Пьяная Россия

– Он твой отец! – напомнил Роман Григорьевич.

– Знаю, – вздохнула Вера, – просто не могу удержаться, я так мечтала о внуках!

Расплакалась она и, всхлипывая, продолжила говорить:

– Чтобы все как у людей, дети, внуки, дом – полная чаша!

Неожиданно и Роман Григорьевич всхлипнул, вытер непрошеную слезу.

– Эх, Вера, нам ли быть в печали! – грустно улыбнулся он, обнимая ее за плечи.

– Показания в норме! – пробегая мимо и пытаясь схватить непослушную девочку, ту самую, бывшую женщиной из окружения президента.

– В норме для кого? – насмешливо осведомился Роман Григорьевич.

– В норме для недоношенного младенца, пятимесячного! – прокричал из конца коридора, молодой ученый.

Вера ахнула, а Роман Григорьевич сказал:

– Вот всегда так, риск – благородное дело! Сколько замечательных мудрецов погибло от неправильно пошедшего эксперимента! Испытано на себе, говорят одни, а другие валяются в могилах!

Вера разрыдалась и, приникнув к стеклянному боксу, шептала, глядя на неподвижного ребенка:

– Папа, папочка!

Мимо пробежала девушка лет семнадцати, та самая, женщина из окружения президента и остановилась, кокетничая с Сашенькой.

– Растет! – кивнул он на девушку.

Вера и Роман Григорьевич бросили быстрый взгляд на младенца и одновременно вскрикнули, младенец стал больше. Пошел обратный ход!

Через неделю Вера уже еле поспевала за шустрым пятилетним отцом. Через две недели спорила с непокорным подростком. Через три недели уговаривала его бриться.

А через два месяца перед собранием ученых научного института стояли двое: молодая женщина, лет двадцати пяти и мужчина, лет сорока.

– Потеряли ли они прежние, накопленные за жизнь, знания? – прозвучал вопрос из зала.

Молодые ученые, чинно восседающие за длинным столом, накрытым белой скатертью, не задумываясь, синхронно ответили:

– Нет!

Тогда присутствующие в зале, недоверчиво обратились к профессору:

– Анатолий Сергеевич, что произошло за время вашей трансформации?

– В какое-то время, – начал Колесников, – у меня помутилось сознание.

– На что это было похоже? – выкрикнули из зала.

– На сильное опьянение, когда не можешь сообразить, где ты и что с тобой! – тут же ответил, со знанием дела, Колесников.

– И когда вас настигло такое состояние?

– Когда я деградировал до состояния пятилетнего ребенка!

– А при обратном ходе? – допытывались присутствующие.

– То же самое, – отвечал профессор, – но по мере роста тела, а стало быть, и мозга, знания возвращались и уже в возрасте пятнадцати лет совершенно восстановились!

– А вы? – обратились из зала к женщине из окружения президента.

– Ну, не знаю, – надула она губы, капризно оглядывая аудиторию.

– Она не восстановилась, – ответил за нее Ванечка.

– Что это значит? – зашумели ученые.

Коленька поднял руку, призывая к тишине:

– Все просто. Ее знания, – показал он рукой на девицу, – были не настоящими. Она оперировала чужими фразами, использовала чужие мысли, выдавая за собственные, но пройдя обратный ход, стала тем, кем является.

– Курицей! – громко произнес Роман Григорьевич, сидевший на переднем ряду.

– Сам ты курица! – обиделась девица и демонстративно задрала нос. – Дурак!

Ученые вновь зашумели.

– То есть, выражаясь конкретнее, – прокричали из зала, – выпив эликсир молодости, любой может деградировать, хотя и казался окружающим умным и эрудированным человеком?

– Именно! – улыбнулся Сашенька.

– Но, кто же решится на такой эксперимент, есть ли у вас еще желающие?

– Дураков нет! – насмешливо произнес Роман Григорьевич.

– Сам дурак, – тут же среагировала девица, бросив обиженный взгляд на седого ученого.

– Кандидатов нет, – печально произнес Ванечка и воспрянул, – но мы работаем над эликсиром, возможно в ближайшем будущем…

– Надо попробовать убрать спирт из состава эликсира, – вмешался тут профессор Колесников.

– Что, простите? – хором спросили молодые ученые.

– Убрать спирт, – повторил Колесников непреклонно, – и тогда, все будет хорошо!

