Волчий Рубин

-Подпиши признание, Бьянка из Рима, – голос едва заметно вздрогнул. – Не вынуждай меня продолжать пытку.

Девушка обречённо оглянулась, ища выход из крепких сетей судьбы, наткнулась на остановившийся взгляд инквизитора. И едва слышно сказала:

-В доносе не всё правда, лишь отчасти. Я расскажу всё, как было, святой отец. Но только вам.

В нарушение всех установленных процедур отец Гаэтано допрашивал обвиняемую наедине, в своём кабинете. Бьянка говорила очень тихо, не глядя в глаза инквизитора, перебирая пальцами край широкого рукава.

-Сколько я себя помню, с самого детства, я не ходила в церковь. Матушка вечерами рассказывала мне легенды о старых временах, о богах, которые ныне забыты. Пару раз она водила меня в лес, к разрушенному капищу. Там она впервые показала мне, как колдуют. Мне по наследству достался сильный магический дар. К сожалению, матушка слишком рано умерла, не успев научить меня всему, что знала сама. Я не крещёная, но я никогда не была врагом церкви. Не оскорбляла святынь и не губила невинных, как написано здесь, – она коротко прикоснулась к злосчастному протоколу, уже истрёпанному по краям. – Последние несколько лет я лечила людей, помогала роженицам, гадала на будущее… Наверное, у вас в инквизиции это и называется быть ведьмой, – девушка наконец подняла глаза на следователя. – Но я ведь приносила пользу и радость. Разве это плохо?

-От Сатаны не может исходить добро, даже если нам, слабым людям, кажется, что это так. Ведьма может вылечить тело, но при этом принимающий её помощь губит свою бессмертную душу. Ты говоришь, что не желала никому зла, но это значит лишь то, что Дьявол руководит тобой вслепую. Он играет на твоём желании лечить больных, но какую цену он за это потребует? Бьянка, ещё не поздно отвергнуть сатанинские подарки и вернуться в лоно Святой Матери Церкви. – Гаэтано перекрестился, повернувшись к висящему на стене распятию.

На глаза Бьянки навернулись слёзы:

-Как я могу подписать обвинение, если в нём столько лжи, Гаэтано?

Инквизитор прошёлся из угла в угол, потом выдвинул ящик стола, достал несколько чистых листов бумаги, подвинул к девушке письменный прибор.

-Пиши всё, что сейчас мне рассказала. В конце добавишь, что хочешь принять крещение и жить в мире с Церковью. – Он помолчал. – Надеюсь, этого будет достаточно…

Ведьма колебалась ещё несколько минут, а потом прошептала:

-Только ради тебя…

День оглашения приговора выдался ярким, ослепительно-солнечным. Как будто римская погода стремилась лишний раз подчеркнуть полное и несокрушимое торжество Святой Инквизиции над тёмными языческими силами. Ведьма сидела на скамье подсудимых, неестественно выпрямившись. Отец-инквизитор, опершись лбом на сомкнутые пальцы, смотрел вниз, на потрескавшуюся столешницу.

-Бьянка из Рима, суд рассмотрел твои показания, принял к сведению твоё искреннее раскаяние и желание обратиться в истинную веру. Сегодня же ты будешь крещена.

Её стройное тело после недели, проведённой в тюрьме, истончилось до такой степени, что, казалось, парило в струящемся от жары воздухе. На нижних веках залегли глубокие синеватые тени, пригасив зелёные огоньки радужек. Безразличный взгляд вспыхивал только в редкие моменты, когда обращался в сторону, где сидел инквизиционный следователь.

-Трибунал постановил отпустить тебя на свободу, обязав посещать каждый день мессу, ежедневно исповедоваться и соблюдать строгий пост в течение года.

Когда взгляды Гаэтано и Бьянки наконец встретились, они долго ощупывали друг друга, как чуткие пальцы слепых. Губы беззвучно шевелились, бормоча то ли признания в любви, то ли молитвы, то ли проклятия.

-По прошествии этого срока, если ты не будешь замечена в предосудительных деяниях, епитимья будет смягчена.

