Божественный цикл и Ангельская серия

И легкой походкой, не оборачиваясь в сторону явно растерянной и оставшейся недоумевать женщины, Надежда заспешила ко входу в московское метро…

***

О мужчине и стуке

Надежда-невежда и в этом подчас ее большая сила…

– А кто вам сказал, что надежда и вовсе существует?

– Но как же это? – недоуменно произнесла она.

Разговор происходил в одном из московских баров, куда уставшая после праведных трудов дня Надежда заскочила на огонек.

– А вот так, – лениво протянул незнакомый мужчина, который тоже сидел за барной стойкой явно не первый час, но почему-то не пил, вертя в руках стакан с плескавшейся на самом донышке незнакомой жидкостью. Бармен в разговор не вмешивался.

Как их дискуссия успела прийти к такому прозаичному вопросу, Надежда не помнила. Но вопрос о собственном несуществовании её очень даже заинтересовал.

– Ну кто-нибудь когда-нибудь её видел? – мужчина пожал плечами и всё же отпил последний глоток, решив не оставлять тот в одиночестве. – Вот я, например, нет.

– А вы всегда верите только в то, что видите? – разговор с совсем незнакомым мужчиной начал все больше занимать её.

– И слышу тоже, – охотно подтвердил тот.

– Интересно, – она помешала ложечкой кофе, уже давно успевший остыть, и произнесла: – И в радость вы, значит, не верите, и в любовь, и в счастье?

– Ну почему же, – с сомнением в голосе, произнес он, чуть помолчал, а потом добавил: – Хотя я их не видел, но чувствовал же.

– Именно, – удовлетворенно кивнула Надежда. – Чувства-то вы изначально в расчет не брали, а они-то и есть самое главное.

– То есть как это главное? – опешил тот.

– А вот так, – Надежда всё больше распалялась, в голосе её чувствовалась неподдельная страсть. Даже бармен невольно заслушался, отложив полотенце, которым до этого начищал и без того сверкающие стаканы. Ему до такого красноречия было далековато.

– Вы думаете, головой живете, сознанием, разумом. Да ничего подобного. Здесь, – она коснулась области сердца, – принимаются все решения. И только после этого поступают сюда, – она дотронулась головы мужчины.

Его глаза все больше расширялись, с благоговейным ужасом взирая на почти незнакомую даму, решившую вдруг неожиданно рассказать всем им о тайнах мироздания и об устройстве собственного организма.

– Кхмм, ну допустим, – не решился он с ней спорить. Бармен тем временем озабоченно трогал свою голову. Надежда между тем продолжала.

– Только процесс этот проходит незаметно, не все его чувствуют. Вот и кажется вам, вернее, нам смертным, что разум управляет нами, что мы над чем-то властны. А на самом деле… – она махнула рукой.

– А на самом деле? – эхом откликнулся он. Мужчина, по-видимому, не собирался так просто упускать суть ее повествования. – Как на самом деле?

– Вот вы говорили нет надежды. Не видите вы её, – это тема без сомнения задевала её больше других. – А она же жива, она же ждет всё там же, – рука снова легла на область сердца. Надежда на секунду замерла, прислушиваясь. Её не билось, она сама была одним сплошным сердцем. Но вдруг её осенила внезапная мысль. Она решила говорить с мужчиной на одном языке. – Послушайте.

Мужчина также приложил руку к своей грудине и, судя по всему, прекрасно слышал отчетливый характерный звук: тук-тук, тук-тук.

– Вы же говорили, что верите тому, что слышите? – с чуть заметной усмешкой заключила она. – Так вот, слушайте.

Казалось, весь бар на секунды замер, став одним сплошным грохотом из «тук-тук-тук-тук». И мужчина, казалось, был удивлен, даже более того, растерян. Нет, он и до этого знал, что бьется у него внутри, знал примерную анатомию, но сейчас звук был каким-то иным. Более осознанным что ли.

– И теперь-то вы слышите? – мягко произнесла Надежда, заглядывая ему прямо в глаза. Он снова удивленно посмотрел на неё. – Это же не просто стук, это голоса. И каждый из них звучит по-своему, понимаете? Мужчина кивнул.

– Да, они сливаются в большой многоголосый хор, но все же каждый из них самодостаточен и отделен от остальных. Тут есть и голос счастья, радости. И голос любви, конечно. И даже надежде во всем этом шуме-гаме нашлось место, – она невольно улыбнулась. – Видите, как важно научиться слышать.