12

Осенний воздух был прозрачен и чист, чувствовалось приближение зимы. Клены уже одевшиеся в багряные наряды горделиво покачивались под тихим, спокойным ветерком.

Колесников поглядев в окно, вздохнул и продолжил прерванный, было, разговор с другом:

– Дом можно купить и продать. Автомобиль рано или поздно заменить, а вот близкого человека заменить нельзя, никогда нельзя!

Роман Григорьевич согласно кивнул и взглянул вверх. Под потолком висела синяя люстра. Ее неправдоподобный свет смешивался с мягким светом настенных цветных бра. Пол был укрыт, синим ковром.

Из кухни доносился запах жареной картошки с луком.

– Вера старается! – мечтательно улыбнулся Анатолий Сергеевич.

– Вся жизнь впереди! – закивал Роман Григорьевич.

– А что она видела? – спросил Анатолий Сергеевич.

– Ты о чем?

Колесников принялся перечислять, не позабыв упомянуть школу для тупых детей, выживание в девяностые годы и пьяницу-мужа с погибшим внуком, Сережей.

О Сереже ему хотелось поговорить с другом отдельно, но тут в комнату вошла Вера и пригласила друзей к столу, на кухню.

– А как твои призраки?

– Вижу! – равнодушно обронил Анатолий Сергеевич.

– Ну и? – отправляя кусочек жареной картошки в рот, спросил Роман Григорьевич.

– Никак! – пожал плечами Колесников. – Что я им? Они, в основном, ходят за своими родственниками.

– Бледные и мрачные?

– Всякие, – пожал плечами профессор, не рассказывая о присутствующей тут же, жене друга, легкими пальчиками касающейся седой шевелюры мужа, – честно говоря, на первых порах я опасался, что сошел с ума, и как хорошо было, меня тогда никто не понимал!

– Ты пускал пузыри! – вспомнил Роман Григорьевич. – И я, каждый раз навещая тебя, не мог подойти к твоей кровати, оставался у двери.

– Почему?

– Прощался с тобой! Всегда думал, ты не доживешь до завтрашнего дня!

– Еще неизвестно, кто из нас откинется первым, – заметил Анатолий Сергеевич.

– Но? – вскинулся Роман Григорьевич.

– Да, да, стабильности пока нет!

– И?

– Надо воспользоваться отпущенным мне временем!

– Горы? – предположил Роман Григорьевич.

– Кавказ, – убежденно заявил Анатолий Сергеевич.

– Вера! – одновременно воскликнули оба друга.

– Конечно, я бы съездила, – немедленно отозвалась Вера, – жаль только, папа вырос и опять стал взрослым.

– Нет-нет, моя дорогая, – мягко возразил Анатолий Сергеевич, – на самом деле я сейчас всего лет на десять старше своего внука. Теперь мне почти сорок лет.

– Вот это, да! – воскликнула почти шестидесятилетняя Вера и с энтузиазмом принялась ухаживать за отцом, подкладывая ему новые кусочки жареной картошки.

Роман Григорьевич рассмеялся:

– А я по возрасту и внешнему виду, стало быть, глава вашей семьи!

– Мы не против! – заметил Анатолий Сергеевич, вскакивая и хватая Веру за руки.

Они оба заплясали по кухне, а Роман Григорьевич к ним присоединился.

13 (Последняя. Совсем коротенькая)

Изобретение эликсира молодости ввиду побочного эффекта совет российского научного центра признал недоработанным и отправил погрустневших молодых ученых трудиться над решением этой задачи!

Профессор Колесников посвятил жизнь дочери и другу. И сколько бы ему ни осталось, он как-то более не пугался, наблюдая двойной мир вокруг себя, наверное, привык. Единственное, что напрягало – это ожидание «старухи». Анатолий Сергеевич хорошо помнил предупреждение внука и ждал, каждый день ждал появления той самой черной фигуры, что унесла тучного старика, но пока суть, да дело, можно было встречать рассветы и провожать закаты так, словно наступил последний день его жизни…

Елена по прозванию «Птица»

Нападение

Завернув за угол, она прислонилась к стене. Пульс бешено скакал. Руки тряслись, колени подгибались, дыхание никак не восстанавливалось. Да, где же этот чертов маньяк? Она крепче сжала рукоятку ножа и приготовилась нанести удар. Время шло, часики тикали, никого.

