Дом культуры

Юдин начал рисовать – прямо на воздухе. Вокруг изуродованного дерева он выстроил нагромождение металлических конструкций, с шарнирами, проводами, какими-то странными механизмами. Вскоре перед ним стояло нечто, похожее на готовую к старту ракету. Затем Сережка нарисовал металлические латы и себе, а под конец одел в защитный панцирь буквы «AD». Вот только «I» и «U» остались его карандашу неподвластны. И Сережку это пугало, но он загнал свой страх так далеко, что почти о нем и не вспоминал. Ну, разве что на секунду, когда просыпался в холодном поту после очередного кошмара про щипцы и дерево… И даже не думал о том, какие сны видит в это время его жена…

…Яна проснулась от острой, пульсирующей боли в руке. Она посмотрела и ахнула – ее запястье раздулось, браслет часов практически утонул в складке, кисть посинела, пальцы стали похожи на сосиски. Багровая царапина, тянущаяся от локтя к ладони, стала совсем черной и обросла синюшной паутинкой лопнувших капилляров. Девушка с большим трудом расстегнула часы, и боль слегка поутихла. Однако пальцев своих она не чувствовала. Яна закатала рукав повыше, глядя на загноившийся шрам – след от недавней встречи с совоборотнем.

Девушка взяла початую бутылку водки, оставленную Андреем, смочила платок и, морщась от боли, протерла рану. Потом взяла свои часы, валявшиеся на полу. Яна проспала почти пять часов, но Андрей до сих пор не вернулся. Куда и зачем он ушел, художник так и не сказал. То, что произошло после встречи с совоборотнем, Яна помнила смутно, обрывками. Вроде бы, она и ее спаситель скачками неслись по кафельным коридорам, и Андрей на ходу, задыхаясь от быстрого бега, рассказывал девушке про Дом культуры.

– Тот город… что здесь раньше был… ну, он как бы научный, закрытый… Есть сведения… отрывочные… все ведь засекречено было… Что здесь проводились… эксперименты… с четвертым измерением… и повышением работоспособности… трудящихся… Выводили новую породу… советского человека… Я раскопал… что, по той же… технологии… что и этот ДК… некоторые помещения… египетских пирамид… построены… Они тоже… вроде как… четырехмерные… Что здесь… в данный момент… происходит… трудно сказать… Яна?!

– Рука! – Яна остановилась, схватившись за плечо.

– Дай взгляну, – Андрей закатал изодранный рукав Яниной рубашки. – О, черт. Яд начал действовать.

– Яд?

– Не бойся, у совоборотня яд несильный. Меня вот сколько раз цапали, твари, а я, как видишь, вполне живой. Первый раз тяжело переносится, но зато потом хоть бы что. Иммунитет. Не бойся, у тебя организм молодой, все быстро пройдет. Э, тихо, тихо!

– Голова кружится…, – одними губами прошептала Яна, ноги ее подкосились, изо рта пошла пена нежно-розового цвета. Андрей подхватил Яну на руки, пинком открыл дверь ближайшей комнатушки и занес туда девушку. В комнатке горой лежали разноцветные тряпки, деревянные каркасы, с которых свисали алые лохмотья, оставшиеся от лозунгов. В углу валялся желтый фанерный куб, разрисованный аляповатыми цветочками. А у стен штабелями стояли портреты членов политбюро неизвестно какого периода. У художника, их нарисовавшего, явно были проблемы с анатомией. У одного из партийных работников глаза заметно косили, у другого нос откровенно был свернут набок, у третьего – перекошено вообще все лицо.

Положив Яну на кучу тряпок, валявшихся на полу, Андрей огляделся и отодвинул портреты. На одной из стен он обнаружил фреску в египетском стиле. Она состояла из трех частей. На первой стройным рядком, словно эволюционирующие питекантропы и неандертальцы, стояли обычная женщина, тощая взъерошенная девчонка с вампирскими клыками, девушка с веслом и совоборотень. На второй части картины бог Анубис насиловал стоявшую на четвереньках женщину, а на третьей – благословлял коленопреклоненную тетку-совоборотня.

– Черт, – Андрей вернул портреты на место, закрыв похабное изображение. Яна тихо застонала, ресницы ее чуть дрогнули.

