Грань дозволенного

– Ты, что ли, человек? – Я смог приподняться в локте, заглянув в горящие слюдяные глаза Стаси.

– Сейчас, валяясь в грязи, ты менее напоминаешь человека, чем я.

– Человеком можно и в грязи оставаться, – Упираясь рукой в землю, я смог сесть. Еле ворочая языком, я говорил медленно, цедя слова. – Ну, а ты мразью при любом раскладе останешься.

– Ну что ж, – Стася встала. – Если выбирать «человечное» валяние в грязи и чистую юбку с вымытыми волосами, будучи мразью – я за второй вариант. Ну, а пока… – Её красивые, алые губы растянулись в издевательской гримасе. – До завтра.

Подворотня стремительно опустела. Кое-как подползя к Евстафьеву, я помог ему подняться.

– Нельзя нам такими домой идти, – заключил я, одной рукой придерживая Колю, второй – держась за стенку гаража.

– Согласен, – прохрипел Евстафьев в ответ. Его голова безжизненно повисла, сам он с трудом стоял на ногах.

– Пойдем в «макдак» – там в туалете можно будет отмыться от крови и грязи, и льду раздобыть.

Коля еле заметно кивнул, а затем крепко выругался…

***

– Ну так что? – Участковый угрожающе надвинулся на меня. – Будем дело на тебя заводить?

Я молчал. Смысла говорить не было: до справедливости, хотя какой там – до совести, обыкновенной человечности сидящих передо мной людей было не достучаться. И я отставил все попытки что-либо объяснить.

Хотя поначалу я пытался растолковать ситуацию школьному психологу – симпатичной женщине с быстрым, острым взглядом. К ней меня под эгидой «ты же воспитанным мальчиком был, учился хорошо, что же с тобой стало?», направили для проведения воспитательных бесед. Но, когда на втором сеансе она, качнув малахитовыми серьгами, сказала что-то вроде: «Все люди сами по себе неплохи. Быть может, проблема в тебе?», я больше не сказал ни единого слова. Молчанием я отвечал и на угрозы Блинова-старшего – лысеющего коренастого жлоба с близко посаженными глазками. Ни слова я не проронил и на многочисленных коврах перед директрисой. Пожалуй, единственным, кто искренне хотел мне помочь, была староста и инспектор из окружного ОВД. Как-то раз, когда я вышел из кабинета – как обычно измочаленный и уставший, он подошёл ко мне.

– Нелегко тебе сейчас, паря, – По-отечески потрепав меня за плечо, сказал он. – Вижу я, чем вся эта перхоть дышит, да сам по рукам и ногам связан. Однако, кое-что я всё-таки могу…

Инспектор порылся в кармане пиджака и, вытащив на свет божий визитку, вручил её мне.

– Эту гниль, Блинова, беру на себя. Дело на тебя он завести не посмеет, – продолжал инспектор. – За это ручаюсь. Если что – сразу звони. Ну, и это, – Мой собеседник замялся, запустив пятерню в седеющую шевелюру. – Дерьмо случается, паря. Это надо перетерпеть. Сломаешься, дашь слабину, и они тебя с потрохами сожрут. Так что крепись, и не сдавайся.

Крепко пожав мне руку, он удалился.

И вот сейчас, сидя напротив исходящего слюной участкового, я апатично смотрел в его красное, злое лицо. Рядом бесновалась директриса с психологом, осуждающе на меня смотрела моя мать.

Дома меня тоже ожидала головомойка, слёзы, истерики – её уже не в первый раз вызывали с тех самых пор, как началась вся эта история. И было отчего – Стася держала своё слово. Я стал часто просыпать, ходил не глаженным – да и какой смысл был прихорашиваться, если в конце дня меня опять повалят в грязь? Моё лицо задубело от побоев, всё тело было раскатано вдоль и поперёк.

