Гамак из паутины

Гамак из паутины

Охота на беса

Владимир Нагда

Порой, сославшись на усталость,

Картинно в кресле развалясь,

В философии черпаем мы радость,

Над суетою окружения смеясь.

© Владимир Нагда, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Известно, что для благополучного исхода определённого рода занятий достаточно соблюсти одно условие, – это безропотно предаться объятиям навалившейся скуки.

Погрузившись в прибой нахлынувших воспоминаний – не всегда приятных, а подчас и колких – догадываемся, что не всё в жизни так гладко и радужно, как нам того хотелось бы желать. И тогда, поперхнувшись незамеченной волной, торопимся скорее выбраться на твердь. Отчаянно побарахтавшись, в конце концов, избавляемся от паутины смиренного оцепенения.

Зябко передёрнув плечами – пытаясь окончательно стряхнуть ненужную солоноватую пену – находим силы, чтобы ещё и лукаво улыбнуться. Попутно в кресле подремав, ввиду крайне деликатного к себе расположения стараемся более не думать о недоразумениях, с нами же случавшихся.

Иначе говоря, насладившись мудростью своей, познаём мы собственную значимость.

Всё мыслим, мыслим – и нет желания на веру и всерьёз воспринимать то, о чём, посмеиваясь, слышали лишь «краем уха».

Да, думается, бытие наше чем-то похоже на некую медаль.

Так ведь и она, медалька, не всегда нас радует: ей бы всё крутиться, вертеться – в общем, что хочет то и делает.

Вот так и мы свой суд, неосторожный, судим – нисколько не смущаясь, не кривясь. Правда, назойливые мысли порой одолевают. Дело в том, что необъяснимые, а в чём-то даже изумляющие события, и без нашего высочайшего позволения происходят сами по себе.

Глава 1

Судя по европейским меркам Пезаро от других городов Италии никогда и ничем особенным не отличался. Напротив, согласно мнению любителей исторических коллизий, подобное определение выглядит довольно спорным и даже унизительным.

Стоило человеку, любознательному и пытливому, услышать имя Джоакино Россини, именно в этом городе соизволившего появиться на свет, как тотчас замирало сердце и затаивалось дыхание. К тому можно отнести и творение Леонардо да Винчи, учтиво согласившегося приложить руку к строительству крепости, возводимой когда-то герцогом Рокка Констанца.

И верилось, что стены средневековых зданий, как и вчера и триста лет назад, обязательно хранят какую-нибудь нераскрытую тайну. А от сладостного предчувствия, что ключ от сундука интригующих загадок пылится где-то рядом, порой кружилась голова.

И непременно находятся желающие, которым так не терпится прикоснуться к событиям, от ушей и глаз необязательных свидетелей в веках сокрытым. Кто знает, вдруг след о том ещё остался?

Может поэтому, каменную мостовую от стен, увитых цепкими полозами зелёного плюща, отделяет невысокая металлическая ограда. Но к чести старых мастеров конструкции оград преградой представлялись лишь отчасти.

А более всего потемневшим от времени и зимней сырости строениям досаждали толпы туристов, неугомонных в желании своём запечатлеть увиденное, чтобы по приезду в родные пенаты гордо предъявить друзьям и близким, как верное доказательство личного участия в этом празднике жизни.

Фото и кинокамеры с утра и до вечера заполоняли улицы, парки, уютные скверы. Беспрестанно жужжа, щёлкая и ослепляя яркими вспышками, пользуясь настырностью беспардонных объективов, утомляли они не столько умудрённых опытом гостеприимства терпеливых жителей города – сколько опрометчиво обнажённые мраморные скульптуры, расставленные и здесь и там: в тенистых аллеях, центре фонтанов и даже на парапетах смотровых площадок.

И в жаркие дни, прогуливаясь по многочисленным террасам, любуясь изяществом разнообразных клумб – искусством не забытым, не утерянным, бережно сохраняемым – вдыхая аромат цветов и радуясь лёгкому морскому бризу, трудно найти хоть малую причину для беспокойства за последствия от длительных прогулок. Близость моря и отсутствие континентальных ветров оказывали весьма благотворное влияние на климат этих мест.

Не секрет, что именно в предвечерние часы всего приятней прогуливаться по мощёным улицам, наслаждаясь наступающей прохладой и неторопливой беседой с попутчиками или, что ещё занятнее, с очаровательной попутчицей.

