Путь к звездам

Фронтовым медсестрам

То, что скроет огонь,

Не раскроет мгла.

Несся по степи конь,

Я делала все, что могла.

А что я могла?

Пуля в живот.

Долго его волокла,

А он все равно умрет.

Да и я: долго ли жить?

Но здесь мой долг:

Надо и Родине послужить,

Вынести на руках весь полк.

Страшно. Что же? Так надо.

Вихрем бежать до бойца,

Фрицам задать, гадам,

С собою взяв удальца.

Остановлюсь на мгновение

Сделать один лишь вдох,

Не предамся забвению,

Хотя и взведен уж курок…

Как чуден воздух в России!

И как она нам нужна…

Не поддадимся стихии –

Нас не снесет сатана.

Вдруг – оглушило и больно стало.

Как это может быть?

Неужели в меня попало?

Меня более не может быть.

Выдохнуть можно тепериче,

Что-то я устала…

Фашист не прошел до вечера,

А утром – меня не стало…

Могу спать спокойно и вечно,

Подо мной земли русской клочок.

А как там сейчас на Заречном?

Передо мной – фашистский плевок.

Подошел, сказал, что дура:

Мне не обидно ничуть.

Такая у русских натура:

На их земле ты не будь!

…Я смотрю на тебя – и смеюсь,

На том свете я торжествую:

Не взял ты землю мою.

Подо мною Россия – и я тут лежу!

Париж

« Увези меня в Париж!» –

Мне, глупышка, говоришь.

Когда привез тебя в деревню,

Ты в ней зашла в одну харчевню,

Взяла бокал полусухого

И крикнула: «Парижа другого!»

Мы взяли два авиабилета,

Пропели песни три куплета,

Сели быстро в самолет,

Отправились в столицу мод.

Рейс, конечно, с пересадкой,

Но это не было накладкой:

Погуляли по Москве,

Обсуждали Колю Ге,

И, смотрев на фонари,

Обнимались до зари.

А утром – снова полетели,

Сидим вдвоем, как и хотели,

Чай – как волна в моем стакане,

А ты все спишь – и как в тумане:

Глаза немножечко закрыты,

А губы чуточку открыты,

И я заснул … А мы летели…

Тут стук – мы наконец-то сели,

Быть точным – мягко приземлились,

Попы чрез ряд перекрестились,

Послышались аплодисменты,

И все осели в ложементы.

А ты сейчас проснулась только

Спросила: «Времени хоть сколько?»

«Без пятнадцати два», –

От восторга шепчу я едва.

«Париж, блистательный Париж», –

С иронией мне говоришь.

Тогда уж выглянул в окно,

И что ж поведало оно?

Асфальт, трава воздушной гавани,

Коробка порта в саване,

Зеркальном и чистом,

На зависть всем трубочистам.

На выходе – «мерси боку»

Грассирую и говорю.

Я знаю только русский,

А ты – еще французский.

Выходим. Взял я чемоданы,

Смотрю – тут ходят дамы

В ажурных шляпках и в пальто,

Одна – в берете и в манто,

Мужчины, однако, не кадеты,

Но тоже – модненько одеты.

А сколько наций, новых слов,

Со всех сторон гул голосов!

Стоим с тобой у эстакады,

Как два артиста у эстрады.

Мы дождались автобус вновь –

И понеслась любовь-морковь!

«Как много будет приключений,

Какое море впечатлений!» –

Воскликнул невольно я.

Ты посмотрела на меня глазами адского огня,

Сказала: «Нет, не верю я!»

В гостинице мы поселились…

Вот так в Париж и водворились…

День второй. Пять часов.

Встаю еще до петухов.

Чиста, как утрення роса

И распустивши волоса,

Свежа, как первый солнца луч,

А взгляд – чернее темных туч,

Стоишь на французской веранде,

Будто на дачной мансарде.

Твой силуэт на балконе,

Словно Мадонна в Вероне.