В определенные моменты, когда, казалось, силам было уже неоткуда взяться, мы поднимали свои руки, чтобы раз за разом быть поваленными на землю, избитыми, но…не сломленными. Жалость к самому себе я гнал в шею, и лишь злился, все больше и больше. За это время мы с Колей стали самым настоящим спаянным тандемом, иначе нам было не выжить.

И именно в таких условиях стали проявляться настоящие характеры тех, кого, казалось, знаешь уже не первый год. В повседневной жизни это было почти невозможно, но не сейчас, когда Стася, движимая желанием унижать и травить, поделила класс на гонящих и гонимых…

Пара одноклассников с подносами замерли перед нашим столом, затем резко развернувшись, двинулись к соседнему.

– Смотри, как засеменили, – недобро ухмыльнулся Коля, сплёвывая.

– Я присяду? – прерывая Евстафьева, спросила Оля, ставя на стол поднос.

– Садись, конечно же, – ответил я, подвинувшись.

Поблагодарив, староста присела.

– А чего не с остальными? – хмуро поинтересовался Коля.

– Я вам мешаю?

– Нет, конечно же, – Евстафьев вернулся к ковырянию борща. – Просто тебе самой-то не страшно?

– Я – не все, – отрезала Оля. – Приятного аппетита.

И действительно – в классе нас сторонились, как чумных. Было лишь небольшое исключение в виде Оли и ещё пары человек. Класс словно отгородился от нас невидимой стеной. Причиной тому был страх оказаться с нами в одном положении, но…

– Да, приятного аппетита, – с издевкой в голосе поздоровалась Стася, проходя мимо. За ней уже семенила братва.

…На всякое действие есть противодействие. Так случилось и сейчас.

Стася взяла себе одну тарелку супа. Вопреки ожиданию, с торжественным видом она прошествовала мимо нас, прямо к столу, за которым сидело большинство наших одноклассников. Коля исподлобья смотрел на пасынков времени, проходящих мимо, я же интуитивно сжимал побелевшими от напряжения, вспотевшими пальцами вилку. Стоит ли говорить, что само появление Стаси в столовой могло означать только одно – она здесь далеко не ради еды.

– Привет, ребята. Всем приятного аппетита, – Грохнув поднос на стол, девушка приветливо улыбнулась. Рядом, проталкивая сжавшихся в ожидании нехорошего одноклассников, присаживалась братва.

– А пожелать приятного аппетита в ответ? – В дотоле дружелюбном голосе Стаси послышалась угроза. Отсюда мне было прекрасно всё видно и слышно.

– Приятного, – раздалось то тут, то там. Лица сидящих посерели, вытянулись, как если бы школьная братия увидела полусгнившего мертвеца.

Девица потянулась к ложке, принявшись преспокойно есть. Минута, две… Стася попросту обедала, как могло показаться. Но не мне.

«Ну да, спуститься похлебать борща в компании хмуро смотрящих по сторонам приматов», – Я отодвинул тарелку – аппетит пропал совершенно. – «Просто, рядом, по-соседски. И никакого подвоха».

– А чего это все так притихли? – внезапно спросила Стася, отложив ложку. – Когда я зашла, вы о чём-то так оживленно переговаривались, но сейчас все молчат.

Мои предположения оказались верны: до этого была лишь прелюдия к этому паскудному спектаклю. А тем временем, Ясенева, поправляя манжеты на униформе, продолжала:

– Класс – это как большая семья, в которой ни у кого не должно быть секретов. Верно, Вань?

Долофеев, к которому неожиданно обратилась Стася, вздрогнул.

– Да, – только и выдавил заметно побледневший Ванька.

– Ну, раз так… – Стася подняла свою наполовину полную тарелку, передавая её сидящему рядом Ковалёву. Тот, набрав побольше слюны, от души плюнул в борщ. Затем передал следующему. Гогоча, в тарелку высморкался Блинов, хихикая сплевывали туда и «девочки». Пройдя круг, тарелку с содержимым поставили прямо перед носом Долофеева, который бледнел всё больше. Один из сидящих напротив отморозков снимал всё на камеру.

