Грань дозволенного

Но…

Не говоря ни слова, я оплатил воду и салфетки, и вышел из магазина.

***

Проводив Рокотова взглядом, Стася, чуть помешкав, вышла из магазина следом. Вьюга бросала пригоршни снега ей в лицо, трепала каштановые волосы на злом ветру.

Кроссовки вязли в сугробах – ещё утром земля была голой, кое-где лежали горы грязного, подтаявшего снега. И вот…

Снег заваливался за шиворот, морозил голые щиколотки, но это было последним, о чём думала Стася, бредущая по пустынной улице.

Оскаленная собачья пасть, перебитые котята в коробке, сжавшийся от усталости и стресса отец, удивлённое и обиженное лицо Балабановой, сумка со снаряжением у ног, квартира Алтуфьевой, потолок в комнате, бляшка на ремне Ковалёва, бегущая по щеке струйка крови из рассеченной брови Рокотова – события последних нескольких дней мелькали, как в безумном калейдоскопе.

Её душа, всё, чем она жила и мыслила сейчас словно ухнуло во тьму, ударилось о дно глубокого колодца. Не было сил не плакать, не жаловаться на такую несправедливость – Стася чувствовала себя как дом, в который ворвалась обезумевшая толпа, уничтожив и перебив его убранство.

«А что тебя удивляет? Только подумай, что чувствуют те, кого ты жестоко травишь и унижаешь каждый день, – промелькнула в голове мысль. – Подумай, сколько боли и жестокости ты принесла в этот мир, и сейчас удивляешься, почему он отвечает тебе тем же? Что посеешь, то и пожнёшь…»

Стасю словно ударили в голову. Пошатнувшись, она еле устояла на ногах, приложив ладонь ко лбу.

Она никогда не размышляла в таком ключе. Никогда не задумывалась о том, что приносит окружающим её людям. Дрожащей рукой она достала последнюю сигарету.

«И то, что случилось с Рокотовым… Это ведь всё я…»

Она повалилась в снег, её спину сотрясали беззвучные рыдания.

– Это несправедливо… – стонала она, повторяя вновь и вновь. – Разве я много прошу…

Она не помнила, сколько так пролежала, заметаемая снегом. Как в тумане она поднялась, добравшись до остановки и на последнем трамвае доехала до дома. Она не помнила, как прошла мимо консьержки, как поднялась на свой этаж…

Открыв дверь, она вошла. И тут услышала мяуканье – что-то тёплое тёрлось о её ноги.

– А, это ты… – Стася обессилено села на пуф. Коврик ласково тёрся о руки своей хозяйки. – Совсем забыла…

Она направилась в душ, а после – в свою комнату. Побросав одежду на пол, она, подхватив котёнка на руки, завернулась в одеяло. Коврик, устроившись поудобнее, заурчал. Закусив губу, Стася прижала котёнка к себе и, свернувшись калачиком, забылась тяжёлым беспокойным сном.

***

–…Да, озадачил, – изрёк отец с мрачной задумчивостью после моего подробного рассказа.

Я не стал заходить домой чтобы не пугать своим видом мать, а позвонил папе с просьбой выйти на лестничную клетку. Отец, увидев меня, не говоря не слова ушёл домой за аптечкой, после чего оказал мне первую помощь. Всё так же молча он кивнул мне, и я последовал за ним, к машине.

По дороге в травмпункт отец внимательно слушал меня, куря в машине сигарету за сигаретой. В приёмной нас встретили как давних знакомых.

– Что-то вы зачастили, молодой человек, – качая головой, вздохнула пожилая медсестра с умными, добрыми глазами. – Хотелось бы видеть вас тут как можно реже.

– Самому бы хотелось…

– Заполните пока бланки, а я быстро схожу за доктором, – Она заковыляла по коридору, оставив нас в полном одиночестве.

Меня залатали, сняли побои и составили заключение.

Из трамвпункта мы сразу же поехали в окружное ОВД, где работал тот самый инспектор, приходивший к нам в школу и давший мне визитку. Позвонив ему, отец вкратце обрисовал ситуацию, на что получил утвердительный ответ – заявление было написано и подано.