Именно в это время дня в кругу небольшой дружеской компании можно степенно, облачившись в незримую мантию учёного интеллигента, но и не намекая на какую-либо научную степень, с искренним благоговением рассуждать на тему архитектурных изысков и неподражаемых находок древних зодчих.

Где и когда хотелось большего желать: как для здоровья, так и для приятного досуга.

Глава 2

С некоторых пор на главной улице старого квартала можно было видеть молодого человека, одетого довольно изысканно, непременно строго и с неизменной тростью в руке. Весь его вид, одежда несколько смущали местную молодёжь, и напротив – вызывали одобрительные улыбки старшего поколения.

Обычно бежевых, но не ярких оттенков твидовые костюмы, что менялись при каждом его появлении, как нельзя лучше соответствовали духу того времени, когда, помнится, жизнь была светлее, ярче и бесспорно интересней.

При встрече со знакомыми жителями этот человек обязательно приподнимал фетровую или тонкой фланели шляпу и вежливо, слегка опуская голову, раскланивался и приветливо улыбался. А если кому-то случалось пожать ему руку, да и перекинуться парочкой несущественных слов – так это было одно удовольствие и… даже престижно!

К концу суматошного дня – если позволяла погода, а наплыв вездесущих туристов более не утомлял уставших от шума и сутолоки горожан – со стороны замка «Орфан» появлялась высокая фигура. Слегка опираясь на трость, и намеренно не отступая от середины мостовой, молодой человек в гордом одиночестве шествовал к центру старого города.

Вымощенная плоским булыжником улица направляла шаг неспешного прохожего к площади, в границах которой испокон веков происходили все значимые события города.

Торжественные встречи новоиспечённого мэра с добропорядочными и законопослушными гражданами оставляли неизгладимый след в исторических хрониках города. На страницах нетленных фолиантов, всё ещё пылящихся в архиве городской ратуши, с обязательным усердием заполненных готической вязью, нетрудно найти множество несовпадений с мечтой и ускользающей надеждой. Думается, что не стоит вспоминать о вдохновенной речи заезжего горе-мечтателя, бесстыдно метавшего словесный бисер в толпу недовольных ремесленников и прочей бедноты, при распределении различных благ незаслуженно забытых.

Имелись подозрения, что в затенённых кулуарах власти публично принятые законы каким-то странно-непостижимым образом втайне вытравлялись из бумаг, а сопутствующие тому необязательные привилегии, к прискорбию досужих обывателей, забывались навсегда. А там уже и бунты, где правды быть и не могло. Потом, как следствие, суды и казни: неминуемый итог злого и безудержного веселья, затем и горького похмелья.

На площади – почти в центре – освежал воздух и тела малолетних купальщиков обязательный для всех городов Италии фонтан – несколько помпезный, но всегда и всеми горячо любимый. Именно сюда, сообразно геометрическим пропорциям, подчиняясь некогда придуманным архитектурным правилам, сходились все улицы старого города.

Отличный от множества фонтанных композиций – а похожих друг на друга водяных феерий в Италии категорически не бывает! – он мило удивлял приезжих, оставляя в душе восторг и благодарную улыбку на лицах.

Подойдя к фонтану, молодой человек останавливался и молча разглядывал скульптурную группу. Морские коньки, соперничая с тритонами, чёрным камнем проскальзывали меж струй искрящейся воды, мимолётно касались гребней человека-саламандры и замирали в позе удивления и вопроса; гордое спокойствие тритонов неизменно отражало снисходительность и добродушие ко всему окружающему.

Улыбнувшись озорству плескавшихся под прохладными струями мальчишек, благородный синьор, расстегнув пуговицу пиджака, доставал из внутреннего кармана портмоне и бросал в воду несколько монет – что, разумеется, вызывало бурю восторга у бронзовых от южного солнца купальщиков. Затем, отчего-то нахмурившись и даже сутулясь, он медленно шёл к Кафедральному Собору.

К этому часу время проповедей заканчивалось, у входа наблюдалась лишь редкая группа утомлённых туристов. Но вскоре и они, пощёлкав затворами фотоаппаратов, отправлялись на поиски более ярких впечатлений.