Он снова молча кивнул, по-прежнему не произнося ни звука. Теперь он внимательно слушал то, что творилось у него внутри, и думал над словами этой странной и почти незнакомой женщины. Она же тихонько спустилась с барного табурета, оставила замеревшему бармену деньги за кофе и двинулась в сторону выхода…

***

«Звоните. Надя-надежда»

Короткое: «Звоните. Надежда» – и номер телефона. Большее ничего. Она решила позвонить, потому что терять уже было нечего, а обрести хотелось. А вдруг и правда на том конце провода ей ответит Надежда или надежда? Да, она знала, что существует такое женское имя, но в ближайшее её окружение состояло преимущественно из Тань, Кать, Свет и Наташ. Она взяла трубку.

Новый год, время чудес. Так было в детстве, и она хотела, чтобы и сейчас было точно также. Ну не в точности, но хотя бы похоже. Но три года подряд всё как-то не складывалось. Вроде и готовилась по всем правилам: и дела завершала (в Новый год без долгов), и убиралась (с чистым домом), и отношения ненужные отбрасывала (и с не менее чистой совестью), а чего-то все равно не хватало. «Нужно позвонить. Попалось же мне на глаза это объявление, значит, кому-то это было нужно», – и тут же поправила себя: – Мне, кому же ещё, – это она произнесла уже вслух.

– Алло. – Да? – Надежда? – Да. – Я не знаю с чего начать. – Я узнала вас. – Правда? – Конечно. Вы же должны были позвонить? – Да, должна была, и довольно давно. Но только сейчас нашла ваш номер. – Ничего страшного, бывает. Я в любом случае рада вас слышать. – Я тоже. Вы даже не представляете насколько…

***

Надежда всё видела и всё равно страдала…

Надежда страдала. Не то чтобы ей чего-то не хватало, просто было как-то грустно, среди людей это зовется «не по себе». И не могла она себе объяснить причину этому, понять и попытаться устранить. Ведь для этого все устроено? Все наши поиски и попытки, желания понять… Вот и она страстно желала. Хотя, казалось, не характерно это для Надежды, но разве будешь разбираться с этим теперь, когда тебе так плохо. Пришла сестра Вера.

– Тебе что-нибудь нужно? – осторожно поинтересовалась она, видя, что та лежит, отвернувшись лицом к стенке и не подает маломальских признаков жизни. По крайней мере, так казалось со стороны.

– Нет, ничего не нужно, – Надежда вздохнула. – Просто, пожалуйста, уйди.

– Я не могу оставить тебя в таком состоянии, – тихо ответила Вера. – Тебе же что-то нужно, и я хочу понять что.

– Неужели? Я бы, наверное, сама тебе сказала, если бы знала. Если бы только знала…

– Не знаю. В своей жизни я больше видела тебя молчаливой и тихой. Ты никогда ничего не просила и всегда была рядом. И со мной, если мне это было нужно.

– Да, так было, – задумчиво проговорила та. – Может стоило начать говорить ещё тогда, как думаешь? Ты ведь тоже молчишь, и я не знаю, о чем. Даже сейчас здесь, сидя передо мной.

– Я думаю о мире, – улыбнулась Вера. – Впрочем, как и всегда. Мне всегда приходится о нем думать. Но тебе тоже, ты же знаешь.

– Да, – Надежда поежилась словно от холода. – Может стоит думать о нём меньше, как считаешь?

– Не нам это решать, ты это знаешь. Не в нашей подобное власти. Мы и над собой не властны.

– А я хочу, – со всей страстью, на которую был ещё способен голос, прошептала она. – Я хочу наконец чувствовать, а не принимать чувства и давать утешение даже тем, кому это совсем не нужно. В чем смысл? Только дарить, ничего не прося взамен, молча слушать и потом уходить. Когда становишься не нужна.

– Ты всегда нужна, – мягко поправила её Вера.

– Это неправда, – упрямо воззрилась на неё Надежда.

– И я нужна, – также упрямо возразила ей Вера.

В тишине они смотрели друг на друга, не находя больше слов. Между ними слова всегда были лишними. По крайней мере, им так казалось до сегодняшнего дня.

– Что случилось? – Вера аккуратно подбиралась к интересующему ее предмету разговора. – Почему ты вдруг решила, что всё это бессмыслица и глупость?