Последнее слово судебного вердикта прозвучало в жарком летнем воздухе. Секретарь замолчал и опустился на место, выжидательно взглянув на отца Гаэтано, который должен был завершить заседание молитвой. В зале установилась абсолютная тишина. Нотариус, присланный светскими властями для того, чтобы засвидетельствовать окончание судебного процесса, удивлённо переводил взгляд с обвинителя на подсудимую. Ведьма неудержимо, радостно улыбалась, и это затмевало усталую измученность. Инквизитор смотрел в ответ с теплотой и нежностью, и в его глазах отражалась девичья улыбка.

***

Старуха помешивала какое-то варево в котелке, висящем над очагом, и брюзжала:

-Зря ты это затеяла. Не принесёт он тебе счастья. Уж мне-то виднее, я жизнь бурную прожила.

Бьянка, поджав ноги и обхватив колени руками, сидела на пороге дома. На лице девушки блуждала улыбка.

-Тётушка Хильда, я люблю его, и он любит меня. Что ещё имеет значение?

-Он – инквизитор, а ты – ведьма. Вот что действительно имеет значение, – назидательно подняла вверх палец старуха.

Молодая колдунья горделиво вздёрнула подбородок и фыркнула. Хильда отложила половник, подошла и присела рядом с Бьянкой.

-Девочка моя, когда-нибудь он прознает, что ты продолжаешь вести прежнюю жизнь, и тогда…

-Но я же крестилась! Я живу в мире с его Богом!

Старая ведьма устало вздохнула:

-Для тебя, Бьянка, это всего лишь ещё один из огромного пантеона. Ты признала его силу и главенство, но не отреклась от древних божеств и от своего дара.

Бьянка задумчиво накручивала на палец прядь волос.

-Это правда, тётушка Хильда. Но для Гаэтано главное, чтобы я не шла против воли Церкви.

Хильда ласково погладила девушку по плечу:

–Беги от него, пока не поздно.

-Нет!

Старуха возмущенно вскочила и воскликнула, обращаясь к небесам:

-Вся в мать пошла! Но ту хоть к нелюдям тянуло, это ещё туда-сюда! А ты, девка, совсем ум потеряла! С собственным палачом спишь!

-Он любит меня и не причинит мне зла никогда, – уверенность, звучащая в голосе Бьянки, заставила Хильду замолчать и сесть обратно. Она печально посмотрела на годящуюся ей во внучки ведьму и заговорила медленно, словно рассказывая забытую легенду:

-Боги из своих чертогов наблюдают за жизнью людей, иногда им становится скучно и они придумывают какую-нибудь шутку… Чаще всего фигурки на их игральной доске – люди, которые, не видя дальше своего носа, идут к краю пропасти, стремятся к гибели. Говорят, что если человек стал фишкой в этой игре, то у него на лице появляется отсвет небесного огня. Никто из ныне живущих, правда, не может объяснить, как выглядит этот самый отсвет, но сейчас мне кажется, что я его вижу.

Бьянка смеялась. Красиво запрокидывая голову на точёной шее, кружась по свежей траве лесной поляны, приминая неяркие цветочки босыми пятками. Длинное зелёное платье, подхваченное ветерком, бесстыдно приоткрывало стройные ноги. Наконец она устало опустилась на землю, протянула руку и погладила мужчину по щеке. Он легонько поймал её за кисть и поцеловал в ладонь. Ведьма снова рассмеялась, глаза искрились счастьем. Она податливо склонилась в объятия любовника, венок упал с головы, как будто цветы стремились вернуться к своим собратьям, которым не грозит смерть от увядания.

Бьянка шептала в промежутках между поцелуями:

-А потом мне опять тебе на исповеди про это рассказывать, святой отец? – насмешливое хихиканье.

-Молчи, ведьма! – шутливо оборвал её Гаэтано.

Девушка упёрлась ему в грудь рукой.

-Я теперь не колдую, ты же знаешь…

Инквизитор молча накрыл её губы своими и повалил на траву.

В вечерних сумерках здание церкви выглядело огромным и мрачным. Высокая створка дверей, украшенная литыми рельефами со сценами Страшного Суда, была чуть приоткрыта, приглашая припозднившегося богомольца зайти в таинственное чёрное нутро дома Божия. Невысокая тень – одна из многих, притаившихся в полутьме – летучей мышью скользнула ко входу в храм. Огонь факела, полыхавшего рядом с воротами, проявил фигуру в тёмно-сером шерстяном плаще с капюшоном. Из-под полы накидки на секунду показались тонкие пальцы, трижды порхнули крест-накрест перед грудью. Легко изогнувшись, женщина прошла в узкую щель дверей.