Тихонько сзади похожу

И за плечи тебя беру.

Ты на мгновение вспугнулась,

Как подснежник, всколыхнулась,

На носочках повернулась,

Робко, нежно улыбнулась,

И проснулся резко чтоб,

Поцеловала трижды в лоб.

«Ты чего в одной пижаме?

Не бывать больничной драме!

Сейчас в Париже холода,

А ты рискуешь как всегда!» –

И ей накинул одеяло,

Хотя его свершено мало.

«А ты, душа, чему смущенный,

Быть может, даже огорченный?» –

Рассеяно спросила,

глазами просверлила.

Она слегка вздыхала,

И грудь ее дрожала.

«Пока с тобой я, ясный свет,

Для нас двоих и горя нет», –

Сказав, хотел поцеловать,

Коснуться губ ее опять…

Чуть прикоснулся, насладился,

Отпрянул, хоть не упоился.

Златы над нами вензеля,

Она же – хрупче хрусталя,

Я не могу в нее губами впиваться:

Таким, как она, свойственно разбиваться.

Она, решив мне дать ответ,

Дала амурный мне обет:

Влила в уста поцелуи от Бога,

Каких было черт подери как немного!

«Идем за круассанами,

За ними ходят парами», –

И ледяными кончиками пальцев

Скользнула у моих запястьев.

Мы взяли кофе и булочки

В кофейне на переулочке,

Нацепили шляпы еврейские,

Побежали на Елисейские

После вкусного обеда,

Вопреки всем архимедам,

Мы отправились не спать –

В Лувр очередь стоять.

Простояли час-другой,

Поезд носится ночной,

Араб идет по мостовой,

Ты сказала только: «Ой!»

«О, наконец- то», – заорал. –

Билета два – вот весь аврал!»

Схватив заветные бумажки,

Мы, две счастливые букашки,

Зашли в музей музеев,

Хоть тут и нету колизеев,

Зато есть женщина одна,

Загадочна и так чудна,

Совсем она и не подлиза,

Пусть и зовется «Мона Лиза».

Поражала ее полуулыбка:

Дама сия не художника ошибка,

Где гениальный Леонардо?

А вот он я – с русской кокардой.

Меня ужаснуло одно обстоятельство,

Не данное мною одно обязательство.

Подумал – встречаюсь с тобою глазами,

Глаза угадали – полны слезами.

Увидел улыбку «Джоконды»,

А взор был, как у анаконды…

Лицезрев все полотна, картины,

Пешком отправились на квартиры.

Пришли – и в обморок упали.

На следующее утро встали.

Программа на день – трюфеля:

Смотреть творение Эйфеля.

Красивый башенный фасон,

Лет пять наверно снился он.

Теперь не сон. Теперь – наяву

Это со счастьем рандеву!

Вдруг, тронув за лацкан пиджак,

Ты сказала: «Как же так?

Не узнал ты Парижа свершенно,

Не читал стихи Евтушенко,

Не знаешь…» – тут запнулась она.

Я понял: она хочет быть одна.

Ты на прощание губ моих касалась,

А может быть, мне это показалось…

………………………………………………………………………………………………………….

«Не угадал! Не тот Париж!

И глупости мне говоришь!

Над Волгой по дамбе…

Не нужны твои дифирамбы!

Там – дом и друзья,

Там – Россия моя!»

Пока стоял,

Открыв он рот

Я бросила лишь: «Париж да не тот!»

***

Когда не обнялись с подругой,

Когда на улице темно,

В гостях я жду тебя с супругой –

Сыграем вместе в домино.

Спрошу у вас банальны фразы:

« Как настроение? Как дела?»

А ты ответишь: «Дни все праздны,

На днях лишь то – метель мела».

Потерян цвет и запах дней,

Тускны глаза твои бесцветием.

Mon cher, не помнишь тех ночей,

Мгновений, пахших искрометием.