Видимо, намеренно оставаясь сторонним наблюдателем, молодой человек никогда не входил во «врата», никогда не подносил ко лбу сомкнутых пальцев и не склонял пред латиницей, что читалась над аркой входа, обнажённой головы.

Надо заметить, что его богобоязненность несколько отличалась от тех норм, какие, так или иначе, присутствуют в поведении обычных прихожан. Единственно, что мог он себе позволить, – это снять шляпу и прижать её к груди.

Недолго постояв – время не зависит от погодных капризов… всё больше от настроения – молодой человек разворачивался спиной к собору и направлялся к уличному кафе, которое зазывало посетителей зеркальными столиками, плетёными креслами и большими разноцветными зонтами.

Находилось кафе в двух шагах от площади, но от круглых столиков уже не было видно ни «врат», ни серых стен, ни католического креста.

Шагнув с проезжей части улицы за символическое ограждение, в виде чугунных столбиков и подвешенных меж ними железных цепей, молодой человек оказывался во владениях синьора Антонио, хозяина довольно-таки уютного заведения и отца двух дочерей – без сомнений, умниц и красавиц.

День близился к завершению. Словно зеркальное отражение друг друга – настолько, родившись в один день и час, они были похожи – сёстры, отдыхая от дневной суеты и жара варочных плит, расположились за столиком у входа в «зимний» зал. До наплыва вечерних посетителей оставалось достаточно времени, чтобы позволить себе занять кресло, предназначенное для клиента, и почувствовать себя в той же роли.

Делясь дневными впечатлениями, они громко смеялись и даже хлопали в ладоши. Вдруг притихнув, украдкой оглядываясь на редких прохожих, сёстры таинственным шёпотом принимались обсуждать какие-то интригующие подробности. За день, известно, накопилось много интересного – и не было никаких сил, чтобы не посплетничать.

Через витринное стекло, они изредка посматривали на отца, занятого в глубине зала неотложными и, безусловно, чрезвычайно важными делами.

Синьор Антонио, расположившись за стойкой бара, выстукивал на клавишах допотопной кассы, из когорты «Феликсов», что-то очень похожее на недвусмысленные угрозы, пытаясь выжать из строптивого аппарата более или менее достоверные сведения о финансовом положении заведения. А чтобы выразить аппарату своё глубочайшее пренебрежение – лишь по этой причине, не иначе – Антонио привлёк к делу только один палец, указательный. В ответ строптивец щёлкал, скрипел, нехотя выдвигал «денежный» ящик, но как только Антонио пытался взять оттуда парочку банкнот, тут же задвигал его обратно; да он, наглец, ещё и из Верди что-то гаденько насвистывал, явно издеваясь!

Эта «железка» вообще дошла до ручки, бесстыдно игнорируя самого Россини – в общем, на мировую идти категорически отказывалась.

Однажды, в сердцах, Антонио обозвал кассовый аппарат «недоумком», на что тот, затаившись, к концу месяца насчитал обидчику такое…

Разумеется, выходка «кассира» подвигла Антонио на откровенно варварский шаг: без малейшего угрызения совести надумал он зашвырнуть антиквариат в ближайший мусорный бак. И всё же, поступить подобным образом – так просто и без вендетты? – он не мог, потому как месть должна быть публичной и назидательной! К тому же в его седеющей голове роились такие планы, между прочим, вполне созревшие для исполнения, что в изощрённости наказания ему и средневековая инквизиция могла бы позавидовать! Но выбрать единственно подходящий вариант отмщения и, наконец-то, совершить столь мужественный поступок ему не позволяли два обстоятельства: недостаток свободной наличности и постоянные домогательства налоговой полиции. Хотя, надо думать, когда-то и долготерпению добропорядочного ресторатора должен наступить вполне оправданный конец.

Совершенно отчаявшись добиться желаемого результата, Антонио в последний раз стукнул по клавишам, наклонился и заглянул под стойку бара. Не обнаружив среди всевозможной утвари необходимого предмета, он выпрямился и растерянно пожал плечами. Да, скорее, Антонио пытался вспомнить: и куда ж это подевался молоток? Понятно, что дело подошло к давно ожидаемой развязке.

В подтверждение своей правоты Антонио запасся услышанным где-то тезисом, из которого явствовало, что миф о неотвратимости наказания со всей серьёзностью возводится в ранг непререкаемых истин. Немного поразмыслив, Антонио в суть оного утверждения искренне поверил.