Месса закончилась около часа назад. Около алтаря одиноко догорали несколько свечей, витражи пытались отразить последние солнечные лучи, но ночь уже вступала в свои права, и цветные стёкла выглядели однообразно-тусклыми. Гулкая пустота храма тонула в полутьме. Женщина нерешительно остановилась на пороге, давая глазам время привыкнуть к почти полному отсутствию света. С противоположного края помещения доносилось едва слышное бормотание, которое подхватывало церковное эхо и начинало кружить под высокими сводами. Она медленно двинулась по широкому проходу между скамьями, стараясь ступать бесшумно. Однако мозаичные плитки под каблуками отзывались чётким постукиванием.

Подойдя ближе к алтарю, женщина смогла наконец разглядеть в бледных отсветах свечей коленопреклонённый силуэт. Именно оттуда доносились слова молитвы, в которой причудливо мешались латынь и староитальянский. Безостановочное бормотание походило на бред тяжелобольного, оно лилось из губ священника, как гной из потревоженного нарыва.

Пришедшая постояла с минуту, не решаясь сделать последние шаги. Она стояла прямо за спиной молящегося, но тот не обернулся, хотя не мог не слышать стука подошв по звонкому полу. Зашуршав одеждами, дохнув ароматами свежей листвы и ночной прохлады, женщина опустилась на колени рядом. Вслушавшись в бессвязный шёпот, она подхватила знакомую фразу на латыни. Хриплый мужской и переливчатый девичий голоса слились в дуэте, ласкаясь друг к другу. Пальцы синхронно творили крестное знамение. И отчаяние смертельно раненого медленно начало уходить из интонаций мужчины.

Их взгляды были прикованы к гипсовому распятию, но создавалось впечатление, что они говорят не с Богом, а между собой. Молитвы повторялись снова и снова, женщина иногда сбивалась, забывая слова, но священник легко продолжал, не давая ей оступиться и замолчать. Они не знали, сколько прошло времени, в темноте храма люди становились частичками неизменной вечности, не зависящей от внешнего мира снаружи церковных стен.

Их руки незаметно соединились. Ладони сжались, так крепко, что это должно было причинять боль. Теперь они были похожими на новобрачных, ожидающих разрешения венчающего поцеловаться. Но никто не мог сказать слова свадебного обряда над склонёнными головами еретички и инквизитора.

Стены исповедальни слышали за свой долгий век множество тайн и признаний, рыданий и даже ругательств. Но такое здесь было сказано впервые. И именно абсурдность фраз не давала усомниться в том, что это чистая правда.

-Простите, святой отец, ибо я согрешила…

-Я слушаю тебя, дочь моя.

-Я… у меня… – прерывистый вздох. – У нас будет ребёнок, Гаэтано…

***

-Это переходит все мыслимые границы! Ты, практически не скрываясь, встречаешься со своей любовницей! У тебя от неё сын! Это подрывает авторитет Церкви в целом и Святой Инквизиции особенно.

Гаэтано, склонив голову, молча стоял перед мечущимся из угла в угол кардиналом.

-Я не в силах совладать со своими чувствами. Я пытался, ваше высокопреосвященство, но я люблю её. Это не просто плотское желание, который можно усмирить постами и веригами. – Слова падали медленно, словно против воли говорившего. – Я не могу жить без неё.

Кардинал возмущённо взмахнул рукой:

-Не надо, пожалуйста, изрекать красивые слова. Ты уже давно не восторженный юноша. Если бы это была обычная девка, я и бы и слова не сказал. Назначил бы лёгкую епитимью, да и греши себе дальше. Но она же еретичка!

-Она оправдана судом Инквизиции, ваше высокопреосвященство. Бьянка давно не ведьма.

-Не смеши меня, Гаэтано! Доносы на неё попадают в твои руки, ты о них умалчиваешь, но это вовсе не значит, что о её деяниях никому не известно!

Инквизитор дёрнулся, как от пощёчины, повернул вмиг побледневшее лицо к кардиналу:

-Мне не приходило ни одного обвинения на Бьянку с тех самых пор, как она была крещена. Клянусь Господом!

-Значит, хорошо скрывает свою ворожбу. Поверь моему опыту, бывших ведьм не бывает.

