В книге

К семи утра он миновал Крестовский мост и добрался до Дмитровской, где незамеченным сел в поезд, не многим отличавшийся по комфорту и вони от привычных ему электричек в далёком прошлом. Так называемый пневмопоезд шёл до платформы Кадыр-шах (в прошлом, как выяснилось, Шаховская) – напрочь прокуренный восточными смесями, загаженный мусором; чеченский мусор тут считался частью Аллаха и был святым. У Истры, не выдержав, Гомес вышел.

И правильно сделал – немногочисленные пассажиры, в основном, мусульмане, судя по виду, стали коситься на Тони. Чужой. Они приметили чужого – не стесняясь, рассматривали его и всякий раз сплёвывали, стоило Гомесу бросить взгляд на кого-нибудь из «хозяев». Что он видел в их лицах? Снисходительное самодовольство, презрение, ненависть, пустоту. Пустоту – как отсутствие приличных манер («интеллекта», чуть не сказал; какой там, к чёрту, интеллект). А в конце девяностых, надо же, приезжие выглядели такими тихими. Тони думал, затурканные, сочувствовал им. Представлял на их месте себя; словом, беженцы. Он видел в них жертв, заступался за них, испытывал даже комплекс вины за развязанную в Чечне войну его бандитским правительством. И вот итог: Аллах акбар. Что советская рвань прежде, русская погань периода Путина, что нынче эти.

До ближайшей платформы он добирался часа три – пешком и придерживаясь гигантской трубы со сжатым воздухом. Сжатым до отвращения, до невозможности дышать, до скуки, бессилия и похуизма. В ничтожной стране лучше быть похуистом.

Платформа предстала необитаемой – двери заперты, погашен свет. Где-то мяукала кошка. Стать невидимым… Стать невидимым, как эта кошка – мечта отшельника в бегах. Но котом стать непросто, а быть невидимым – чистая аллегория. Будь он прозрачен, однако, как было бы к стати. В трубе загудело.

Проект пневмопоезда, вероятно, был воплощением знакомых по прошлому Тони замыслов Илона Маска. Хотя, как знать – принцип тяги на сжатом воздухе известен издревле: от пневматической почты до локомотива Барановского, построенного в 1861 году на Александровском заводе в Санкт-Петербурге. В свое время сжатый воздух использовался в двигателях торпед, для привода трамваев и локомотивов в горной промышленности, а в 1903 году британская компания Liquid Air Car начала производство и пневмоавтомобилей. С транспортом, правда, оказалось куда сложнее, чем с торпедами и стрелковым оружием – двигатели, функционирующие на сжатом воздухе, обладали низким КПД и стоили дорого. Эту проблему в начале двух тысячных попытался решить концерн MDI (Motor Development International, Франция) с проектом «зелёного такси». Пытались многие, впрочем, но всякий раз что-то мешало, а в две тысячи тридцатых идея «чистого» транспорта стала особенно актуальной в связи с угрозой экологического коллапса.

В трубе загудело, стало быть.

– Вы что-то ищете? – услышал он голос (почти забытый чистый русский), а, обернувшись, ошалел буквально: у входа на станцию стояла Баффи.

– Пильняк?!

– Как видишь.

– Но как возможно?

– Узнала от Эфи, тебя поймали, и вот я здесь. В «счастливом сне» это несложно. «Браслет исхода», если помнишь; ты так хотел.

– Хотел?

– Ну, да. Иначе как бы я решилась бросить Нью-Йорк и притащиться в жопу мира. Но времени мало, пора возвращаться.

– И как возвращаться?

– Я на такси. Поедем ко мне, а завтра в Нью-Йорк.

– Ты так спокойна.

– Я здесь легально. Не в первый раз уже.

– Легально?

Да, так и было. Элла летала в Москву регулярно. У неё здесь квартира. «И даже бизнес, – продолжила Баффи уже в машине (такси без водителя, автопилот; вполне комфортно). – Сюда приезжаю примерно раз месяц. В голове микрочип, но как-то привыкла. Ты зря отказался надеть кольцо. Это не больно и не обязывает к чему-то такому, что незаконно. В Штатах сложнее. Куда сложнее, и стоит денег».

