Долгая дорога к дюнам

Вадим Хабаров

Долгая дорога к дюнам

Внимание: все имена реальных персонажей изменены и все совпадения случайны.

Мы стояли на прошлом,

Мы ждали начала…

Ю. Шевчук.

Часть первая

Что о юности? Она прекрасна во все времена, но только в сравнении с последующими годами, с позиции прожитых лет. Чем дальше нас отделяет время от этих безумных дней, тем прекрасней они становятся. И горе тому, кто в преклонные годы не сможет вспомнить ни несчастной первой любви, ни диких дружеских пьянок, ни авантюрных путешествий. Горе тому, кто провел всю юность за книгами, перед компьютером, за работой, за учебой и только. Даже юность и молодость, проведенные в страшные военные или голодные послевоенные годы, наши родители вспоминают с нескрываемой нежностью. Время жизни это такое: ты наивно открыт миру, мир ласково принимает тебя в свои объятия, да только обнимает так крепко, что в глазах становится темно от его звериной нежности.

В Средней Азии, в Казахстане обилен и щедр месяц август. Щедр на солнце, на теплые воды рек, на сладкие фрукты, арбузы, дыни. Приторносладкий запах весенней степи окончательно сменяется горьковатым полынным запахом выжженной солнцем пустыни. В жарком одурманивающем мареве, поднимающемся над маленькими сопками, оглушительно стрекочет саранча. И только когда плюхаешься с головой в теплые воды обмелевшей реки Нуры, можешь оказаться в полной тишине. А на берегу и арбуз, и дыня, и шашлык, и холодное еще пиво… и друзья, и подруги…было ли это со мной или это чья-то чужая жизнь? Если бы мы знали тогда, как ты прекрасна, наша беззаботная юность последних советских лет!

Андрей Макаров, окончив в те годы школу с золотой медалью, не смог расстаться с родным городом и поступил на юридический факультет местного университета. Учителя предлагали ехать учиться в Москву, да денег столько нет, и что-то там, в Москве, в России неспокойно: то путч, то парламент расстреливают из танков. Чем все это закончится? В Караганде свои сложности – вражда с казахами, не открытая, но от этого еще более неприятная. А в университете казахов большинство… «Ну, да ладно, – решил Андрей, – молодым крепиться – потом пригодится, как говаривал дед».

Первого сентября состоялся сбор курса, на котором решалось, кто поедет на сельхозработы. По случаю того, что картошку убирают именно в сентябре, начало занятий перенесли на октябрь. Можно было отработать на ремонте здания университета, но Андрей твердо решил ехать в совхоз – «молодым крепиться…».

Весь курс юридического факультета поместился в одной лекционной аудитории. Андрей подсел к небольшой группе русских студентов. На рядах чуть повыше сидели несколько русских девушек. «Господи, ни одной симпатичной… – сразу пожаловался на судьбу Андрей, – ну ничего, вон там какие казашки!». Казахов и казашек было, как он и предполагал, подавляющее большинство. «Какие аульные рожи… Городские казахи, наверное, все в Москву учиться подались», – размышлял Андрей. – «Что ято здесь делаю?» Им овладело уже плохо контролируемое паническое чувство, которое усиливалось от нарастающего гула казахской речи. «Молодым крепиться…» – пытался успокоить себя Андрей.

К собравшимся вышел довольно молодой казах – декан факультета, поздравил всех с поступлением и объяснил, что сбор на месячные сельхозработы завтра в девять часов. Коротко, но ясно рассказал, что одевать, что брать, а что нет. Нельзя было брать анашу и водку. «И того и другого будет навалом», – ухмыльнулся Андрей вместе со всей аудиторией.

Выйдя из университета, никто не расходился. Почему-то именно вокруг крупной фигуры Андрея собрался кружок русских парней. Познакомились и закурили. Андрей заметил, что некоторые это сделали впервые. «Лохи какие-то», – подумал Андрей, но разговор поддержал, спокойно осматриваясь по сторонам. Большая группа сельских казахов шумно гудела неподалеку. «Вот же обезьяны», – кажется, даже негромко произнес Андрей, видя, как они прыгают друг на друга, имитируя бойцов кунг-фу, встают в боксерские стойки, лупцуют друг друга по телу, а затем начинают резко обниматься в знак примирения.

«Вон те посерьезнее…» – заметил Андрей городских парней-казахов и, чуть в стороне, чеченцев, – «да и поопасней…». Вид этих молодых людей был спокойный и уверенный. «Одеты здорово…» – подумал Андрей, оглядывая, как бы невзначай, свой скромный костюмчик.