– Тихо, тихо, девочка моя, – Андрей осторожно вытер рукавом пену с губ девушки, обнял Яну за плечи и помог ей устроиться поудобнее. Потом покопался в тряпье, и достал оттуда початую бутылку водки. – Ну и ну. Черпак кто-то заныкал, – Баревский скептически посмотрел на этикетку. «Культурная» – значилось там. На рисунке было изображено красивое белоснежное здание с надписью «Дом культуры», а над ним – красное знамя. На знамени красовались три профиля, но только не Маркс, Энгельс и Ленин, а бог Анубис и два космонавта, причем оба явно были Юриями Гагариными. Один из них улыбался, а второй хмурым взглядом сверлил невидимую даль. Баревский откупорил крышку, слегка поморщившись, понюхал содержимое, а затем сделал щедрый глоток. – Тьфу, водка как водка, – он занюхал рукавом, – Сейчас, сейчас, Яночка, – Андрей плеснул водки на ладони и аккуратно, даже нежно, провел по оцарапанной Яниной руке.

– Ой, больно!…

– Тихо, сейчас будет лучше.

– Да… правда легче.

– Не бойся, быстро пройдет. Если распухнет, спиртом…, – Андрей наклонился к Яне, и прошептал, почти касаясь губами ее уха. – Протирай…

– Конечно…, – выдохнула Яна.

– Послушай, можно нескромный вопрос?

– Валяй, – голос Яны звучал так, словно от простого протирания раны водкой она уже порядком захмелела. Будто спирт, проникнув в поры кожи, вступил в какую-то странную реакцию с ядом совоборотня…

– Почему ты хотела от мужа уйти? – помолчав, спросил Андрей.

– А ты откуда знаешь? А, пофиг… Новая любовь… Я переду-у-у-умала-а-а! Оказалось – не любовь! – девушка развела руками и звучно фыркнула. – Хочешь жуткую вещь? – Яна криво усмехнулась. – Знаешь в кого я типа влюбилась?

– Ну?

– В девушку! Прикол, да?

– Ну и что? Всяко бывает. А что, к мужикам совсем интереса больше нет?

– Да есть! Это я недавно поняла, уже вот здесссс…, – Яна еле ворочала языком.

– Молодой, твою мать! – с досадой выкрикнул Баревский.

– Чего?

– Да ничего, ничего, солнышко. Так что же тебя сподвигло-то на розовые подвиги?

– Да Серега говорил, что это я типа так себя искала… Ну-у-у, может быть… У него эти… Доктор, у меня эттта…, – Яна снова глупо ухмыльнулась. – Как их там? А, комплексы! Да, у него там… Там, в детстве ветра были-и-и-и… у-у-у… ураганные. Морозы там типа всякие… особо сибирские… злобсссссс… ствующие… Тяжелое детство, примерзшие к полу деревянные игрушки…

– Э-э-э, девочка, ты уже гонишь, – с этими словами Баревский притянул Яну к себе. В следующую секунду они уже целовались. Еще через несколько секунд Андрей резким движением развернул девушку спиной к себе. Поэтому она не увидела одной любопытной детали. На лобке у Андрея была татуировка – волчья голова. Сделана она была так, что член торчал прямо из оскаленной звериной пасти…

11

…В одном конце высокой, в два этажа, остекленной галереи, открылась маленькая, едва заметная дверь. Из нее, засунув руки в карманы, чуть прихрамывая, вышел Макс Кравцов. Губа у него была разбита, одежда изорвана, сам он весь был покрыт начавшей подсыхать коркой из крови и какой-то розоватой слизи. Навстречу ему из такой же двери в другом конце галереи появился, на ходу застегивая ширинку, и, едва заметно посмеиваясь, Андрей Баревский. Дойдя до середины, оба остановились и принялись сверлить друг друга взглядами.

– Ну? – после продолжительного молчания спросил Макс.

– Мне вот всегда было интересно, – задумчиво произнес Баревский, – Как там внутри стены, когда она тебя заглатывает? Ни разу не доводилось испытывать.

– Ну и какой же ты герой после этого, – криво усмехнулся Макс. – Меня невежей называл, а сам-то не знаешь ни хрена! Хе!

– Молодым везде у нас дорога, – пожал плечами Андрей. – Да я и не успеваю за всеми современными выкрутасами уследить. Стена ведь у нас, если я не ошибаюсь, что-то новое?