Мы приехали домой в три ночи. Обессиленный, я отключился сразу же, как только моя голова коснулась подушки.

5.

Дом, в котором жила Ксюша, был неказистой пятиэтажкой на окраине района, у Битцевского лесопарка. Неся в одной руке торт, перевязанный алым бантом, а в другой – бутылку вина, Стася застыла у подъезда. Вздохнув, она переступила порог.

После того пятничного вечера, Ясенева проснулась заболевшей. По первому звонку явился опухший от бессонницы отец с двумя пакетами. Один был битком набит манго, абрикосами, папайя, ананасами, лимонами и прочими фруктами, а также банками с липовым, гречишным мёдом и земляничным вареньем. Другой пакет был полон жаропонижающими и противовирусными лекарствами – Игорь Степанович к вопросам здоровья всегда подходил щепетильно.

– Ну, как ты тут? – беря дочь за руку и усаживаясь на край кровати, спросил Ясенев.

– Жива вроде, – тихо ответила Стася, сильнее кутаясь в одеяло. – Спасибо, что приехал…

– Да что ты, не благодари…– растерянно пробормотал Ясенев, своими сильными, большими ладонями сжимая руку Стаси. – Как же тебя так угораздило? Ходите вечно со своими подворотами…

– Да это случайно вышло, пап – снегу много намело, а я в кроссовках, – Стася отвела взгляд.

Вслед за отцом в комнату вошёл семейный доктор. Пощупал, послушал спину и грудь девушки, заключил: «Бронхит», написал рецепт и ушёл. Вскоре засобирался и отец – наказав Стасе кушать фрукты и принимать лекарства, он, крепко обняв дочь, уехал в офис.

– Обязательно приеду вечером, проведаю тебя, – пообещал Игорь Степанович, целуя дочь в лоб.

Стася ни слова не сказала ему о произошедшем, как и кому бы то ни было.

Пока она болела, проведать её приходила пара девчонок из компании. Они старательно делали вид, что ничего не знают о произошедшем, но Стася слишком хорошо разбиралась в людях. Она видела, как те отводят глаза, начинают мяться, когда разговор заходит о событиях того вечера.

«Знают, но говорить в лицо бояться», – болезненно думала Стася натянуто улыбаясь, а саму душила еле сдерживаемая злоба.

И только Алтуфьева, упомянув вписку, как-то странно улыбнулась, пряча в уголках губ злую усмешку, а в глазах плескалось почти не скрываемое злорадство.

«Ну, ничего – сейчас я ничего не могу сделать, будучи прибитой к постели, – думала про себя Стася, сахарно улыбаясь пришедшим «подругам», – Но как только я оправлюсь, то покажу вам, что будет с тем, кто сделал мне больно».

Девчонки ушли, оставив Стасю со смешанными гневом мыслями. Но девушка быстро расставила всё на свои места – вначале надо выздороветь, извиниться перед Ксюшей, а уже потом карать.

В конце недели, когда Стася окончательно почувствовала себя хорошо, она собралась и отправилась на другой конец района, где жила Ксюша.

И сейчас, поднимаясь по щербатым ступенькам, она обдумывала, что скажет Балабановой. Остановившись перед нужной дверью, Стася нажала на звонок.

Изнутри раздались шаги, а затем сочно щёлкнул открываемый замок, и в дверном проеме показалась Ксюша, одетая в пижамные штаны и футболку. Окинув взглядом Стасю, она с сердитым ожиданием уставилась на неё, изогнув бровь.

– Привет…

– Ну привет.

– Я… – Все слова, что Стася заранее подготавливала, вылетели из головы. Девушка замешкалась. – Я хотела бы извиниться за своё поведение и…забрать свои слова обратно.

