Рожденный Богом

Рожденный Богом

Александр Рожков

© Александр Рожков, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

– Ты не понял, Мразь, – мне нужна эта душа!

– Но, Хозяин, – пролебезило существо.

– Ты, смеешь мне перечить?! – в пещере стало темнее.

– Нет, нет, нет, – попытался он сжаться. – Но мы… пока не можем, – проговорил совсем тихо.

– Что? – блеснули недобрым светом оранжевые глаза.

– Мы не можем, – чуть громче произнес раб.

В следующую секунду Мразь оказался прижат к стене. Хозяин, хищно ощерившись, приблизился к нему вплотную, дыхнув смрадом.

– Что значит»«не можем»»? – вкрадчиво спросил он.

– Он еще не достиг совершеннолетия, – промямлил раб и зажмурился, ожидая, что Повелитель его убьет.

– Жаль, – спокойно раздалось, и Мразь плюхнулся на пол, отпущенный из когтистой лапы. – Сколько ему осталось?

– Четырнадцать дней, девять часов и двадцать три минуты, Господин, – выпалил раб.

– Две недели, – прорычал Владыка, постукивая когтем по подлокотнику трона. – Следи за ним.

– Да, Хозяин, – Мразь поклонился до пола и задом вышел из зала.

– Недолго тебе властвовать. Скоро этот мир приклониться пред моим троном и тогда… – чешуйчатый кулак с силой сжался, вгоняя когти в мясо.

В темноте зала блеснули глаза, и красный раздвоенный язык прошелся по губам.

То лето запомнили даже те, кто еще не прожил свою четверть века. Это был единственный год и единственное лето, когда температура зашкаливала за сорок градусов. Город изнывал от жары: асфальт, казалось, плавился прямо под ногами, люди старались не выходить на улицу, прячась по квартирам, а кто-то на работе. Однако даже там: при открытых окнах, включенных на полную мощность вентиляторах и галлонах холодной воды, не было спасения. Единственное, что хоть как-то помогало – лес.

Небольшой, полумиллионный город был окружен густым лесом. Дубы, ели, сосны, березки, клены – смешанное зеленое братство, под которым и в котором сейчас старалась укрыться от зноя большая часть население… ну это те, кто не работал. Ведь были и такие, кому не так повезло.

Родов Петр Михайлович был старейшим акушер-гинекологом в пятой городской больнице. Высокий, статный мужчина шестидесяти лет, с белыми, как лунь волосами зачесанными назад. Пронзительные ярко-синие глаза, смотрящие, кажется, вглубь тебя. Нос с горбинкой и теплая улыбка губ. В больнице не было ни одной женщины: будь-то пациентка, уборщица или сам главврач, которая бы ни влюбилась в него. Он был»«врачом от бога»» – так о нем отзывались все пациентки и врачи.

В этот день он дежурил. Родильное отделение было почти пустое, всего пять рожениц, трем из которых скоро рожать, еще двое лежат на сохранении. День обещал быть тяжелым. Нет, не потому что так много народу, а потому что:

– Эта жара меня скоро уморит до смерти, – тяжело выдохнул Петр Михайлович, вытирая шею мокрым платком, стараясь не капать на документы.

Окно было распахнуто настежь, вентилятор гонял раскаленный воздух, не, сколько помогая, сколько издеваясь над врачом, а ведь сейчас только восемь часов утра – что будет днем? Только лес, что почти вплотную подходил к родильному отделению – там любили гулять пациенты – давал хоть какое-то спасение. Его кабинет как раз выходил на солнечную сторону, и Петру Михайловичу приходилось смотреть на огненный шарик вплоть до вечера, пока он не перекатывался на другую сторону больницы. Родов любил солнце и только поэтому не хотел менять кабинет на другой, а ему предлагали. Он любил наблюдать как оно встает из-за леса, пробираясь по верхушкам деревьев тонкими, слабенькими первыми лучиками, как бы обволакивая их. Взбирается по стене на второй этаж и, приветствуя, проникает в кабинет. Солнце дарило ему радость, и каким бы тяжелым не был день – порой Родов задерживался до ночи – он знал, что солнышко, выглянув из-за горизонта, вновь проникнет к нему, согревая своими руками.

