Остров страха

Баксли сядет за руль пьяным и благополучно проедет несколько кварталов от «Уол-Марта», где под завязку загрузится виски и разнообразной закуской, до дома. Местный полицейский, дежуривший в тот вечер на Мейн-стрит, отвлечется на разговор с женой в самый неподходящий момент. Супруга будет рассказывать о визите к ветеринару. Старый сенбернар Роберта и Элис Франкель ослеп на один глаз и почти оглох на оба уха, и ветеринар советует смириться с неизбежным; Бобби отвернется от дороги, чтобы отыскать в записной книжке номер другого врача, способного сообщить что-нибудь более позитивное. В этот момент «бьюик» бывшего профессора философии, так и не избавившегося от своей заветной фляги, пролетит мимо. Патрульный Роберт Франкель, подняв голову, увидит лишь шлейф пыли, парящий в метре над дорогой, а автомобиль нарушителя уже скроется за углом.

Увы, в конце улицы «бьюик» встретится с последним серьезным препятствием. Он вылетит на обочину, где зацепит мирно стоящего молодого человека (к слову, студента Йеля) со спортивной сумкой и раскрытой книгой перед глазами. Точнее, не зацепит, а ударит и намотает на переднюю ось. Сам Баксли, отмщенный таким чудовищным образом за свою поруганную преподавательскую честь, уцелеет, но более-менее интересная биография мужа сего на данном эпизоде закончится.

Глава четвертая. Солнце

1

Столбик дыма, потянувшийся из лесной чащи, первой заметила Мария Лобова, мать убогого Степки. Она так и застыла в углу своего двора со свежевыстиранной простыней в руке. Женщина собиралась повесить белье на веревку, протянутую от крыльца до изгороди, но необычное зрелище ее отвлекло.

– Вот тебе на…

Туристы не жаловали этот берег. Слишком он мрачен. Молодые люди и семьи с детьми предпочитали останавливаться на обжитых пологих склонах к западу и востоку от Подгорного, поближе к базам отдыха и пансионатам, где можно безбоязненно жечь костры, отовариваться на кухнях, включать музыку в машине и устраивать ночные дискотеки. Но здесь тишина давила на барабанные перепонки, воздух усыплял, и даже самые отъявленные хулиганы не решались нарушить покой здешних мест. Туристов Мария Лобова видела здесь в последний раз полтора года назад.

И вот – столбик дыма. Очередные свиньи, считающие природу своей прислугой, или вполне милые люди, неудачно выбравшие место для отдыха? Очень скоро станет известно.

– Опять кому-то захотелось острых ощущений, – послышалось со стороны соседнего огорода.

Мария вздрогнула. За невысоким покосившемся частоколом покуривала сигарету, глядя в ту же сторону, Оксана Афанасьева. Их огороды подпирали друг друга, только у Оксаны четыре сотки обросли сорняком и покрылись, как фурункулами, кротовьими норами, а у Лобовой в удачные годы, когда она могла трудиться на земле, можно было собрать неплохой урожай моркови, свеклы и картофеля.

– Здравствуй, Оксана. – Лобова принялась демонстративно развешивать белье.

– Здравствуй, здравствуй, милая. Как тебе это?

Соседка кивнула в сторону дыма, который к тому моменту стал значительно гуще. Мария сделала неопределенный жест.

– Кабы чего не вышло, – заметила Оксана, выбрасывая окурок в траву под забором.

– Ты о чем?

– Дурной это знак. – Оксана перекрестилась.

Мария промолчала. Не хватало ей только пророчеств пьяной дуры, знаменитой на весь район неудачной попыткой убийства. Было дело прошлой зимой, приехал к ней из Кыштыма тип средних лет и интеллигентной наружности (мужики пошутили, что для Подгорного за интеллигента сойдет и вахтер дворца культуры). Особых планов относительно своего пребывания на Хуторе мужчина не строил, случайно познакомился с Оксаной, работавшей администратором на автомойке в поселке Каолиновом под Кыштымом, да и отвез ее после смены домой. Гудели весь вечер – громко, с аккордеоном, оставленным предыдущим ухажером Афанасьевой, и купанием в сугробах во дворе. Оксана еще и затопила баню. В какой-то момент воцарилась долгожданная тишина, а ближе к полуночи Хутор огласил женский крик. Как рассказывала позже Оксана, гость по пьяной лавочке «позволил себе лишнего», и ничего более не оставалось, как запереть его в натопленной бане. При этом, как выяснилось, Оксана не забыла и набросать в печь побольше свежих поленьев, подперла дверь толстым чурбаном, а сама ушла спать. До утра гость едва ли бы дожил, но вовремя появился любопытный Степка Лобов. Юный полуночник услышал стук, вышел во двор, перелез через забор и отпер баню. Ко всеобщему удовольствию, обошлось без полиции, кыштымский ухажер оказался человеком необидчивым, быстро пришел в себя, ополовинил бутылку самогона с соседями и убрался восвояси.

Но Оксана Афанасьева с той поры ходила у местных жителей в числе опасных субъектов, с которыми лишних дел лучше не иметь, хотя раньше, до происшествия в бане, Мария Лобова любила обменяться с ней парочкой сплетен.

– Дурной знак, – повторила соседка, и от ее голоса у Марии по спине побежали мурашки. Она поспешила уйти в дом.

Вечером никто не слышал ни громкой музыки, ни иного шума со стороны берега, но дым все так же тянулся вверх тонкой ниткой и превращался в едва различимое облако над верхушками деревьев. Туристы вели себя довольно скромно и ничем иным, кроме дыма, себя не обнаруживали.

Их появление вечером обсуждали еще два человека.

Зажиточный староста Никита Драгунов, владевший лодочной станцией после ушедшего на покой Заратустры, сидел на скамейке перед высокой каменной изгородью своего двухэтажного дома в компании приятеля Володи. Дом старосты, похожий на маленькую крепость-форпост, стоял на самой высокой точке поселка, рядом с дорогой, ведущей к трассе. С лавочки возле дома можно было оглядеть весь Хутор.

Приятель Володя вернулся со смены. Он служил охранником на ближайшей к Подгорному базе отдыха «Чайка». Работа у него была скучная, зевотная, а потому поболтать с односельчанином вечером на завалинке он никогда не отказывался. Сегодня болтали «на сухую», настроения пить ни у кого не возникло.

– Не нравится мне это, – сказал Никита, кивая в сторону леса за железной дорогой. – Чего они приперлись?

– А ты не знаешь? – Володя тщетно пытался высечь огонь из дешевой китайской зажигалки.

– Что я должен знать?

Володя ухмыльнулся. К нынешнему титулу своего старого друга он относился с иронией. По его разумению, староста из Никиты вышел так себе, хоть он и справлялся с кое-какими административными обязанностями. Никита всегда хотел обладать какой-нибудь должностью, хоть малой толикой власти, позволявшей думать, что в жизни он чего-то добился. Он даже комплекцией своей гордился, настаивая на том, что круглые щеки и пухлые бока свидетельствуют о добродушии и отменном здоровье. По мнению же Володи, смотревшего на вещи менее прагматично, все это заблуждение.

– Ты не слышал байку Егора?

– Да брось, – сморщился Никита, – Ключник из ума выжил.

– А если нет?

Зажигалка, наконец, поддалась, над ней взметнулось на мгновение рыжее пламя, тут же превратившееся в маленький голубой огонек. Володя едва успел прикурить.

– Китайцы, – буркнул охранник, – ничего не умеют делать.

– Перестань, сейчас весь мир размещает производство в Китае. Вот, например, все, что у меня в доме стоит, собрано там – начиная от чайника, заканчивая…

– Завязывай, Никитос.

Староста виновато шмыгнул носом.

– Ключник болтал, что когда Озеро проголодается, к берегу обязательно прибьет горстку аппетитных туристов. Может, и сказки, как ты любишь повторять, но посчитай, сколько людей утонуло на этом берегу? И все в одно и то же определенное время, в августе. Ты вспомни сам, а потом подумай, байки или нет. Кстати, и чудак на Заброшенном Колодце до сих пор здесь. Ты его видел? Вторую неделю торчит. Тоже ведь неспроста.

Никита смотрел на дым из леса и молчал. Тихий вечер уже принимал это волшебное место в свои объятия. Волшебное место… точно сказано. Иногда прагматику Никите казалось, что он живет внутри какой-то легенды, в которой время бежит медленнее, люди добрее и спокойнее, и до Бога, если он есть, можно дотянуться кончиками пальцев. Но порой тишина казалась обманчивой и опасной, а Никита не мог понять, что в ней не так.

Староста молчал около минуты, потом неуверенно произнес:

– Думаешь, новая закуска?

Володя сплюнул под ноги.

– Ага. Приглашение на ужин.

2

Вышло в точности по расчетам Стасика: три автомобиля – три палатки. Хотя третья палатка казалась совершенно лишней. Костя и Вениамин Анатольевич с семьей вполне могли уместиться в одном четырехместном шатре, но Карева наотрез отказалась делить убежище с посторонним мужчиной, тем более таким обормотом. Костя не обиделся. Он вообще редко обижался на людей, считая их существами, достойными сострадания.

Словом, молодые супруги Стасик и Олеся Гисыч устроились вдвоем, Каревы раскинули свой шатер, огороженный колышками и канатами (Вениамин Анатольевич краснел и пожимал плечами – жена у меня, дескать, женщина хозяйственная, и вообще жен не выбирают, они сбрасываются к нам с неба), а Наташе Ростовцевой и ее племяннице Кире ничего не оставалось, как разделить временное пристанище с Костиком.

– Обязуюсь не приставать и ягодиц не касаться, – сказал водитель серьезным тоном. В глазах же сверкнула готовность в любой момент нарушить принятое обязательство.

Почти весь вечер, пока мужчины занимались палаточным городком, а женщины готовили еду, журналистка прогуляла по песчаному берегу или просидела на обрыве, глядя на воду. Олеся Гисыч иногда бросала недовольные взгляды в ее сторону и неоднократно порывалась крикнуть, чтобы она не прохлаждалась, «сраная богема», а шла помогать, но ей не хватало решимости. Сотрясать воздух не имело смысла, потому что переболтать Наталью Ростовцеву, для которой слова – профессия и смысл жизни, не представлялось возможным. Уж если вступать с ней в поединок, то не на ее территории, и Олеся прикусывала язык, продолжала молча чистить картошку, резать помидоры и вяло реагировать на бытовые рассказы профессорской жены Татьяны Каревой. О, как она ненавидела эту кулинарию!

Карев-младший, вихрастый парень в висящих на заднице джинсах, вместе с Кирой собрал дрова для костра. Кира оцарапала руки, выдирая сухие ветки из-под кустов на краю поляны, вошла лицом в паутину и долго отплевывалась. Но в целом ей все здесь нравилось. Матвей пока ничем не выдавал своего отношения к пикнику, молча, стиснув зубы и губы, складывал сучья в согнутую в локте руку. Кира даже не пыталась с ним заговорить. В конце концов, через десять минут охапка вполне сносных дровишек легла в основание очага. Костик, покончив с палаткой, бросился разводить костер. К тому времени он уже успел опорожнить одну бутылку пива и присматривался к следующей.

– Учитесь, молодежь! – воскликнул весельчак, и в мгновение ока в островке выжженной земли, огороженном почерневшими камнями, появились первые языки пламени.

Наташа иногда оборачивалась к лагерю, улыбалась, глядя на Киру. Но затем снова возвращалась к своим мыслям… к проклятым сверлящим мыслям.

Пустота. Самое точное слово, отражающее ее теперешнюю сущность, и едва ли отпуск, проведенный в тишине и великолепии южноуральской природы, приведет к ощутимым результатам. Так ей казалось. Прямо перед ней простиралось Озеро, спокойное и умиротворенное, отражающее бледное закатное небо. Остров дремал вдалеке, дышалось легко и свободно, но от того на душе становилось еще горше. Психотерапевты прописывают отдых на природе своим пациентам в качестве лечения, но Наталье этот рецепт, наверно, не годится. Или она просто торопит события и ждет результатов, которым еще рано проявиться?

«Если ты такая умная, то почему такая одинокая?» – съязвил однажды главный редактор. Рувинский считал возможным отпускать едкие и подчас болезненные реплики в адрес подчиненных. Наташа в тот раз ничего не ответила, ее как обычно затянул водоворот событий, встреч и командировок, а теперь, когда появилось время медитировать, глядя на воду, она только об этом и думала. Она приняла вопрос Рувинского за отправную точку.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

Без комментариев. Пожалуйста, следующий вопрос… хотя ладно, чего уж там, все свои.

Утверждать, что ей не везло в личной жизни, было бы нечестно. Везло, да еще как! Парни один круче другого подруливали на дорогих иномарках, на автомобилях попроще, а то и просто на велосипеде, как это сделал один студент, проходивший под началом Натальи практику в «Радаре». С некоторыми она ужинала, не более того, иногда соглашалась продвинуться чуть дальше (о чем впоследствии жалела, ибо после вожделенного секса кавалер становился вялым и безынициативным, а то и вовсе сразу исчезал, как задержанный в полиции гопник, получивший назад свой паспорт), но в большинстве случаев Наташа теряла интерес к мужчине сама, когда понимала, что он боится ее – умную, независимую, острую на язык, порой категоричную в суждениях и часто кажущуюся холодной. Никому из ее обожателей не удавалось пробить панцирь, даже тому счастливчику, чьи бритва и зубная щетка задержались в ее ванной на продолжительное время. Позже, когда у Натальи появилась Кира, повседневная потребность в кавалерах стала не очень актуальной.

Но вечно это продолжаться не может, не так ли, дорогая? Ты – женщина, а что такое женщина без любимого? Не пойми что. Хоть сколько делай умное лицо, держи осанку или даже притворяйся лесбиянкой, но не спрячешь своего отчаянного одиночества.

Впрочем, однажды ей реально повезло. Правда, ненадолго. Единственный человек, которого она могла бы представить рядом, с которым могла бы говорить часами и впустить его к себе в сердце, находился сейчас очень далеко. Там, откуда не возвращаются. Она знала его всего несколько недель и не успела сблизиться настолько, чтобы называть своим другом, но ведь иногда коротких мгновений хватает, чтобы понять, кто тебе нужен. Этого человека уже не существовало в природе, его больше нет, его нельзя потрогать руками, нельзя услышать, увидеть и хотя бы представить, каково будет находиться в его крепких объятиях. И до сих пор Наталья Ростовцева, пересекавшаяся с ним лишь по долгу своей журналисткой службы, не понимала, нормально ли по нему горевать.

Здесь, на берегу Озера, ей казалось, что совершенно нормально.

И Наташа горевала. Беззвучно, но обильно. Она не пыталась вытирать слезы. Озеро равнодушно взирало на ее страдания, не вмешиваясь ни шелестом ветвей, ни дуновением ветерка. Сквозь пелену слез Наташа видела Остров и далекий противоположный берег, и тоска сжимала сердце еще сильнее. Она вспомнила картину, увиденную на каком-то бюджетном вернисаже. Они рассматривали ее вместе с Кирой, и девочка долго не могла отвести глаз, словно загипнотизированная. На острове, окруженном беспокойными морским водами, стоял средневековый замок с двумя красивыми башнями. Над ним кружили птицы, оранжевый диск солнца поднимался из пучины. Наталье хотелось бы очутиться на острове – на том, что был нарисован на дешевом холсте. Очутиться в картине, в книге, в сказке – где угодно, лишь бы подальше от мира, из которого, как от поцелуя дементора Джоан Роулинг, ушла вся радость…

3

…Она делала репортаж. Тема звучала как аннотация к дешевым и пошловатым советским кинодетективам: «Будни уголовного розыска». Но Рувинский пресек споры на корню: «Это прогиб перед городским управлением внутренних дел. Хочешь и дальше работать – умей работать языком».

Прогиб так прогиб, как скажете, гражданин начальник, тем более что она уже сыта по горло хмырями из ОБЭП, лощеными, циничными, равнодушными. Наташа как раз заканчивала материал по одному из районных отделов. Начальник ОБЭП на ее глазах мутузил, как футбольный мячик, человека, принесшего челобитную. Молодая женщина, измученная хождениями по коридорам, отчаявшаяся и малопривлекательная, предпринимала последнюю попытку возбудить уголовное дело против семейного психолога, который отнял бизнес у ее родителей и едва не довел мать до сумасшедшего дома. Начальник женщину не слушал, строчил что-то в бумажках. Пальцы с внушительными золотыми перстнями мелькали над столом, на волосатой груди блестела толстая цепь с православным крестом. «В российском уголовном праве нет прецедентов вашему делу, – выдавливал сквозь зубы обэповец, не отрывая глаз от бумаг, – ничем не могу помочь. Да и состава преступления в действиях вашего психолога не обнаружено». Уже в коридоре, когда бессмысленная аудиенция подошла к концу, Наташа объяснила несчастной девушке, что ни одна сволочь в этом заведении не оторвет зад от стула, пока не увидит, чем можно поживиться.

Так что к черту этих бизнесменов в погонах, поработать бы с нормальными ребятами, которые действительно занимаются делом, тем более что в органах таких ребят с каждым годом оставалось все меньше и меньше.

В уголовном розыске Наташу свели с лучшим опером, майором Владом Ковалевым. Человек он был замкнутый, неразговорчивый, не любил рассказывать о своих подвигах и даже предавать их огласке. Вообще парень поначалу производил впечатление эдакого буки, который может и по матушке послать, и камеру разбить (а в мастерстве разбивать камеры и лица их хозяев с ментами едва ли кто-то может сравниться), но с течением времени становилось понятно, что не все так просто с этим майором. Такой фрукт в органах встречался Наташе едва ли не впервые за ее десятилетнюю карьеру. Блаженный с пушкой наперевес, круглыми бицепсами и играющими желваками – готовая фреска для собора какой-нибудь правоохранительной богоматери.

Ковалев не брал взяток (медицинский факт, подтверждаемый сослуживцами и фигурантами уголовных дел). Ковалев не только не бил подследственных на допросах, но даже не позволял себе перейти в общении с ними на «ты». Не крышевал бизнес и не имел никаких побочных источников доходов. Жил скромно, в обычной панельной девятиэтажке, один воспитывал дочь, ездил на очень подержанном «Мерседесе», в отпуск уходил раз в два года и отдыхал отнюдь не в Таиланде, а у матери в деревне, где латал протекающие крыши, заготавливал дрова и удил рыбу.

Аномальный мент.

Лишь спустя несколько дней после шапочного знакомства Наташа Ростовцева сумела развести его на большое интервью для «Радара», и повод представился стопроцентный. Майор Ковалев взял «авторитета» Сеню Креста на торговле оружием и наркотиками, не побоялся ни давления снизу, ни настоятельных рекомендаций сверху, ни дружеских советов справа и слева. И не просто взял, а еще и отказался отпустить за солидные отступные. То, что Сенька Крестовский потом удачно выскользнул из объятий Фемиды и без содействия Ковалева, это уже второй вопрос, но майор все равно прославился на всю ивановскую, и не в последнюю очередь благодаря интервью и репортажу Натальи Ростовцевой.

После того интервью она кое-что про него поняла. Поняла – и разместила в блоге свои несвоевременные соображения, вызвавшие впоследствии бурные комментарии интернет-сообщества. Мнения разделились примерно пополам, причем у сторонников обеих теорий в распоряжении имелись внушительные аргументы.

Наталья Ростовцева предположила, что Влад Ковалев – ангел. Нет, не тот, что с крыльями и выпученными глазками летает над нашими головами, посыпает дорожки лепестками роз и на каждом углу кричит «возлюбите да обрящете!». Это был бы сумасшедший. Влад Ковалев – другой. Он – необъяснимое и непонятное воплощение чего-то светлого и теплого, что есть в человеке, исполнитель какой-то миссии, никому пока не ведомой. Да, конечно, он хмур, неразговорчив, выпивает, курит и, разумеется, может так сунуть в рыло, что не узнаешь себя в зеркале. Но… при этом невероятно добр и скромен. Нелепое сочетание. Нереальное для парня его статуса человеколюбие и что-то еще, чего она не уловила. Действительно Ангел. Один из тех, что, сами того не ведая, время от времени спускаются на нашу грешную землю, ходят по ней и беспричинно творят добро, не требуя расписок и не выдавая квитанций.

Часть комментаторов презрительно фыркала: «Ангел? С табельным оружием и бессрочной индульгенцией от МВД?! Не смешите! Думаете, он не поступался совестью? Не стрелял по живым мишеням? Не лжесвидетельствовал? Как же он выдержал столько лет в полиции?!». В ответ другая часть спорщиков во главе с человеком, скрывавшимся под ником Тура, давним заочным знакомым Наташи, кипятилась: «Ангел – не тот, что гадит ромашками, а тот, кто способен к самоанализу, умеет отличить добро от зла, не боится признать и исправить ошибку, способен прощать других и самого себя».

Браво, Тура, ты меня прекрасно понял! И отдельное спасибо за цитату от братьев Стругацких, украденную ими в свою очередь у кого-то из раскольников: «Из десяти девять не знают отличия тьмы от света, истины от лжи, чести от бесчестья, свободы от рабства». Из десяти – девять! Плохи наши дела, люди, очень плохи.

Постепенно майор Влад Ковалев стал ее кумиром, незримым героем публикаций, а может, и потенциальным героем ее романа. Ведь помимо всего прочего он был очень интересен и просто как мужик. И разница в возрасте в самый раз – всего-то десять лет.

О, какой он мужчина…

Она провела с ним всего несколько часов чистого времени, пока делала свою работу, но уже ко второму часу первой встречи ловила себя на мысли, что ей хочется прислониться к нему, как к большому дубу, спрятать голову в ветвях и говорить, говорить, говорить, жалуясь на несправедливость жизни, на глупость и мелочность людей, на неожиданную утрату ориентиров и цели, ради которой можно чем-то пожертвовать. Словом, ей самой захотелось дать интервью ему, большому и доброму мужчине, знающему ответ на любой вопрос. И никакого намека на секс, ибо в такие волшебные моменты, случающиеся в жизни реже, чем солнечные затмения, о грешной плоти даже не вспоминаешь.

Но вместо того, чтобы бросить диктофон, выплюнуть сигарету и стать самой собой хотя бы на пару часов, она продолжала разыгрывать из себя курву с рыжим хвостиком, которой сам черт не брат.

Что же он тогда говорил? Ничего особенного. Во всяком случае, ничего такого, чего она не слышала раньше. Но в изложении сурового мента каждое слово обретало невероятную силу.

«Конечно, в наших рядах полно ребят, лишенных даже приблизительных представлений о чести, – говорил Ковалев, сосредоточенно гася сигарету в пепельнице, хотя она давно уже погасла. – И я знаю, что репутация у нашей профессии, мягко говоря, паршивая. Но припирать человека к стенке, не имея достаточных оснований, нельзя. Даже у последнего козла должен быть шанс оправдаться. Потому что мы не такие, какими выглядим, мы так проявляемся в разных обстоятельствах. Но мы бываем и другими».

«Взять деньги за слив дела? – размышлял он, поглаживая нижнюю губу и по-прежнему вперив взгляд куда-то вниз. – Как два пальца… Но я работаю только с теми следователями, которым доверяю. С теми, кто не завалит мою работу, кто понимает, что я делаю и почему я делаю это так, а не иначе».

«Больше всего не люблю человеческую глупость и низость, – с улыбкой говорил Влад почти в самом конце интервью, в той его части, где шли вопросы о жизни, любви, свободном времени и отношении к человечеству. – Причем глупость и низость противны вдвойне, когда человек не понимает, что делает. Когда у него нет представления о том, что хорошо и что неправильно. Ломается какая-то шпилька внутри… или ее с самого начала нет. Это люди-аллигаторы, люди-желудки. С ними сложнее всего, им ничего не объяснишь».

Ночью после интервью Наталья долго не могла уснуть, хотя редко жаловалась на бессонницу. Она была уверена, что влюблена в этого парня. Она даже сдвинулась на край своей пустой кровати и легла на бок. Представила, что Влад лежит рядом. Добрый и надежный… и храпит!

Через месяц он погиб. Смерть не была героической, хотя драматургия всей его жизни настаивала на подобном финале. Влад перевернулся на служебной машине при выполнении неудачного маневра. Он не любил служебный транспорт, доверял только своей старой лошадке, но в тот день сел в пассажирское кресло «десятки», доверившись молодому сержанту. Ехали на место преступления, не вписались в поворот на мокрой дороге…

Вот и вся его «особая ангельская миссия». Пролетел он в ее жизни метеоритом и оставил в скорбном недоумении.

Если ты такая умная, почему такая одинокая?

4

Наплакавшись вдоволь, Наташа умылась в Озере, вытерла лицо краем футболки, шмыгнула носом, сообщила своему отражению:

– Это глупо.

Ей потребовалось еще пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок. Не нужно, чтобы племянница видела ее такой (впрочем, ей ли не знать, что от внутреннего ока Киры все равно не спрячешься).

Когда Наташа вернулась в лагерь, солнце уже скрылось за деревьями и на поляну опустились долгожданные сумерки. На костре источала ароматы кастрюля с супом, на раскладном столике в стороне женщины разложили тарелки с нарезанными помидорами, огурцами и ржаным хлебом. Карев с женой о чем-то перешептывались, и лица в отсветах пламени выглядели масками вампиров. Их сын лежал в палатке, играл с телефоном, Кира вместе с дядей Костей крутилась возле тарелок, а супруги Гисыч пили холодный чай, сидя на бревне недалеко от своего автомобиля.