Ксюша по-прежнему не говорила ни слова. А Стася продолжала, слова будто сами вырывались из неё – искренние и настоящие:

– Прости, у меня не самые лучшие дни, – Стася подняла на Ксюшу полный боли взгляд. Отчаяние, нестерпимая тоска, одиночество плескались в её голубых глазах. – Если честно, я давно по уши в дерьме…

Она ненадолго замолчала.

– Если можешь – извини, я правда не хотела тебя обидеть, не хотела вываливать всё это на тебя, – Стася почувствовала, как по щекам ползут горячие слёзы. Утерев их рукавом и глядя на Ксюшу поплывшим взглядом, она продолжила глухим голосом: – Это всё…накопилось вот…

– Господи, Стасик! – Взгляд Балабановой потеплел, негатив сменился искренней жалостью. – С кем не бывает, ну? Не бери в голову, всё в порядке! Заходи скорее!

– Я…– Стася в нерешительности застыла на пороге. – Вот тут вина принесла бутылку, торт вот – с мамой чай попьёте.

– Ну-ка брось это, слышишь? И думать забудь так просто улизнуть – я тебя такую никуда не отпущу! – Симпатичное личико Ксюши нахмурилось, по светлому лбу пробежала складка. – Мама вернётся не скоро, и тоже будет рада тебя видеть, так что заходи быстро, а не то рассержусь!

– Хорошо, спасибо, – Стася зашла в маленькую прихожую. Аккуратно сняв сапожки, она повесила пальто на ближайший крючок.

– Давай ко мне, в комнату! – засуетилась Балабанова.

Пройдя по маленькому коридору, Стася оказалась в небольшой, но уютной и светлой комнате Ксюши. Разглядывая плакаты на стенах и заставленную косметикой тумбочку с зеркалом, Ясенева присела на краешек кровати.

– Ничего, если я в уличных штанах?

– Да не парься ты так, Стасик, всё в порядке! – рассмеялась Ксюша. – Сейчас чайку бахнем!

«Тяжелый случай», – подумала опытная в дружеских делах Ксюша, глядя на состояние Стаси. Поставив кипятиться воду, она насыпала чая в заварник.

– Вот, – Ксюша поставила на стол две чашки, сахарницу и горячий заварник. В комнате запахло мелиссой. – Мама на днях купила!

– Спасибо, – поблагодарила Стася, принимая дымящуюся чашку. – Пахнет очень недурно.

– Не обожгись только.

Чуть пригубив из чашек, некоторое время девушки сидели молча. Стася задумчиво смотрела на поднимающийся из кружки дым, Ксюша – на неё.

– Итак, – начала Ксюша. – Стась, что у тебя стряслось? Рассказывай, не томи.

– Хорошо, – сказала, наконец, Стася. – Я расскажу тебе. Ты будешь первой, кто услышит обо мне всё. Я доверяю тебе, ты – моя единственная подруга, и я не могу и не хочу скрывать что-то от тебя. Если после моего рассказа ты не захочешь меня видеть – я приму это как должное, и уйду, не держа обиды. Ты хороший человек, Ксюш… И я хочу быть с тобой откровенна.

– Я тебя внимательно слушаю, – серьёзно кивнула Ксюша.

Следующие два часа, то взволнованно перескакивая с темы на тему, то отрешённо и безразлично, как сторонний наблюдатель, Стася посвятила Балабанову во все детали своей жизни. Она не утаила ничего, даже самых тёмных и грязных моментов своей биографии.

Она всё рассказывала и рассказывала, а Ксюша, не перебивая, слушала. Чай давно остыл, а Стася всё не могла закончить свою исповедь.

Наконец, она умолкла. С минуту каштановолосая девушка смотрела в пространство, полностью опустошенная, а затем перевала на Ксюшу взгляд уставших глаз, сказав:

– Вот и всё. Я совсем не тот человек, что ты себе, возможно, представляла, но знаешь…мне стало немного легче. Я благодарна тебе хотя бы за то, что выслушала меня.