– Отведай нашего гостеприимства, – Стася наклонила голову. – Стесняться не нужно – ведь мы одна семья.

– Прекрати это, – Староста резко поднялась, не в силах терпеть это. – Ты что, совсем свихнулась?

– Чё встала? Ща ляжешь! – рявкнул один из холуев, с силой пихнув Олю. И лежать бы Оле с разбитой головой, если бы не подоспевший вовремя Коля, подхватившей её. Я уже выбегал из-за стола.

– Стоять! Мы же с тобой договорились, Оленька, – не сводя с Ваньки режущего, выбивающего всю волю взгляда, холодно сказала Стася. – Или ты всё ещё хочешь продолжить наш разговор? Сидите и не рыпайтесь.

– То, что ты творишь… – Староста запнулась, не находя нужных слов. И не нашла бы – елейно-слащавый синоним «беспредел» для описания подобного никак не подходил.

– Если у тебя помимо нотаций есть что-нибудь ещё, выкладывай, – пренебрежительно кинула Стася. – А если нет…Супчику, кстати, не хочешь?

Оля не ответила. До крови закусив губу, она быстро пошла к выходу.

– Я за ней, – шепнул мне Евстафьев. – Всё равно здесь ничего хорошего мы не увидим.

Братва проводила его смешками и сальными шуточками, я же, дождавшись, пока хорошо сбитая фигура Коли исчезнет за поворотом, вновь обратился к столу.

– Кушай на здоровье, – Стася, подперев голову руками, зло улыбнулась.

– Я… – просипел Долофеев, мотая головой.

– Или ты брезгуешь нами? – Братва угрожающе надвинулась на сжавшегося Ваньку, который переводил взгляд то на одно, то на другое лицо, ища поддержки. Но все вокруг молчали, уткнувшись в тарелки и делая вид, что это их не касается. Да что там – все боялись даже пошевелиться, а дежуривший по столовой учитель намеренно игнорировал происходящее, отойдя в дальний край столовой.

–Ешь, – Стася хищно ухмыльнулась.

– Пацаны, не надо, давайте как-нибудь… – Голос обезумевшего от страха Долофеева дрожал.

– Жри, не то свои потроха собирать по полу будешь! – Блеснуло лезвие ножа, приставленного к боку Ваньки. Киря Лизанный с обезображенным от гнева лицом нетерпеливо дрожал. – Ну, давай!

– Давай, давай! – кто-то бахнул по столу кулаком. – Живее!

Трясущейся рукой, Ванька взял в руки ложку. Зачерпнув из тарелки, ложка, дрожа и запинаясь, двинулась к его рту…

Борясь с порывами тошноты, я, матерясь, не в силах больше смотреть на это отвратительное зрелище, пошёл к выходу.

***

Я снова сидел на уже знакомом, обитом плюшем диване. Несмотря на его удобство и уют, он был сродни электрическому стулу – директриса всегда усаживала провинившегося на этот диван, после чего начинала по кирпичику разбирать человека. А перемывать кости она умела. Точнее, перемалывать.

– Ну, и долго будем яриться? – коротко спросила директриса, не глядя на меня.

Я неопределенно пожал плечами – что я мог ей сказать? Пока Стася со своей сворой меня окончательно не сломают или забьют насмерть? Или пока я не забью насмерть саму Стасю? Да, пожалуй, эта мысль мне начинала нравиться всё больше.

– Молчишь? – из задумчивости меня вывел душный, как июльский полдень, голос директрисы. – А следовало бы говорить. Вот скажи мне – к чему весь этот концерт?

– Мне тоже было бы интересно, – буркнул я.

– Не ерничай, – пыхнула порохом глава школы. – Ты что же, совершенно не беспокоишься за свою характеристику? Ведь всё, что ты творишь плачевно отразится на твоём будущем, при поступлении в институт, на работу… Заведенное дело погубит тебя – так зачем же ты втаптываешь в грязь сам себя?