Как следовало из рассказа Баффи, кольцо, предложенное Тони, являлось частью процедуры легализации клиента. Внутри игла и микрочип, который позже доработав, вставляют в мозг: персональные данные, геолокация, датчик тактильности и чтение мыслей. Делают быстро, в любом халяле.

Едва ли Тони такое устроит.

– Едва ли, Баффи, позорно как-то.

– Такой порядок.

– А если нет?

– Предлагают на выбор: тюрьму и уехать.

– Лучше уехать.

– Вот мы и уедем. В Нью-Йорке вставишь микрочип, и все дела. Денег я дам.

– И все дела?

– Что предлагаешь?

– Хуй знает, Баффи, буду ездить… Мотаться стану туда-сюда.

– Туда-сюда?

– Всё ж лучше, блядь, чем унижаться.

– Ладно, как скажешь. Я всё объяснила.

Проехав Марьино (бывшее Марьино, ныне Дават – приглашение, типа, в ислам с арабского – элитный район: небоскрёб, сто мечетей), они вскоре прибыли к дому Пильняк.

Гиляровского, 50. Опять совпало: на этом месте в своё время был штаб Алексея Навального. Недолго, правда – под каким-то предлогом штаб быстро прикрыли. Да и предлогов собственно, особо не требовалось.

– Вот мы и дома, – сказала Баффи. У подъезда пиздели о чём-то чечен и два русских. На вид обыватели, но хуй его знает. – Они свои, не бойся, Тони, – шахиды притихли, Элла кивнула им.

«Вот мы и дома», – промолвил Тони едва слышно, а чуть позже признался (уже в квартире, выйдя из ванной – как же приятно бывает помыться), что испугался этих троих и что вряд ли их выпустят завтра в Нью-Йорк.

– Я уже оплатила все штрафы (нас выпустят), включая штраф за мордобой, учинённый тобою.

– Он сам виноват.

– Дипломат?

– Да какой он, в пизду, дипломат – чекист в тюрбане.

– Мне пришлось извиняться.

– И зря.

– Ладно, проехали.

Ночь выдалась долгой. Тони вскакивал то и дело, шёл к окну и подолгу стоял там, обозревая проспект Мира и вывеску на перекрёстке: «Банный». «ё Банный переулок», припомнил Гомес свою книгу и события, связанные с Борисом Немцовым в параллельной реальности (в тюрьме, но жив). В жизни непросто, подумал он, вот и приходится выдумывать то то, то сё.

Зря Элла приехала. В сущности, он теперь ей обязан, а истинная свобода – в вежливом безразличии. Баффи не любит его, ясно; держит за друга, но дружбы Тони не просил. Другая жизнь – те же проблемы. Он включил было экран на кухне, но тут же и выключил – титры… Мелькнули титры на чеченском. «Кириллица», – записал Гомес, и в скобках: («Титры», бравурно-печальное стихотворение об РФ). Узнаю кириллицу как-то с болью, подумал Тони. Хватает доли какой-то мгновения, чтобы сникнуть от ужаса предстоящей бессмыслицы. «Узнаю кириллицу, – заключил он, – пиздец.

– В титрах узнаю, в голосе.В жестах, мимике, в полосахдождя, как в прописях,в окриках наконец».

Тут же следовал и постскриптум: «P.S. Ежеминутное преодоление животных рефлексов – участь приличного человека».

IV. Преодоление

Наутро они отправились в аэропорт, прошли досмотр и, поднявшись в небо рейсом до JFK, благополучно покинули воздушное пространство российского халифата. Лайнер стремительно набрал высоту и, преодолев звуковой барьер, словно замер над глобусом цвета газовой горелки из детства Тони (уроки химии, блядь, как же он не любил их). Гомес ждал невесомости, но нет, невесомости не случилось, зато взгляду открылась карта звёздного неба – миллиарды галактик в безвоздушном пространстве чёрного космоса.