– Стась…

– Тебе наверняка сейчас мерзко от услышанного. Я бы на твоём месте чувствовала себя как помоями облитой – ведь это грязь…

– Стась, – Ксюша за плечи притянула Стасю к себе, заглянув ей прямо в глаза. – А теперь послушай меня внимательно. Я не считаю тебя плохим человеком. Я верю и знаю, что ты способна на хорошие поступки, что можешь делать добро. Мы не родились плохими – так на нас влияет окружающий нас мир. На пустом месте, без причины, ты бы не стала заниматься всем тем, о чём ты мне рассказала…

Стася изумлённо смотрела на Ксюшу, а та продолжала:

– Я не оправдываю твоих поступков – то, что ты творишь мерзко, жестоко и бесчеловечно. Ты делаешь больно другим, невиноватым в твоих бедах людям, но это не выход, – В глазах Ксюши полыхнул праведный гнев. – Не выход, понимаешь?!

Балабанова хорошенько тряхнула Стасю.

– Я тоже не сахар, как и любой человек – у каждого есть куча проблем, но это не повод вываливать на окружающих свою злобу и обиду. Мы бы тогда друг другу глотки перегрызли!

Ксюша отпустила Стасю, отойдя к столу. Её руки подрагивали, её переполняли бьющие через край противоречивые эмоции.

– Этот мир жесток, – Повернувшись к притихшей Стасе, негромко, но ясно сказала Ксюша. – Не надо делать его ещё более жестоким. Твои поступки обернулись против тебя самой. Это как бумеранг. Стась, – Балабанова подошла к ней вплотную, взяв за руку. – Ты моя подруга. И неплохой человек. Ты запуталась. Но я верю, что тебе удастся выкарабкаться. Я помогу тебе. Сделаю всё, что смогу.

– Я… – Слова путались, Стася не могла связать и двух слов от охвативших её чувств. – Я…Ксюш, я…

– Да не парься ты так, – крепко обняв Стасю, улыбнулась Ксюша. – Свои же люди…

…Подруги не заметили, как за окном стемнело, и в домах напротив один за другим зажигались огни. Последние несколько часов они просидели, болтая о тысяче разных вещей, смеясь и делясь историями из жизни. Пришедшая мама Ксюши познакомилась со Стасей, и отправилась на кухню готовить ужин. Отпускать Стасю не накормив она отказалась категорически – Ясеневой пришлось остаться, чтобы не обидеть хозяйку.

– Ну, пойду я, – глядя на часы, сказала Стася. Чай по кружкам уже остыл, торт частично съеден, частично – убран в холодильник. – Большое спасибо за ужин. Было очень вкусно!

– На здоровье! – По манере общения – простой и улыбчивой – Ксюша была вся в мать. И сейчас, тепло улыбнувшись, мама пожурила дочь. – Ну вот, время позднее, а подругу задержала!

– Мам, это ведь ты Стасю без ужина отпускать не хотела! – уперев руки в бока, возразила Ксюша. – Не вали с больной головы на здоровую!

– Ой, ну ладно-ладно! – Отвернувшись к полной посуды раковине, ответила мама. – Как же ей сейчас через дворы идти? А вдруг кто приставать будет?

– Зубы тогда по полу собирать будут! – Хохотнула Ксюша, – Мам, Стася же со мной на секцию ходит.

– Точно! А я и забыла. Ну, тогда бояться нечего! Стась, как пройти к метро знаешь?

– Я провожу, мам! – Ксюша принялась натягивать кроссовки.

– Заходи ещё, – перекрикивая стук посуды и шум льющейся воды, крикнула хозяйка. – Накормим-напоим!

– У тебя хорошая мама, – выйдя в подъезд, сказала Стася.

– А то! – выпрямилась Ксюша. – А я вся в неё!

– Сам себя не похвалишь – не похвалит никто.

– Ну, это точно! – смеясь, ответила Балабанова, перепрыгивая через порог.

– По поводу сегодняшнего… – Бредя мимо словно сгорбившихся под мраком московской ночи «хрущёвок», начала Стася.

– Да?