– Да, из недавнего. Не знаю, кто придумал. Может Королев. Его стиль, гаденыш!

– Неужели не ты? А что так? Фантазии не хватило?

– Не ехидничай. У меня фантазия не такая извращенная, как у Петьки. Ты спроси у этого любимчика Полковника, что он курит на досуге. Это надо же было такое выдумать! Бр-р-р! Там внутри… как бы трубы длинные… механизм, но он живой… из живой материи, вроде как. Все мягкое… мокрое… теплое и склизкое. И движется, пульсирует… словно переваривает тебя, а потом выплевывает…

– Интересная концепция… Слушай, а на фиг ты с совоборотнем полез драться? Успели бы сбежать…

– Так Яна же не знала, кто я на самом деле. И что совоборотень меня убить не может. Вот, и погеройствовал. Покрасовался. Правда, эта тварь все же меня потрепала чуток, – Макс зачесал пятерней покрытые слизью волосы назад.

– Ах ты бедненький! Скажи, Максимка….

– Не называй меня так! – Макс съежился, словно от удара и сжал кулаки.

– Что, очередное ИД-обострение? Ладно, Граф Белое Крыло – пойдет? Почему, кстати, ник такой?

– А что, красное, надо было? Тебе-то какое дело? – Макс сделал шаг навстречу Баревскому и сжал кулаки. – Вы, Андрей Александрович, борзеете прямо на глазах. Нервишки-то уже не те, поди?

– Рано еще меня в утиль списывать, – Баревский засучил рукава. – С ИД-ом своим управляться научись сперва. Тебе память освежить? Насколько мне помнится, если бы не я, от тебя бы даже косточек в свое время не осталось. Никакого уважения! А ведь как был глистой слепошарой, так и…

– Да иди ты! – с этими словами Макс с места в карьер кинулся на Андрея. Тот ловко поставил своему противнику подножку, потом схватил обеими руками за ворот рубашки и, хорошенько размахнувшись, ударил о стену. Та мягко всосала в себя Макса, как и в прошлый раз, пошла кругами и застыла.

– Актовый зал, кажись. Два часа назад, – Баревский вытер пот со лба, потом брезгливо отряхнул с рук кровь Макса и ошметки слизи. – Ну, полетай, тебе полезно. Как же с тобой все-таки трудно, парень. Что-то я упустил в твоем воспитании…

… – Ты точно с дороги не сбился? – Максимка, продираясь через густые заросли, едва успевал за Павлом. Ветки больно царапали по лицу, но мальчик не обращал на это внимания. Максимка не хотел показаться слабым…

– Скажешь тоже! – вожатый снисходительно улыбнулся, оглянувшись на своего 12-летнего попутчика. – По компасу же идем! Лагерь Синих – строго на севере. Еще полчаса, и там будем.

Максим ничего не ответил, лишь кивнул и, сосредоточенно сопя, продолжил свой путь сквозь кусты. Он старался не потерять Пашку из виду, что было нелегко. Максимка плохо видел без очков, но не надевать же на нос эту отвратную, перемотанную изолентой конструкцию с толстенными стеклами. Точнее, с одним стеклом. Кто-то из одноклассников шваркнул Максимкины очки о стенку, и разбил их. Но мальчик был этому даже немного рад – он ненавидел свои «стекла», и свою зависимость от них. Словно дужки очков за ушами пускали невидимые щупальца в самое его «я», превращая Максимкину сущность в аморфную безвольную соплю… Нет, уж лучше быть слепошарым, чем вот так… Незамеченная ветка хлестнула по лбу, оставляя красные полоски.

Максимка сжал зубы и, чтобы отвлечься от временных неудобств в пути, стал представлять приятные картины будущего триумфа. Вот они с Пашкой с тыла добираются до лагеря «Гагаринец», вот проникают туда через никому не известную щель в заборе, вот прокрадываются в штаб… А там уже – дело техники. Так Пашка сказал. Якобы поспорил он с «синими» – друзьями-соперниками по «Зарнице», что сможет незаметно какую-то ерундовину из их штаба выкрасть. Только «Зарница» -то тут и не при чем. Пару дней назад к Павлу приехал какой-то мужик. Максимка случайно подслушал их разговор. Гостя, правда, не разглядел – тот стоял спиной, да и темно было. Мужик обещал Павлу заплатить то ли за кубок, то ли за вымпел «синих». Зачем ему это понадобилось, Максимка так и не понял. Иностранцу, что ли, толкнуть – в качестве советского сувенира? И вот что странно – в конце разговора незнакомец сказал – очень резко: «Ты один не ходи туда, понял? Приятеля своего возьми, малолетку этого очкастого. Без него пойдешь – пеняй на себя».