– Это за меня делает Стася.

– Стася? – Директриса округлила глаза. – Да она, скорее, последнюю рубаху тебе отдаст! А ты хамишь, мордобои устраиваешь, против неё коллектив – который уже повсеместно её принял – настраиваешь…

Тут я уже не смог стерпеть, едко усмехнувшись. Директриса моего смешка не заметила, продолжая свою восторженную речь.

– …Она очень хорошая девочка. Начитанная, эрудированная, все учителя её хвалят. Спортом занимается, на чемпионаты ездит, родители у неё замечательные. Воспитанная. И чего ты на неё взъелся? Зачем её преследуешь, лезешь на рожон?

Я впервые изумленно вперился в директрису взглядом. До этого момента я считал, что она попросту слепа, как крот, и не хочет или не может видеть творимое Стасей по какой-либо причине…

– Слушай, ты ведь парень неплохой – помню скворечники на деревья вокруг школы прибивал, да и на олимпиадах по истории и физике места брал… Давай я тебя от греха подальше в другую школу переведу? На Севастопольском6, это совсем рядом с метро. Характеристику отличную напишу. Директор той школы, мой хороший знакомый…

Каждое слово, каждый жест директрисы были пропитаны фальшью. Она всё прекрасно знала и понимала с самого начала, но выносить сор из избы не собиралась, чтобы не портить репутацию школы. Да и спонсорскую поддержку со стороны министерства образования и богатых, обеспеченных связями родителей Стаси, Блинова, и прочих она терять тоже не хотела. А из всего, как выразилась директриса, «дружного коллектива» только я и Евстафьев сопротивлялись тому беспределу, что чинила братва. Все остальные боялись и молчали, тоже самое касается учителей – переходить дорогу отпрыскам денежных мешков и власть имущих, а значит и им самим, никто не хотел.

«А от меня, как от проблемы, сейчас попросту пытаются избавиться», – мрачно вырисовывался вывод.

– Красивые у вас серьги, Марина Евгеньевна. Дорогие?

Директриса оборвалась на полуслове, уставившись на меня.

– Не там вы ищите корень проблемы, – отчеканил я. – Вы просто хотите, чтобы всё было шито-крыто, никто не мешал спокойно строить карьеру. Но мой перевод ничего не решит: Стася станет травить кого-нибудь другого. И вы снова закроете глаза, проигнорировав проблему. Но она от этого существовать не перестанет, и чем больше это будет продолжаться, тем страшнее для вас будут последствия…

Я напряженно сжал руки, не сводя взгляда с главы школы. Директриса в ответ окатила меня пронзительной злобой, что так и плескалась в её грязно-зеленых глазах.

Наш диалог был прерван быстрым стуком в дверь, после чего на пороге показалась Мария Юрьевна Трубецкая, наша «железная» физичка. Разменяв уже пятый десяток, Мария Юрьевна всегда была по ловкому собрана, подбориста, как старый фронтовик, и была знаменита своим принципиальным характером и несгибаемой волей. Справедливость и отменное чувство юмора тоже были в списке её достоинств. Пахнущая дорогим парижским парфюмом, она с точностью, достойной Канта, всегда пересекала порог кабинета за пару секунд до начала урока. Предмет свой преподносила так, что даже последний олух, вроде меня, мог разобраться в канве формул электростатики. Одним словом, Мария Юрьевна была «Человеком» с большой буквы как в преподавательском кресле, так и в повседневной жизни.

– Здравствуйте, Марина Евгеньевна!

– Здравствуйте, – удивленно кивнула директриса. – Что-то случилось?

– Случилось, – отрезала «железная» физичка, гневно глядя на главу школы. – Урок не продолжится до тех пор, пока эта бандитская шушара не уберётся из кабинета!