– Я не могу просто взять и начать всё менять, – нерешительно продолжила девушка. – Это очень сложно. Я по-прежнему считаю почти всех окружающих меня – скотом и тупым быдлом, которому нужно указывать его место. Но…

Стася остановилась.

– Я буду стараться, – Она посмотрела на Ксюшу. – Правда.

– Заканчивай считать всех людей за скот, – резко отчеканила Ксюша. – Слушай, а что с этим козлом будем делать? Давай его подкараулим где-нибудь, и отобьем ему почки и все причиндалы?

– Нет, Ксюш, – Стася отрицательно покачала головой. – Я ценю твоё желание, но это – личное. Я разберусь с ним сама.

– Ну смотри, – Ксюша потянулась, широко зевая. – А вот мы и пришли! Там, за углом – трамвайная остановка.

– Хорошо, – Стася на мгновенье замолчала. – Ксюш.

– Что?

– Спасибо. За всё, – Губы Стаси растянулись в искренней, открытой улыбке.

– Да ладно тебе, я ничего особенного не сделала, – напоследок обнимая подругу, смущённо сказала Балабанова. – Ну ладно, до вторника!

– Пока, – Стася помахала рукой Ксюше, после чего зашагала по улице. В тот вечер Стася чувствовала себя как никогда хорошо…

***

– Садись, Юрик.

– Хорошо ты тут устроился, Женька! – довольно крякнув, Блинов уселся в мягкое кресло. Откинувшись на спинку, взгляд его замасленных глазок заскользил по хорошо обставленному кабинету Ковалёва. – На такой кабинет и смотреть приятно! А уж на человека, в нём заседающего – тем более! Вон та деревяшка на стене чего стоит!

– Это панно из красного дерева и дуба, – польщённо ответил чиновник. – Ремонт месяц назад закончился. Сам всё подбирал, вплоть до плинтусов.

– Оно и видно, что с мужской сметкой сделано! Не теряешь зря времени, Женька. А то, как будто только вчера на выпускном водку хлестали, да в кладовке девок портили, а, Евгений Герасимович?

– Время оно такое, Юрий Александрович, – деланно официозно ответил бывший одноклассник, а теперь – важная шишка в администрации района. – Ну, с чем пришел? Так, чаи погонять, или разговор какой?

– Не торопись, Жень, – Блинов достал из кожаного портфеля завёрнутую в обёрточную бумагу бутылку. – Вначале порадую, а уж потом к делу перейду…

– Что это?

– Открой, узнаешь, – Блинов сложил руки на животе, выжидающе глядя на Ковалёва.

– Неплохо-неплохо, – отложив в сторону обрывки бумаги, Евгений Герасимович разглядывал бутылку дорогого французского коньяка.

– Помню про твою «маленькую любовь», – Блинов улыбнулся. – Ну, «настоящую любовь» можно делить на двоих – наливай!

На столе мигом оказались две стопки, по котором был разлито жидкое золото коньяка.

– Ну, будь здоров! – Блинов опрокинул стопку, выпив её до дна.

– Хороший коньяк, – похвалил Ковалёв. – Спасибо, удружил.

– Это мне тебя благодарить следует – за внеочередное «повышение».

– А теперь я тебя внимательно слушаю.

– Нужна твоя помощь, Жень, – начал Блинов. – Есть тут один кадр. Его сынок моего охламона отправил на больничную койку, на две недели. У меня сын балбес, конечно, но этот сучёныш явно перегнул палку. Ну, я и решил его по-нашему, по-мужски проучить…

Блинов облизал пересохшие губы, а затем продолжил:

– Отвёл его в отдел, накидал ему малость, все сделал по красоте, объяснил, за что и почему его наказал. Он прощения просил, а потом, говнюк, в окружное ОВД пошёл и написал на меня заявление. Дело сейчас шьётся полным ходом…

– А чего ты ожидал, когда бил его? – вызверился управленец. – Юр, ты уже до седых волос дорос, а всё кулаками машешь, как какой-нибудь вздорный пацан! Ты ожидал, что он тебе «спасибо» скажет?