Теперь-то он знал, что при очевидном попрании всех мыслимых законов Фемида не должна более стыдливо прикрывать усталые глаза в прах истлевшей повязкой и молчаливо кивать неизвестно в чью сторону. Да, знаете ли, именно правосудие обязано называть столь неприличные извращения (здесь Антонио имел в виду абсолютно недружественное поведение недобросовестного Феликса) наглым и циничным издевательством над правами личности, которые чётко прописаны и недвусмысленно читаются в документе, называемом Конституцией. Данный тезис Антонио примерил «на себя» и ещё более утвердился в справедливости своих намерений.

От неминуемой гибели Феликса спасло появление на террасе молодого человека – при шляпе и с тростью подмышкой. Увидев по другую сторону витрины посетителя, Антонио поспешил навстречу. Но у дверей он всё-таки обернулся и недобро посмотрел на Феликса.

Искреннее сожаление, что расправу придётся отложить до лучших времён – ну, не при всех же молотком размахивать – однозначно выразилось на лице Антонио. В ответ «антиквариат» щёлкнул хитро залипающей кнопкой и ехидно просвистел что-то из «Аиды».

– Рад видеть вас, господин Орфано! Прекрасная погода, не так ли? Немного жарко, но скоро вечер.

Отодвинув от столика плетёное кресло, Антонио принял из рук молодого человека трость и шляпу и аккуратно, даже бережно, пристроил их на соседнее кресло, после чего перекинутой через плечо длинной до хруста накрахмаленной салфеткой смахнул с поверхности столика несуществующие пылинки.

Выдержав положенную в таких случаях паузу, он спросил:

– Вам, как обычно, кофе и сигару?

– Антонио, – улыбнулся молодой человек, – перестань суетиться, я тебе не «дож», какой-нибудь.

Антонио оставил в прошлом положение «Чего изволите?» и выпрямил спину.

– Привычка, знаете ли…

Прищурившись, он посмотрел на Орфано и заметил:

– Как я понимаю, синьор, настроение у вас не радостное.

Орфано промолчал. Оглядев террасу, он подошёл к креслу, и в нём устроившись, спросил:

– Скажи, Антонио, меня сегодня никто не спрашивал?

Антонио чрезвычайно удивился такому вопросу. До этого дня мало кому могла прийти в голову столь нелепая мысль: интересоваться о месте пребывания и, тем более, какой-либо деятельности синьора Орфано. Правда, один человек – всё тот же комиссар полиции – бывало, проявлял нездоровый интерес к личности владельца замка. Но тщетно! Его настойчивые (думается, что и родился он сразу со значком детектива), но чаще неуклюжие попытки выяснить малоизвестные подробности из прошлого и настоящего времени уважаемого синьора неизменно натыкались на стену искреннего непонимания. Можно сказать, что всех тех, с кем бы он ни пытался договориться, почему-то коробила упрямая настойчивость комиссара.

Объектом оскорбительных дознаний становился всякий житель города, кому хоть раз случилось оказаться в компании с господином Орфано и иметь неосторожность вблизи лицезреть покрой его костюмов. Узнав о подобных случаях, комиссар тут же «брал след». Так с некоторых пор и Антонио был «записан» как объект особого внимания.

Но в этот день комиссара, вероятно, задержали более важные дела, почему и не мог он почтить заведение Антонио своим присутствием.

Да, иногда случалось и такое. Хотя… невнимание закона к проблемам старого квартала никого не огорчало – и всё от того, что мир и спокойствие не терпят инородного вмешательства.

Синьор Орфано и не ждал утвердительного ответа, он осмотрелся и достал из внутреннего кармана пиджака брегет.

«Ого! вот это часики, – приподнял бровь Антонио, – такие ещё поискать надо».

«Время есть», – пробормотал Орфано и, повернувшись к Антонио, сказал:

– Подумал, пришло время попрощаться.

– И надолго вы нас покидаете? – поинтересовался Антонио.

– Не знаю. Возможно, что навсегда.

– Очень жаль, – с грустью в голосе произнёс Антонио. – Вы были к нам так добры, вы так много для нас сделали. Я и мои дочери так признательны…

– Оставь, Антонио, – перебил Орфано. – Когда я вернусь, вот тогда и скажешь: рад ли ты моему возвращению, но пока…

Орфано протянул руку к соседнему креслу, приподнял лежавшую на нём шляпу и сказал:

– Возьми это и открой.