Как раз в это время от той группы отделился один парень и подошел к ним.

– Хал калай? (Как дела?), – спросил он по-казахски.

– Хал калай? – ответил Андрей и его собеседники. Отвечать, как на самом деле его дела, было не нужно – только повторить вопрос в виде приветствия.

– На юрфаке учитесь, да? На сельхозку едете? – продолжал парень, – мы тут решили посидеть с пацанами за знакомство, – и он махнул головой, дескать, там его пацаны, – надо всем скинуться для пацанов, – он снова махнул головой, – у кого сколько есть? По полтиннику с человека давайте? Нам все равно вместе учиться. Лучше сразу проставиться. – Как зовут? Есть бабки? Закурить есть? – он подошел к самому высокому из парней. Тот достал сигареты, сказал: «Саня» и протянул полтинник.

– Ништяк, Саня, молодец, я тебя запомнил. Меня зовут Анвар, – Анвар облегченно перевел дух. Ему, шестерке, и самому было бы тяжело возвращаться без денег.

«Этот Саня подставил всех. Опустил за компанию. Зачем я с ними стоял только…» – сокрушенно думал Андрей. Все отдавали деньги вслед за Саней, а когда очередь дошла до Андрея, он ответил:

– Я милостыню сегодня не подаю – проходи дальше…

– Слушай, ты чё себе жизнь портишь с первого дня? Горя хочешь? Ты знаешь, кто мы? Азю знаешь? Сам откуда? – выпучил красные накуренные глазки Анвар.

– С города. А денег не дам. Приедем на сельхозку – там и выпьем вместе за знакомство.

– Слушай, русак, кто с тобой пить будет? Кто ты такой? Мы – мусульмане. Мы не пьем, понял? Мы спортсмены. Есть бабки? – неожиданно он повернулся к оставшимся в стороне парням.

– Нет, у нас нет, – неожиданно дерзко ответили и те.

– Пошли, вы трое, – указав на них и Андрея, – поговорим, что за беда такая… ой, беда… – сказал Анвар и потянул Андрея за пуговицу.

Андрей убрал его руку с одежды и ответил:

– Говори здесь, кто тебе мешает?

– Пошли, говорю…

– Сейчас, разбежался. Мне и здесь хорошо.

– Мне не хорошо!

– Твои проблемы, – отвернулся Андрей, показывая всем видом, что Анвар ему больше не интересен.

– Ладно, русак. Я тебя запомнил. В совхозе поговорим. И вы, черти, – обратился он уже ко всем, кто давал деньги, и кто не давал, – еще поговорим!

«Быть скоро битым. Не порезали бы на сельхозке. Хотя не должны бы. Но битым быть», – с этими словами Андрей оглядел однокурсников, стоящих рядом: «А с этими каши не сваришь…» Затем быстро попрощался и зашагал своей быстрой и уверенной походкой к автобусной остановке.

* * *

Три больших автобуса к вечеру довезли первокурсников до подшефного хозяйства. Всю дорогу накуренные сельские парни скакали с места на место, кричали, смеялись. От резкого казахского многоголосия у Андрея разболелась голова. Из ложной скромности русские парни зашли в автобус последними, пропустив девушек. Джигиты никого пропускать не стали – Коран и традиция не требуют от них никакого особенного отношения к девушкам. Зайдя последними, Андрей и его спутники стояли всю дорогу, занявшую практически весь день. Рассевшиеся по местам казахи насильно расхватали себе на колени всех студенток. Стоять осталась лишь одна толстая и некрасивая казашка. Именно это почему-то показалось Андрею особенно неприятным и испортило настроение окончательно. Он стоял неподалеку от этой девушки и каждый раз отводил глаза, когда она зачем-то начинала ему улыбаться, но как-то жалостливо и виновато… Эта её улыбка неожиданно вновь подтвердила уверенность Андрея, уверенность, которая пришла к нему довольно рано, уверенность в том, что этот мир устроен мерзко, несправедливо и очень крепко в своей несправедливости. «Даже пытаться не стоит…» – всю дорогу повторял, как заклинание, Андрей свою любимую в последнее время мысль: «Даже пытаться не стоить изменить этот мир, бесполезно абсолютно. Мой дед, отец, мать пытались семьдесят лет неимоверными усилиями построить справедливое цивилизованное общество на этой выжженной солнцем земле, и все для того, чтобы теперь я наблюдал эту вакханалию…И России этой теперь на нас наплевать!» – как рваным куском метала, терзал он себе нервы в этом душном автобусе, наполненном чужими запахами, запахами чужого общества, чужого быта, чужой еды в больших сумках. Он очень редко до этого сталкивался с этими запахами в своем шахтерском микрорайоне, где проживало очень мало казахов. «Казаха в шахту не загонишь…» – вспомнил он отцовские слова.