– Я не говорила о бессмыслице и глупостях, – Надежда поморщилась, затем снова вздохнула. – Просто сегодня мне было особенно тяжело. Она ещё немного помолчала, затем продолжила:

– Я видела пару сегодня, как видела многих подобных им до этого. Но всё же в них было что-то особенное. Как светились их лица, возможно. Я не шучу. Они правда светились своим особым светом и это трудно объяснить…

– Я понимаю, о чем ты, – мягко вмешалась Вера. – Я вижу этот свет чаще, чем ты, возможно потому, что умею дарить его. Это часть моего дара, помнишь?

– Да, – задумчиво протянула Надежда. – Я как-то успела позабыть. Давно не виделись с тобой, извини.

– Извинения принимаются за что-то. Здесь же мне их не за что принимать. Прошу меня простить, продолжай.

– И говорить особо не о чем, – Надежда мялась, не решаясь до конца раскрыть причину своего истинного беспокойства. – Просто в какой-то момент я позавидовала.

– Чему? – удивленно спросила Вера. Она не задала резонный вопрос «Ты?», понимая, что он сейчас будет лишним. Сестра и без того не знала, что с ней происходит. Поэтому лишь осторожно уточнила: – Их свету? Или было что-то ещё, о чем ты умолчала?

– То, как он смотрел на неё. На меня никто так никогда не смотрел, понимаешь? Как будто я нужна и только я важна в этом мире, и нет больше никого вокруг совсем.

Её взор лихорадочно блестел, а щеки пылали, но она, кажется, не замечала проявлений, охватившего ее волнения. Сейчас не это было для неё самым главным.

– Так я обычно смотрю на людей, но никто так не смотрит на меня. Это обидно, – она опустила глаза и сжала рукой и без того мятые простыни.

– Я понимаю, о чем ты, – неожиданно для самой себя кивнула на весь этот монолог Вера. Раньше она не задумывалась о подобном, но сейчас, увидев описанное сестрой со стороны, поняла, о чем та ведет свою речь.

– Это трудно… – она снова замолчала, подбирая слова и не находя их. Дар слова редко удавался им обеим. Они привыкли жить в области чувств, и до этого момента неплохо с ним справлялись. Но рано или поздно приходится смотреть фактам в лицо.

– Извини, я не хотела, – видя, что Вера мнется и не решается продолжить начатое, Надежда решительно проговорила: – Не нужно мне было тебе этого говорить.

– Что ты, что ты, – замахала на неё Вера. – Конечно, нужно. Я и сама раньше чувствовала подобное, но всё не было как-то времени получше разобраться, понять…

– У меня его тоже не было. А вот сейчас как видишь, – она махнула рукой, окидывая лихорадочным взглядом окружавшее их пространство.

– Но ты нужна, – снова мягко попыталась вернуть её к жизни Вера. – Нужна также, как и я, – она произнесла это уже более уверенным тоном.

– От меня что ли этим заразилась? – Надежда невольно стала улыбаться. – Это же мои обычные слова.

– Пусть и от тебя, – узрев улыбку на лице сестры, Вера стала говорить первое, что приходило в её уставшую от размышлений и долгого дня голову. – Не спрашивай постоянно «что» и «почему»? Не задавай этих лишних вопросов своей голове. Придет время – всё узнаешь.

– Ты просто предлагаешь не думать, а жить так, как придется…

– И творить, и дарить, – уверенно кивнула Вера.

– Ты понимаешь, о чем мы сейчас говорили? – аккуратно поинтересовалась у неё Надежда. – Я же тебе о Фоме.

–…а я приплела к нему Ерёму. Но здесь все связано, все едино. Просто ты, возможно, пока не видишь этого… – она замолчала, боясь продолжить и неосторожными словами ранить сестру ещё больше.

– Говори, – спокойным голосом произнесла та. – Я хочу знать правду.

– И правды как таковой нет… – вздохнула Вера. Если и предстояло быть честной, то до конца.

– Это я знаю. Усвоила за долгие годы.

– Мы не о той правде ведем речь. Она существует, но у каждого своя. Общей не бывает. Нет, мы можем прийти к одному заключению по общим вопросам, но в мелочах всё равно будем не совпадать. Так бывает, – пожала она плечами.

– Интересные вещи ты говоришь. Надежда кажется снова задумалась, но уже над тем, в какое неожиданное русло перешел начатый ею самой диалог.

– Я и сама не знаю, о чем я, – устал потерла виски Вера. Начинала болеть голова о том, что так долго было в ней, но всё никак не находило выхода. А теперь вот пришли мысли. Все разом.