– Петр Михайлович, – ворвалась в кабинет молоденькая медсестра, – у Волосовой воды отошли, – нервно выпалила она.

– Спокойно, голубушка, спокойно – ничего страшного не произошло, – успокаивающим голосом произнес он, отрываясь от бумаг. – Вы, сядьте, отдохните, а то, поди, набегались сегодня? – указал он на стул и графин с водой.

– Спасибо, – смущенно ответила девушка, разглядев, что под белоснежным халатом врача одета майка.

Жара – единственное оправдание, которое можно придумать для того, чтобы Родов Петр Михайлович сейчас сидел за столом в халате, надев под него только трусы и майку. И то, последнее было не обязательно, просто не хотел смущать коллег и пациенток, да и он так себя чувствовал хоть немного одетым.

– Недавно у нас? – улыбаясь, поинтересовался доктор у медсестры.

– Угу… То есть – да, – кивнула она в ответ. – Месяц назад училище закончила. По распределению попала сюда.

– Понятно, – вновь улыбнулся Родов. – Ну пошли тогда, посмотрим, что там у Волосовой творится.

Роддом был еще довоенной постройки. Большое, массивное здание с высокими потолками и лепниной на стенах. Чтобы подняться на второй этаж, нужно было преодолеть широкий лестничный пролет с гнутыми перилами – лифт здесь так и не поставили, поэтому рожениц старались держать на первом этаже. На втором находились кабинеты врачей и процедурные.

Волосова Екатерина, молодая женщина двадцати пяти лет, поступила в роддом на тридцать пятой недели беременности. Все шло превосходно, ребенок развивался нормально и должен был появиться точно в срок. Так и произошло.

– Ну-с, матушка, как у нас дела?

Родов всех рожениц называл»«матушка»», ему доставляло удовольствие видеть, как готовиться к появлению на свет новая жизнь. И самым важным в этот момент был только один человек – матушка.

– Спасибо, Петр Михайлович, все хорошо… ой, – вздрогнула молодая женщина.

– Непродолжительные схватки, раз в двенадцать минут, – тут же пояснила акушерка, что находилась рядом.

– Ну это нормально, – успокаивающе погладил доктор девушку. – В первый раз рожаете?

– Да.

– Главное ничего не бояться, ребенок все сделает сам, когда сочтет нужным. Позовите меня, когда схватки будут раз в пять минут, – обратился он к акушерке.

В половине двенадцатого к нему вошла все та же молодая медсестра и радостным голосом сказала, что:

– У Волосовой схватки участились – каждые пять минут, – чуть ли не с гордостью возвестила она.

– Хм, странно. Рановато как-то, – поднялся Родов из-за стола. – Хорошо, пойдем, покажу тебе самое прекрасное, что может быть на свете… Эх, молодежь, – ребенка – усмехнувшись, пояснил Петр Михайлович смущенной девушке.

– Ну, давай, матушка, тужься… Давай, он ведь хочет выйти, – уговаривал он Екатерину. Волосова с раскрасневшимся лицом цеплялась за простынь и надрывалась в громком вое. Ей не помогала даже анестезия, которую в нее вкачали уже сверхдопустимой нормы – больше было нельзя.

– Давай, Катька, сильнее, – подбадривала рядом стоящая акушерка. – Головка показалась… Ну, давай, еще немного.

– Потерпи, матушка, скоро все закончится, – Родов пытался говорить как можно ласковее, понимая, что сейчас роженице очень больно. – Плечики…

Последними вышли крохотные ножки.

– Вот и все, матушка, – улыбнулся Петр Михайлович. – Сын у тебя – богатырь парень, – показал он малыша.