Тони уставился в иллюминатор, размышляя о словах, коими (поразительно, он всегда удивлялся) можно описать любую картину, явление, что хочешь, вплоть до вряд ли осознанного и едва уловимого онлайн ощущения реальности. Баффи держала его за руку. Подали виски. Виски со льдом (на вкус как «Джемесон»), эспрессо и шоколад типа Rioba из «Джонни Грин Паб» у Крестовского моста начала десятых.

– Слова, как конструктор, – обратился он к Эл. Та листала свой гаджет, что-то тыкала там и, тыча, казалось, извлекала буквально, если не деньги, то способ.

– Конструктор?

– Слова на деле – просто конструктор. Как «Лего», к примеру; словарь – как коробка с деталями «Лего», но если детали можно потрогать, слова не тактильны и всё же объекты… – Тони запнулся, – объекты из слов гораздо сложнее, объёмней и глубже.

– Ты прав, наверно. Как всегда, – Элла привстала. – Скоро посадка, пристегнись.

Он пристегнулся, но что толку. С Эллой так скучно. Гомес признателен, конечно. Эл помогает ему, правда…, ни любви, ни надежды не становится больше. Приращение долга убивает влюблённость. Прибыв на место, Эл рассчиталась за микрочип. Тони проверили на толерантность, Эболу, грипп и отпустили.

– Что ж, поздравляю, вот ты и дома. Поедешь в Монток? – спросила Баффи.

– Так будет лучше.

– Как знаешь, Тони.

Они обнялись.

– Спасибо, Эл.

– На твоём счёте 100 биткойнов. Дом оплатила до июня. Найдёшь работу, позвони.

– А как звонить?

– Просто подумай. Просто подумай, что звонишь, и я отвечу. То же касается и Эфи. Да всех, короче, кого знаешь.

Звучит неплохо. Он «позвонил» – подумал о Баффи, та тут же ответила: «Привет, как слышишь?». Голос звучал, как будто Эл находилась внутри него и являлась субъектом воспалённого «я». Весьма необычно – всё в новь и приятно.

– Слышу прекрасно, – ответил Тони. Никаких тебе гаджетов, блютуза, наушников, а качество звука напоминало винил: звук такой же объёмный, с обилием низких частот и потрескиванием.

– Шум внутренних тканей, сосуды, кости, – Эл засмеялась. – Ты нечто, Костя (ну, в смысле Тони). Ладно, до связи.

Пильняк отключилась и, махнув на прощанье, смешалась с толпой увлечённых обыденностью, зашуганных, странных, но, да – приспособившихся к новой реальности нью-йоркцев. Он не спешил. Прошёлся по городу, постоял у витрины магазина пластинок Ирины Сендлер в далёком прошлом, а ныне бутика модной одежды и, подумав о Ларри внезапно и, в общем, совершенно случайно «набрал его номер».

– Да, слушаю, Стэнли.

– Ларри, привет.

– Привет, а кто вы?

– Антонио Гомес.

– Антонио Гомес? – Ларри явно не ждал. – Гомес из книги? Персонаж?

– Может, и автор, сам не знаю.

Он и, правда, не знал. Больше склоняясь к тому, что автор, Тони терялся, ведь в здравом рассудке автор не может быть персонажем. Иначе он болен и раздвоился. Шизофрения, короче, пугала, вот он и боялся когнитивной эмпатии, можно сказать, к себе самому.

– А я всё думал, какого хуя, – продолжил Ларри, – мы здесь забыли. Пильняк говорила о твоём гаджете, но как-то не верилось.

– Прости, так вышло.

– Мы загружены в матрицу?

– Думай, что хочешь.

– На самом деле здесь неплохо. Другая жизнь, работа, дом. Дом на Манхэттене, Ира довольна. Впрочем, ты знаешь, ведь сам придумал.

– Сендлер играет?

– Всегда мечтала. Их группа в топах, пишет стихи. У меня фирма.