– Ох горе ты мое. Не нужно было мне этого начинать, – видя реакцию сестры на их разговор, устыдилась Надежда и сочувственно проговорила: – Тебе нужна помощь?

– Нет, не стоит, спасибо. Я справлюсь, как всегда. Справлялась же до этого.

– Уверена? Просто происходящее для нас как-то не совсем обычно. Сама удивляюсь, как так все получилось и почему мы ушли туда, куда не должны были уходить?

– Но мы обязательно должны были вернуться, – Вера улыбнулась. Надежда и вера, рука об руку, помнишь? Мы всегда возвращаемся…

2. Послания надежды миру

И письма, полные надежды…

Она плакала, как плакала много раз до этого. Но не сотни, хотя и не считала. Слезы не поддаются счёту, не ведется здесь учет этих потерь. Она вытерла рукавом скопившуюся у глаз влагу. «Хватит, всё». Но в глубине души знала: не хватит и ещё не все. Не всё было сказано и сделано и осталась целая пропасть того, что раньше относилось к её жизни, того, что и составляло, собственно, её жизнь. Она была Надеждой и в данный момент не знала, что же ей делать и как поступать дальше. Вроде ничего не случилось. Как не случалось ничего и сотни раз до этого. «Ну вот, мы снова вернулись к сотням. Может быть зря. Но нет, кто нас за осудит, мы же одни и только…». Только свет лампы падал на письменный стол, за которым она писала своё письмо. Она решила написать. Одно из многих «из…», что не отправила и не отправит никогда. Письма, кричащие в пустоту, с верой что и их однажды услышат, и они, может быть, даже станут нужными, желанными и долгожданными. Для кого-то. Хотя адресат был указан верно и даже кажется знаком. Она писала ему, моля снова направить на тот путь, который он выбрал для неё изначально. Потому что сейчас она устала, но не в борьбе и страхе было дело. Скорее для нее речь шла о непонимании и желании всё же понять: как все устроено в этом мире и почему в нем никак не удается достичь желаемого, несмотря на все попытки и отчаянное стремление помочь? Но её никто не слышал, и хуже всего, что она перестала слышать себя. Она не понимала больше, зачем и для чего была здесь.

«Господи! Пишу с единственной надеждой, что ты меня всё же услышишь, потому что я себя уже не слышу, правда. Я помню наш с тобой последний разговор перед, тем как ты отправил меня сюда на эту землю. О трудностях, миссии и всепрощении, но ответов для себя я по-прежнему не могу найти. Либо это так трудно сделать, либо нужно сделать что-то еще и одного лишь желания понять здесь недостаточно. Хотя здесь есть такая присказка: «Было бы желание…». Ею многие оправдываются и прикрываются, потому что не знают, что им в противном случае делать дальше, и со своими жизнями в том числе. И со мной они иногда не знают, что делать, правда. Разве так бывает? Я не прошу ничего взамен, не навязываюсь в выходной или неурочный час, когда меня точно не будут рады видеть и мысли их, как правило, заняты совсем другим. Я стучусь деликатно, когда вижу, что нужна. Но быть может слишком деликатно, потому что дверь так и остаётся дверью: закрытой и неподдающейся. Я поняла, что её не хотят открывать, причем именно с той стороны, внутренней. Они даже иногда умудряются строить баррикады. Смешные. И чем же я успела их так обидеть, прогневить, Господи? Вопрос простой, но ответ на него не находится. Я кому-то успела сделать зло? Почему же тогда ничего не помню об этом? Где моя память или что называется этой памятью… То, что позволяет не упускать ход событий и оставаться в моменте, помня, кто ты на самом деле есть. А кто я? – хотела спросить у тебя, но потом передумала, потому что заранее знаю твой ответ. «Ты надежда» – коротко, просто и понятно. И кажется, что я даже знала это о себе, знаю… Я снова неуверенно говорю и пишу, что мне нельзя, несвойственно и совсем не прописано. Не гневись, я просто устала, хотя и о подобном не говорят. Но о чем тогда говорят? Поговорим снова о вере? Но она не любит быть участницей чужих разговоров, ей и своих достаточно. С тобой она наверняка разговаривает. Как она там? Что делает сейчас, когда я, глотая слезы, пишу тебе сотое письмо? Она наверняка не сочиняет подобных писем, они ей ни к чему. Потому что она верит, и в этом её дар и моё проклятье, потому что ты видишь, ты же видишь Бог, как сильно мне её не достает, особенно в такие моменты. Но вот я пишу тебе и становится легче, как будто и с ней поговорила. Мы же едины, у нас есть что-то общее, то, что ты сам в нас заложил, задумывая теми, кем сейчас обе являемся. Любовь я не забываю, НО… Она всегда стояла особняком от нас и не из гордости, просто… Так сложилось. Я многое себе сейчас так объясняю, и не потому, что так легче, и проще, и безопаснее. Мы никогда не искали легких путей, не этому ты нас учил, и мы крепко запомнили эти твои уроки. Просто, так опять сложилось. Видимо, слишком долго провела на этой земле, чтобы искать какие-то другие варианты того, что происходит, но видно с кем поведешься, от тех и наберешься. И я набралась всякого разного, хлебнула, так сказать, но сути своей не поменяла: я по-прежнему остаюсь надеждой. Хотя ты знал, насколько легко меняется эта самая суть. Смотрю на мир и сама порой удивляюсь: разве такое возможно и кто устраивает подобное? Уж точно не ты, я уверена. Но может ли что-то в мире происходить помимо твоей воли и контроля? Ты Творец и Создатель всего сущего. Так я считала, так и продолжаю считать до сих пор. Как я могу в этом сомневаться, если была сотворена тобой? Мы все были сотворены тобой, но кто создал тебя? Знаю, что никогда не задавала подобного вопроса. Но попытки найти причину и первопричину приводят к меня к подобному вопросу: кто тебя создал? Ты можешь не отвечать, но я хотела, чтобы этот вопрос прозвучал и остался хотя бы здесь, на страницах написанного, но по-прежнему не отправленного письма…