– Илюша, – улыбнулась Екатерина, услышав громкий крик. – Илюшенька.

Вдруг Волосова изогнулась дугой и закричала. Пальцы сжались с такой силой, что ногти, прорвав простынь, вошли в ладони. Кровь хлынула из недр девушки, моментом залив кровать. Сердце стучало в бешеном ритме, словно стремясь отсчитать свой срок быстрее положенного. Лица Катерины стало пунцовым от натуги, а легкие ни как не могли сделать хотя бы маленький глоток воздуха. Где-то на краю сознания кто-то кричал, бегали какие-то тени, но все это было не важно. Единственно, что сейчас она могла видеть – ребенка. Ее маленький сынок, крепко держался за палец высокого старца с длинной белой бородой и столь же длинными волосами. Его голубые глаза смотрели на нее, а на губах была теплая улыбка, от которой боль становилось не такой нестерпимой.

– Он у тебя сильный, – как сквозь туман прозвучали его слова. – Я жду тебя.

Катерина, распахнув рот, сделала глубокий вздох, наполняя легкие до отказа… и рухнула на постель – сердце отбило последнюю черту.

Начало

– 1 —

В палате суетилась реанимационная команда, но Родов знал, что это бесполезно. Как бы в подтверждение этому закричало крохотное тельце у него на руках и с силой сжало своими маленькими пальчиками его палец. Петр Михайлович всегда знал, что реанимация не поможет. Екатерина Волосова стала в его практике… третьей, кто умер сразу после родов. Доктор горевал, что мать ушла, так и не познав своего дитя, но он верил, что тем самым она отдает свою силу и душу ребенку, которого носила все это время под сердцем.

У раковины тошнило молоденькую медсестру, а акушерка, приняв кричащего Илью из рук Родова, унесла его в отделение для новорожденных.

– Время рождения полдень, – сказал он, прежде чем акушерка вынесла младенца. – Время смерти… двенадцать ноль пять, – прикрыв глаза, сообщил он реаниматологам.

За окном, впервые за несколько недель, шел дождь. Мокрая серая стена отгородила мир от солнца, что старалось проникнуть сквозь прозрачные нити воды и не могло. Лес стал темным, словно дождь решил смыть его зеленый окрас и показать истинный цвет – грязный. Воздух наполнялся влагой, но Петр Михайлович чувствовал себя так, как будто его тело мгновенно иссохло, отдав всю живительную влагу для этого дождя за окном.

– Здравствуй, Власий Петрович.

– Здравствуй, здравствуй, Петр Михайлович, – пожал собеседник руку.

В кабинете Родова сидел человек лет шестидесяти с длинными седыми волосами, собранными в конский хвост, длинной седой бородой, посредине которой, как бы пробегала черная тропка – в молодости его волосы были темнее. Власий Петрович был среднего роста, но до сих пор могуч в плечах, хотя ходил, опираясь на палку – левая нога подводит. Карие глаза казалось, наблюдают за тобой повсюду, будь ты даже за спиной. Он был одет в кожаные штаны и коричневую рубашку, расстегнутую на груди. Старик больше напоминал хиппи, за которого его часто и принимали, оборачиваясь в след и крутя пальцем у виска – дед сошел с ума на старости лет1.

– Как все прошло? – заинтересованно поинтересовался Волосов Власий Петрович.

– Екатерину жаль, – тихо выдохнул Родов. – Молодая ведь еще. Ей бы рожать и рожать, а она… – он посмотрел в открытое окно, в котором начинал разбег новый день.

– Да, жаль Катюшу – хорошая девка была, – вздохнул Власий. – Илья как?

– Как мы и ожидали: здоровый мальчик, крепкий и хватка у него, – Петр Михайлович вспомнил, как младенец держал его за палец. – Молоко пьет за троих, если так дальше пойдет, надо будет пополнять наши запасы.

– Михалыч, как думаешь это?.. – старик осмотрелся, будто боялся, что их подслушивают. – Думаешь, это ОН?