Он меня подстерегает с другой стороны стены, поняла она, от этой мысли у нее застучало в висках. Не выдержав напряжения, она сорвалась с места и выскочила, чтобы узнать, где притаился преступник.

Прошла целая вечность, прежде чем до нее дошла картина увиденного. Словно в трансе подошла она к телу, валяющемуся у дороги, перевернула ногой, брезгуя и опасаясь прикасаться. Маньяк неподвижно уставился прямо перед собой. На рубашке у него расплывалось большое темное пятно.

– Ты мертвый, что ли? – отпрянула она.

Конечно, перед ней был мертвец. Но как? Она взглянула на нож, чистое короткое лезвие перочинного ножичка с набором открывашек и штопора для бутылок вина никак не могло нанести такого серьезного ранения.

Она настороженно прислушалась к темному парку, напряженно обдумывая ситуацию. Почувствовала нечто и бросилась бежать.

Захлопнув двери квартиры, перевела дыхание.

– Елена, ты что ли? – крикнула мать из родительской спальни.

Она подтвердила. Мать напомнила об ужине на плите.

Хвала небесам, что мать у нее устала после смены, она работала охранницей в супермаркете, а отец, сморенный очередной дозой вина, спал беспробудным сном выпивошки. Ей не хотелось сейчас объяснять родителям, почему она в таком состоянии. В зеркале отразилась ее бледная физиономия и совершенно безумные глаза.

Елена хмыкнула, осмотрев ножик еще раз, уже при ярком свете настольной лампы в своей комнате. Нож, как и следовало ожидать, был абсолютно чистый, она не ударяла маньяка, а только удирала от него! Все, что он успел, это проорать ей вдогонку всякие непристойности и угрозу догнать.

Елена Птицына – вот ее имя и фамилия. Девушка девятнадцати лет. Студентка-первокурсница филологического отделения педагогического университета с обыкновенной внешностью, веснушками на носу и неуемным желанием петь, смеяться, веселиться.

На кровати валялась шестиструнная гитара, верная подруга частых туристических поездок и шумных студенческих посиделок, где Елена Птицына мгновенно превращалась в певучую Птицу.

– Птица, спой! – слышалось тогда со всех сторон.

И она пела, большей частью песни Высоцкого, Визбора и Цоя, а друзья подпевали. Любила она и Розенбаума, и Талькова, а для души напевала песни Елены Камбуровой.

На улице пошел дождь. Птица подошла к окну, выглянула, капли молотили по подоконнику, срываясь вниз, в гулкую пустоту темного двора.

Странно, когда она пробегала, фонари светили, но теперь, ни одного огонька не было видно. Ее пятиэтажка, конечно же тоже погружена в темноту, дом населяли, в основном, представители старшего поколения, любители рано завалиться спать.

Птица сообразила, кинулась к настольной лампе, выключила и снова прильнула к окну. Но сколько, ни вглядывалась, так никого и не увидела.

Родители

– Да, если ты не дашь мне денег, пойду и зарежу, – бубнил отец с кухни, – дай денег, мать!

– Не дам! – гремела сковородками, мать.

– Вот из-за таких, как ты, может перевернуться мир с ног на голову и наступит конец.

– Кому наступит? – спрашивала сердито, мать.

– Мне! – уверенно говорил отец. – Потому как я вынужден буду убить!

Птица зажала уши ладонями, с ужасом глядя на стену, где с плаката на нее равнодушно смотрел солист заморской рок-группы.

– Я не убивала, – прошептала она, убежденная в своей правоте и выскользнула из-под одеяла.

Отец сидел на стуле, лицом к выходу. Окно за его спиной было чуть приоткрытым, струя осеннего воздуха холодила кожу. Никто не возражал. При повышенном давлении нужда в свежем воздухе у обоих родителей перешла в манию.

Птица вздрогнула, вспомнив события вчерашнего вечера. Ее мысли, наверное, слишком явно отразились на лице, потому что, мать спросила:

– Какого лешего ты ужин вчера не съела или заболела?

Пока Елена обдумывала ответ, отец возмущенно фыркнул:

– А я голодный, завтрака не могу дождаться, давай ее ужин мне!

– На! – швырнула мать ему сковородку с остатками жареной картошки и одной единственной котлеткой.

– Не густо! – сообщил отец, набрасываясь на пищу.