***

Мальчик был удивительно похож на мать: только капля серых сумерек растворена в зелени глаз, только волнистые волосы ещё светлее, без малейшей примеси рыжины. Малыш, вырвавшись от Бьянки, пытался перебраться через бревнышко, цеплялся рубашкой, срывался, но снова и снова упрямо бросался на штурм.

Колдунье в конце концов надоело наблюдать за безуспешными усилиями сына, и она ловко перенесла его на другую сторону непреодолимого препятствия. Мальчишка возмущённо взревел, но тут же успокоился, услышав воркованье матери:

-Нет времени, Чезаре, нам надо успеть вернуться до захода солнца. Ты же не хочешь ночевать в лесу?

Они углублялись в старую дубраву как будто наугад, без тропы. Бьянка радостно улыбнулась каким-то своим мыслям, увидев в просвете стволов знакомые очертания древних камней. Капище было давно разрушено, главный камень алтаря, служивший своеобразной столешницей, съехал вбок и врос выщербленным краем в мох. Странные угловатые письмена, зигзагами спускавшиеся по безымянному идолу, было невозможно прочитать.

Женщина присела на краешек алтарной плиты, устроила непоседливого сына у себя на коленях и начала рассказывать ребёнку сказку о старых богах, владевших миром в незапамятные времена, умевших обращаться в хищных зверей и даривших своим последователям колдовскую силу.

Голос Гаэтано звенел от гнева:

-Ты опять водила его в лес! Зачем?

Девушка даже не подняла взгляда от рукоделия.

-Что плохого в том, что мы гуляем не по тесным и грязным улицам Рима? Было время, когда ты сам с радостью покидал городские стены ради нескольких часов на лесной поляне… – интонации стали игривыми.

Инквизитор вздохнул, подошёл к Бьянке, осторожно поцеловал в волосы на макушке. Она привычно прижалась щекой к его сильной жилистой руке, отложила вышивание. Обернувшись, заглянула в глаза любовника:

-Давай не будем ссориться.

-Ответь, пожалуйста, что вы делаете в лесу?

В зрачках Бьянки танцевали чертенята, не пуская внутрь, не давая рассмотреть то, что таится в глубине широко распахнутых глаз.

На площади собралась огромная толпа. Горожане со звериной жадностью во взоре пытались протолкаться поближе к месту, где, окружённый кучей хвороста, стоял столб с привязанной к нему женщиной. Толпа кровожадно шумела. Беспорядочный гул утих, когда на балконе появился человек средних лет в одеянии инквизитора. Его чёткий бесстрастный голос зачитал приговор о передаче еретички в руки светских властей, стоявший рядом глава города высказался кратко: «Осуждена на казнь через сожжение». Пока последние слова не были произнесены, рядом с приговорённой суетился священник, уговаривая её отречься хотя бы в последний момент перед смертью. Женщина как будто ничего не слышала и не видела. Духовник отошёл. Инквизитор на балконе махнул рукой, на хворост полетели факелы, сухое дерево вспыхнуло моментально, скрывая вопящую фигурку от кровожадных взглядов зевак.

-Так же ты когда-нибудь поступишь и со мной, инквизитор? – Бьянка приподнялась на кровати, облокотившись рукой на обнажённую грудь Гаэтано, вопросительно заглянула в глаза.

-Зачем ты глупости говоришь, Белоснежная? – промурлыкал он, играя её светлыми волосами. – Ты же примирилась с Церковью, раскаялась, грешишь не больше, чем все честные христиане.

Девушка увернулась от его ищущих губ и продолжила:

-А если вдруг… – она запнулась. – А если бы тогда я не написала раскаяния…

Гаэтано тяжело вздохнул:

-Тогда – костёр. Как бы это ни было для меня тяжело. – В мягкости интонаций прорезались стальные лезвия.

По коже Бьянки прошла волна дрожи, она теснее прижалась к мужчине.

-Я очень люблю тебя, святой отец. Всегда помни об этом.

-Конечно, как я могу забыть. Я люблю не меньше.