– Не знаю, Петрович. Не знаю. Все совпадает, но кто даст гарантию, что в это, же время где-то еще не родился такой, же ребенок, – доктор внимательно посмотрел на собеседника.

– Никто не даст, – согласился Власий. – Все же надеюсь, что Екатерина погибла не зря, дав жизнь новому человеку… Когда ты его выпишешь?

– Я бы хотел его еще понаблюдать, – поспешил ответить Родов. – А через пару дней можешь забрать его. Ты ведь у него теперь один остался, – тяжело вздохнул он. – Ни матери, ни отца…

– Да, жалко Кольку, хорошим был сыном – послушным и понятливым.

– Кто же знал, что та плита рухнет на него за месяц до появления сына.

– Работа убила его, – прикрыл старик глаза, вспоминая тот день.

Каково это услышать, что твоего сына на стройке убило сорвавшейся бетонной плитой? Екатерина тогда была на даче у матери. Она так и не узнала, потому что сразу с дачи попала в больницу, а здесь ей сказали, что Николая отправили в срочную командировку. Главное, чтобы она не нервничала, главное – ребенок.

– Ну здравствуй, внучок, – принимал новорожденного в руки Власий.

Два дня пролетели в заботах. Волосов понимал, что теперь его жизнь измениться, ведь до этого он не думал, что будет… дедом-одиночкой. Странно звучит, не правда ли? Об отцах и матерях-одиночках все слышали, но чтобы старик воспитывал внука… попахивает нонсенсом. Тем не менее, Власий Петрович, вручив букет полевых цветов медсестре, взял из ее рук маленький кулек, который в это время спал.

В это время за воротами роддома исходился нетерпением водитель такси. Нет, то, что дед задерживается ему только на руку – счетчик-то включен. Его злило, что пока он тут прохлаждается, его смена подошла к концу и в это время он должен седеть в автопарке и»«забивать козла»» с остальными мужиками. Так ведь нет, надо было старику позвонить за десять минут до конца смены, а диспетчеру – вот дрянь – послать именно его. А все потому, что вчера он отказал Ленке – тридцатипятилетней бабе, которая положила на него глаз.

Он уже несколько раз в нетерпение давил на клаксон, надеясь, что это подгонит старика.

– Наконец-то, – пробурчал он, когда на асфальтовой дорожке показался старый мужчина с ребенком на руках. Он медленно ковылял, так как палка была зажата подмышкой. – Давай, дед, шевели костылями, – выругался таксист и вновь нажал на клаксон.

Раздался противный гудок. Власий оторвал взгляд от мирно спящего Илюши, которого даже не разбудил этот звук и, нахмурившись, посмотрел на водителя.

– Зачем гудишь, ребенка разбудишь? – негромко произнес он, вглядываясь в лицо мужчины за»«баранкой»».

Таксист увидел, как старик поднял голову и посмотрел на него. Он смотрел беззлобно, как-то укоризненно, словно на нашкодившего ребенка, но почему его тогда прошиб пот? Ладони вспотели и соскользнули с руля, а в горле пересохло так, что он был готов сейчас выпить литра два пива залпом. Вместо злости и раздражения в теле появился страх. Не такой как при встрече с кем-то более грозным и опасным чем ты сам, а… Казалось, ты боишься этого старика, как своего отца: если что – выдерет.

Счетчик мерно отсчитывал время, по дороге неспешным шагом шел старый человек с новорожденным внуком на руках, а в салоне такси водитель исходил нервами. Он сам выбежал, когда Власий Петрович подошел к машине, и открыл дверь, пропуская его внутрь. Потом тихо закрыл ее и так же осторожно сел за руль, стараясь как можно меньше шуметь, словно от этого зависела его жизнь. Старый мотор недовольно заворчал, пару раз чихнул, и машина тронулась. Это был первый раз, когда таксист не нарушил не одного правила движения: скоростной режим, светофор, знаки – все соблюдено.