– Какая бандитская шушара, какой кабинет? Мария Юрьевна, давайте конкретнее…

– Для конкретики вам бы не помешало, Марина Евгеньевна, подняться со мной, и посмотреть на это безобразие! – яростно продолжала физичка. – Прямо посреди урока, какой-то, извиняюсь, сброд из параллели вваливается с матерщиной в класс, заявляя, что пришли за «знаниями», идут на последние парты, где орут, ржут, словно кони и всячески мешают вести занятие. Я вам, к слову, уже писала докладную на этого, как его…Блинова, на Лизина, Алтуфьеву и прочих, но вы оставили её без внимания.

– Послушайте, Мария Юрьевна…

– Я не могу и не буду так работать, – безжалостно перебила её преподавательница. – Пока они не покинут класс, урока не будет, я сказала!

Я нехотя улыбнулся – в этом была вся Мария Юрьевна. Принципиальная, не терпящая к себе неуважения, кумовства и панибратства. И директриса, взгляд которой отчаянно метался по кабинету, это понимала.

– А ты чего здесь забыл, Гриш? – физичка, наконец, обратила внимание на меня. – Ваш класс сейчас как раз у меня.

– Да вот, вызвали…

– Иди на урок, Рокотов, – фальшиво улыбаясь, подмигнула мне директриса. – И ещё раз хорошенько обо всём подумай.

Развернувшись, я молча направился к двери. Закрыв за собой дверь, я слышал, как бушевала физичка. И улыбнулся.

…Дверь в класс была открыта настежь, изнутри нёсся разухабистый речитатив братеевского словоблуда7. Зайдя внутрь, я не увидел ничего нового: всё тот же гвалт с задних парт, расплывающихся в клубах дыма; рассевшиеся кто как пасынки жизни; застывший в предчувствии нехорошего класс. Вчера Евстафьев не явился на занятия – Оля доложила мне, что он схлопотал ангину. А потому я чувствовал себя очень неуютно – всё-таки с верным другом под боком надежнее. Да и встречать нападки своры, рассевшийся на галёрке, не в пример легче.

– Оп-а! А вот и наш челночок! – При виде меня Блинов вскочил со своего места. – Валяй сюда!

Не обращая на него внимания, я спокойно прошел на своё место.

– Ты чё, не понял, что ль, говнопёр? – Перескочив через парту и уже собираясь рвануть ко мне, Блинов был остановлен знакомым повелительным голосом.

– Уймись, – Стася с видом римского патриция повела рукой. – Мылом и вежливым словом можно сделать гораздо больше, чем просто мылом. Подойди сюда – у меня к тебе разговор.

Подумав, я все же решил подойти. Пока я плёлся через ряды, я ловил на себе лишь подозрительно-ненавидящие и недоверчивые взгляды. Лишь в посеревших глазах старосты и Анюты Семиглазовой, смотрящих на меня, плескалось беспокойство. Я коротко кивнул им, слабо улыбнувшись. Хоть каждый раз перед дракой моё нутро холодело, а руки начинали от страха и волнения дрожать, я, собирая свои силы в кулак, делал шаг. Сделал его и сейчас, вплотную подойдя к парте, за которой сидела Стася.

– А где фирменное приветствие? – смерив меня каким-то непроницаемо-издевательским взглядом, спросила девушка. – Вижу, в твоих глазах зачатки ума, но не утруждай себя – я про: «Здравствуйте, добро пожаловать, что будете заказывать?»

Я похолодел. Это было как минимум неожиданно, но через пару секунд я всё-таки взял себя в руки. Мало ли откуда они могли узнать, что я работаю в забегаловке неподалёку – велика тайна…

– Если тебе нечего мне больше сказать, я пойду, – отчеканил я.

– Почему же, есть, – протянул Ковалёв, сидящий рядом.

– Пошли бы вы… – Уж шута из себя я делать не позволю. Однако, развернувшись, я был остановлен крепкой лапищей Чеботарёва, подоспевшего сзади. Рванув, я уже собирался ударить увальня по глупой роже, как был с силой усажен Блиновым обратно.