Предгрозовая духота делала лесную чащу теснее, чем обычно. Бьянка с трудом уклонялась от растопыренных сучьев, стараясь не порвать тонкое платье. На лбу девушки выступила испарина, приоткрытые губы жадно глотали замерший в неподвижности воздух. В дубраве было необычно тихо, как будто ожидание грозы истощило все жизненные силы природы, лишь иногда внезапные порывы ветра шелестели кронами дубов, роняя с них ветки, но не приносили ожидаемой свежести. Порой женщине казалось, что за ней кто-то идёт, она приостанавливалась, оглядывалась сквозь заливающий глаза пот и шла дальше, так и не увидев преследователя.

Когда за деревьями мелькнуло древнее святилище, наконец повеял прохладный ветерок, давая возможность вздохнуть полной грудью. Над поляной сошлись иссиня-чёрные тучи, готовясь разорваться молнийным разрядом. Бьянка устало опустилась на своё излюбленное место – край разрушенного алтаря, откинула со лба прилипший непослушный локон. И застыла, прикрыв рот ладонью, чтобы сдержать крик. На краю поляны, тяжело опираясь ладонью на грубую поверхность столетнего дуба, стоял Гаэтано. Его лицо было абсолютно бесстрастно, как изображение на парадном портрете. И только пальцы остервенело отколупывали кусочки растрескавшейся коры. Молча. Тут всё было понятно без слов.

Бьянка одним текучим движением поднялась, перегородив инквизитору дорогу к тайному капищу. Где-то вдали лениво заворочался гром. Лес колоннами бесконечного храма застыл, не шевеля ни единой веточкой.

-Три года назад ты говорила, что не помнишь дорогу сюда, – очень спокойно проговорил Гаэтано.

-Тогда я не врала, – голос женщины звучал под стать, без дрожи.

Священник резко ударил кулаком в вековой ствол, на костяшках пальцев выступила кровь, но он даже не поморщился. Несколько шагов – и крик:

-Ах ты дрянь! Отродье Сатаны! – Ладонь инквизитора занесена для пощечины.

Ведьма испуганно отшатнулась. Внезапный порыв ветра разбросал её волосы, взметнул широкие рукава. Она развела руки в стороны, ловя движение воздуха, глаза сверкнули ярко-зелёным хищным блеском. Вокруг колдуньи взвился вихрь прошлогодней листвы и сухих веточек, готовый по её мысленному приказу атаковать врага. Но врага не было… Бьянка тщетно пыталась проглотить колючий горький комок слёз. Смерч улёгся обратно на землю, а оставшийся ветер был вполне естественным, предгрозовым. Гаэтано неподвижно стоял в одном шаге от девушки, не отступивший перед её магической силой, не загородившийся молитвами. Только серебряный крест у него на груди горел чересчур ослепительно для такого пасмурного дня.

Тучи сверкнули молнией, по ушам ударил громовой раскат, на миг оглушив людей. Бьянка осела на траву, словно сбитая с ног грохотом. Дождь полился сразу, без предупреждения, бурным потоком. Шелест капель почти заглушил слова:

-Прости, Гаэтано… Пожалуйста. – непонятно было, плачет она или это дождевая вода стекает по лицу.

Инквизитор опустился на колени рядом с ней. Левая рука по-прежнему была сжата в кулак, кровь быстрой струйкой бежала по пальцам. Бьянка приникла к его мокрой рясе щекой, обняла за шею, продолжая шептать:

-Прости меня.

Гаэтано бережно накрыл её хрупкие плечи руками, провёл ладонью по слипшимся от воды волосам и крепко прижал к себе, успокаивая сотрясающие её тело рыдания. Ливень обрушивался сверху на беззащитные посреди широкой поляны человеческие фигуры. Перекатывались в вышине удары грома, как будто древние боги вновь зашлись неудержимым хохотом.

-Куда ты дел моего сына? – Бьянка вихрем ворвалась в кабинет инквизитора, оттолкнув в сторону пожилого монаха-секретаря.

Отец Гаэтано кивком отпустил удивлённого помощника, а когда дверь за ним закрылась, повернулся к девушке.

-Чезаре будет воспитываться в истинной вере. Я не позволю ему жить рядом с такой матерью, как ты.

-Да как ты смеешь?! – ведьма, задохнувшись от возмущения, отвесила священнику пощёчину. Замахнулась снова, но Гаэтано перехватил тонкое запястье и с силой сжал. Бьянка вскрикнула, попытавшись вырваться. Инквизитор толкнул её на стул:

-Сядь! – Подвинул по столу лист. – И прочти!