Волосов никак не мог налюбоваться на мальчика. Его маленький носик – как у отца, ушки, темненькие волосики, что пробиваются из-под шапочки. Волевой подбородок – это дедовская черта, а вот синие глаза – все, что осталось от матери. Маленькое тельце было почти невесомым, и первое время Власий даже боялся не смотреть на него, ведь может и не почувствовать, что в руках кто-то есть.

Старообрядческая улица, дом три: такси остановилось точно возле подъезда и водитель, словно лакей, распахнул заднюю дверь, помогая выйти старику.

– Сколько? – не глядя, спросил Власий.

– Ничего, ничего, это подарок, – чуть ли не отскочил в страхе от него таксист. – Такая радость, а вы про какие-то деньги, – чуть ли не пролебезил он.

Волосов только улыбнулся, но сунул в карман испуганного водителя трешку. Машина, взвизгнув покрышками, скрылась в ту же секунду, как Петрович ступил на первую ступень дома.

– Ну, здравствуй, здравствуй, Щур, – потрепал старик собаку. – Соскучился поди, пока я за внучком-то ездил?

Пес пару раз негромко тявкнул, понимая, что не стоит будить спящего малыша.

Власий присел на корточки, хотя нога при этом отдала старой болью, и дал собаки понюхать нового жильца.

– Запомни, Щур, теперь и он под твоей защитой, – пес посмотрел на старика. – Да, он важнее меня, отныне это твой хозяин.

Щур вновь негромко тявкнул, как бы соглашаясь с новыми правилами. Пес был из породы кавказских овчарок: крупная особь, с массивной головой и крепкими челюстями. У него был необычный рыжий окрас и, порой, когда солнце подсвечивало его, казалось, что собака объята пламенем.

– 2 —

– Де-е-да-а, – протянул карапуз.

– Правильно, Илюша – деда, – улыбнулся Власий, глядя, как внук прыгает на кроватке, держась за деревянные прутья.

– Де-да-де-да-де-да-де-да-де-да, – зашумел радостно малыш, пуская пузыри. Лицо его так и светилось от радости, а ноги все не переставали двигаться, невысоко подбрасывая тельце.

Илье всего одиннадцать месяцев, а он уже шустро бегает и пытается говорить. Порой он сидит в кровати и что-то свое мастерит: то складывает домик из игрушек, то отрывает им ноги, а потом пытается закрутить обратно. Взгляд его при этом задумчивый, словно он решает задачу не меньше вселенского масштаба, язык высунут, а по подбородку стекает слюна. Власий любит наблюдать за внуком и не вмешивается в его игры, пока малыш не попросит его об этом. При этом он делает такой жалобный вид, протягивает игрушку в маленьких ладошках и чуть ли не плача говорит:»«Де-да»». Трудно удержаться, чтобы не засмеяться при этом, но Волосов старался держать лицо и со всей строгостью осматривать повреждения. Он садился рядом с Илюшей, и они вместе решали что делать.

– Может так? – спрашивал Власий Петрович, примеряя ногу к кукле.

– Не-е, – строго говорил карапуз.

– А если так? – старик поворачивал сломанную деталь по-другому.

– Де-да, де-да, – радостно кричал малыш, подпрыгивая на маленьком стульчике.

Власий принимал задумчивый вид, легко чинил поврежденную игрушку и отдавал ее внуку. Столько радости нельзя передать, книга попросту не вместить ее всю.

– Деда, а откуда дети белуться? – как-то задумчиво спросил четырехгодовалый Илья, собирая разноцветную пирамиду.

Власий аж чаем поперхнулся. Не то чтобы вопрос стал для него неожиданным, просто он не предполагал, что он прозвучит в таком возрасте.

– Как тебе сказать, – откашлялся старик. А, действительно – как? – Все начинается с того, что встречаются мама и папа… – начал он.

В детсаду был собран большой коллоквиум и на повестке дня стоял только один вопрос: «Откуда берутся дети?»