– Поговори мне еще! – пригрозила ему мать и повернулась к дочери. – Надеюсь, завтракать ты будешь?

Птица рассеянно кивнула и тут вспомнила о деньгах, что получила накануне за какой-никакой, но концерт, проведенный во дворце молодежи. Не посвященные в ее планы родители страшно обрадовались пухлой пачке денег, что протянула Елена матери.

– Не лапай! – хлопнула по руке отца, мать и воззрилась на дочь. – Откуда?

Птица коротко объяснила.

– И ты поёшь, как настоящая певица? – не поверил отец.

– Почти, – уклончиво заметила Птица.

Родители смотрели на нее во все глаза. Когда она, месяц назад принесла первую свою стипендию, мать долго вертела в руках тощую пачку сотенных, которые полагались учащимся университета в качестве моральной поддержки, о материальной, как всегда, в России, тем более для студентов, конечно и речи быть не могло.

– Пойду, что ли мешок сахара куплю, – неуверенно предположила тогда мать.

– Ага, – поддержал ее отец и добавил, – если хватит!

На сей раз, родители оживились, делая разные предположения, наконец, остановились на покупке зимней одежды и обуви для всех троих. Отец еще выпросил себе самую дешевую зимнюю удочку.

Оглядев кухню с замызганными обоями и потемневшей от времени, люстрой, решили сделать ремонт, и мать настояла на покупке дорогих виниловых обоев. Вспомнила, в каком магазине видела люстру в цветочек, и отец напомнил о замене линолеума. Родители, не откладывая в долгий ящик, с энтузиазмом взялись за дело.

Птица не захотела принимать участия в общем дурдоме и оделась для выхода на улицу.

Мать успела прокричать ей вслед:

– Купи хлеба!

Славные старушки

Во дворе шуровала метлой дворничиха, тетя Капа. Сколько себя помнила, Птица всегда видела тетю Капу или Капитолину Петровну в двух шерстяных серых кофтах, длиной, до пят, темной, юбке и валенках с калошами. Передвигалась тетя Капа со своей метлой медленно, но неуклонно. Во дворе всегда было чисто и не столько от ее усилий, сколько от усилий сердитых старушек, вечно населяющих многоквартирный дом.

Старушки зорко следили из окошек и, высовывая нос в форточку, кричали пронзительными, злыми голосами: «А ну, подними бумажку!»

Старушки набрасывались пестрой толпой из цветастых кофточек и легких головных платочков, потрясая сухими кулачками, на дворовых алкоголиков, теснили запинающихся пьянчуг в сторону темного нелюдимого парка и когда алкаши исчезали за деревьями, торжествовали так, будто одержали великую победу над врагами всего человечества.

Птица оглядела двор, конечно и в такой утренний час вполне можно было обнаружить одну-две старушки, хлопочущих над клумбами ярко-оранжевых бархатцев. Клумб вообще виднелось великое множество, летом стену дома увивали еще и вьюны, цепляющиеся от балкона к балкону, создавая впечатление безусловного единения дома с соседним темным парком, буреломам которого могли бы позавидовать тропические леса Амазонки. Невиданное количество цветов, беспрестанно выращиваемых старушками, привлекали пчел и шмелей, изредка потому с кусачими насекомыми шла нешуточная борьба и по ночам от топота и криков на чердаке, где обнаруживалось очередное гнездо, скажем, ос, не спал весь дом. А после, задушенные дихлофосом, жильцы спешно покидали свои квартиры, чтобы гудеть над проблемой, на свежем воздухе.

Но старушки развивали свою активную трудовую деятельность не только во дворе, их чрезвычайно раздражал заросший чертополохом и бурьяном, темный парк по соседству. Откричав про советские субботники, когда каждую весну и осень парк усилиями многочисленных комсомольских бригад приводился в порядок и не получив должного отклика у вечно занятых жильцов среднего поколения, старушки сами принялись за дело.

Утро они посвящали цветочным клумбам, а день и вечер темному парку. Треск и стук тогда стоял великий. Потревоженные алкоголики оставляя насиженные пеньки вынуждены были сдавать позиции и отступать.

Парк был огромен. Во времена молодости старушек, первый секретарь городского комитета КПСС велел в парке проложить множество дорожек, заасфальтировать и предложил молодежи со своих двоих пересесть на велосипеды.

