий и восклицаний Нечволодов с самым сияющим видом рассказывает:

– Вообрази, я уже был в настоящем сражении! На этих днях по просьбе бельгийского консула Кетельса полковник Вогак отправил меня, с поручиком Блонским и 25 казаками, разыскивать без вести пропавших бельгийских и итальянских инженеров. Мы три дня блуждали и наконец наткнулись на кучу боксеров. Мы пошли в атаку на них. Искрошили половину. Вдруг лошадь под Блонским падает, убитая наповал.

Блонский падает наземь. На него налетают боксеры и пронзают его насквозь своими копьями и мечами.

– Насквозь?

– Насквозь. Он получил 14 ран по всему телу. Казаки бросились его выручать, спасли и рассеяли боксеров. Один казак тяжело ранен, a y другого был отрублен нос, но он нашел его в кустах, приставил, и нос теперь заживает. Мы вернулись с ранеными в Тяньцзинь. Блонский и казаки лежат во французском госпитале. Мы накануне невероятных событий!

По указанию Нечволодова я отправился в лучшую гостиницу Astor-House. Китаец джинрикша повез в своей тележке мои вещи.

Недалеко от набережной, на углу главной улицы Виктория-род воздвигнуто великолепное трехэтажное здание гостиницы, с балконами, верандами, башней, обсаженное высокими тенистыми деревьями и цветами и обвешанное цыновками и маркизами для защиты от солнца. Три парадных лестницы. Я подымаюсь по одной из них. Сонный бой, слуга-китаец, провожает меня в свободный номер, более дешевый, в третьем этаже – 8 долларов – 8 рублей в сутки, со столом. Номер высокий просторный, устланный ковром, с лепным потолком, мраморным умывальником, газовым освещением и широчайшей тропической постелью, на которой мог бы свободно расположиться на ночлег патриарх Иаков с 12 сыновьями.

Тропическая постель имеет тонкий матрац на сетке и газовый балдахин-москитер, который наглухо окутывает постель и только один спасает от москитов, комаров и мух. Кто не желает иметь балдахин, тот раздевается до Адама, заворачивается в газ и в таком виде спит, будучи недоступен для назойливых насекомых и менее доступен для тропической жары.

Возле номера отдельная веранда с плетеными лонгшезами. Рядом мраморная ванная. Электрические звонки и все удобства.

8 часов утра. Молодой бой, самого корректного вида, с приятным лицом, тщательно заплетенной косой, в длинном голубом халате, неслышно входит на высоких мягких подошвах и говорит, что в гостинице первый завтрак breakfast в 8 часов утра, второй tiffin в 1 час дня, обед dinner в 8 часов вечера. Бар-буфет для напитков открыт весь день. Бутылка пива 1 доллар – 1 рубль. Бутылка шампанского 5 долларов.

Бой уходит и возвращается с завтраком: яичница с ветчиною, овсянка, порция бифштекса и чашка черного чаю.

Мой первый визит был к нашему военному агенту в Северном Китае полковнику, ныне генералу Константину Ипполитовичу Вогаку, избравшему местом своего постоянного пребывания Тяньцзинь. Военный агент Южного Китая полковник К. Н. Дессино живет в Шанхае.

Генерал Вогак и его дом в Тяньцзине

К. И. Вогак, уже 10 лет наблюдающий за военной политикой и военными успехами Китая, игравший крупную роль в китайских событиях 1900 года, родился в 1859 году, воспитывался во 2-м Кадетском корпусе и записан на мраморную доску Николаевского кавалерийского училища. Военную службу начал в 1878 году корнетом Лейб-гвардии уланского ее величества полка. Блестяще окончив в 1884 году Николаевскую академию Генерального Штаба, служил в разных округах, на разных должностях. В 1892 году Вогак назначается военным агентом в Китай, а затем и в Японию. В 1894 году, когда вспыхнула война между Китаем и Японией, был командирован русским правительством в японскую действующую армию, с которой совершил поход в Корею и Китай и присутствовал при главных сражениях. Когда был заключен мир, вернулся в Россию и в 1896 году состоял при чрезвычайном китайском посольстве Ли Хунчжана на торжествах Священного Коронования. В том же году снова вернулся в Китай и в конце 1897 году уехал на Квантун и в Японию для подготовительных работ по занятию Порт-Артура. В марте 1898 года присутствовал при высадке в Порт-Артуре и исполнял должность начальника штаба войск Квантунского полуострова, а затем был комиссаром по разграничению Квантуна. Весною 1899 года вернулся в Тяньцзинь к исполнению обязанностей военного агента.

Я беру рикшу. На востоке европейцы сокращенно называют джинрикшей, перевозящих людей в тележках, рикшами. Японцы первые завели у себя этот простой и самый дешевый промысел человеческого извоза и дали ему название. Теперь джинрикши распространяются во всех портовых городах Китая и вытесняют китайские телеги и носилки. Если в городе имеются хорошие ровные шоссе, то тележку с пассажиром тащит один рикша. В Порт-Артуре, где улицы подымаются в гору, один рикша впрягается спереди, другой подталкивает сзади.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь следует заметить, что еще в мае 1841 года, то есть во время первой опиумной войны, Россия заявила Китаю о решении «строго запретить всем российским подданным производить явно или тайно торг опиумом в китайские владения» (цит. по: Международные отношения на Дальнем Востоке. Кн. 1. С конца XVI в. по 1917 г. – М.: Мысль, 1973. С. 90).

2

Вождь тайпинов Хун Сю-Цюань (1814–1864) объявил себя мессией и младшим братом Иисуса Христа; в 1861 году в переписке с английским миссионером Дж. Эткинсом он прямо заявлял о правоте Ария и отрицал решения Никейского Собора 325 года, постулировавшие единосущность Троицы.