Только теперь Антонио заметил на кресле коричневый кейс. Он не помнил, чтобы Орфано появлялся с чем-то ещё, кроме трости в руках, – вот и не мог взять в толк, когда и как он там оказался?

– Смелее…

Подавив сомнения, Антонио взял кейс и положил его на столик. Шляпа опять заняла своё место.

– С этой минуты кейс, да и всё что в нём находится теперь твоё.

Посмотрев на растерявшегося Антонио, Орфано улыбнулся и сам нажал на кнопку замка; внутри лежало несколько банковских чеков и, усиливая впечатление вязью готического шрифта, лист гербовой бумаги.

Антонио не проронил ни слова. Предчувствие чего-то важного и непонятного лишило его дара речи.

– У вас в роду никого с инфарктом не было? – подозрительно глядя на оцепеневшую фигуру спросил Орфано. Спросил, но тут же пожалел об этом: Антонио пошатнулся и, чтобы не упасть, опёрся рукой о край столика. Однако он успел отрицательно мотнуть головой.

– Это успокаивает. А то я сомневаться начал, – помолчав, сказал Орфано. – Мало ли что бывает. Соберись, друг мой. Ну, всё нормально?

Паузы оказалось достаточно, чтобы Антонио взял себя в руки – о чём и сообщил утвердительным кивком.

– Итак, слушай меня внимательно, – сказал Орфано. Достав из кейса гербовую бумагу, он не торопясь прочёл её и, протянув Антонио, пояснил: – Это генеральная доверенность на владение замком, которым ты будешь управлять. А если я не вернусь, то замок перейдёт в твою собственность. Инструкции по управлению имуществом и прочим контактам с мэрией и чиновничьей братией получишь от моей охраны. Я распорядился.

– Не понимаю… – хотел было возразить Антонио, но наткнувшись на ироничный взгляд синьора, почему-то не решился этого делать.

– А чтобы расходы на содержание замка тебя не утомляли… вот тебе кредитная карточка, – продолжил Орфано. Он вынул из нагрудного кармана пластиковый квадрат и успокоил сомневающегося Антонио: – Здесь на десятки лет хватит.

– Но я не справлюсь! – голос Антонио приобрёл некоторую твёрдость, а врождённое упрямство, кажется, возобладало над страхом и растерянностью. – Вы не учитываете мой возраст, синьор. Должен отказаться от такой чести – вот что я могу ответить.

Орфано сделал вид, что не расслышал последних слов. Он указал на заполненные цифрами банковские чеки и, сказав: «Посмотри эти бумажки», поднялся с кресла.

Повернувшись спиной к столику, он сделал несколько шагов к мостовой, остановился, поднял руки и… как потянулся?

Никогда ещё синьор Орфано не позволял себе такой вольности – и это на улице, на глазах удивлённой публики, нет-нет, да и выглядывавшей из окон соседних домов. Когда Орфано обернулся, лицо его светилось; казалось, с плеч его упал давно надоевший груз, который давил и давил, не переставая, много лет.

Антонио держал в руках банковские чеки. Поочерёдно поднося их близко к глазам – хотя до сего момента на плохое зрение никогда не жаловался – он с большим трудом пытался вникнуть в смысл закорючин и ноликов, там нарисованных.

– Что это? – наконец, справившись с волнением и вернув дар речи, спросил Антонио. – Почему здесь моё имя? Это что, шутка?

Орфано обошёл столик и стал рядом с Антонио. Наклонив голову – наперёд зная, что там написано – он ещё раз исследовал на дрожащей бумаге имеющиеся там буквы и цифры.

– Всё верно. Я-то подумал, что в канцеляриях напутали, – облегчённо вздохнув, произнёс Орфано. Он похлопал Антонио по плечу и засмеялся:

– Ну и впечатлительный ты, друг мой. Ты ведь и меня чуть до приступа не довёл. Ох уж, эти итальянцы.

К этому моменту до сознания Антонио всё-таки дошёл смысл вершащегося: буквы обрели знакомые очертания, составились в слова, а количество ноликов насчиталось до шести штук!

Но главное – перед ровным строем нулей гордо красовалась единица!

– А в какой это валюте?