– Ты не принял мой заказ, – На своих плечах я ощущал хватку приматов, а потому двигаться не мог. И тут я понял, что сижу прямо перед Стасей. Лицом к лицу.

– Ну и что будешь заказывать? – сквозь зубы проскрежетал я. Хватка чуть ослабла.

– Хм…– Стася задумчиво крутила локон.

– Закажи этой сучке чего-нибудь большого, твёрдого, крепкого, – любострастно хихикнула одна из девиц.

– Нет, я лучше закажу немного бедности для сидящего передо мной поваренка, – облокотив голову на согнутую руку, произнесла каштановолосая девушка, слабо улыбаясь. – Гуманитарную помощь в виде целительного белка окажете, ребята?

«Ребята» согласно закивали, заливаясь похабным ржанием. А между тем, хватка почти совсем ослабла, и вот Чёботарев убрал свою руку с моего плеча.

– А вообще я только одного понять не могу, – Стася с видом глубокой задумчивости изучала меня. – Почему вы такие плодитесь? Не понимаю…

Моя рука медленно, но верно ползла к карману – туда, где лежало на всякий пожарный тяжёлое, свинцовое грузило. Его я на днях отыскал в отцовском кабинете – батя был геодезистом, к тому же заядлым рыбаком. Медленно, не сводя глаз со своей собеседницы…

– Твои родители…Они родили тебя как собаки под забором? – В глазах Стаси плескалась колкая насмешливость.

Вспотевшая рука нащупала грузило в кармане, крепко сжав…

– Чтобы ты перебивался работой в макдональдсе? – Каштановолосая девица оказалась совсем рядом. Я даже почувствовал аромат её парфюма – терпкого, но приятного.

«Чёрт», – Страшной силы удар прошёл вскользь. Однако и этого хватило, чтобы моя оппонентка оказалась на полу.

Я же, ни теряя ни секунды перелетел через парту, отпихнув Ковалёва. С хриплым рыком, я кинулся на пытающуюся подняться Стасю, сбивая её с ног. Сцепившись, мы покатились по полу, потчуя друг друга кулаками. Искаженное яростью лицо Стаси мелькало совсем рядом, и я бил по нему, не жалея ни себя, ни свою противницу – кровь застилала мне глаза. Я не слышал ни истерических воплей девиц, ни матерной ругани братвы, которая бездействовала, боясь задеть Стасю – мы сплелись в один полный ненависти и нечеловеческой злобы клубок.

– Вы что делаете?! – раздался над классом крик Марии Юрьевны. – А ну разошлись, быстро!

Нас, наконец, смогли оттащить друг от друга. Стася стояла напротив – её сдерживал Ковалёв; обеспокоено щебеча, стайкой вокруг кружились одноклассницы. Такой я её видел впервые – растрёпанной, перепачканной кровью из разбитой брови, тяжело дышащей и… напуганной? Да, пусть и перемешанный с гневом, возбужденностью и бесконечной ненавистью к моей скромной персоне, это был страх.

– В медпункт, – темнее грозовой тучи, коротко приказала появившаяся из неоткуда директриса. – Живо.

***

– Что ты натворил на сей раз?

На пороге директорского кабинета стояла моя мама. Её грудь бурно вздымалась, как после долгой пробежки. Пройдя внутрь, она смерила нервным взглядом сначала меня, затем сидящую рядом Стасю.

– С девочкой подрался, – ответила за меня физичка, кивнув на угрюмо нахохлившуюся Стасю.

По лицу мамы пробежала дрожь, отчего я весь как-то внутренне сжался.

– Господи, когда же это закончится… – страдальчески, со слезами в голосе произнесла она.

Меня прямо-таки разорвало от желания вывалить всё, что накопилось во мне за все эти недели, но я прикусил язык, зная, что это ни к чему не приведёт.

– Что же ты молчишь?! – срываясь, повысила голос мама. – Скажи же хоть что-нибудь!

Я закрыл глаза.

– Мам, пожалуйста, успокойся, – с надрывом ответил я.

