Внутри воспоминаний

Дом наблюдал, как течет жизнь, и старел вместе с нами, отдавая каждому кусочек себя. В итоге отдал всё, что у него было. Всё закончилось одним мартовским утром: дом опустел совсем. Моя бабушка Ира, оставаясь там до конца, тоже отдала всю себя. Каждой веточке в саду, каждой розе и пиону, каждой луковице тюльпана, которую дедушка Фима заботливо привозил ей из заграничных командировок.

Но наш миг – вечность. Стоит только на секунду закрыть глаза.

На пороге новых открытий,

Под плечами, под самой кожей

Будоражат меня мурашки

И разносятся эхом молний.

Открывая балкон ночью

И смотря на труб дым,

Вспоминаю твои очи,

То, о чем ты мне говорил.

О далеких твоих мечтаниях,

О твоем большом пути.

Я смотрю на звезды дальние,

И всё замирает внутри!

На далекой-далекой улице,

Где когда-то ты маленький жил,

Распускаются так же лилии,

Цветут абрикосы и дым

От весенних костров по улице

Разнесет, пронзив нас насквозь!

Все желания наши и помыслы

И созревших цветов гроздь

А на улице запах хлеба,

Запеченного на костре

И уже фонаря тени,

Свет на зеленой стене.

Вот и сгущаются краски,

Вот отключили закат.

И силуэт убегает

В пышущий жизнью сад.

Первая ложь, ради конфеты «Barbie»

Я хожу на гимнастику, со своей незаменимой подружкой Катей.

Мы вместе всюду. Тётя Марина – мама Кати – часто забирает нас после тренировок и в буфете покупает своей дочке вкусную конфету, с розовой Barbie на упаковке. Мне ни разу не предлагали, и я не просила, но постепенно грусть накапливалась. Как-то раз стало совсем обидно, и я решила, что раз мне родители денег не дают, то я их откуда-то достану.

Моей прабабушке Нине на сберкнижку приходила пенсия, она ее снимала и хранила в коричневом шершавом кошельке под подушкой. Я это знала и никогда туда не залезала, не было нужды. И вот ситуация поменялась.

Как-то раз, прыгая на бабушкиной кровати, я вспомнила про кошелек, и, пока я была в комнате одна, сделав вид, что я упала – стала искать рукой кошелек под подушкой. Нащупав нужный предмет, достала его и вытащила первую бумажку, быстро скомкала, запихав в карман сарафана. В комнату нежданно вошла бабушка, браня меня на ходу: «Даша! Ну сколько я тебе говорила! Сколько просила тебя не прыгать на кровати! Я потом не могу спать из-за пружин!» Я еще раза два-три прыгнула и, соскочив, унеслась дальше бегать-играть.

На следующий день после тренировки я стояла в очереди в буфет, ёрзала на месте от предвкушения, Тётя Марина была слегка удивлена, что я тоже что-то собралась покупать. Подходит мой черёд – я протягиваю заветную бумажку, и продавщица говорит: «Ого! Ничего себе, крупная какая! А нет помельче?»

Тут уже и тётя Марина обратила внимание на крупную купюру, собрала брови ближе к носу и говорит: «Что-то мама тебе большую слишком денежку дала, это же как целая зарплата!» – помню яркий блеск её почти черных глаз и нотку хитрости в голосе – всему этому я не придала значения.

А продавщица тем временем бегала, искала сдачу, пытаясь разменять у ожидающих своих детей родителей. Одна видная тётушка открыла сумочку из блестящей кожи, покопалась там и достала стопку оранжевых бумажек, отсчитала нужное и отдала продавщице, забрав мою синюю бумажку.

Домой я шла ужасно счастливая: наконец-то у меня конфета с Barbie, там ещё и наклейка внутри оказалась! Мы с Катей лопали заветную вкуснятину, а я всё прокручивала в голове, что у меня целая зарплата в кармане ещё – это же я сейчас всех обрадую дома, сколько всего ещё накупим!

Прибежав, я со входа закричала: «А я зарплату принесла!» – как будто я это заработала. Мама очень удивилась, подошла и оценивающим взглядом взглянула на пачку денег.

И тут, в эту самую секунду только, вся картина сложилась у меня в голове.