Так и не успев понять значение последнего символа, Антонио обернулся к Орфано; стесняясь, он кашлянул, осмотрелся вокруг и тихо, но не совсем корректно поинтересовался:

– В лирах, да?

– Нет, в юанях, – усмехнулся Орфано, вложив в ответ такую долю сарказма, что Антонио стало стыдно за свою оплошность.

– Извините, но я не понял…

– В европейской валюте, конечно, то есть в евро… и даже не в долларах! – добил собеседника Орфано, окончательно «зарывая» остатки итальянского красноречия на недосягаемую глубину.

«И откуда такие деньги? Столько лет его знаю… но не думал, не подозревал… чтобы так вот взять, да и подарить? – соображал Антонио. – А вдруг он – ну и дела! – аферист международного масштаба? Да я… так я и без кафе останусь. Нет, вряд ли… не того он полёта. Но чего он ещё и замком своим в меня швыряется?»

Размышления на криминальную тему ни к чему не привели: нет ни доказательств обмана, ни попыток шантажа, а о каких-то видимых угрозах… тут и говорить нечего.

– Я тут подумал, что твоим дочерям пора самостоятельную жизнь налаживать – вот и пригодятся им эти деньги. Но и тебя, естественно, не забыл, – без особых эмоций доложил Орфано.

По всему было видно, что вопрос исчерпан, и говорить больше не о чем. Антонио стало грустно и даже скучно. Молчание затягивалось неприлично надолго.

Но вдруг Орфано, словно вспомнив что-то интересное, хитро улыбнулся и сказал:

– Ты заведение своё не продавай, привык я к нему. Да, и не переделывай здесь ничего, очень тебя прошу. И вот ещё что… новый аппарат купи обязательно.

Щёлкнув пальцем по кредитке, он добавил:

– Здесь, думаю, достаточно.

– Непременно, синьор, так я и сделаю, но и старый не выкину. Мне с ним ещё разбираться… он у меня на «пожизненное» останется.

– Так ты ему мстить будешь? – воскликнул Орфано. – Ну и ну! А впрочем, поступай, как знаешь. Так ты согласен?

Антонио ничего не оставалось как, соглашаясь, развести руками. Согласившись таким образом, он ещё раз глянул на чеки и попытался окончательно сосчитать общее количество ноликов, но не найдя в том ничего, что достойно излишнего приложения умственных усилий, отправил «состояние» обратно в кейс. Тяжело вздохнув, он оглянулся на дочерей и… сел на шляпу синьора Орфано – ближе кресла не оказалось.

– За что? – пробормотал Антонио, пытаясь представить себе безоблачное будущее.

«За что?» – подумал синьор Орфано, пытаясь представить себе новую форму шляпы.

Шляпу, конечно, жаль. Но никакая скорбь по шляпе не могла сравниться с беспокойством за здоровье хорошего человека. Пора, естественно, возвратить Антонио в обычное состояние – здравомыслия и уверенности в собственных силах. Однако благие намерения не всегда и не всем идут на пользу, а кому-то могут обратиться и во вред.

Орфано чувствовал, что грань допустимого где-то рядом, совсем близко, что надо бы поставить точку, но остановиться уже не мог.

– Ты же, – спросил Орфано, – из рода Варги?

Антонио задумался. Воскресив в памяти извилины своей родословной, он каким-то образом из разветвлений древа предшествующих поколений всё же выудил упоминание о Варге. Не прошло и полминуты, как Антонио почему-то хмыкнул и сообщил, что знает это имя – ну, по крайней мере, слышал о нём. Да, мало кому за такое короткое время удалось бы совершить столь серьёзную мыслительную операцию, но Антонио оказался на высоте! Несказанно удивив Орфано невероятной осведомлённостью, он всё же спросил:

– А кем был Варга?

О жизни и делах далёкого предка Антонио не только ничего не знал, но и не мог о чём-либо догадываться; зато многое о нём знал Орфано. В своё время именно он принимал непосредственное участие в судьбе Варги и лучше других знал о тех бедах, что свалились на головы несчастного и его будущей семьи. В конечном счёте, Варга пострадал за свою же преданность. Теперь же Орфано представился случай загладить вину, свою и чужую. Правда, объяснять истинные мотивы своего поступка он не осмелился: так от излишних откровений неизвестно за кого сойти можно.