– Да на фига? – Павел скривился. Мужик сжал его плечо и прошипел:

– Поговори мне тут! Хочешь, чтобы все узнали о том, как наш образцовый комсомолец развлекается на досуге?

Павел побледнел, потом покраснел, плюнул и с отвращением вырвал свою руку из пальцев незнакомца. Максимка замер, затаив дыхание. Этот мужик знал – и про него, и про те гадости, которые любит делать Павел. Мальчику стало страшно – на миг ему показалось, что странный гость хочет и с ним сотворить что-то плохое…

– Тихо! – Максимкины мысли были прерваны громким шепотом Пашки. – Пришли, кажись.

Пашка отодвинул рукой кусты, и прямо перед носом лазутчиков вырос синий, давно не крашеный, деревянный забор. Пашка провел ладонью по обшарпанным доскам, на секунду задержал кончики пальцев на одной из них, а потом отодвинул ее в сторону. Доска предательски скрипнула. Мальчики замерли. Пашка подождал чуть, а потом осторожно заглянул в щель в заборе и осмотрелся.

– Не заметили, кажись, – он пролез в дырку и махнул оттуда своему спутнику, – Давай, пулей!

Максим тут же юркнул в щель вслед за другом. Теперь они оба оказались на вражеской территории. Кругом было безлюдно и как-то странно тихо.

– Сонный час у них, наверное, – со знанием дела сказал Пашка и уверенно зашагал в сторону одного из корпусов. – Не отставай, штаб вон там.

Максимка послушно затрусил вслед за другом. Через пару минут они уперлись в необычные ворота. Металлическая калитка, затянутая дырявой рабицей, располагалась между двумя высокими валунами, разукрашенными под жирафа. Над одним из валунов вставало каменное солнце, когда-то лимонно-желтое, а теперь грязно-рыжее, с сероватым отливом. Толстые, мясистые лучи гнулись в разные стороны, словно лепестки ромашки. Между ними застряла поваленная ветром тощенькая березка. Под солнцем к валуну—жирафу была привалена каменная же раскрытая книга. Когда-то давно на ее покрытых известью страницах были, видно, какие-то надписи и рисунки. Но теперь же остались только облезлые тени неопределенного цвета. Венчала странную конструкцию белая каменная штуковина, похожая то ли на позвоночник без ребер, то ли на гигантский шашлык.

– Это еще что за фигня? – Пашка затормозил так резко, что Максимка уткнулся носом ему в спину. – Вроде верно шли. Не должны были заблудиться…

– А что такое? – Максимка почесал ушибленный нос

– Да не было этих ворот в прошлом году…, – Пашка наморщил лоб. – Недавно, что ли построили?

– Да они же вон какие облупленные! Им лет двадцать наверное!… Или даже больше…

– А, ладно! – Пашка махнул рукой и толкнул одну из створок. Та с негромким скрипом отворилась. Лазутчики продолжили свой путь к корпусам, видневшимся неподалеку. Через пару минут они подошли к кирпичному двухэтажному зданию бежевого цвета и остановились в тени небольшой скульптурки. Она изображала упитанную морскую звезду в зарослях металлической морской капусты.

– А мы точно туда пришли? – жалобно спросил Максимка, глядя на своего спутника, находящегося в глубокой задумчивости.

– Да туда, туда. Корпуса-то те же, я помню. Вот насчет звезды этой… Вроде, ее тоже не было… Хорошо, давай-ка с той стороны обойдем, и сразу лесенка будет, прямо на второй этаж. Там у них штаб. Быстрей, быстрей, а то тихий час кончится скоро, – и лазутчики пошли в обход.

Лесенка действительно была на месте, и вела в открытую дверь. Пашка уже собрался подняться по ней, но Максим дернул его за рукав:

– Па-а-аш… А Паш…

– Ну чего тебе?! Достал своим нытьем!