– Как ты хотел.

– Может, увидимся?

– Давай.

Над Тони пролетело нечто, похожее на вертолёт.

– Давай, но позже.

– А ты где?

– У магазина пластинок. Правда, вокруг ни пластинок, ни Сендлер теперь не видно. Бутик одежды. Насколько я помню, однако, так и должно быть – сочиняя сценарий загробной жизни (счастливой жизни после смерти), Тони старался изменить привычный статус персонажей при переносе их в будущее. К тому же, сам гаджет, «Браслет исхода», кое-что изменил, и будет менять ещё (ошибка кода, вероятно).

– Зная твой код (твою способность выёбываться, программируя, в сущности, простые задачи), ничего удивительного, – Ларри, казалось, улыбнулся – Гомес услышал необычное бульканье в области сердца. – Я даже рад. Если подумать, с непредсказуемостью интересней. Куда интересней, нежели холить одно и то же, как в прежней жизни. Ты в курсе, Путин оказался (я тут узнал) покруче Гитлера? Нас уже не было, а его клон всё так же правил; в семидесятых уничтожил половину Европы.

– Так это был клон, – Тони словно пришибло. – Я кое-что слышал (война, всё такое), но что это клон… клон ублюдка не знал. Расскажешь при встрече – признаться, устал. Весь день на ногах. Только вернулся (спасибо Баффи) из РФ. Пиздец какой-то – халифат. Еле сбежали.

– Ладно, до встречи.

– Я еду в Монток. Там пробуду, во всяком случае, до лета. Жду в гости, Ларри, там красиво – дом у залива (залив Форт Понд), озеро, дюны, лодка, пляж. Приезжайте скорее.

Вертолёт (или что там ещё зависло у бутика на Пятой) покружил и минуту спустя улетел. Улетел, а Гомес подумал о ситуации Кафки: что происходит, в общем, ясно, кроме мотивов. Мы никогда не узнаем, к примеру, почему Замза превратился в жука, или за что приговорили к смерти героя «Процесса». В отличие от сюжетов бедолаги-туберкулёзника мотивы происходящего с Антонио казались вполне очевидными – жизнь после смерти. Ощущение же абсурда, однако, не покидало, хотя и следует признать, Гомес постепенно свыкался с ним.

Надо будет заехать в музей пилигримов, решил он позже, запрыгнув в поезд и глядя в окно, как мелькает штрих-код. Кейп-Код, как и Монток казался волшебным. Тони не раз представлял его мысленно, что-то писал о нём в своих заметках, выискивал ссылки на Мыс Трески; к примеру, у Бродского, Воннегута, Гениса. Там же Макс Фриш, но у Фриша чуть тоньше; скорей мимолётно, поток сознания, и как аллюзия на причуды влюблённости: восточное побережье, дюны, тоска, потеря, радость, преодоление. Преодоление себя, включая возраст, память, прошлое (имеется в виду повесть швейцарского писателя Макса Фриша «Монток», 1975).

Монток встретил его дождём. Ветер трепал Тони, как баннер (растяжку на проспекте Мира). И всё же было так красиво если не чувствовать, то допускать себя заблудшим пилигримом. «Вот я и в книге с микрочипом в больной, пустяшной голове», – подумал Гомес уже дома, согревшись виски, поставив Гайдна в ноутбуке и закурив.

Только теперь, чуть расслабившись, Тони внезапно ощутил боль в голове. Не пронзительную, нет, вполне терпимую боль, но словно вытягивающую из мозга клетку за клеткой, и сконцентрированную слева за ухом, куда ему вставили микрочип. Инородное тело, казалось, вторгаясь в пределы чужих территорий, искало себе простых оправданий и легко находило их. Тут кто кого. Но как бы то ни было, процент отторжения встроенных чипов, если верить статистике, считался ничтожным. Местные власти, образно говоря, начинали сотрудничать, партизанские войны длились недолго. Тому, вероятно, подошли бы скорей объяснения биологического характера, в том числе, и касательно захвата реальных территорий войсками Путина: в Украине и Грузии, во всяком случае, сопротивление очень скоро сошло на нет, а оскорбленное население подвергнутых атаке стран предпочло смириться. К вечеру выпал снег.