Что это не зарплата никакая вовсе, а сдача, с тех денег, что я взяла без спроса у бабушки Нины. И на вопрос, откуда деньги, я уже опустила голову и залилась краской.

Больше так никогда поступать не хотелось.

В мире теперь есть один человек, который немного лучше меня

В обычный солнечный денёк я подошла к маме и сказала, что хочу братика. Мне было 5. Она задумчиво ответила: «В общем-то, скоро так и будет». Мама была на 3 месяце беременности. Помню, как она водила меня в детский сад, стояла ужасная, липкая жара, живот был огромный, маме было тяжело. Я шла, цепляясь взглядом за её платье в цветах и румянец на щеках – мама была особенно красива в тот день.

После того, как брат родился, они с мамой ещё оставалась в больнице, и мы с бабушкой поехали их проведать. Оказалось, что можно было только смотреть из окна. Я подумала: «Что только не придумают взрослые! Нельзя даже подняться к маме, а ведь я скучаю, но только смотреть в окно – и все». Мы пришли, встали у входа, подняли головы, и там, высоко, появилась мама со свертком – всё было замотано, но лицо было видно и голова, она была вытянутая, как яйцо. На ней было много черных волос, глаза узкие, кожа темноватая. Я не испугалась, но удивилась и подумала: «Какой-то странный наш Никита!»

Прошла неделя. Днём в субботу, к дому вдруг подъехали две машины, и из них посыпались родственники и друзья родителей, вышла мама и свёрток. Я ничего не понимала, откуда они приехали и почему все вместе. Очень было любопытно посмотреть, какой он вблизи – мой родной брат. Мама разрешила немного посмотреть, но Никита просто спал, закрыв плотно глаза-полосочки, малюсенькие ноздри приподнимались и сопели. А я постепенно начала понимать, что меня не взяли на какой-то праздник, когда забирают детей из роддома.

Брат рос и пухлел, превращаясь в хорошенького пупса. Мама убирала в большой комнате ковры с пола, ставила синюю ванночку с водой, сажала туда брата, и он лупил ладошками по воде со всей силы, брызги разлетались повсюду, Никитка визжал от радости. Я тоже улыбалась, любовалась им.

Когда его сажали в манеж, он долго играл сам, потом начинал капризничать, а потом и вовсе раскачивал его и переворачивал. Маленький Геракл. Мы с братом выросли на фильмах Джеки Чана, папа скупал все кассеты, мы знали наизусть каждое слово и поворот сюжета. Никите было года три, он рассекал по улице в стандартных советских полосатых колготках и короткой толстовке, с рюкзаком, набитым битыми кирпичами, в прыжке выкидывал ногу вперёд и кричал: «Я – Джеки Чан!» Сначала было прикольно, а потом всех уже этим замучил!

Брат вытягивался и взрослел, детская пухлота обещала вот-вот уйти, обниматься он уже не давался, и его заставить добровольно было невозможно. Я пошла на хитрость и придумала для нас игру – он поет в опере, на сцене, а я сижу в зале, и вдруг на него совершается коварное нападение, он падает, и я бегу его спасать, при этом сильно обнимаю и прошу у всех проходящих помощи! Объятия и мольбы о помощи длились бесконечно долго!

Через пару лет эра Джеки Чана и наших игр прошла, и новой любовью брата стала Памела Андерсон, героиня сериала про спасателей. Она стала для Никиты идеалом женской красоты – подлизываясь к маме, он говорил: «Мам, ты такая красивая, как Памела Андерсон, дай мне, пожалуйста, ещё одну конфетку!» И мама таяла. Было ещё одно выражение: «Мама, я смотрю только на тебя, а вижу только Памелу Андерсон!»

В 6 лет у Никиты произошла романтично-музыкальная история.

У воспитателей детского сада в подготовительной группе к школе была такая традиция – приглашать учеников из музыкальных классов на показательные выступления, те приходили, играли на инструментах и детсадовские тоже начинали так хотеть. Никита безумно влюбился в игру на скрипке, ну и в девочку, которая играла на ней. Прелесть! В дело снова вступила бабушка Ира, решив, что у Никиты прирождённый дар к игре. Она вновь убедила родителей, на сей раз – отдать брата в музыкальную школу.