– Не-не, их птиця плиносит! – кричала девочка справа.

– А мне папа говорил, их находят в цветах, – важно заявил мальчик слева, тот, что в очках.

Илья всего две недели ходил в сад, что рядом с их домом и не всех еще знал по именам. В саду ему нравилось: здесь было много детей, с которыми он усел подружиться, вкусно кормили, а еще тут было много игрушек и добрые тетя, которых все называли»«во-спита-тель»». Илюше нравилось здесь и сейчас он кружкой по полу, призывал всех к молчанию.

– Вы сто, не плавильно все, – замахал он на остальных ручками. – Мне деда говолил, сто все не так. Снасала встлечаются мама и папа, потом они целуются… – вот тут хор ребятишек совсем умолк, распахнув удивленные глазенки и внимая каждому слову Ильи, – … а потом они, – карапуз сделал большие глаза и выдал всю правду, – идут на оголод и ищут детей в капусте.

Раздался дружный вздох удивления, и некоторый малыши начали задумчиво потирать затылки, видимо, стараясь представить себе этот процесс.

– Ребята, – прервал их воображение голос воспитателя, – у нас новый мальчик. Вот… познакомьтесь.

Зинаида Павловна отошла в сторонку, а у нее за спиной стоял мальчуган четырех лет. Непослушные рыжие волосы, которые все же пытались побороть с помощью воды и какого-то геля, от чего его голова казалась прилизанно-всклокоченной. Голубые глаза, несколько веснушек вокруг озорно вздернутого носа и палец, увлеченно путешествующий по неизведанным глубинам носа.

– Его зовут Георгий Веснов, прошу любить и жаловать, – представила воспитательница мальчика.

Дети понимали, что такое»«любить»», но никто из них не понимал, что значит»«жаловать»». Что это за странное слово такое и, что оно означает, было для них загадкой, которую они так и не разгадали. Но сейчас не об этом.

– Здр-р-равствуйте, – прорычал мальчик, протягивая букву»«р»». При этом у него получилось изобразить мотор машины, чем он вызвал смех у остальных.

– Илья, – вежливо поздоровался Волосов, протягивая маленькую ладошку – так здоровался дедушка и сейчас он старательно повторяет его.

– А меня зовут Геор-р-ргий, – медленно произнес новенький, вытащив палец, а потом тут же быстро выпалил, – а еще Гоша, Гога, Гер-ра, Жора, Егор-р и Егуня.

С каждым новым именем Илюша поднимался все выше, но на последнем плюхнулся обратно на горшок, а Веснов вновь увлеченно засунул палец в нос и начал там что-то искать.

Да, забыл сказать, что обычно острые вопросы:»«Откуда берутся дети?»»,»«Почему небо синее, а дождь мокрый?»»,»«Почему ветер дует, и холодно?»» – решались на общем собрании в туалете. Дети кругом, усаживаясь на горшки, словно на кресла и начинали обсуждение. Видимо им так лучше думалось.

В тот день они так и не пришли к общему мнению»«Откуда берутся дети?»», зато многим понравилась идея новенького.

– А мне папа говор-р-рил, – опять прорычал он, – что меня пр-р-ринес добр-р-ый волшебник.

Сразу же со всех сторон посыпались вопросы: «какой, а как он выглядел, во что он был одет?» – девочки интересовались, «было ли у него оружие или хоть бы собака?» – это уже со стороны мальчишек.

Гоша рассказывал, да так, что все сидели с открытыми от удивления глазами и ртами, в которых можно было устроить не одно гнездо. В конце выяснилось: волшебник был одет в розовое, был красив, носил с собой автомат и имел сторожевую собаку. Которая и держала новорожденного в зубах, прежде чем отдать его родителям. Удовлетворенны были все и мужская и женская половины»«зала заседаний»», а новенький прочно вписался в коллектив.

– Волосов… Илья, к доске, – усталым голосом позвала учительница.