– Успокоиться?! Да ты…

– Пожалуйста, не кричите, – увещевая, спокойно попросила Мария Юрьевна. – Не стоит рубить с плеча, ещё не совсем понятно, что произошло. Давайте дождемся всех, а уже там попробуем докопаться до истины. А пока присядьте вот сюда, на стульчик. Водички налить?

Это возымело действие – мама немного успокоилась. Я благодарно посмотрел на Трубецкую.

Время тянулось медленно. В сторону друг друга никто не смотрел, каждый был погружен в свои невесёлые мысли. В такт нашим размышлениям была и обстановка в кабинете – напряженная, натянутая тишина.

Из смежного кабинета слышался глухой говор – директриса опрашивала Олю и ещё пару одноклассников о случившемся.

Наконец, хлопнула входная дверь вестибюля, послышались чьи-то приближающиеся шаги, и вот, на пороге появился немолодой складный мужчина с прямым пронзительным взглядом светло-голубых слюдяных глаз. Дорогой, ладно пошитый костюм сидел на нём несколько вальяжно, в свободной манере, на правой руке золотом блеснули часы. Как волк, не поворачивая шеи, он окинул взглядом сидящих.

Стася подняла голову. Пару мгновений он смотрел на девушку, после чего перевёл свой полный стали взгляд на меня.

– Ты? – Его приятный баритон теперь звучал угрожающе-глухо.

– Я.

Он вскинул руку, посмотрев на свои «ролексы»8.

– У тебя ровно минута, чтобы объяснить мне ситуацию и ответить за свой поступок.

– Погодите, мне бы хотелось…– Начала было моя мама, но была жестко перебита отцом Стаси.

– Чтобы вам не хотелось, меня это не интересует – в первую очередь я узнаю, что скажет в своё оправдание этот…

– Не «этот», а мой сын!

– Игорь Степанович, вы уже здесь? – Из кабинета, разряжая обстановку, выплыла директриса. За ней вышли допрашиваемые одноклассники. – А мы вас ждём. Не переживайте, сейчас во всём разберёмся – те, кто надо, получат по заслугам.

– Да, мне бы очень хотелось узнать, кто допустил, чтобы мою дочь трогал какой-то ублюдок прямо во время урока, – Отец Стаси окатил директрису гневным взглядом. – Хотя я и без этого ему голову откручу.

– Я всё-таки попрошу вас, уважаемый, вести себя в рамках приличия, – Отрезвляюще прозвучал голос физички, повернувшейся к главе семейства Ясеневых. – И вас я тоже попрошу держать себя в руках.

Мама, уже собравшаяся разразиться гневной тирадой, кивнула, когда как Стасин отец сурово хмыкнул.

– Так, давайте все дружно успокоимся, и начнём с чистого листа, – быстро защебетала директриса. – Это случилось во время предпоследнего урока физики, когда преподавателя в классе не было.

– Я так и не услышал ответа на свой вопрос, Марина Евгеньевна, – угрюмо сказал мужчина. – Из-за чего вспыхнул конфликт? Кто дал ему… – Кивок на меня, – Право лезть с кулаками на мою дочь? И почему в классе не было преподавателя, который мог бы это остановить?

– Я была здесь, в этом кабинете, – спокойно ответила Трубецкая, сложив руки на груди. – Писала докладную на друзей вашей дочери, что с её лёгкой руки не давали мне вести урок.

– Мы не давали? – Присутствующий тут, как свидетель, Чеботарёв округлил глаза. – Да мы вообще в стороне тихонечко сидели, никому не мешали, это ты мозги нам промывала!

– Чеботарёв! – одёрнула его директриса. – Как ты разговариваешь с преподавателем?!

– А чё я-то, Марина Евгеньевна! – замахал руками увалень. – Она сама…

– Пошёл вон, – От одного только взгляда Марины Юрьевны уже хотелось зарыться в землю. – Дома будешь матери тыкать. Пошёл вон!