Выжженная трава

Она могла бы приказать мне исчезнуть еще в переписке, когда мы решили встретиться в первый раз, но не сказала, надеясь, видимо, что все поймет, когда увидит меня во плоти. Так и зачем я нарушаю данное и ей, и себе обещание? Зачем?

Мне нужно оставить ее в покое и дать возможность жить. Без меня.

7

…из протокола судебного заседания по уголовному делу № 8169-02 в отношении подсудимого К. 1988 года рождения. Протокол ведется посредством машинописи секретарем судебного заседания Прохоренковой Ю.Ю., без использования средств фиксации. Судебное заседание по постановлению районного судьи Трофимовича С.А. проводится в закрытом режиме. Районный прокурор Стрельникова А.В., поддерживающая обвинение подсудимого К., ведет допрос свидетеля Ш., личность которого сохранена в тайне в порядке части 5 статьи 278 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации в целях обеспечения безопасности свидетеля, то есть без оглашения подлинных данных о личности свидетеля. Допрос производится в условиях, исключающих визуальное наблюдение свидетеля другими участниками судебного разбирательства.

Судом и прокурором установлены дата, время и место событий, о которых идет речь в допросе.

Прокурор Стрельникова А.В.: Ш., 33 года, не замужем, детей нет, является объективным свидетелем, поскольку до произошедших событий с потерпевшими Р. и Л., подсудимым Ш. знакома не была, неприязни не испытывает, показания дает о том, чему была свидетелем. Свидетель, скажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с потерпевшими Р. и Л.?

Свидетель Ш.: Я возвращалась домой после занятий в фитнес-клубе, было около девяти часов вечера. В тот день у меня была насыщенная тренировка, и я очень устала. Лил дождь, зонта у меня не оказалось, поэтому, выйдя из клуба, я сразу же попыталась вызвать такси. Но оператор сказала, что из-за дождя спрос на такси очень высокий, и ожидать машину можно только через час. В общем, я вышла на дорогу, укрывшись под деревом, и пыталась поймать попутку. Остановилась машина – темно-серая иномарка, джип. Я сразу же отошла, потому что увидела, что за рулем сидел мужчина, который не вызвал у меня доверия.

Прокурор Стрельникова А.В.: Почему этот мужчина не вызвал у вас доверия?

Свидетель Ш.: Я не хочу показаться нацисткой.

Прокурор Стрельникова А.В.: Я все же попрошу вас ответить на вопрос.

Свидетель Ш.: Потому что мужчина за рулем был кавказской национальности и вел себя слишком вольно. Он сразу начал обращаться ко мне на «ты», называть «красоткой» и предлагал довезти куда угодно, даже на край света. Я посчитала его поведение недопустимым и извинилась за отнятое время.

Прокурор Стрельникова А.В.: Но он не уехал?

Свидетель Ш.: Совершенно верно, он не уехал. Тогда я попыталась отойти дальше и продолжить голосовать, а сама подумала, что, наверное, лучше вернуться в клуб, вызвать такси и дождаться машину. В клубе есть салон красоты и… В общем, занятие себе я найти могла.

Прокурор Стрельникова А.В.: Что было дальше?

Свидетель Ш.: Машина была тонированная, и я не видела, кто был на заднем сиденье. Стекла опустились, я увидела двух девушек. Одна из них, что сидела возле окна, была, как мне показалось, пьяна, но не сильно. Она сказала мне, что если мне нужно добраться до дома, то лучше этого варианта в такой ливень я не найду. И что если водителю потребуется женская ласка, то у него на заднем сиденье аж целых две горячих девчонки моложе меня (что объективно было правдой), которые с удовольствием его согреют. Но если я захочу, то я могу присоединиться и стать четвертой.

Прокурор Стрельникова А.В.: Как вы на это отреагировали?

Свидетель Ш. (после долгого молчания): Я не была против.

Прокурор Стрельникова А.В.: Вы сказали, что, когда только машина остановилась и вы увидели водителя, он не вызвал у вас доверия. Что изменилось?

Свидетель Ш.: Девушки, сидящие в машине, не выглядели как девушки, которые продают свое тело за деньги, и они не выглядели напуганными или как-то, что могло меня встревожить. Я не испытывала страха, подумав, что если они не боятся, то и мне не стоит. Плюс перспектива меня действительно заинтересовала.