По-прежнему, всё ещё такова,

надежда»

Она не стала перечитывать написанное, потому что знала наизусть каждое слово. Все они сидели в её сердце и слишком долго ждали своего часа, чтобы быть так просто забытыми и выкинутыми на задворки памяти. Нет, они жили при ней, и бумага им была не нужна. Но так у них была хоть какая-то плоть, отдельная от её головы, в которой уже с трудом умещалось всё, что однажды должно было быть сказано. Она взялась за новое письмо. Ей по-прежнему было, что сказать, даже без попытки однажды получить ответ.

«Снова здравствуй! И знаю, что не прошло и пяти минут, как тобой было получено мое последнее письмо, знаю, знаю. Также как и то, что ты можешь читать из-за моей спины, и я не возражаю. Может, ты даже сможешь мне в чем-то с этим письмом помочь, поправить направление и ход мыслей, потому что чувствую, что они готовы ринуться под один им ведомый откос. И почему интересно не в гору? Слишком долго и не всегда по силам? Я понимаю: взбираться, карабкаться нравится только альпинистам, а большинство из нас совершенно не такие. Даже я, но мне приходится, потому что иначе никак: кто-то должен быть наверху, чтобы и другие тоже смогли однажды оказаться там. И я тяну, изо всех сил тяну. И я не жалуюсь, пойми, просто… Ты поймешь, что я хочу сказать. И хотела… Всеми этими путанными речами и нерадивыми мыслями, что трудно выкинуть из головы, но я и не пытаюсь – берегу. Потому что они и частично твои. Их же ты вложил в меня, угадала? Вернее, знаю. Я слышу их, и я слышу тебя. По-прежнему в сердце, теле, голове, что называется, душой. Во всех своих клеточках, потому что их тоже создал ты. Ты творец сущего, моего существования, и видишь ты, как часто я шепчу «спасибо». Да, я тот еще альпинист, и скалолаз из меня бывает никудышный. Но я на горе, всё также на самой вершине, поближе к тебе и вижу его – простор, насколько хватает охватить глазу, далекий и такой близкий порт, в который заходят корабли и, наверное, только ты знаешь, откуда они и куда держат путь. И конечно, я вижу наше бескрайнее небо. Его даже не нужно видеть, можно чувствовать. Ту благодать, которая спускается оттуда, то, с чем хочется жить, независимо от погоды за окном, настроения, которое создают люди и неверия, с которым подчас ты живешь сам. Мне хорошо здесь и другого не надо. Да, ты напомнишь мне о том послании, что успело до тебя дойти задолго до того, как оказалось на бумаге. Не принимай. Ни всерьез, ни на свой счет, потому что… Да, просто так бывает. Такова эта самая жизнь.