– Это же космический лагерь, ну, в честь Гагарина…

– И что?

– А при чем тут рыба?

– Какая еще на фиг рыба?

Максимка ничего не ответил, лишь показал пальцем на стену. Почти весь фасад дома занимала огромная облезлая гипсовая камбала голубого цвета. Тело ее покрывали мерзкие розоватые пупырышки размером с кулак. Ярко-синие глаза рыбины – один побольше, другой поменьше – были навыкате и заметно косили.

– Не знаю я, при чем тут рыба эта! – с этими словами Пашка легко взбежал на самый верх лестницы. Его спутник тоже взялся было за узкие металлические перила и поставил ногу на ступеньку, как вдруг за спинами лазутчиков раздался шорох… Максимка оглянулся первым. И тут он увидел двух девчонок, вылезших из кустов. Они были низкорослыми и невероятно тощими, ручки и ножки их напоминали прутики. Мордашки у девчонок были на редкость противными: маленькие косящие глазки, заостренные вздернутые носы-пятачки, уродливые веснушки, торчащие кривые желтые зубы, взъерошенные волосы неопределенного цвета. Одеты пигалицы были в коротенькие синие юбки, мешковатые, явно не по размеру, белые рубашки, белые же гольфы с дурацкими помпонами и красные босоножки. На тонюсеньких шейках девчонок болтались пионерские галстуки. Было видно, что юные создания не отличаются аккуратностью. Гольфы были спущены и заляпаны грязью, ноги исцарапаны и расцвечены синяками, разбитые коленки щедро политы зеленкой, юбки измяты, рубашки покрыты пятнами всех цветов и размеров, галстуки с обгрызенными кончиками повязаны криво и неаккуратно. В растрепанных волосах девчонок болтались ленточки, некогда, видимо, бывшие бантиками.

 – Вот черт! – Пашка в сердцах стукнул кулаком по перилам. Плохо закрепленная деревяшка завибрировала, стуча по железному каркасу, и все вокруг огласилось не лишенным мелодичности гулом. – Только вас тут не хватало! А ну брысь отсюда, пока не получили!

Девчонки никак на Пашкины угрозы не отреагировали, несмотря на то, что он, если бы захотел, запросто мог бы переломать их спичечные ручки-ножки-шейки. Одна из страшилок лишь хищно улыбнулась, вывалив наружу комплект кривых и гнилых, но явно очень острых зубов. Из-за них высунулся маленький, пронзительно-розовый язычок и, таща за собой блестящие ниточки слюны, облизал растрескавшиеся губы. Девчонка провела рукой по своему животу, а потом вдруг сделала нечто совсем неожиданное. Почти не отталкиваясь, она подпрыгнула метра на три, пролетев прямо над максимкиной головой. Тот успел разглядеть ее белые трусики в разноцветный горошек, ткань, забившуюся в щелочку между чуть выпирающих бугорков, и застарелое желтое пятно… Несколько секунд Максимка стоял в полном оцепенении. К реальности его вернул истошный вопль за спиной, а затем – хруст и чавканье. Максимка медленно оглянулся. Первое, что бросилось ему в глаза – это рыба на стене. Слева от нее появилась новая деталь – то ли водоросль, то ли медуза красного цвета. Максим посмотрел ниже…

…От Пашки осталась ровно половина. Над окровавленным телом на корточках сидела девчонка и, чавкая и урча от удовольствия, жевала, набив под завязку рот. С ее губ на бетонное крыльцо стекала перемешанная с кровью слюна. Проглотив, она отхватила очередной кусок, вместе с одеждой, и снова заработала челюстями. Живот девчонки округлялся на глазах. Закончив свою трапезу, маленькое чудовище погладило набитое пузо, блаженно закатило поросячью глазки и, от души рыгнув, вразвалочку поковыляло прочь, не обращая на остолбеневшего Максима никакого внимания. Тот некоторое время тупо пялился на красную лужицу и несколько тряпок – все, что осталось от Пашки. К реальности Максимку вернул громкий хрип. Вторая девчонка шумно, со свистом дышала, не сводя с мальчика голодных глаз и пуская слюни. А потом и она прыгнула. Максимка закричал, закрывая голову руками. Он уже готов был ощутить на своей шее острые зубки девчонки, но ничего не произошло. Лишь раздался негромкий хлопок, короткий визг, что-то шмякнулось на землю, а потом все стихло. Максимка некоторое время стоял, боясь пошевелиться. Потом он медленно опустил руки и оглянулся. Голодная девчонка, оскалив пасть, лежала на земле. Из уголка ее рта стекала желтоватая слюна, глаза выкатились и налились кровью. Тонюсенькие ручки и ножки торчали в разные стороны, неестественно вывернутые. Между глаз девчонки зияло маленькое аккуратное черное отверстие. Она была мертва. Максимка поднял глаза. В кустах стоял невысокий рыжеволосый парень лет двадцати, одетый в камуфляж. В руке он держал пистолет с глушителем на длинном стволе.