Прокурор Стрельникова А.В.: Уточните, пожалуйста, что вы имеете в виду под «перспективой», которая вас заинтересовала.

Свидетель Ш.: Я понимала, что есть очень высокая вероятность вступить в сексуальные отношения с этим мужчиной и этими девушками.

Прокурор Стрельникова А.В.: Уточните, пожалуйста, какая именно перспектива вас заинтересовала? Вступить в отношения с каждым по отдельности или со всеми сразу?

Свидетель Ш. (после долгого молчания): Со всеми сразу.

Прокурор Стрельникова А.В.: Уточните, пожалуйста, вам знаком подсудимый?

Свидетель Ш. (после того, как посмотрела на подсудимого): Да, это водитель того самого джипа темно-серого цвета.

Прокурор Стрельникова А.В.: А девушки на фотографиях, которые вы видите на экране в этом зале суда, вам знакомы?

Свидетель Ш. (после того, как посмотрела на фотографии на экране): Да, эти девушки сидели в машине подсудимого, это их я видела.

Прокурор Стрельникова А.В.: Прошу внести в протокол, что свидетель Ш. опознала подсудимого и потерпевших Р. и Л. и показала, что видела потерпевших в машине подсудимого. Свидетель, скажите, вам не показалось, что девушки были взволнованы, напуганы? Создалось ли у вас впечатление, что они находятся в машине помимо своей воли?

Свидетель Ш.: Нет, однозначно нет. Обе девушки были расслаблены. Та, которая со мной разговаривала, курила тонкую сигарету и стряхивала пепел себе под ноги, прямо в салоне машины. Увидев их, я сама успокоилась – можно сказать, мне передалось их спокойствие. Я бы сказала, что они были безмятежны.

Прокурор Стрельникова А.В.: Допускаете ли вы, что они могли быть в состоянии алкогольного или иного опьянения, которое не позволяло им оценить обстановку объективно?

Свидетель Ш.: Нет, девушки были выпившие, но не пьяные.

Прокурор Стрельникова А.В.: Ранее вы сказали, что та девушка, которая с вами разговаривала, – уточняю для протокола, что речь идет об Л., – была пьяна, но не сильно.

Свидетель Ш.: И я это подтверждаю: она была выпившая, то есть пьяна, но не сильно, это одно и то же. Отвечая на ваш вопрос: нет, они не были пьяны настолько, что не могли понять, что происходит.

Прокурор Стрельникова А.В.: Что было дальше?

Свидетель Ш.: Я села в машину. Всю дорогу молчали. Я была взволнована, но не от страха или чего-то такого, я была сексуально возбуждена. Мужчина за рулем никак себя не проявлял, следил за дорогой и ни с кем не разговаривал. За пределы знакомого мне района мы не выезжали, и дом, к которому мы приехали, был мне знаком – он находится в нескольких кварталах от моего собственного. Мы вышли из машины, водитель ее запер, мы вошли в подъезд, поднялись на третий этаж и вошли в квартиру. Это была квартира подсудимого; он открыл двери, выдал всем тапочки, потом провел нас на кухню, а сам отправился в душ. Л. налила мне бокал вина, и я не успела его допить до дна, как из ванной вышел абсолютно голый водитель джипа и позвал всех в комнату. Мы вошли в комнату и практически сразу же занялись сексом.

Прокурор Стрельникова А.В.: Секс был добровольным?

Свидетель Ш.: Да, полностью. Никто никого не заставлял. Мужчина лег на кровать и пригласил всех к нему присоединиться. Мы разделись и легли тоже.

Прокурор Стрельникова А.В.: Что было дальше?

Свидетель Ш.: Мы занимались сексом несколько часов, а потом я сходила в душ, вызвала такси и уехала домой. Телефонами мы не обменивались, связываться друг другу не обещали. Когда я уходила, Л. и подсудимый продолжали заниматься сексом, а Р. спала.

Прокурор Стрельникова А.В.: Р. была жива?

Свидетель Ш.: Да, когда я уходила, Р. была жива. Л. и подсудимый занимались сексом, и я разбудила Р., чтобы она закрыла за мной дверь.