Одновременно с тем, как сгустились сумерки за окнами автобуса, ощущение катастрофы только усилилось. Оно еще более окрепло, когда, выйдя из автобуса посреди полуразрушенного пионерского лагеря, Андрей разглядел группу казахов и чеченцев, которые вчера так старательно его рассматривали, стараясь запомнить. Здесь, вдали от дома, от друзей, от родителей он окончательно потерял присутствие духа. «Зачем я поехал? Зачем сюда вообще поступил? Надо было ехать в Россию поступать. Впрочем, везде одно и то же. Жить приходится среди отбросов. Мне, золотому медалисту, придется таскать мешки картошки за этих тупиц. Ведь они не станут – это предельно ясно. Господи, есть хоть один порядочный человек вокруг? «Ищу человека…!» – кричал какой-то древнегреческий философ, расхаживая с фонарем среди бела дня по многолюдному афинскому рынку. Так и я сейчас заору в этих сумерках…»

Единственного преподавателя сопровождали несколько старшекурсников. Они распорядились занимать корпуса и палаты. Два корпуса мужских и один – женский. Все русские парни – двенадцать человек – уместились в одну палату. В крайнюю палату заселились чеченцы, напрямую сказав и русским, и казахам, чтобы к ним туда без разрешения никто даже не совался. Глупее всего выглядел смуглолицый парень, у которого кто-то из родителей был русский, а кто-то – казах, но семья-то, по-видимому, получилась русская. Он непонимающе смотрел на парней-казахов, которые обращались к нему по-казахски, а затем брезгливо отворачивались. Словно в насмешку, этого парня, красивого на вид казаха, звали Ваня, и когда он вошел с вещами в русскую палату, там на него уставились еще более удивленно. «Страшные у него проблемы с самоидентификацией… – размышлял Андрей, – впрочем, как у всех нас: кто мы на этой земле – русские, советские, россияне, казахстанцы?»

После ужина, на удивление неплохого, курили у входа в корпус. От некоторого туристического ощущения у всех неожиданно появилось хорошее настроение и нотки студенческого дружелюбия. Все стояли одной гурьбой. Парни и девушки. Русские и казахи. Только чеченцы ушли в сторонку и пустили по-кругу сигарету с анашой. Остальные познакомились. Кокетничали. Выпендривались. Что-то о музыке, какие-то анекдоты… Казахи говорили по-казахски. Русские – по-русски. Казахи с русскими – по-русски. Толстая и некрасивая казашка, запомнившаяся Андрею в автобусе, ни с того ни с сего представилась Гульмирой, взяла руку Андрея и, томно заглядывая ему в глаза, накрепко обхватила его рукой свою, мягко говоря, талию. Впрочем, на этот раз она показалась Андрею гораздо симпатичнее…

Но уже по дороге к корпусу Андрея догнал Анвар, вчерашний знакомец. Даже в темноте Андрей узнал его легкую блатную походку.

– Здорово, русак? Хал калай?

– Меня зовут Андрей…

– Дай сигарету, – словно не заметил его слов Анвар, – помнишь, ты вчера с нами выпить хотел? Пошли…

– Где?

– В палате у нас.

«Ну, чему быть – того не миновать! Сегодня так сегодня», – неожиданно легко решил Андрей, – ни на кого рассчитывать не приходится, только на себя, как на ринге…»

Зашли в тускло освещенную комнату. Его, кажется, ждали. Все сидели на своих койках, сосредоточено глядя не на вошедших, а в пол перед собой. «Ну, тут и к бабке не ходи…будут бить», – снова как-то легко подумалось Андрею.

Анвар подошел к пустому столу и открыл бутылку водки.

– Салам, пацаны, – сказал Андрей.

– Саламчик, саламчик, – ответил кто-то.

Анвар подал ему почти полный стакан водки. В его же собственном стакане водки было на самом дне. Закуски не было. Запивки тоже.

– А чем закусывать? И это мне много… – сказал Андрей и сам понял никчемность своих слов.

– Давай, пей – ты же русский. А нам много нельзя – Аллах все видит!