– Ничего я не ожидал, – раздражённо пророкотал Блинов. – Но такое спустить не мог – он моего сына едва инвалидом не сделал, а мне с ним нянькаться?

– Дурья твоя башка, Юра, – отчеканил Ковалёв. – Ты зачем его в ОВД избил, а? Не мог его за Битцу вывезти, и там разобраться? А теперь заявляешься ко мне, прося подтереть за тобой натёкшие лужи крови и дерьма?

– Ты на меня не шуми, – Метнув косой, полный враждебной угрозы взгляд на чиновника, произнёс следователь. – Я тебе не секретарша, а твой товарищ и партнёр. Помнишь, сколько твоих проблем было убрано мной? Мы с тобой как две руки – одна другую моет…

Некоторое время они сверлили друг друга тяжёлыми взглядами. Затем Блинов продолжил, цедя слова:

– Я всё сделал грамотно – разобрался с ним в слепом углу, но кто мог знать, что у бати этого засранца тоже имеются кое-какие подвязки в округе? – Блинов приблизился к застывшему за столом Ковалёву. – Жень, мы с тобой не одно дело провернули – ты знаешь, что на меня можно положиться. И такого человека, как я, тебе терять не выгодно – если меня дожмут, у этого будут последствия…

«Вот он куда метит, – Ковалёв поморщился. – Поганый боров продаст меня при первой же возможности…»

– Хорошо, – допив коньяк, Ковалёв встал. – Что ты собираешься предпринять?

– Надо высадить этих, – Черты Блинова разгладились, и вновь на его толстомордом лице сияло разухабистое довольство. – В первую очередь – сопляка. А затем с его батей разобраться.

– Я сделаю всё, что смогу, – Ковалёв кивнул, давая понять, что разговор закончен. – Ладно, работа не ждёт – у меня перед новым годом аврал…

– Всё, понял-понял! – Блинов тут же засобирался. – Кто я такой, чтобы задерживать такого занятого человека, как ты, Жень! В любом случае спасибо, подсобил.

– Давай, с наступающим тебя, Жень! Ещё загляну на недельке, – Тяжёлой походкой Блинов направился к двери.

– Был рад тебя видеть, – не отрываясь от бумаг, ответил Ковалёв. И, когда за Блиновым захлопнулась дверь, а его тяжёлые шаги стихли вдалеке, тихо добавил: – Мерзкая тварь…

И длинно и витиевато выругался.

***

– А что это в классе всё так гудит? – спросил я.

По своему обыкновению, после обеда на большой перемене мы шли наверх, в закуток на лестнице с большими, истёртыми ступенями. Удобно было сидеть на них, облокотившись спиной на дверь чердачной каморки, в которой уборщицы хранили свой инвентарь.

– Ты о чём? – поинтересовался Евстафьев.

– На мою избитую ряху почти никто не обратил внимания, а вот на Стасю косятся. Удивительное дело, – Я аккуратно почесал лоб.

Ещё не успели с моего разбитого лица сойти гематомы, как я уже отправился в школу знакомой дорогой. До нового года оставалось чуть меньше трёх недель, и нужно было разобраться с кое-какими делами по учёбе. К тому же сильно хотелось увидеться со своими друзьями.

Во время моего вынужденного больничного проведывать меня заходила староста и Евстафьев, передавая мне домашку и последние новости. Но о странной, бросающейся перемене в классной обстановке мне никто не сказал.

– Ну, твое битое лицо уже давно в порядке вещей, – Коля невесело рассмеялся. – Как и моё.

– И всё-таки, – подытожил я.

– А ты что, совсем не слышал?

– Я дома неделю валялся, да по судам и травмпунктам ездил, сам знаешь, – Я угрюмо посмотрел на друга.

– Ну да, – согласился Коля. – Ну, слушок тут ходит, что Стасю на вписке Ковалёв «вскрыл», как бутылку шампанского.

– Да ну?

– Ага, – Коля закашлялся. – Все шепчутся, а сказать бояться – сам знаешь почему. А мне, в общем-то, плевать на неё саму и их шашни. Но ровно до тех пор, пока это не касается меня.