По-прежнему твоя,

На вершине нашей общей горы,

надежда»

Она поставила точку. Как тоже делал много раз до этого, но никогда с такой уверенностью и покоем в сердце. Ни к чему слезы, глупые сожаления и оправдания. Она на вершине горы. И да, здесь может сбивать ветер с ног и выбивать из сил, но ты должен держаться, потому что нужен именно здесь, на этой самой вершине. К которой день за днем идут сотни ног и рук, потому что знают, что их примут, ждут и приют здесь свой они также найдут. А большего им не нужно. Не для счастья, нет. Для самой сущности и сути жизни.

«Я жду вас, мои дорогие. На любой из вершин мира я буду ждать вас, и вряд ли что-то когда-то это изменит. Ведь многое в моей власти. Но вам и невдомек. Не суть, у каждого свое дело и потребности тоже свои. Сейчас ваша потребность – я, потому что вижу, с каким упорством вы карабкаетесь изо все сил. Значит, я нужна. Но знали ли вы, что я везде? Не только на самой вершине, которую вы так желаете достигнуть, а я с вами на протяжении всего пути, и именно в этом заключен смысл, дорогие. Потому что только так я смогу показать вам место, которое зову домом. Хотя, как я уже говорила, мой дом везде, но больше всего мне нравится быть там на вершине, поближе к нему. И однажды я вам его покажу, точнее, вы сами его увидите. Это не трудно, если позволить себе, позволить нам. Вы сильные, вы однажды сможете, мои дорогие и любимые сотни…».

***

«Я снова вытягиваю вас со дна, и заметьте, в сотый раз это не такая уж и трудная задачка. Ко всему привыкаешь, даже если и не хочешь. Но я надеюсь однажды что-то исправить. Не вас, нет, и даже не себя – ни к чему. Мы будем подниматься. Хватит уже изучать подводные глубины, вам нужен кислород – единственная необходимость, без которой невозможно жить. Даже без меня можно жить, но я больше нужна вашей душе, а вот он… Он наполняет каждую клеточку вашего тела и даёт силы на всё то, что называется жизнью. Конечно, не спорю, каждый понимает ее по-разному, но суть у нее одна. Да, просто жить. Только подставляются порой к ней слова разные: «жить лучше», «жить комфортнее», «жить счастливо», «жить побогаче», «жить долго». Может именно они и указывают нам на цели в это самой жизни? Счастье, богатство, успех и любовь…. Но почему тогда вы ползаете по дну? Верите, что клады бывают только зарытыми и никакими другими, а всё, что выше, то будут уже воздушные замки? А может быть вы и правы, слушайте. Только не зная, тех замков, не нужно говорить, что они воздушные. Совсем они не такие, но что мне об этом говорить. Вы должны сами однажды попробовать оттолкнуться, а я вам помогу. Однажды, когда сильно-сильно захотите, когда позовёте, когда придёт время. А оно придет скоро, и вижу, что заинтриговала. И вдруг стало интересно, правда? Вдруг захотелось… со всей мочи и разбегу быть. Там, а не где-то еще. В полете и свободном парении-падении, но не беспокойтесь – на том же дне вы не окажетесь. Я вам не позволю. Мы будем кружить вместе, ты и я, две свободные от условностей и законов тяготения птицы, потому что здесь они не имеют своей власти. Ничего больше над тобой уже не имеет власти. Ведь главное – себя – ты уже переборол. Не надо было побеждать, и этого для шага было достаточно. Ты понял это и вкус к счастью ощутил. А я боялась, что не понравится, не сможешь, выплюнешь и отправишь ты меня подальше с подобными предложениями и странными просьбами. Ведь тебе уже так много в жизни предлагали, и все кому не лень. От того и сестренке моей, вере, так трудно к тебе порой пробиться. Но она хоть и младшенькая, до жути упрямая. Во мне подобного нет, хотя я и просила научить, но разве подобному научишь? У каждого своя судьба и стезя, дорога, по которой нужно идти, безбоязненно, без оглядки и страха оступиться. Не бойся, поймают, а даже если чуть-чуть разобьешь свой нос. Это ничего, бывает: разбитые носы, шишки и саднящие лбы еще мало, кому мешали двигаться вперед дальше. Только с ногами и руками по-прежнему будь аккуратен, человек. С этим все-таки нужно быть поаккуратнее, но ты уже, кажется, понял, к чему лишние слова….