Электрики, над дорожками протянули провода, навесили цветных фонариков, создавая атмосферу постоянного праздника. Зимой фонарики продолжали светить, потому, как поверх дорожек была накатана твердая лыжня.

Обнаружив потрескавшиеся от времени, асфальтовые дорожки под упавшими от старости, деревьями, старушки издавали такой восторженный рев, что мохнатые гусеницы падали с зарослей крапивы.

Птица тоже принимала участие в чистке парка, организовывала студентов своего университета и хотя проучилась без году неделя, имела эффект бомбы. Ее зажигательная речь, а главное, информация о цветных фонариках и асфальтовых дорожках понравились молодежи настолько, что студенты ринулись в бой. Старушки встретили подмогу радостным гомоном.

Слухи по городу распространяются быстро, таким образом, идея о цветных фонариках и велосипедных дорожках вдохновила на трудовой подвиг студентов технических вузов и физически активных учащихся театрального института.

А, когда на помощь молодежи пришли еще и школьники, которых организовали неравнодушные к проблемам города директора некоторых школ, власть имущие в лице мэра и губернатора, наконец-таки обратили внимание на интересы горожан.

Вслед за тем, появилась спецтехника и многочисленные рабочие в оранжевых комбинезонах принялись помогать решительно настроенному населению.

Асфальтовые дорожки замостили заново. Над дорожками протянули провода и навесили цветные фонарики.

Власти города расщедрились, понаставили по всему парку скамеек, чему несказанно обрадовались городские алкаши, пеньков ведь больше не существовало. Возле скамеек обязательны стали урны с мусорными пакетами и дворники с метлами. Но старушки не доверяя особо нынешним властям, как известно зарекомендовавшим себя не самым лучшим образом, каждый день несли дозор в качестве добровольной дружины. Вооруженные красными повязками на рукавах, где четко было выписано: «Дружинник», со свистками на шее, призванными служить в качестве вызова доблестных стражей порядка, как правило, дремлющих в «бобиках» на входе в парк, старушки воинственно топали с утра до вечера и с вечера до утра, неустанно требуя от забулдыг и гуляк чистоты и порядка.

Таким образом, пропустить убитого маньяка они никак не могли. Заметив группу старушек возвращающихся с дежурства в парке, Птица поежилась, но решительно направилась к ним.

Недоумение

– Но он был тут, прямо тут, – настаивала Птица, указывая место, где остался лежать мертвец.

Старушки недоверчиво качали головами.

– Кто-то убил его! – выкрикнула, в отчаянии что-либо доказать, Птица.

Полицейские, два неторопливых упитанных мужичка в форме, придирчиво осмотрели чистый асфальт.

– Шел дождь, – напомнила Птица и протянула полицейским перочинный ножик.

– Лезвие чистое, – заметил один полицейский.

– И маленькое, – сказал другой.

– Таким ножичком даже хлеба нарезать не удастся, – высказался первый полицейский.

Старушки молчали и шарили по кустам в поисках улик.

– Вы считаете, я сошла с ума? – сухо поинтересовалась Птица у стражей порядка.

– Не считают! – вмешалась тут одна старушка, держа двумя пальцами огромный кухонный нож для разделки мяса.

Длинное лезвие и черная рукоятка были покрыты багровыми пятнами. Вот это да, убийство в темном парке! Уж чего-чего, а убийств, здесь, не бывало. Драки между алкашами, изредка сексуальные домогательства и то со стороны эксгибиционистов, выбегающих к пухленьким дамам решившим похудеть за счет утренних и вечерних пробежек. Эксгибиционистов при этом не смущали облака настырно жужжащих над ухом, комаров. Маньяки любили спортсменок и выпрыгивали из кустов всегда с распахнутыми плащами, под которыми ничего не было, кроме бледных, заросших волосами, тел. Но и только, дело заканчивалось истеричным визгом растревоженных отвратительным зрелищем, женщин и поспешным бегством, сексуально озабоченных, мужиков.

Иногда, на эксгибиционистов устраивали засаду старушки и преуспев в деле поимки, тащили «преступника», а то и нескольких «преступников» в участок, который, по старинке, упорно называли отделением милиции. Таким образом, все «маньяки» были известны стражам порядка.

Смекнув что к чему, вместе с парой особенно активных старушек и Птицей, как главной свидетельницей, полицейские объездили на «бобике» адреса всех известных эксгибиционистов.