Сначала было мило: Никита играл нам на гитаре и на фортепиано на всех семейных праздниках. Мы хлопали и восторгались. Но потом начался кошмар! Днём игра на пианино и гаммы – три часа, вечером уроки, а поздним вечером игра на гитаре – два часа. Так было и в будни, и в выходные. Я, сидя часто в соседней комнате, переживала за Никитку, за то, как много он занимается, как устаёт. Папа, занимаясь дома с братом гитарой, тоскливо-нервным голосом в пятисотый раз повторял: «Никита, не опускай кисть! Прижимай палец сильнее! Не наклоняй голову». В какой-то момент брат согнулся к инструменту, слёзы капали прямо в сердце гитары – резонаторное отверстие. Я тоже плакала в соседней комнате – такой маленький грустный трудяга. Так прошёл год.

Постепенно он стал всё это ненавидеть: занятия дома, уроки и своего слегка сумасшедшего, но гениального учителя Льва Михалыча. Да и девочка со скрипкой затерялась где-то в толпе других ребят.

Никита, приходя из школы домой, уже настолько не хотел заниматься гитарой снова, что глаза наполнялись злыми слезами с порога. Однажды – и это было последней каплей – он пришёл, бросил инструмент в чехле на диван и убежал гулять. Мне стало его так жалко! Но я очень удивилась его решительности – он никогда с гитарой так не обходился, всегда был очень аккуратен, уважителен к ней.

Вечером пришёл папа, поужинал и, уже тоже с грустью, спрашивает брата:

«Ты позанимался днем гитарой?»

Никита, вращая глазами в разные стороны, отвечает:

«Там струны порвались».

Папа, подозревая неладное, говорит: «Ну, неси, будем смотреть».

Брат с поникшей головой пошёл за гитарой на веранду и с такой же головой вернулся назад, вместе с инструментом в чехле.

Вытащив гитару, передал папе, он посмотрел на струны и закатился смехом: «Никит, ну как порвались?! Если ты их поджёг!»

Брат отвечает: «Нет, не сжег!»

Папа говорит: «Признайся, что сжёг, потому что я вижу на краях оплавленные кончики!»

Брат, подумав, ответил правдой: «Да, сжег».

Папа сказал: «Молодец, мужик!».

Подростковый период брата дался нам обоим непросто, мы жили в одной комнате, он постоянно играл в компьютер, и ночами тоже – громко стучал по клавиатуре и шёпотом, от которого просыпались даже в соседней квартире, говорил по микрофону с друзьями, а у меня утром работа и вечером универ. Мы ругались, говорили друг другу всякие неправильные слова, не могли никак найти общий язык. Потом Никита вырос чуть-чуть и наконец-то стал адекватным, мы вместе смотрели сериалы, болтали обо всём по-честному и уже могли договориться про компьютер. Как-то я сказала дома, что я давно уже встречаюсь с одним молодым человеком и хотела бы его познакомить со всеми. Попросила брата одеться нормально. Вечером звоним с Серёжей в дверь, немного нервничаем – открывает Никита в классическом костюме.

Такой он, человек, который ещё немного лучше, чем я.

Пока садится солнце

Лучи заходящего красного солнца падают на верхушку тополя и сосну, выхватывают части нашего дома, чуть касаются больших яблонь, делая их облакообразные цветы розово-оранжевыми.

Бабушке Зое оттуда, со скамейки, открывается вид на всех нас: мы как муравьи, суетимся по даче, занимаемся разными делами. Кто-то на другом конце пилит дрова к костру, слышно только звук. Кто-то на диване читает книгу, закутавшись в плед. Я, скорее всего, прибираю в беседке, готовясь к чаепитию, и минут через 10 буду кричать: «Паааа! Чай готов! Серёёёг, а ты будешь?» Крикну и бабуле, она не сразу услышит:

«Зой! Зооооооя! Зо-о-о-ю-юшка! Иди чай пить!»

Бабушка ещё пару секунд оставит себе, потом отрывисто положит руку на коленку – мол, всё, пора идти в шум. Крикнет мне: «Да иду я, иду!»

И снова в суете, решать задачи, раздавать дела.