Прокурор Стрельникова А.В.: У вас не создалось впечатления, что Р. боится? Или что она плохо себя чувствует?

Свидетель Ш.: Она была в порядке, правда, не говорила со мной вообще. Она улыбнулась мне на прощанье и закрыла за мной дверь. Если бы она хотела уйти, она могла бы это сделать – дверь была открыта, ее вещи лежали на полу, а подсудимый был занят сексом с Л.

Прокурор Стрельникова А.В.: Больше подсудимого, Л. и Р. вы не видели?

Свидетель Ш.: Нет, не видела.

Следующие три вопроса, задаваемых свидетелю, были исключены из протокола по ходатайству адвоката Шушарева П.Н., защищающего интересы подсудимого.

8

Ночью со мной случилась паническая атака. Это у меня наследственное. Такими приступами страдает мама всю жизнь. В теории я знаю, что нужно делать, но в своей взрослой жизни я с ними не сталкивался, и уж тем более не сталкивался один на один. Всегда рядом были мама или Катя.

В прикроватной тумбочке лежит лекарство, что-то производное от валиума, которое мама регулярно получала по рецепту врача и щедро отстегнула мне пару пластинок несколько лет назад на всякий случай. Приступов у меня не было очень давно, и это была скорее мера подстраховки.

Во время приступа нужно выпить одну таблеточку, лечь и постараться расслабиться, но это довольно сложно сделать, когда горло перехватывает спазм, лоб покрывается липкой пленкой теплого пота, сердце вылетает из груди и мне кажется, что я делаю свои последние вздохи на этом свете. Раньше никогда не хватало ночью, и я всегда предчувствовал беду. А сегодня проснулся за несколько мгновений до того, как накрыло, и, естественно, не успел ничего сделать, пришлось получить по полной. Меня трясло, потолок и пол менялись местами с огромной скоростью, головокружение было неимоверным – круче, чем десяток мертвых петель на экстремальных горках. Подушка пропиталась потом. Встать с кровати и куда-то пойти не мог – конечности окаменели, словно их закатали в бетон. Я натурально умирал; неудивительно, что это так страшно.

Спустя какое-то время (казалось, что прошли часы) меня перестало трясти, как подыхающего мотылька, и я смог встать и доковылять до туалета, где меня с мучительной болью вывернуло. Держась за стену, я заполз в душевую кабину и включил прохладную воду. Тугие струи врезались в кожу и прорывались до костей. Чувствуя, как мне легчает, я задышал полной грудью, поднялся в кабине и сделал воду теплее, чтобы не мерзнуть.

Стало легче, но я все еще боялся ложиться в кровать, поэтому выпил таблетку, заварил себе чаю с мелиссой и сел на кухне, включив свет во всей квартире. Мама говорила, что, если не обратиться за помощью, атаки могут стать постоянными, и каждую ночь я буду просыпаться как сегодня и прочно сяду на таблетки. Надо записаться к психотерапевту, однозначно надо. Становиться валиумным наркоманом я не собираюсь.

Когда такое случалось в детстве и подростковом периоде, маме или Кате удавалось купировать приступ. Меня просто гладили по голове и успокаивали, я крепко засыпал и не боялся, что приступ настигнет меня во сне. Но сейчас рядом нет никого, и успокоиться самому не получилось.

Маме я, естественно, ничего не расскажу. Помочь она не сможет, только будет переживать и названивать мне каждые полчаса, боясь, что я свалился в приступе где-нибудь в метро. Воображение у нее развито не хуже моего, поэтому в ее понимании упаду я обязательно на рельсы в момент прибытия поезда. Она до сих не знает, что я езжу на машине, потому что тогда точно сляжет от стресса. В нашей семье никогда не было нормальных водителей, да и вообще управление транспортным средством у нас воспринимается как какое-то достижение, которое доступно не каждому. Отец, едва получив права, смял об задницу крутого джипа передний бампер нашей новехонькой BMW в свиной пятачок. Чтобы починить зад джипу, пришлось и продать BMW, и еще кредит взять. В общем, теперь отец ездит только с водителем, как и мама.