«Выпал снег, – зафиксировал Тони в своём микрочипе (в общедоступной сети будущего). – Дождь и снег – генераторы воспоминаний. Ещё запах и музыка. Музыка, текст, похожие лица, одежда, голос. Их сочетание, фрагменты фильма, номер троллейбуса, прикосновение. Форма письма, пересадка в метро, дурацкий баннер о выборах Путина. Баннер о скидках, название банка, имя писателя… Выпал снег. Ночью было красиво, но теперь уже поздно. Генератором связи с минувшей ночью отныне будет этот пост, перечеркнувший всё на свете».

Так и вышло: Тони вновь очутился в Конди, а его пост, зафиксированный в Монтоке две тысячи сотого, как раз и явился генератором связи с его галлюцинациями. Наконец-то он вспомнил, чем занимался его двойник пока «Тони с приветом» валялся в отключке.

Лучше кино, театра, трипа, подумал Тони. Быть в своей книге гораздо лучше. Вообще-то не в книге; если точнее, в её продолжении. Он бессознательно, по сути, пишет роман. Не задаваясь конкретной целью. Даже не скажешь, что для себя. Случайный процесс. Так пишут роботы; могли бы писать в недалёком, наверное, будущем. Что ж, робот так робот. Не всё ли равно, откуда берутся слова и сюжеты. Зато как приятно снова писать.

Он сел за компьютер, в Ворде набрал «In the Book», название первой части («Другая жизнь») и до полуночи уже составил раздел «Recap». Обычный текст. На деле – краткое содержание предыдущей книги. Минимум данных, немного вымысла (без рекапа не обойтись), а ближе к утру набросал события романа вплоть до текущих, разбил на главы и распечатал.

Хоть и не выспался, на следующий день Тони чувствовал себя прекрасно: голова не болела, никаких раздвоений, работал спокойно, ни мусор, ни виза (рабочую визу продлили на месяц; всего на месяц, и хуй бы с ним) не раздражали. Он ждал лишь вечера, когда смог бы продолжить набранный текст; закончить главу, где наконец-то достигнет покоя, преодолев своё беспамятство, «шизофрению» и похерив диагноз Андреа Марии Эса ди Кейрош. Пусть Тони и болен, но не глотать же бесконечно её таблетки. Возможно, справится как-то и сам. Во всяком случае, быть в книге куда приятней. Сеть, к сожалению, не отстраняет, доктор не лечит.

«Койоты в городе, – продолжил он, – подумал Гомес, выйдя на пляж посреди ночи и завидев у дома с десяток койотов. Койоты выглядели весьма пугающе, но реальной угрозы не представляли. О нашествии койотов на восточное побережье он знал и раньше. В начале десятых необычайно холодные зимы в окрестностях Нью-Йорка вынудили койотов переместиться из леса к местам обитания человека и крыс. Вероятно, почуяв возвращение Гомеса, они пришли теперь и к нему, надеясь (кто бы сомневался) немного поесть. Сбившись в стаю, койоты молча, но недвусмысленно, взирали на Тони, особенно пара лохматых щенков, и тот прикормил их остатками ужина (салат из кальмаров, надкушенный гамбургер, пачка печенья). Койоты поели, сказали спасибо и убежали, скрывшись из виду буквально в минуту, оставив Гомесу гадать, что будет завтра».

Назавтра дворника ждали на свалке (на свалке в Порту), а Тони, друга всех койотов – мысли о будущем скорее: он без работы, в другой жизни, но в другой жизни ему лучше, он завтра едет в Провинстаун. Накануне Гомес, и вправду, встретил койотов вблизи от дома и поделился с ними остатками пиццы. Салат из кальмаров, печенье, гамбургер были лишь вымыслом его двойника. Невелика, правда, разница. Музей пилигримов был на ремонте, и Тони просто шатался у моря, курил и пил колу в местном кафе, листая Фриша в микрочипе и Иосифа Бродского с его «Колыбельной Трескового Мыса» в карманном издании, подаренном Баффи. Он постепенно свыкался с сетью; та, как бегущая строка, носилась где-то в лобной части, но Тони было всё равно.