Андрей поднес стакан ко рту и быстрыми глотками влил в себя жидкость. Анвар свой стакан даже не поднял. Поставив его на стол, он встал плечом к плечу с Андреем и посмотрел на кого-то в сумраке комнаты. Андрей поднял глаза и увидел в глубине комнаты парня. «Зовут его, кажется, Данияр», – отметил он про себя. В этот момент Данияр кивнул, и Анвар ударил Андрея локтем в живот. Дыхание прекратилось полностью, но Андрей, достаточно опытный боксер, с усилием втянул через нос немного воздуха, задержал дыхание и, забыв про боль, пробил серию ударов по лицу Анвара, после чего тот куда-то исчез. Начиная пьянеть и теряя координацию, Андрей еще уловил чей-то замах слева и уклонился. Выпрямившись, снова ударил кого-то в лицо. Кто-то стонал внизу, под ногами, но перед глазами возникло разъяренное лицо Данияра, и Андрей ударил его головой в переносицу, ощутив при этом, что его руки уже кто-то держит сзади. Град ударов обрушился на него со всех сторон. Андрей заметил, как к нему подводят под руки держащегося за нос и совершенно потерянного Данияра. Однако в следующую секунду Данияр убрал руки от носа, коротко замахнулся и ударил Андрея в челюсть с такой силой, что тот случайно ударил головой кого-то из держащих его сзади за руки. Этот кто-то истошно заматерился, а Андрей потерял сознание.

* * *

Андрей проснулся до рассвета в своей палате, на своей койке. Проснулся от холода, хотя был одет и обут. Через несколько секунд к горлу подкатила тошнота, в голове сильно зашумело и застучало в висках. Андрей вскочил с койки. Ноги дрожали. Дрожало, впрочем, и все тело. И вся палата дрожала, плыла, расплывалась в предрассветных сумерках. Все тело болело. От пальцев ног до макушки и еще где-то выше. «Бывало…» – подумал Андрей. – «После хорошо боя на ринге всегда так. Вернее, после плохого… Пройдет…»

Подняв с пола свое почему-то мокрое полотенце, Андрей на нетвердых ногах побежал в ванную комнату, где его больно и громко вырвало. Стало легче. Долго сидел на подоконнике. Сильно замерз, но головная боль прошла. Посмотрев в зеркало, Андрей был поражен: на него смотрела абсолютно нормальная физиономия – ни синяка, ни царапины. Только небольшая шишка под самой кромкой волос. «Умеют избивать…» – подумал Андрей, вспоминая, что у всех, кто его бил, кулаки были обмотаны полотенцами. – «Обратись сейчас в милицию – скажут, что сам и свалился с лестницы – пьяный был, понюхайте, даже сейчас есть запах перегара, или анализы возьмите…» Андрей снял свитер. Все тело было в огромных синяках. «Ничего, кажется, не сломано…» – опытными движениями спортсмена определил Андрей. Затем умылся. Напился воды из-под крана. Вышел из корпуса на улицу и, закурив, подумал: «Несколько часов между двумя сигаретами, а помнятся лишь несколько мгновений… Но, кажется, что было нужно, я сделал. В отмах пошел, а дальше будь что будет». И еще: «Надо бросить курить!» – эта короткая мысль посещала его после каждой выкуренной сигареты, начиная с самой первой.

Через пару минут Андрей услышал за спиной шаги. Чвыркнула зажигалка, и рядом остановился Данияр. Молча переглянулись. Молча курили. Нос у Данияра был распухшим, а под обоими глазами расплылись синяки. «Он намного старше меня, может быть, после армии даже», – подумалось Андрею, а дальше немного паническое и трусливое: «Что теперь будет-то?» – И ощущение катастрофы снова напомнило о себе холодком где-то вверху живота. Но молча докурили и молча разошлись по палатам.

Андрей полежал еще около часа до подъема. Стало легче. Даже нормально. Молча следил за вставшими с постели соседями. Сергей, Ваня, Толян, высоченный Саня – все с трудом вставали с коек.

– Саня, что вчера было-то? – спросил Андрей у сидевшего на койке однокурсника.

– Всех вчера затрамбовали в первой палате у Данияра…

– После меня?

– Да. Злые были, как черти. Тебя они хоть сюда притащили – на кровать бросили. К тебе девчонки-казашки приходили, полотенце мокрое держали на башке. Бредил ты тут с пьяну и побоев. Толстая эта, Гульмирка, прослезилась даже, представляешь, плакала стояла тут.

Помнишь?

– Нет, – даже не пытаясь вспомнить, ответил Андрей.