С тех самых пор, как родители перебрались в Орел, где у отца образовался бизнес вместе с его одноклассником, я редко с ними вижусь. Съездить на выходные к родителям можно, но на дорогу нужно потратить много часов, поэтому сейчас мы общаемся по видеосвязи, и мне, в принципе, хватает. Хотя по маме я скучаю, а вот по отцу – не очень. Все мое детство он пытался найти дело, которым будет заниматься самоотверженно, а не работать «на дядю», и эти муки отца провоняли все мое детство, заставляя думать, что отец неудачник, раз не может делать то, что на самом деле хочет, – работать на себя. Ежедневные отчеты об унижении, которое он вынужден терпеть, чтобы заработать на еду, и сокрушения об огромных деньгах, которые его трудом заработались и все до единой копейки достались «дяде», угнетали. В моих глазах отец был слабым человеком, которого все использовали как хотели. Не понимаю, отчего его так бесила перспектива работать на кого-то, зарабатывая при этом столько, сколько нужно для комфортной жизни? Ну, сейчас у него есть то, что он хотел – бизнес по перепродаже подержанных иномарок, весьма успешный: настолько, что из трехкомнатной квартиры в Москве они переехали в огромный загородный дом под Орлом. Честно признаться, я не знаю, сколько отец вложил в этот дом, но выглядит он очень дорогим. Одно плохо: оттуда добраться до поликлиники или какой-нибудь внятной инфраструктуры можно только на машине, что не очень удобно, особенно маме. И это заставляет за нее переживать, ведь приступ панической атаки может случиться в любую секунду, и не всегда понятно, что его вызывает.

Например, приступ могли спровоцировать этот жуткий месяц, в течение которого я осознал, что Кати в моей жизни больше нет, и понимание, что на работе пришел полный и однозначный капец. Как я и предполагал, начальник решил свалить и ждал подходящего предложения от другой компании. Но я думал, что у меня в запасе есть несколько лет, ну минимум – месяцев, а лучше год. Мне нужно было личное время, когда я смогу написать свой код, который заставит машины оборачивать время вспять, но начальник известил всех, и в том числе меня, что покинет компанию через две недели. Это было три недели назад, и уже неделю начальник – не я. Руководство приняло решение назначить руководителем нашего отдела начальника из другой продуктовой линейки, объединив отделы под ее началом. Сначала я расстроился, что выбрали не меня, а потом пришел в отчаяние: у этой дамы такие шары, которые мне и не снились даже.

Первым делом она ввела систему мониторинга компьютеров, которая раз в сутки (в не известное никому время) копирует всю информацию, хранящуюся на компьютере, а также на подключенных к нему внешних дисках и облачных хранилищах; фотографирует рабочий стол на мониторе каждые пятнадцать минут и проводит сканирование, определяя, чем занят сотрудник. Она также ввела систему «Идея на миллион», включив в бонусный план каждого сотрудника минимум пять идей в месяц, которые мы должны были проработать и презентовать на общем совещании. А еще завела систему электронного контроля за прибытием в офис и походами в столовую, туалет и на улицу. Раньше я любил выйти и размяться, прогуляться в парке, постоять в курилке с коллегами или выпить кофе в «Старбаксе». Теперь это порицалось!

Но, как всегда говорит моя мама: все, что ни делается, – все к лучшему.

9

Совсем не удивительно, что в моей голове прочно поселилась мысль бросить все к чертовой матери и заняться «Большим братом». Правда, для этого нужно решить важный вопрос: ресурсы. В это емкое слово вкладывалось многое – и люди, и помещение, и техника, и деньги на все это. И если предположить, что мой развод с «Передовыми технологиями» может пройти удачно, быстро и принести мне немало денег, то их явно не хватит на то, чтобы сосредоточиться только на «Большом брате».

Я перестал писать Кате, перестал думать о ней специально, и понемногу тревога отпускала, но приходила тоска. Я не знаю, почему она пришла только сейчас, а не раньше, – например, в первые дни нашей трехлетки, – но это случилось сейчас. Я думаю, это как-то связано с тем, что трехлетку я воспринимал как перерыв, а теперь это расставание.

И, казалось бы, ведь она не мертва, ведь она мне не жена и даже не девушка, не сестра и не мать. Но отчего так больно? Этому вопросу я посвятил несколько дней, и все равно ответ пришел ко мне извне – от мамы.

Мы созваниваемся каждый день. Иногда в обед, но обязательно – по вечерам. В один из таких звонков мама сама подняла вопрос о Кате.