Какая Зоя на самом деле – я начала понимать не так давно, уже взрослой, когда нам случилось вместе пожить. До этого не думаю, что я действительно знала, какой она человек. В нашей семье много детей, у бабушки нас сначала было трое внуков (я, Сашка и Никитка). То, сколько она нам разрешала, – не разрешал никто. На даче мы ставили костюмированные представления, надевали старые платья и свитера, которые когда-то носили Зоины дети, и вот, пролежав в шкафах пару десятков лет, вещички дождались своего часа и участвовали в наших постановках. Иногда мы просто бегали из угла в угол на втором этаже дома, кричали и смеялись, до изнеможения. Потом лежали на полу и от света большой напольной лампы показывали друг другу «тени» – зайцев, собак, птиц.

Мы с Сашкой ходили в деревню за молоком, босиком, не обходя ни одной лужи. Возвращались с банкой ещё немного тёплого, парного молока (раскручивая сумку с ним, как солнышко на качелях). Я помню раскаленный солнцем асфальт, прохладный и очень сильный ветер, а вместе с ним – жар и зной летнего воздуха. Запах полей. Обычно бабушка просила ещё что-то купить в магазине, например, хлеб. А на сдачу мы покупали огромный пакет ирисок. Съедали по дороге сколько могли, ещё часть распихивали по карманам. Остальную, уже небольшую часть пакета отдавали бабушке Зое, чтобы после обеда нам официально можно было их есть. Всю следующую неделю бабуля находила и собирала по всей даче фантики от ирисок: под подушками кроватей, под скатертью, в недрах диванов, во всех карманах нашей одежды.

Втроем мы ходили в небольшой сосновый лес за грибами, рядом с дачей. Как я кричала, когда нашла первый гриб: «Маслёёёёёнок!» Детская, искренняя радость! В лесу на каждой иголочке сосны накопилась роса и, собирая грибы, мы все промокли, но были такие радостные, счастливые! Воздух пах мокрой землёй и хвоей, а руки свежими грибами. Остались фотографии того дня: я с липким масленком среди сосен, мы с Сашкой сидим в летнем душистом поле. Наши будни на даче были такими устоявшимися, как любые летние каникулы. Но не помню, чтобы хоть один день мне было скучно. Мы любили дачу, эту землю.

Как-то зимой я приехала к Зое на выходные, в квартиру. Был конец декабря, и мы решили с одноклассницами, что будем дарить друг другу новогодние подарки, я вспомнила об этом накануне, как раз сидя у бабушки дома. Времени что-то покупать, конечно же, не было, а у Зоюшки вся квартира была заставлена разными штучками. Им не хватало места на мебельной стенке, и они уже лежали в шкафах. Бабушка так удивилась, когда я решила дарить подружкам всё то, что найду у неё ненужного, говорила: «Даша, ну это же не подарки – это барахло какое-то!»

А я заливалась от смеха! Там была статуэтка ангелочка, но у него не было руки.

Зоя начала хохотать вместе со мной: «Ну и подарки на Новый год! Просто ужас!»

А я говорила: «Да нормально, скажу, что он упал!»

Смеялись до слез, перебирая всё барахло, нашли какие-то старые подарочные пакеты и стали раскладывать в них всё, что только нашли. Кусок коралла из Таиланда; ангелок без руки (всё-таки пошёл в дело); какая-то страшная, но новая мягкая игрушка; новогодний стеклянный шар, из которого вытек весь снег; куча страшных статуэток – всё пошло на подарки. Такой у нас получился сочельник. Только наш.

Я взрослела, жизнь вокруг меня менялась, и я поступала так, как мне было тогда просто необходимо. Мы потерялись с бабушкой Зоей, отдалились – она не понимала моих поступков, а я её. Спустя год она переехала в Москву из Воронежа насовсем – тяжело такое осуществлять, будучи уже совсем взрослым, когда привык жить совсем один, а тут у тебя большая семья, со своими мыслями и представлениями. Пока Зоя привыкала к новой жизни, неожиданно для всех заболел очень важный для неё человек.

Случайно получилось так, что я оказалась рядом. Постепенно стала возвращаться наша дружба, всё заново. Снова появилась наша дача, вернулись наши разговоры и прежняя откровенность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.