«Давайте в шашки, – предлагаю. –

Черны, белы – как домино».

Ты говоришь: «Я полагаю,

Что нам без разницы во что».

«Как так? – задам вопрос с изумлением, –

В шашках клеточки отдельны,

А в домино, – мое с презрением, –

Черный проникает в белый».

«Да что вы говорите? А ну-ка повторите!

Насколько мне известно слияние цветов,

Меня вы услышьте – не корите,

Получится гамма серых тонов».

«Так любите серый?»

«А чем он так плох?»

«Это цвет левый».

« Ну да, он таков».

Играем? Во что?

Не отвечу тебе!

Хоть дама, хоть рыба:

Уж все равно мне!

Об ушедшем поезде в вагоне метро

Вдали черемуховый цвет,

А запах волшебный какой!

Ты прошептал: «Да и нет».

Слыша тебя, дышу я весной.

Вижу еще: там лавочка,

Наша, та самая, помнишь?

Сидит на ней девочка

Лица ты ее не припомнишь.

Я – эта девочка на скамейке –

Сижу и себя упрекаю.

Слеза течет, как из лейки:

Не плачу, а просто рыдаю.

И вижу внезапно, как двое

Снежками друг в друга кидались.

Но это чувство чужое:

Давно мы с тобою расстались…

Мечтаю, сижу в вагоне метро,

Читаю «Анну Каренину».

Потом забегу в любое бистро

Послушать Диану Арбенину.

От книги глаза поднимаю,

Чтоб отдохнули немного,

Ими тебя я встречаю,

За руку держу уж другого.

Так больно мне было,

Мне было досадно,

И сердце заныло,

Завыло нещадно.

…Тогда твой выстрел был не промах,

Меня он убил беспощадно.

Быстро развеял по ветру прах

И ушел восвояси, обратно…

Мне больно, досадно,

Я плакать хочу, я драки хочу,

Хочу быть любимой, любить я хочу!

Счастливой быть тоже хочу!

Одно есть, чего не желаю:

С тобою быть я не хочу!

Суд

Да, ребята, есть и здесь суд.

«Как он выглядит?» – спросите вы.

Я отвечу: «Не узнаете его.

Для каждого он свой. Суд».

Мой суд – он очень классный,

В рукавичках и ушастый,

В ботиночках и в капюшоне,

Не пишет страшных фельетонов.

У этого суда голубо-серые глаза

Синей тьмой не отливают,

Смотрят томно, не скучают.

Мне они – как ураза, эти детские глаза.

Ничего не говорят,

Только тихо так велят:

Не теряй себя, стыдись

И под время ты не гнись.

Мне не стыдно перед взрослым:

Бабой или парнем рослым,

Мне же совестно пред ними,

Пред очами голубыми.

Они страшней любых огней

Подводкой красною своей.

***

На сорокалетие со смерти

Вл. Высоцкого

Высоцкий – сколько копоти и крови

В сердце его и сигаретах.

Как Бродский, поднимает брови,

Как зек купается в запретах.

Игра и песни, да стихи:

Громоздки, гениально просты.

Девчонки смотрят: «Хи-хи-хи»,

А власти он – короста.

Кому – он вдоль,

Кому-то – поперек.

Меня от этого уволь:

Все это невдомек.

Срок давности поизносился

У преступлений тех былых,

Он в творчестве превозносился,

И нынче – выше всех святых.

Словами поэта-младенца

Поэт-легенда говорит.

Первый схож с иждивенцем,

Второй уже гордо молчит.

Молчанием он говорит:

Не всяк поймет его язык.

А кто с Высоцким говорит –

Тот от земли уже отвык.

Разговоры с небес

Нам не понять.

Зато у Высоцкого

Их не отнять.

Наконец-то свое, личное,

А не гражданско-публичное

Нашел он вечном раю,

А не тут – в человечьем аду.

Покойся с миром, дрожайший Поэт!

Цветок на могиле солнцем согрет.