Из-за третьей парты поднялся паренек тринадцати лет. Аккуратно зачесанные назад волосы, добротный костюм, под партой дипломат. Илья резко отличался от своих сверстников: ему не хватало очков, и издалека его можно было бы принять на учителя, что происходило уже не раз.

– Давай, Волосов, реши нам эту задачу. Садись, Веснов, очередная двойка, – с грустью в голосе произнесла Венера Ильинична, рисуя красной ручкой в дневнике»«лебедя»». – И когда ты за ум возьмешься? – вздохнула она.

– Эх, Венера Ильинична, я бы взялся за него, да вот только черепушка мешает, – притворно тяжело вздохнул Георгий и попытался добраться до мозга, копошась во все еще непослушных волосах.

Учительница закатила глаза, а класс грянул от смеха.

– Давай, брат, нарисуй им ответ, – ткнул Гошка Илью под ребро и озорно подмигнул.

– Все, все, класс, – сама еле сдерживалась от смеха Венера Ильинична. – Илья… давай, – кивнула она на доску.

На черной поверхности была выведена несложная задача с дробями – три действия и она решена, но, все на что хватило Веснова – правильно написать план. Илья уже давно ее решил в тетради и как мог, старался подсказать другу, что мучился возле доски, но Гошка, то ли не слышал, то ли не хотел слушать. Он больше кривлялся, чем писал, за что и схлопотал очередной»«неуд»».

– Вот, Веснов, бери пример с Волосова, – наставительно указала учительница на доску, на которой уже было решение. – Садись, Илья – пять.

– Ох, Илья Николаевич, закончишь ты школу с красным дипломом, – который раз пригрозил Георгий другу, когда тот вернулся за их общую парту.

– Ничего, мы еще побарахтаемся, – ответил ему Илья.

Они дружат с детского сада. Вместе сидели на горшке, рядом спали, играли в игрушки, даже маленькие парты стояли бок обок. С тех пор прошло девять лет, они подросли, наконец-то узнали, оттуда берутся дети, и нашли ответы на другие»«важные»» вопросы. Георгий, худенький веселый паренек, с рыжими непричесанными волосами и кучей веснушек по всему лицу. Он бесшабашен, любит шутить, дурачиться и сидение в школе для него мука. В отличие от Ильи. Волосов-младший почти одного роста с другом, но он всегда причесан, аккуратно одет, вежлив, где нужно. Илюша (как его порой называет дед) хорошист, но не отличник как Генка Морозов, вон он сидит на первой парте и внимательно слушает учителя математики. Генка тоже из их старой компании, это он когда-то утверждал, что детей находят в цветах.

Илья мог бы стать отличником, ему для этого нужно было чуть-чуть поднапрячься, но… он не хотел. Уроки и знания давались легко, он все запоминал пусть не с первого, так со второго раза и порой ему было не интересно сидеть на занятии, потому что он уже знал его.

Вот удивляет, как Гошка доучился до шестого класса с его отношением к урокам? Ответ кроется как всегда рядом – Илья. Это он его тянул с первого занятия в первом классе, когда вместо того чтобы слушать учительницу Гога залез на стул и выдал гимн СССР. Антонине Федоровне стало плохо, а классу слишком смешно – так Веснов первый раз попал к директору… где на бис исполнил тоже произведение. Вскоре кабинет директора стал для него родным, уж слишком часто его туда отправляли за хулиганское поведение. А все хулиганство состояло в том, что он скажет что-нибудь простое, а весь класс хохочет и срывает урок. Особенно у него случались, как он сам говорит:»«обострения»». Происходит это весной: вместо того чтобы исправлять набранный за год»«трояки»» и»«двойки»» он как будто с ума сходит. Шуточки, проказы, розыгрыши льются нескончаемым потоком, и ничего тут не поделаешь. Остается только разводить руками, что и делали учителя, иногда лишь приглашая в школу его родителей – толку мало.