Бьянка дрожащей рукой взяла бумагу, не ожидая ничего хорошего от стандартного бланка с изображением распятия у верхнего обреза. «Епитимья возобновлена, за подозреваемой в ведьмовстве устанавливается строгий надзор, сын передан под опеку Святой Католической Церкви». В глазах девушки потемнело, со всех сторон надвинулись призраки трёхлетней давности: темнота подземелий, боль и непроглядное отчаяние вперемешку со страхом. Ставший за эти годы таким знакомым кабинет моментально превратился в ловушку.

-Опять суд? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.

-Нет, – Гаэтано смотрел в окно, перечёркнутое частым узором чугунного переплёта. – Мне пока хватает влияния, чтобы уберечь тебя от этого. – Он обернулся, впился пристальным взглядом в лицо Бьянки. – Обещай мне, что больше не будешь делать глупостей, Белоснежная.

Девушка кивнула.

-Я не буду ходить на то святилище. Дорога туда вспомнилась мне неожиданно, пришла во сне. Я думала, может, на том месте и нет ничего, может, просто сон. Решила пойти проверить, посмотреть. А потом… мне было там так хорошо… Кто ни разу в жизни не колдовал – не поймёт. Там сила, до сих пор, хотя алтарь давно разрушен, несмотря на то, что многие десятилетия там не проводились обряды. – Зеленоглазый взгляд горел жизнью и радостью.

-Бьянка!

***

После суда ведьма была вынуждена переселиться за стены Рима, чтобы тень инквизиционных темниц не дотянулась до честных горожан. Её дом стоял, прилепившись на окраине одного из беднейших кварталов. Маленький, но даже снаружи выглядящий уютным и привлекательным, как и его хозяйка. И так же, как колдунья, будто хранящий какую-то древнюю загадку за аккуратными, занавешенными цветными шторками окошками.

Раннее утро только-только засерелось на горизонте, когда Бьянка возвращалась домой. Шагнув за покривившийся забор, она непроизвольно вздрогнула, заметив человека, сидящего на крыльце, но тут же вздохнула с облегчением, узнав своего возлюбленного.

-Ты меня напугал, Гаэтано, – чуть хрипло проговорила она. – Что ты здесь делаешь так рано?

-Лучше ты мне ответь, где ты была всю ночь, – инквизитор поднялся, расправляя затёкшую спину (видно, ожидать ему пришлось не один час).

Ведьма плавной танцующей походкой подошла ближе, усмехнулась, скидывая капюшон плаща с роскошных волос.

-Сцена ревности… – протянула она. – Впервые за четыре года… Как мило, любимый.

Ведьма ехидно улыбнулась, но присмотревшись к лицу священника, помрачнела. Инквизитор явно не собирался поддерживать лёгкий тон, которым она начала разговор. И что-то непонятное, чужое в усталом изломе бровей, тёмный осадок в выражении глаз… Чувство опасности шевельнулось в груди у девушки.

–Что случилось?

-Белоснежная, ты мне когда-нибудь врала? – вопросом на вопрос ответил Гаэтано.

-Нет, – девушка всё никак не могла понять, к чему идёт разговор.

-Тогда ответь мне сейчас, пожалуйста, правду. – Он взял Бьянку за подбородок и склонился к её лицу, словно хотел поцеловать. – Где ты была?

Теперь колдунья абсолютно точно ощутила: что-то не так, аж дрожь пробежала мурашками по спине. Утренний воздух застыл слишком неподвижно. Но гипнотический взгляд инквизитора не позволял отвлечься, требовал ответа. И глядя в любимые глаза, невозможно было соврать. И огонь в крови после этой ночи ещё не погас. И Бьянка верила, что справится с любой опасностью.

-Где?

Ответ Бьянка вдохнула практически в губы священника:

-На шабаше, святой отец. Где ещё быть ведьме в Вальпургиеву ночь?

Приказ Гаэтано прогремел приговором:

-Арестовать её!

Ведьма поражённо оглянулась, не желая верить очевидным фактам, и увидела трёх воинов и санктификатора, появившихся откуда-то из обманчивых предутренних теней и быстро двинувшихся в её сторону. Вдоль позвоночника холодной змеёй метнулся страх, но не успел вонзить своё жало в сердце Бьянки. Она, не спеша, как ей казалось, перевела взгляд на Гаэтано, склонила голову: