О жизни и смерти

История Джозеф Пристли

Судя по всему,

Джозеф Пристли был никудышным священником.

В его голове было столько вопросов,

словно каждый день

на завтрак, обед и ужин

он съедал по целому плоду с того самого дерева.

Он спрашивал себя, почему в городе,

где так много людей и камней,

фыркающих лошадей и пыли,

в городе, где так много неба,

если научиться смотреть выше,

в городе, где так много Бога,

если научиться смотреть глубже,

почему в этом городе ему так тяжело дышится?

Почему там, где нет ни образа, ни подобия,

где деревья сплошной стеной закрывают небо,

растят свои кольца и безропотно отдают свою жизнь любому,

кто их не просит – жуку или дровосеку,

почему там – в лесу так легко и свободно дышится полной грудью -

и до дрожи и боли

он чувствует мир и Бога?

Джозефу Пристли было мало ответов – он искал доказательств.

И вот он пускает маленькую мышку под стеклянный колпак,

смотрит, как она мечется в поисках вдоха

и, не найдя его, падает и замирает.

«Это ничего, -

думает Джозеф Пристли, -

я просто должен был знать

и теперь я знаю

другая выживет».

Он берет еще одну мышку и вместе с ней под колпак

ставит горшочек с веточкой мяты.

и хочет выйти из комнаты,

но упирается во что-то большое и прозрачное.

Ему становится душно и страшно

и только одна мысль крутится в его голове

я первая или вторая?

первая или вторая?

Три истории

Мама ставит на окна замки,

и, завернув книжки о Карлсоне и Питере Пене

в непрозрачный пакет, выкидывает их в мусоропровод.

Вчера в газете она прочитала,

как девочка вышла из окна,

надев шапку, ботинки и куртку,

чтобы не простудиться,

и собрав в рюкзачок всё самое необходимое.

*

Старая женщина, похоронившая своего сына,

каждую ночь забывает о его смерти,

каждый день вспоминает снова.

Ее кормят из ложки и никто не верит,

Когда она говорит, что не переживет своего горя.

Ее сердце останавливается на пятьдесят шестом известии об его смерти.

Ровно столько ему было лет.

*

Шестилетняя Анечка

слышала всего одну историю о войне

от своей прабабушки.

Если вы спросите девочку: "Что такое война?"

Она скажет: "Это когда детям нельзя смеяться,

Потому что за это расстреливают".

Котелок с обидами

Сестре

Я боюсь, милая, что нет человека,

который мог бы вылакать миску твоих детских обид.

Тебя учили, что слова, написанные на бумаге,

прочитанные тем, кто будет над ними плакать,

освобождают.

Но твои обиды, милая, – это волшебный котелок с кашей.

Их невозможно вычерпать.

Их становится все больше и больше,

и они всегда имеют один и тот же вкус -

вкус капризов маленькой девочки,

не желающей отвечать за свою жизнь.

Я люблю тебя -

и это одна их причин, по которой я ненавижу

смотреть, как ты плывешь по улицам своей жизни туда,

куда несут тебя обиды.

Но, милая,

никто, кроме тебя

не знает заклинание,

способное это остановить.

Тире

Знаешь, когда мне говорят,

Как это чертовски больно

Расставаться с иллюзиями,

Я молча киваю головой,

Вспоминая, как мы лежали

На одном диване, затаившись под одеялом,

В ночь на первое января.

Это всегда было весело,

Пьяняще весело с тобой крушить иллюзии,

Разгадывать тайны,

Не знать, кто принесет подарки в эту ночь:

Дед Мороз или мама с папой,

Но равно быть готовым и к тому и к другому,

Потому что лучше разгаданной тайны

Может быть только новая тайна

И любая сломанная иллюзия

Открывала для нас вид на реальность,

И от реальности, терпкой, настоящей, головокружительной,

Захватывало дух, как у панорамного окна небоскреба,

И от реальности, терпкой, настоящей, головокружительной,

Словно от влюблённости порхали в животе бабочки.

Мне так жаль, что в какой-то момент

Все разбитые иллюзии стали

Резать твои ноги,

Твои руки

И добрались до сердца.

И тогда все небоскрёбы превратились в ямы,

Все бабочки покинули тебя,

И ты стала бежать от реальности,

Как могла,

По единственному пути,

Который знала

(И никто не смог тебя остановить),

Пока иллюзии,

реальность,

бабочки,

небоскребы

и ямы

Не сомкнулись в одно короткое тире

Между 1984-м и 2019-м.

Незнакомый голос

Незнакомый мужской голос

Выкрикивает твоё имя на улице.

Тебя бросает в пот и пару секунд

Ты думаешь, стоит ли оборачиваться.

И, когда, наконец обернешься,

Увидишь мужчину, с укоризной смотрящего

На свою шестилетнюю дочь,

Стоящую в луже.

А тебя уже никогда не окликнет голос

С отеческой укоризной.

Но что-то снова и снова заставит тебя обернуться.

Почти молитва

Иногда, закрыв лицо ладонями,

Я представляю себя маленькой девочкой

С маленькими пальчиками, тоненькими ножками

И ростом метр тридцать.

Тогда мир становится большим и захватывающим.

И невыученные падежи становятся огромной проблемой,

Затмевающей синь неба, солнечный день и новый велосипед.

И самое главное, когда я такая маленькая,

Я ни за что не поверю в смерть,

Я буду кричать и плакать, буду биться в истерике и

Господь услышит и отменит все смерти на

Земле.

Все не случившиеся и случившиеся смерти,

И смерть моей старшей сестрёнки,

И её маленькой, её крошечной не рождённой девочки.

Мы с сестрёнкой вырастим, станем взрослыми,

Смелыми,

Уверенными,

Спокойными,

Справедливыми,

И будем растить наших детей, которых научим тому,

Что солнце и небо не могут заслонить невыученные падежи,

только смерть.