Покрутившись у монумента первым поселенцам, он направился к маяку, когда услышал в голове вибрирующие звуки – «звонила» Эфи из Понта-Делгада.

– Ты не поверишь, Тони, я тут нашла свои тетрадки из тридцать восьмого (как раз перед смертью пыталась их спрятать), гербарий и гаджет. Тот самый гаджет, что позволял перемещаться нам во времени, между реальностями и в пространстве.

Он не поверил. Эфи имела в виду так называемый MS-гаджет (A device for moving in space, DNS), изобретённый Тони в прошлой жизни.

– Невозможно. Ты, верно, шутишь.

– В том-то и дело, что так и есть. Всё сохранилось, даже смеси. Я испытала – гаджет работает. Вернулась в прошлое к дому у озера (Сети-Сидадиш), помнишь, наверное.

Да, Тони помнил.

– Мы, правда, были там мертвы, – вздохнула Эфи. – Заодно убралась. Вероятно, тогда мы работали над новым способом перемещения на образ и условились как-то встретиться, набив тату с текущей датой, но понапрасну; опыт не вышел. Назад вернулась на полынь. В Понта-Делгада полынь всё та же.

– Так это правда.

– А ты где?

– Я снова в Штатах, спасибо Баффи (спасла от плена), в Москве пиздец. Что будем делать?

– Хочешь, приеду? Привезу смеси, прогуляемся в прошлое.

– Да, но что дальше?

– Хуже не будет.

– А если будет?

– Всегда вернёшься. Нарви какой-нибудь травы хоть в Монтоке твоём, хоть где.

Невероятно. Гомес меньше всего ожидал такого поворота. События книги обернулись реальностью. Тони не автор, как он надеялся, а настоящий персонаж – с его заморочками, включая склонность к меланхолии и изобретательству. Чудом сохранившиеся вещи Эфи (особенно смеси – плод неуёмной фантазии и трудолюбия главного героя «Вывоза мусора», выкинутого из РФ за ненадобностью) перевернули, в сущности, его представление о роли персонажа в жизни писателя.

Острое любопытство вызывали у Гомеса также тетради Локошту – в некотором роде дневник за последние двадцать с небольшим лет её жизни и записи, касающиеся опытов с перемещением между реальностями на пару с Тони и в одиночку. Тетради, смеси, гербарий и гаджет (гаджет-переместитель, собранный Эфи на основе распылителя духов) исправно пролежали все эти годы в пластиковом кофре Bosch для электроинструментов. Валялись себе в подвале дома Локошту у озера Сети-Сидадиш, не вызвав при этом ни малейших вопросов у двух поколений по меньшей мере новых квартиросъёмщиков.

– Дашь почитать?

– Что почитать?

– Твои тетради. Как документ, они могли бы меня встряхнуть. Вернуть уверенность, что ли, не знаю. Я до сих пор не понимаю, к примеру, принцип смены реальностей, не говоря уже о деталях устройства гаджета, как делать смеси, как управлять перемещением. Преодолеть амнезию, другими словами. Проснуться, Эфи.

– Да, без вопросов. Я и сама не понимаю многих вещей. Надеюсь, вместе разберёмся. Тогда, до встречи.

– Пока, Локошту.

Разберёмся? Легко сказать. Тони рассчитывал на случай, а ставка на случай – последнее дело. Если только случайность, конечно, не сумма вполне сбываемых событий, а клиент заблуждается, нуждаясь в подсказке. «Работа мысли, опыт – лучшее, что может мне теперь помочь», – подумал Тони, и принюхался. Пахло йодом (эффект от водорослей), мокрой пылью, дождём и морем, выпечкой, кофе, его сигаретами. Что только ни пахло, включая мусор, посетителей бара, асфальт, бордюры, деревья, шпалы, сухие листья, траву и звуки, что тоже пахли, как ни странно. Пахло увиденное, невидимые картины, но ощущаемые через мозг, и на ощупь предметы.