К полудню вернулись в участок подвести итог. Без сомнения, все маньяки были живы и здоровы. Получается, на Птицу напал новый, никому не ведомый преступник и другой, никому не ведомый преступник его убил?! Полицейские смотрели на Птицу с сомнением, но старушки поддерживали девушку, твердо считая, убийцу равно, как и убитого, непременно надо отыскать. Это не дело бояться неизвестно кого, шныряющего неизвестно зачем, в любимом всеми, городском парке.

Но пока суть, да дело, холодное орудие было отдано на экспертизу, а в парке развернулись следственные действия.

Вечером, после дотошного допроса, уставшая Птица добрела в обществе старушек, до дома.

– Мы будем тебя встречать из университета и провожать до дверей квартиры, – торжественно пообещали старушки.

А мать уже успевшая ободрать старые обои на кухне, спросила:

– Ты купила хлеба?

Птица отрицательно покачала головой.

– Значит, будешь ужинать без хлеба! – категорично решила мать. – Ужин, в кастрюле, на плите!

Отец что-то пробормотал из родительской спальни, как всегда выпивший, скорее всего, выклянчил у матери, на бутылку красненького.

Птица устало сидела на кровати, на коленях у нее была тарелка с рисовой кашей, а в мыслях сплошной хаос и недоумение.

На улице, между тем, сгущались сумерки и птицы, звеня прощальными криками, разлетались по гнездам. Елена взглянула на окно, прикрытое прозрачной, кружевной занавесочкой и вздрогнула, на нее пялился окровавленный мертвец.

Защита

– Мне часто снятся страшные сны, – успокаивал Птицу, отец.

Будто маленькая, она лежала у него на руках, и он покачивал ее, напуганный истеричными воплями дочери.

– Правда твоя, – вздохнула мать, отходя от окна, – и, кто бы смог добраться да еще заглянуть в твою комнату, ведь мы живем на четвертом этаже?

– Во сне, я всегда оказываюсь в мрачном месте, полном скелетов и ищу, разыскиваю свои кости.

– Твои кости? – машинально переспросила мать, с удивлением взирая на мужа. – Ты никогда мне об этом не рассказывал.

Отец заплакал, роняя горячие слезы на руки дочери.

– Это такое горе, быть не отпетым.

– С чего ты взял? – забеспокоилась мать, присаживаясь рядом, на кровать. – Может, тебя отпели и чинно похоронили, где ты говоришь?

– В склепе, – кивнул отец.

– И как же тебя звали?

– Не помню! – говорил отец, продолжая покачивать дочь, прижавшуюся к его груди.

– А где этот склеп?

– Не знаю! – всхлипнул отец.

– Подожди-ка, – деловито произнесла мать, – ты не помнишь своего имени, но знаешь, что не отпет, как такое возможно?

Отец лишь пожал плечами.

– Тупик, – резюмировала мать и дернула Птицу за руку, – а ну, рассказывай, долго нам еще ждать?

Птице пришлось рассказать.

– Что же это такое? – рассердилась мать. – Какие-то старухи тебе дороже родителей. Отныне, либо отец, либо я будем сопровождать тебя на учебу.

– И встречать тоже! – поддакнул отец.

– У меня есть оружие! – вспомнила мать, хлопая себя по лбу.

– Какое? – воскликнули в один голос, отец и дочь.

– Мой кулак! – продемонстрировала мать свой кулачище.

Мать у Птицы всегда была здоровой женщиной. В молодости участвовала в областных соревнованиях, метала тяжелое ядро и преуспевала. Многочисленные кубки блестели на полках серванта, тут же в прозрачной пленке хранились цветные почетные грамоты.

Отец не мог похвастаться такими успехами, но он играл на скрипке. Звуки мелодий его скрипки успокаивали дочь в детстве, и теперь он сыграл ей.

Без лишних слов, Птица забралась в постель и уснула, пока отец играл колыбельную собственного сочинения. Он всегда сочинял, но никогда и ни перед кем, кроме домашних не афишировал своими творческими достижениями, считая себя недостаточно гениальным, недостаточно нужным для общества любителей скрипичной музыки.

Ночью, родители попеременно несли вахту возле окна комнаты дочери и выглядывая во двор, видели маячившие тени нескольких старушек воинственно машущих дубинками в сторону темного парка.