– Ну что, живой? – незнакомец, подслеповато щурясь, оглядел Максимку с ног до головы.

– А-а-а…, – только и прохныкал Максимка едва слышно.

 – Спускайся, – спокойным, твердым голосом сказал незнакомец. – Больше тебе здесь делать нечего.

Максимка кивнул, и на негнущихся ногах, всей своей тяжестью навалившись на перила, преодолел три ступеньки, что отделяли его от земли. Мальчик сделал шаг навстречу незнакомцу, а потом колени его подкосились, и он упал. Парень тотчас же бросился к Максимке, наступив по пути на трупик девчонки. Под его тяжелым армейским ботинком голова страшилки треснула, словно арбуз. Максимку стошнило. Незнакомец терпеливо ждал, пытаясь по-ковбойски крутить пистолет на пальце. Получалось у него плохо – оружие явно было для этого тяжеловато… Изо рта мальчика потекла вода вперемешку с желчью, потом он закашлялся и сел, поджав колени. Парень, заткнув пистолет за ремень, легко подхватил Максимку на руки и понес прочь. Когда они зашли за кусты, в ноздри мальчику ударил отвратительный запах. Он шел от какой-то зеленовато-бурой вонючей лужи. Рядом на траве, закатив глаза, валялась девочка-людоедка, с уже опавшим животом. Она спала, негромко похрапывая. Максимкин спаситель поднял свое оружие и опять, одним точным выстрелом, прикончил страшилку. Мальчик, безвольно повисший на его плече, закашлялся и потерял сознание…

12

…Яне с каждой минутой становилось все хуже. Опухоль не спадала, да и вторая рука тоже начала отекать. То же произошло и с ногами. Яна скинула кроссовки, и с трудом вытянула ноги. Ступни ее тотчас же раздулись, словно воздушные шарики, розовые ноготки утонули в складках кожи. Чтобы как-то отвлечься от неприятных ощущений, Яна стала изучать тряпки, на которых лежала. Оказалось, что это костюм – юбка и пиджак – но каких-то невообразимых слоновьих размеров. Совоборотню бы подошли… Жирному, пыхтящему совоборотню…

…Яна почувствовала, что ей тяжело дышится – как после плотного обеда. Девушка расстегнула джинсы. Тут же на свободу вывалилась солидная жировая складка молочно-розового цвета, с мраморными прожилками сосудов. Яна опешила. Особой полнотой она никогда не отличалась, а после полуголодных дней, проведенных в ДК, совсем отощала. Яна мотнула головой, чтобы прогнать наваждение, и тут же что-то смачно и тяжело шлепнуло ее по ключицам, а потом медленно поползло вниз, на грудь. Девушка с трудом наклонила голову и увидела, что это «что-то» ее собственный второй, нет, уже третий подбородок.

А глаза партийных лидеров на портретах, до этого ничего не выражавшие, вдруг стали осмысленными. И смотрели они на Яну со злобной насмешкой. У девушки потемнело в глазах. Ей привиделось, что она стоит в огромном мрачном зале с высокими стрельчатыми окнами. Перед Яной уходил в черноту потолка колоссальных размеров иконостас. Но вместо ликов святых на девушку глядели все те же партийные работники. У всех у них были нереально тонкие, словно ниточки, шеи и огромные животы. И глаза – такие безбрежно голодные, словно тысячу лет крошки во рту не было… Перед иконостасом, на каменном полу, возвышалась гора самой разнообразной еды. Судя по запаху, продукты давно протухли, над ними кружились мухи. Яна почувствовала первый, пока совсем слабый, приступ тошноты и очнулась…