– Интересно, – В моей голове тут же вспыхнули события того вечера, когда я встретил Стасю в магазине. – Это не в пятницу на прошлой неделе было?

– Вроде да, – Евстафьев пожал плечами. – А что?

Я быстро рассказал ему о встрече в «Красно-белом».

– Забавно, – Коля усмехнулся. – Вот так свело! Хотел бы я на вас тогда посмотреть.

– Да ну, зрелище не для слабонервных, – отрезал я. – Вид у меня был знатный – она не отставала…

– А по мне сколько веревочке не виться… – Коля смачно сплюнул. – За что боролась, на то и напоролась – если бы её по кругу прямо на моих глазах пустили, я бы и пальцем не повёл.

– А сейчас что?

– Да всё так же. Всё так же травит всё это стадо, всё также обжимается с Ковалёвым – ничего нового и интересного. Разве что грязные слухи теперь о ней распускают внутри её же шайки, – Евстафьев потёр виски. – Ты лучше расскажи, что там с твоим делом против этого чмошника Блинова?

– Побои сняли, дело заведено. Помнишь того инспектора, который приходил к нам после того, как нас в первый раз забили? Он, узнав, что произошло, вписался за нас, помог дело завести, прокурора хорошего посоветовал. Но Блинов в долгу не останется…

– А что такое?

– Не знаю. Что-нибудь этот хмырь обязательно выкинет.

– Надо в кому его сынка отправить. Он же явился вчера, знаешь? – Коля хлопнул себя по колену. – Прихрамывает, падла. Ничего, скоро на обе ноги хромать будет…

Колю на полуслове оборвал звонок.

– Пошли, – Вздохнув, я поднялся. – Поглядим на столь «полюбившиеся» нам лица.

– Можно не спешить – сегодня учительское собрание – минут десять у нас есть…

***

С тех пор, как она появилась в школе после болезни, Ясенева слышала перешёптывания, слухи и пересуды, замечала косые взгляды, а иногда и язвительные насмешки в некоторых глазах. Это задевало Стасю. С первых же мгновений она ощутила это молчаливое, но насмешливое отношение среди своей своры – её авторитет был сильно подорван.

«Теперь половина смотрит со страхом и ненавистью, а половина – с издёвкой», – угрюмо думала Стася, оглядывая класс.

Но ещё большим унижением для Стаси было сохранение видимости отсутствия каких-либо претензий к Ковалёву, более того – она была вынуждена вести как обычно. Всё так же обнималась с Ковалёвым при встрече, общалась приветливо, без тени негатива. Она усыпляла внимание разбалованного мажора, изображая полную покорность. И Ковалёв в это поверил.

Это стоило больших трудов и выдержки, а главное – огромного терпения. Стася знала, к чему она шла и, как мстительная рысь, выжидала удобного момента, чтобы вцепиться в глотку своему врагу. Она ждала случая, и он наступил…

Звонок ударил по ушам – Стася недовольно посмотрел на дребезжащий колокол под потолком кабинета. Зашаркали ноги по линолеуму, заскрипели парты – класс наполнился привычной для начала урока суматохой. В класс вошла Алтуфьева, за ней – несколько хохочущих девиц. За ними, прихрамывая, в кабинет ввалился Блинов – его заросшее лицо было обклеено пластырем, нос так и остался смещён набок мощным ударом биты, что очень бросалось в глаза.

Оглядываясь, он прошествовал к первому ряду. Пройдя мимо Стаси, он остановился у парты позади неё.

«Он же в другой стороне сидит, – подумала она, оглядываясь через плечо. – Что он там копается?»

Краем глаза Стася увидела, как Блинов, делая вид, что завязывает шнурки, ковыряется в рюкзаке Рокотова. Он аккуратно расстегнул молнию, что-то положив внутрь. Тихо застегнув, он, тяжко сопя, поднялся и окинул глазами охваченный движением класс. Удовлетворительно хмыкнув, Блинов отправился к своему месту.