– Вы так и не стали общаться снова? – спросила она.

Конечно же, мама была в курсе, что у меня есть Катя. И она знала, что три года назад мы решили сделать в наших странных (для нее) отношениях перерыв. Она так их называла потому, что не видела ни у меня, ни у Кати тяги в сексуальном плане, не было влюбленности и того, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Мы – друзья, и это было видно всегда и невооруженным глазом.

Но мама не знала, в чем смысл этого перерыва. Тогда я не рассказал ей, потому что даже не подумал, что ей может быть понятна цель такого решения. А сейчас, когда три года минуло и уже давно не кажется, что мама глупее меня, мне стыдно признаться, что мы с Катей посягнули на святое: испытать дружбу временем.

– Нет, мы не общаемся. Раньше было какое-никакое общение, но и оно иссякло.

– Дай угадаю: ты удивляешься, почему тебе это причиняет… м-м-м… душевную боль?

Вот в чем мама неумолима, так это в стереотипах. В ее понимании мужик – черствый сухарь, в котором нет ничего тонкого. Нет того самого вещества, которое есть в каждой женщине и которое в народе называется «тонкой душевной организацией». По ее пониманию, у женщин эта организация выглядит как сложная система сообщающихся сосудов, в которых плавает невесомая бледно-розовая эфирная душа, а у мужиков вместо этого – огромный закопченный ломоть из окаменелых слюней и слипшихся волос.

– Да, мама, – с раздражением ответил я, – я испытываю нечто такое, что женщины могли бы назвать «душевной болью». Представь себе.

– Не хами матери, – строго сказала мама, – вы с отцом взяли в последнее время моду мне дерзить. Отхожу вас обоих солдатским ремнем, оптом. Отсыплю по первое число при первой же встрече, запомни мои слова.

– Мама!

– И не мамкай, давай я лучше помогу тебе с этой твоей болью.

Я приготовился слушать какую-нибудь отповедь вроде того, что сросшиеся души людей при разрыве кричат от боли, и люди это слышат. Мужчины, конечно же, слышат хуже, чем женщины, ведь у женщин более утонченный слух на такие вещи. Но я всегда был немного более ранимый, чем полагается настоящему мужику, и в моем ломте слюни отливают розоватым…

Но мама сказала совсем другое.

– Нет ничего странного в том, что ты ощущаешь боль. Я помню, как вы с Катенькой дружили. У вас было по-настоящему. Хотя сомневаюсь, что к дружбе можно применить «настоящая». Дружба или есть, или ее нет. Такие чувства не могут исчезнуть бесследно, это понятно. Это ведь то, что люди называют любовью, только без секса. Я бы так определила дружбу – любовь без сексуальной составляющей. Уважение, взаимный интерес, эмпатия, доверие, готовность делить горести и радости… Все то же самое. Считай, что ты потерял любовь. И не удивляйся, что тебе больно. Так и должно быть. Это означает, что ты человек. И что у тебя есть чувства.

В горле набух ком. Я не ожидал, что мама так глубоко понимает мои чувства, если даже я не осознаю их до конца. Мне захотелось поделиться с ней всем, что происходит в моей жизни. И я рассказал ей о работе, о своих мыслях бросить все и начать свое дело. И, на удивление, нашел в маме союзника.

– У твоего отца дела идут совсем неплохо, – сказала она мне. – А тебе скоро тридцатка: ни ребенка, ни котенка. Начинай что-то свое, это гены, сына. Ты не сможешь работать «на дядю», пожалей свою будущую жену – найди себя до того, как найдешь ее. Уж я-то наелась этих поисков за жизнь. Лучше бы за военного замуж вышла, там хотя бы понятно, куда и зачем мы постоянно переезжаем.

– Мама, ты переехала всего раз.

– Мне хватило. Как вспомню этот ужас, так руки трястись начинают от злости. Чего я только ни пережила с этим переездом! Твоему же отцу было на все плевать: какие обои, да какая грузовая компания, да во что чайный сервиз упаковать. Все – я, все на моих хрупких плечах.

Тут я спорить не стал. Переездом действительно целиком и полностью занималась мама. От сборов до ремонта дома. Отец был в полубезумном состоянии, озабоченный проектами и новыми клиентами, а вся эта хлопотня легла на маму.