– А нас там в коридор выкидывали. Там девчонки ходят, старшекурсники, препод этот…А мы корячимся на полу – до палаты не могли дойти. А всем по фиг совершенно.

– Кто-нибудь из вас в отмах-то пошел? – спросил Андрей.

– Да, нет, Андрюх, неожиданно как-то и темно там это… непонятно что базарят…

– Ясно, ясно, Саня, успокойся, – замял тему Андрей.

– Да вообще бы убили, – как-то страшно уверенно добавил-таки Саня.

«Меня же не убили!» – хотел было сказать Андрей, но удержался и только незаметно сплюнул три раза через плечо.

* * *

После завтрака старшекурсники построили весь курс на заросшем травой стадионе. Каждая палата отдельно. Как ни в чем ни бывало, давили на сознательность, призывали к стахановским темпам уборки урожая. Каждая палата становилась бригадой. Проходя мимо каждой их них, старшекурсники назначали бригадиров. Проходя мимо первой палаты, спросили: «Кто у тебя, Данияр, бугром будет?». «Я сам», – ответил Данияр. «Сильно носом гнусавит…» – подумал не без удовлетворения Андрей. Возле бригады Андрея вопросов не задавали. «Ты – бригадир!» – больно ударил Андрея по избитому плечу старшекурсник.

Автобусы вывезли всех на грязные по колено поля. Дождь и холодный ветер хлестали весь день. Бригадиры расставили ребят по многокилометровым рядам выкопанной тракторами картошки. С каждой бригадой ехала грузовая машина. В неё стаскивали собранный урожай. Бригадиры сидели в теплой и сухой кабине грузовика и считали ведра. Напротив каждого члена бригады Андрей ставил палочку за каждое ведро картошки. Машины Андрея и Данияра ехали неподалеку. Они часто переглядывались… На подопечных студентов было жалко смотреть. Они были перепачканы в грязи до неузнаваемости. Промокшая от дождя одежда стала одинаково темной. Перестав их различать, Андрей дремал и наугад ставил палочки всем поровну. «Вот и построили коммунизм», – про себя иронизировал Андрей. – «Как ни старайся – все будут у меня равны…» Размякшее в тепле тело превратилось в одну сплошную боль и помогало не уснуть окончательно…

Потянулись беспросветные дни на полях и холодные ночи в почти неотапливаемых корпусах, на стенах которых были нарисованы счастливые дети погибшей державы. Удивительно красивая пионервожатая в красной короткой юбке с интересом смотрела на Андрея с выцветшей настенной картины и будоражила его фантазию, не давая уснуть по ночам. «Интересно, – думал Андрей, чтобы отвлечься, – почему в казахстанском пионерлагере, посреди южной республики, все пионеры изображены русскими…Неполиткорректно, понимашь…»

Андрей постоянно чувствовал вокруг себя вакуум одиночества, причем чувствовал себя в нем хорошо. Парни Данияра его не трогали, не разговаривали с ним, ничем не пытались его оскорбить. Соседи по палате, члены его бригады, общались с ним по поводу дел и только. Андрей не знал причину этого отчуждения, да и не пытался ее разгадать. Его соседей по палате избивали ежедневно. Пропуски случались лишь из-за усталости от работы шестерок Данияра. Из палаты Андрея забирали все – деньги, продукты, сигареты…Однажды даже пришли на запах и забрали уже приготовленные бутерброды. У Андрея не требовали ничего.

Андрей ничем не пытался помогать своим соседям. Для него, воспитанного на улице, на боксерском ринге, это было немыслимо. И хотя Андрей получил золотую медаль в школе, но еще за два года до этого в районном РОВД напротив его фамилии появилась запись – «член «поварской» преступной группировки» – и пометка «кандидат в мастера спорта по боксу, участвует в подпольных «боях без правил». «Как это вышло?» – спрашивал он себя… Просто Андрей с детства был уличным мальчишкой, заводилой, драчуном, защитником девчонок… Вместе с другом старшего брата – Серегой Поварским построил своими руками «качалку» в подвале своего дома. Занимался боксом, ездил на соревнования. Когда пришли безумные девяностые годы, они, друзья из одного микрорайона, одной школы, а когда-то и одного детсада, стоящего прямо в их дворе, поняли: чтобы ходить с гордо поднятой головой хотя бы по своему микрорайону, чтобы иметь право просто пройти с девушкой до кинотеатра, нужно встать плечом к плечу и выйти стенка на стенку. Дрались страшно – трубами, цепями, кастетами. Дрались часто – иногда несколько раз за один вечер. Часто лечились – гипсы, перевязки, рентгены… Часто сидели в «обезьяннике». Дважды хоронили друзей. И обратной дороги уже не было. Вернее, Андрей надеялся, что такой дорогой для него станет дорога в университет.

Особые отношения складывались у Андрея с женской частью университетского курса. Он знал и чувствовал, что нравится девушкам – везде и всегда, и этот пионерлагерь не стал исключением. Но с ним никто не сближался – его судьба в университете была слишком неясной. Андрей догадывался, что его судьба в этом вузе зависит теперь от Данияра, этого человека с совершенно взрослым, серьезным, проницательным взглядом. «Где он провел эти годы?» – разглядывал его Андрей, – «почему так поздно поступил учиться? В тюрьме? В армии?..»

В условиях такого необщения, Андрей полюбил в свободное время курить в одиночестве – две-три сигареты сразу. Для этого он уходил на волейбольную площадку. Курят все обычно сразу после ужина, и поэтому в это же время сюда часто приходил и Данияр. Он сидел на брусьях в своем белоснежном спортивном костюме и белых же кроссовках, которые умудрялся не пачкать даже на поле. Так вот они и сидели по разные стороны площадки друг напротив друга. Переглядывались. О чем-то задумывались, отводя взгляд в сторону. Обычно Андрей первым докуривал и уходил. Обернувшись, видел, как Данияр, раздевшийся на холодном осеннем ветру по пояс, выделывает на турнике всякие гимнастические чудеса…

* * *

Через несколько дней на двух машинах приехали друзья (друзья?) Андрея. Это были парни из его микрорайонной группировки… Из вставших на краю поля машин вышли несколько здоровых парней во главе с Поваром. «Все слишком картинно», – подумалось Андрею, – «как в кино, в «Калине красной»…» Друзья принялись топтать грязь адидасовскими кроссовками, увидев Андрея около машины. Андрей, улыбаясь, пошел им навстречу. Даже Данияр привстал на подножке грузовика, чтобы рассмотреть гостей. Встретившись, друзья обняли Андрея и вместе пошли к машинам. В машину сели двое – Андрей и Повар.

– Я тут узнал про твои проблемы, решил приехать, поддержать, – начал Повар и вдруг спросил: – выпьешь водки?

– Выпью. Откуда узнал? Проблем-то особых и нет…

– Ты здесь не один с моего микраша. Есть девчуха одна. Пацаны её навещали – про тебя услышали…

– Ясно. Но все вроде бы нормально…

– Это молодец, – многозначительно крякнул Повар, не закусывая водку, – это молодец… Но все равно привезли тебе еды, сигарет, пива…Похудел смотрю. Работаешь много?

– Нет. Я бугром заделался. Не работаю. Представляешь – на собрания хожу! А там одни казахи. Совещание идет на казахском языке. Ничего не понимаю. Сижу, Есенина читаю – взял здесь в библиотеке. Прихожу – работаем, как и до этого работали. Зачем эти совещания? Кормят плохо. Родители приезжали – привозили поесть. Предложил пацанам из палаты – так все смели за вечер, а я у них ничего не беру…

– Ясно, ясно, – кивал Повар. – Вот что я тебе скажу. Ты нам брат. Мы с тобой вместе в ледяном КПЗ почки отмораживали… Можем сейчас пообщаться с твоими мусульманами. Можем их тут по полям и разложить рядками. Но тогда не учиться тебе в этом универе. А тебе без этого нельзя. Тебе диплом нужен кровь из носа. Человеком станешь. Адвокатом. Меня из тюрьмочки когда-нибудь вытащишь. Так что показались мы тут, рисанулись и хватит… пока… На самом деле, я узнавал – этого хватит. Все у тебя будет нормально. Да ты и сам не промах – моя школа…Главное, сам не съезжай. Держи поварскую марку…

И действительно – дальше было не плохо и не хорошо – просто нормально, как и сказал Повар. Дни тянулись дождливой чередой. Бригада Андрея непостижимым образом лидировала в соревновании за тонны убранной картошки, а вечерами, если не было дождя, Андрей курил, сидя на волейбольной площадке, и читал старые пионерские газеты, вырванные им из библиотечной подшивки. «Это делают все!» – оправдывал себя Андрей. – «Только я сначала читаю, а другие сразу несут в уборную».

Через месяц работ все тихой, угрюмой, насквозь простуженной толпой вернулись в город и растворились на его шумных улицах.