В этом всё дело, наверное – запах. И тони вдруг вспомнил свои «провалы» в Vila do Conde, будучи дворником. С этих «провалов» всё начиналось. Он падал в обморок от вони и вскоре (надо же) перемещался на одиночный пикет в Москву, а то и в российский анклав, куда-нибудь типа Донецка, Сухуми, Тирасполя. Там его забирали в полицейский участок, насиловали шваброй и выбрасывали на помойку, возвращая тем самым в исходную точку («ставя на место», образно выражаясь).

Найти объяснение своим «пикетам» с точки зрения физики было непросто. В его представлении вонь возбуждала нейроны, усиливая так их электрические характеристики, чего хватало, вероятно, для прохода в реальность, параллельную Тониной и расположенную буквально на расстоянии атома от предыдущей. Таких измерений, доступных для жизни («пикетов», любви, ошибок, боли и так далее), огромный массив. Понять, однако, механизм до конца и в деталях Тони так и не смог. Не разобрался с механизмом и Тонин знакомый профессор Додж из Лиссабонского университета. Додж не успел; он вскоре умер, и не в одном, а, по крайней мере, в большинстве из тех измерений, что Гомес исследовал путём каталогизации.

В Провинстауне стихло. Ближе к вечеру все словно вымерли. Лишь койоты и какие-то белки (сурки, может, кто ж поймёт) мелькали отрядами то там, то сям, как российские колорады в районе Луганска времён оккупации Путиным Крыма. Пора возвращаться, а то съедят, рассудил Тони, и, вызвав такси, вернулся в Монток.

«Вот, зачем Монток, – записал он, вернувшись, в своём «Фейсбуке», – возвращаться». Был даже фильм такой когда-то, поставленный, кстати, опять же по повести «Монток» писателя Фриша «Возвращение в Монток» (Rückkehr Nach Montauk, режиссёр Фолькер Шлёндорф, в главных ролях Стеллан Скарсгард, Брона Галлахер; Германия, Ирландия, Франция, 2017). Гомес, правда, не смог тогда посмотреть этот фильм (ни торрент скачать, ни онлайн). А вообще любопытно, как удалось экранизировать столь путаный поток эмоций; массив отрывочных воспоминаний из жизни писателя в лучшем случае.

Немного о вони ещё – как выяснилось (и теперь Тони вспомнил подробности), наиболее эффективным из доступных запахов для перемещения между реальностями оказался запах скатола и соединений ему подобных. Скатол (C9H9N) содержится в основном в фекалиях, в некоторых маслах (включая жасмин, кто бы подумал) и в каменноугольной смоле. Он образуется при гниении аминокислот. В эту же группу зловонных веществ Тони включил также индол (C8H7N) и сероводород (H2S). Гвоздём программы, однако, являлся так называемый тиоацетон. Тиоацетон (CH3-CS-CH3) – летучая жидкость и, несмотря на довольно простую формулу, Тони считал её самой вонючей смесью на свете.

Он даже припомнил замечание Баффи, какой вонючий у Тони гаджет, когда они переместились при первом их совместном трипе из Vila do Conde в Метрополитен-оперу на премьеру «Петрушки». Он тогда потерял её (Элла сбежала, если точнее), после чего Тони раскис и долгое время ходил угрюмым, борясь с неврозом, склонный к неведению и выдавая её предательство за легкомыслие (что, в общем, тоже было правдой – зря он Ваньку валял).

Довольно много, короче, припомнил Гомес, узнав о находках Эфи Локошту, принюхавшись к запахам Провинстауна и запустив тем самым механизм эволюции своей копии, видно, и вправду, загруженной (догадка Ларри вполне оправдана) в пресловутую матрицу счастливой жизни после смерти.