– И с деньгами мы поможем, – сказала она, – поддержим твои штаны, когда совсем исхудаешь.

– Спасибо, мама.

Этот разговор, длившийся на удивление недолго, вселил в меня какие-то силы. И я начал разводить бурную деятельность прямо с утра. Первым делом сообщил начальнице, что хочу уйти. Она восприняла новость спокойно и только спросила: «Когда?» Я сказал ей, что у меня нет предложений и я хочу заниматься своим делом, поэтому срок особого значения не имеет.

В конце дня со мной связались из HR и предложили побеседовать. Я ожидал, что они будут уламывать остаться, но ничего подобного. Мне разъяснили процедуру, спросили мнение по поводу выходного пособия и предложили подписать бумаги. Я прочитал их внимательно и подписать отказался.

– Можете объяснить причину? – спросила девушка из HR. У нее были очень красивые глаза, и я загляделся. Она смотрела на меня ласково и участливо, и, зная нашу компанию, я понимал, что ей от меня что-то нужно.

– Елизавета, в бумагах написано, что все исключительные права на результаты интеллектуальной деятельности, которые я создал, отходят к работодателю.

– Верно, так по закону.

– Если бы это было по закону, не потребовалось бы ничего подписывать, – возразил я. – А если вы что-то просите подписать, значит, это не по закону, и я могу забрать права с собой.

На том разговор закончился, и мы вернулись к нему только спустя неделю. В более обширном составе: присутствовали юристы, много важных шишек и директор по персоналу. На встречу я пришел с адвокатом, которого нашел по объявлению в интернете. Там-то и выяснилось, что принадлежащие мне права, которые я действительно мог забрать с собой, стоят ни много ни мало целых двадцать пять моих окладов! Ошарашенный, я согласился передать все права и подписал бумаги. Мне пришлось отстегнуть адвокату целый оклад, но, учитывая, что я рассчитывал только на три, плюсов оказалось больше.

Теперь я был свободен и мог заняться «Большим братом».

10

Зал судебных заседаний – это центр напряжения. Несмотря на то, что еще никого не было, в воздухе потрескивало. Это был большой, красивый зал с деревянной мебелью – скамьями в два стройных ряда, массивным столом судьи и креслом, больше напоминающим трон. Зрителей от процессуальной сцены отделяла величественная перегородка, с одной стороны которой вросла прутьями в потолок угнетающего вида клетка с потрескавшейся скамьей, а в середине зала стояла трибуна для дачи свидетельских показаний. Напротив клетки висела большая плазменная панель, на которой лениво вращался логотип суда. Пахло мебельным полиролем и архивной пылью.

Потерпевшие и их родственники приходили за возмездием, хоть государство его никому и никогда не обещает; подсудимых приводят за карой, хотя по закону ее быть не может. Свидетели, эксперты, судебные секретари и прочие клерки приходят, чтобы выполнить долг, хотя никто им не сказал точного определения этого их долга. И каждый надеется, что центром внимания и осуждения станет кто угодно, только не он.

Я чувствовал себя ровно так же, поэтому и пришел пораньше, до начала судебного заседания. Освоиться, не бояться стен и понять, что этот зал – самое обычное помещение, в котором происходят самые обычные вещи. Люди говорят, спорят, что-то выясняют, а потом один человек, которого наделили властью, куда-то уходит и принимает решение, а все остальные обязуются его исполнить. Разложив все на примитивном уровне, я приказал себе успокоиться.

Я справлюсь. Я должен справиться.

Первой в зал вошла прокурор Анастасия Викторовна. Ей было чуть за сорок, но выглядела она очень хорошо, и не сказать, что всю ночь не спала, как и я. Загорелая, отдохнувшая и всегда улыбающаяся, хотя улыбка ей не идет, как ни странно. Наверное, в своей жизни я впервые встретил такого человека. Улыбка делала из ее строгого лица смешную гримасу, которую не стоило демонстрировать общественности. Анастасия Викторовна была в прокурорской форме, сильно смахивающей на старую милицейскую; короткие волосы зачесаны назад и прижаты стальным ободком. В руках две толстые папки с документами, бутылка воды и мобильный телефон. Она сложила вещи на столе и подошла со словами: