Полная версия
– Ремонт бы сделать? – оглядывая зачуханную кухню, предложила Кристина.
– Зачем же дело стало?
– А твой отец и мать? – спросила Кристина, выглядывая во двор и наблюдая корявую фигуру отца, игравшего с мужиками за столом в домино.
– Им плевать!
Хихикая, девушки принялись разрабатывать план ремонта. Что и говорить, здесь было все, и радужные бабочки по голубому потолку, и море подсолнухов нарисованных на кухонных стенах, и бесконечные поля белых ромашек в комнате самой Ленки, и фееричные цветы мира ангелов.
– Чем занимаетесь? – материализовался Ас.
– Легок на помине! – повисла на нем, Ленка.
Кристина объяснила.
– Это можно устроить прямо сейчас! – задумчиво рассматривая план девушек, проговорил ангел.
Девушки радостно захлопали в ладоши.
В ту же секунду несколько сот младших ангелов, а точнее бесов, принялись красить, белить, старательно наводить красоту. Аккуратно и скоро, они исполнили задуманное художницами и оставили покрашенные стены, потолки сохнуть, откланявшись и удалившись с ведрами краски, малярными кистями.
– Вот это, да! – восторженно растопырив пальцы, верещала Ленка.
– Все для тебя, любовь моя, Айя! – поклонился Ас и исчез, растворившись в воздухе, будто и не был.
– Что это? – удивился отец Ленки, входя нежданно в квартиру.
– Новый дизайн нашего жилища! – смело заявила дочь.
– Но, когда вы успели, я часа два только в доме не был? – недоумевал старший Кузнецов, норовя взглянуть на настенные часы.
– Вот тогда и успели, видишь, какие мы с Кристей шустрые!
Кристина быстро достала из холодильника бутылку пива, Ленка всунула бутылку отцу в руки и вытолкала его прочь, на лестничную площадку, где он, помотав головой, будто избавляясь от тяжкого похмелья, засмеялся:
– А молодцы, девчонки, красиво расписали квартиру, необычно так, надо похвастаться перед мужиками! – и впервые взглянул на дочь с одобрением. – Умница, дочка!
Ленка зарделась.
– Спасибо, папа!
И посмотрела со значением на подругу:
– Видишь, как ангел изменил мою жизнь, и отец стал со мной считаться!
Вместо ответа, Кристина схватила ее за руку:
– Давай посмотрим, что натворили ангелочки, мы так толком ничего и не видели!
Они обежали всю квартиру, последним оценили роспись балкона, о котором даже и не задумывались, но тут, волнующееся зеленое мое и оранжевое солнце, расцветшее на серой стене, заставили их вздохнуть.
– Алых парусов не хватает, – мечтательно пробормотала Ленка.
Немедленно, невидимый художник принялся рисовать парусник под алыми парусами.
Ленка раздухарилась:
– И дельфинов!
Из волн запрыгали темные тела дельфинов.
– И русалок!
Показался песчаный остров с одинокой пальмой, на котором вальяжно расположились красавицы-русалки.
– И тритонов!
Рядом с русалками разлеглись светловолосые тритоны.
– Хочу замок! – не логично заявила Ленка и притопнула ногой. – Хочу, хочу!
В воздухе, под белыми облаками, в туманной дымке показался старинный средневековый замок увешанный гербами.
Ленка загляделась:
– Красиво!
– Благодарим! – выступила вперед Кристина и пожала руку Ленке, мол, не зарывайся, подруга.
Неизвестный художник быстренько пририсовал белых чаек и альбатросов, добавил дополнительной воздушности всей картине, да и был таков.
– Ах, ах, – заахала бабушка Ленки, восторженно прижимая руки к груди, – в такой красоте, и умереть не страшно!
– Бабушка, ты опять? – упрекнула ее внучка.
– Не буду, не буду, – закивала бабушка, божий одуванчик, с сиропным личиком, ласковыми глазками, – я теперь хорошо себя чувствую.
Подруги переглянулись, вмешательство ангела Ленки было очевидно.
Бабушка засеменила на кухню:
– Праздничный пирог надо бы испечь! – и замесила тесто, девчонки с энтузиазмом принялись ей помогать.
Хлопнула дверь и в квартиру, озираясь так, будто ее сейчас укусят, вошла мать Ленки, редкая гостья в семье.
– Ремонт сделали? – и, не слушая ответа, кивнула, деловито направляясь в комнату, которую она изредка, но все же делила с мужем. – Я за вещами!
Бабушка молчала, месила тесто. Мать, собрав сумку, вернулась в кухню, пригляделась к дочери:
– Как ты изменилась, выросла! – и, помолчав, добавила. – Я уезжаю!
Бабушка посмотрела на нее.
– Насовсем! – с вызовом произнесла мать. – На развод подам дистанционно!
– Это как? – прервала общее молчание, Ленка.
– Разведусь с твоим отцом заочно! – и вздохнула, обвела взглядом квартиру. – Может, теперь по-другому вы жить станете!
– Может! – подала голос, бабушка.
Мать развернулась, не прощаясь, твердо постукивая каблуками, вышла вон, захлопнув двери.
– Как жила, так и ушла! – вздохнула бабушка.
– Чужая она нам! – согласилась Ленка.
– Ну и ну? – подивилась на поведение матери подруги, Кристина.
– Мы привыкли! – буднично сообщила бабушка.
– А отец, он что, тоже привык? – спросила Кристина, не веря ушам своим.
– Вначале плакал, пить стал, после бросил, пристрастился к пиву и домино во дворе!
– Сноха у меня – блуда! – сердито смаргивая слезу, сообщила бабушка.
Ленка всхлипнула, вытерла пальцами под глазами, чтобы убрать черные следы размазанной слезами туши.
– Мы и без нее проживем! – упрямо тряхнула головой Ленка.
– Что говорить, при таких подсолнухах, – оглянулась на стены кухни, бабушка, – мы про нее и не вспомним!
22
Летом, когда у Надежды в колыбельках вовсю агукали уже трое сыновей, на крыльцо психиатрической лечебницы взошел монах.
Выглядел он сосредоточенным, спокойным. В ясных глазах таилась грусть.
Разговор с главным врачом больницы, Сергеем Павловичем оказался недолгим. Особо тяжелых больных, так называемых отказников, из психушки отпускали с радостью. При отсутствии государства, когда все замешано на деньгах, конечно же редко, кто из родственников слабоумных станет оплачивать услуги санитарок, нянек, а без этого в нынешней Едроссии никак.
Монах, настоятель большого мужского монастыря, в сельской местности открыл вначале приют для бездомных людей, затем организовал медицинский пункт, теперь он готов был взять на себя заботы о несчастных безумцах.
В числе прочих, перевезенных на «скорых медицинских» машинах был и Егор Павлович Грошев. Родственники, брат с женой и племянниками от него отказались, подписав соответствующие бумаги.
Егор Павлович был совсем плох, когда его отмыли, переодели в нормальную одежду, когда заботливые монахи вывели на крыльцо, и солнце заглянуло ему в глаза, Грошев принялся вспоминать свое имя, свое прошлое, но так и не смог ничего вспомнить. Жизнь его началась с чистого листа.
Он полюбил посиживать на крыше своего маленького, выстроенного из красного кирпича, домика, где в нескольких комнатках жили другие болящие, полюбил смотреть на белые облака неспешно плывущие по голубому океану неба, полюбил горячо благодарить бога за свое скромное счастье жить!
Он более не плакал и не вздрагивал по ночам, хотя ему по-прежнему монахи оставляли включенный ночник в комнате. Его никто не преследовал, и он совершенно разучился рисовать. Бывшие ученики наверняка не узнали бы его, так он изменился, исхудал, пристрастился к молитвенным бдениям и садовым цветам.
Он выращивал на подоконнике мяту и добавлял ее в чай.
Сергей Павлович, главный врач психиатрической городской больницы изредка интересовался судьбой бывшего пациента, но лишь письменно, сам не приезжал, да и куда ему, колдуну, было соваться в намоленное место, каждый из нас должен служить своему господину.
Правда, один раз приехала Ирина Петровна и, опираясь на трость, прошла прямиком к святому источнику, долго пила из железной кружки, нисколько не заботясь о свойствах влияния на свой организм святой воды. После, долго говорила с настоятелем монастыря и монах, едва не благословив ее по окончании разговора, привычно подняв руку для крестного знамения, дернулся, как от удара током:
– Простите, – обронил он вежливо, – я понял, мы позаботимся о нем!
Ирина Петровна, старая ведьма высокого ранга, полная достоинства, покинула монастырские стены, а Грошева взяли псаломщиком и упросили принять постриг инока, он согласился, с радостью.
В монастыре ему стало намного лучше, сознание прояснилось, но и только, по-прежнему прошлая жизнь была покрыта туманом. Его это не беспокоило, интуитивно Егор Павлович чувствовал некую опасность, даже смертельную опасность от знания, как и зачем он жил раньше. И потому мозг его воздвиг плотный заслон на все воспоминания, абсолютно все, кроме монастырских.
То, что о Грошеве практически не вспоминала Кристина – другое дело. Ее теперь всецело занимали маленькие племянники. Помощь сестры была для усталой Надежды просто бесценна и ничего, что довольно часто чьи-то ловкие руки пеленали, меняли подгузники и пеленки одному грудничку, в то время, когда обе сестры были заняты, скажем, двумя другими. Надежда ничего не замечала, а бабушка хоть и замечала, но молчала, улыбаясь Кристине и в целом, одобряя невидимого, но бесценного помощника…
Рассказы отца Димитрия
Вместо вступления
Отец Димитрий Ярцев – приходской священник сельской церкви. Человек не старый, но и не молодой, как он сам про себя говорит – божий, ни на что не похожий. Отличительной чертой его характера является сожаление, что он не в состоянии накормить и обогреть голодных и обездоленных всего мира. В его доме вечно живут изгои и просто потерявшиеся люди. Он счастлив сам не доесть, не допить, но ближнего накормить. В связи с этим у него много разногласий с жителями села, но большинство прихожан церкви, батюшку поддерживает и понимает. Довольно часто на селе можно увидеть как некая хрупкая старушка тащит к церкви тележку, набитую сверх всякой меры картошкой, консервами, крупами, сахаром, в придачу старушка обязательно приволокет мужнины вещи (не пропадать же добру, коли мужик помер) и с поясным поклоном складирует дары за свечной прилавок, где жена отца Димитрия, матушка Настасья с приветливой улыбкой кланяется в ответ.
Дом у отца Димитрия большой, двухэтажный, но бревенчатый, достался по наследству от отца, а отцу от деда.
В доме несколько голландских печей-лежанок. В гостиной стоит белая русская печь, в которой матушка Настасья готовит завтраки, обеды, ужины. Шуровать чугунками ей помогает набожная, но очень глупая девка по имени Светланка.
У Светланки своя история, ее изнасиловал собственный отец, и она бежала в детскую комнату милиции, где инспекторша по делам несовершеннолетних приняла в ее судьбе самое горячее участие. Светланку отняли у родителей, отца посадили, а мать предупредили. Впрочем, мать была рада избавиться от слабоумной дочери и ни разу в интернате для умалишенных детей, дочь не навестила. Окончив интернат, Светланка самостоятельно, пешком, отмахала сорок километров и пришла под окна дома отца Димитрия. Он к ней вышел и, улыбаясь в бороду, спросил:
– Что ты есть такое? Дитя?
– Дитя! – эхом отозвалась она.
– Дети нам, ой, как нужны! – рассмеялся отец Димитрий.
Детей отцу Димитрию бог не дал, но может и к лучшему, неизрасходованная любовь расходуется на взрослых детей.
Вот, к примеру, Шурочка. Ни роду, ни племени своего не помнит, долго в милиции добивались, кто он да откуда, а после отправили в больницу. Из больницы его забрал отец Димитрий. С тех пор Шурочка считает священника, несмотря на собственную седую голову родным отцом. У Шурочки загорелая кожа, потому что он вечно на улице, дома ему трудно дышать. Лишь заморозки загоняют его с сеновала в дом, где он с великой неохотой укладывается на здоровенном сундуке, возле самых входных дверей, спать.
Или Игнаша. Изгнанный за пьянство не только из дома своей жены, но и из дома своей матери. Игнаша больше не пьет, а желая отработать хлеб, соль постоянно бегает в ближайший лес с пилой и топором, заготавливает дрова на зиму, после тащит, взвалив березовые чурки на волокушу – поваленную ель, через поля, болотины и выбившись из сил, ложится отдыхать во дворе, на скамейку. От трудовых повинностей, добровольно взваленных на себя Игнашей, отец Димитрий его не освобождает, а одобряет действия пьянчужки, втайне надеясь на очищение его души посредством тяжкого труда.
Есть еще Коля, Валера, Эдик и Борис Иваныч. Все четверо с трудной судьбой, оказавшиеся после тюрьмы в изгоях у кровных родственников. Все четверо верой и правдой служат в церкви, помогают псалмы читать и церковные службы вести. Совершенно тихие, понятливые и совестливые люди. Не воры, но попавшие за мошенничество под суд, кто, будучи бухгалтером, не удержался, дал слабину и подделал документы, потворствуя вору-директору, а кто, вроде Эдика и вообще не понял, как, но держал ответ перед судом за вороватых коллег.
Одним словом, как говорят у нас, на Руси, от сумы да от тюрьмы – не зарекайся!
Есть еще один человек, по имени дед Осип. Старый человек восьмидесяти лет. Погорелец и бобыль. Ни кола, ни двора. Дед Осип, несмотря на приличный возраст всегда в движении, пасет коз и коров, у отца Димитрия, благодаря стараниям прихожан, большое стадо. Вместе с Шурочкой он занимается сенокосом и дойкой, в первом ему равных нет. С утра пораньше, загнав коров с козами на луга и привязав каждую животину к колышкам, чтобы стадо не разбредалось, дед Осип начинает махать косой и за половину дня столько накосит, что и механическим приспособлениям вовек не угнаться за расторопным дедом.
По вечерам дед Осип любит наигрывать на балалайке и дает уроки мастерства сельской ребятне. Много балалаечников он подготовил. На селе каждый гитарист – его ученик. Ему, что балалайка, что гитара – одна «малина», только у гитары струн больше.
Бывает, к отцу Димитрию заявляется гость нежданный, но желанный. Бродяга, весь пропитанный духом костров и вольных ветров, по прозванию Ворона.
– Не пью, не курю, веду здоровый образ жизни! – категорично заявляет Ворона в ответ о своем житье бытье.
Ворона – бывший клиент психиатрической лечебницы, если бы осталась на дворе советская власть, а стало быть, государственная, он бы по сию пору слонялся по коридорам психушки.
– Как же ты в больнице оказался? – соболезнуя Вороне и придвигая ему полную тарелку гречневой каши сдобренной сливочным маслом, спрашивает матушка Настасья.
– Призрака увидел! – буднично сообщает Ворона так, будто встречает призраков каждый день.
Более от него ничего нельзя добиться, да никто особо и не настаивает.
В доме отца Димитрия считаются с пропащими душами, не обзывая их пропащими, а напротив – людьми, божьими душами.
Впрочем, живется всем этим людям не плохо. Главный девиз в доме – один за всех и все за одного. Также с животными. Бродячие коты, собаки обретают в покоях у отца Димитрия невиданное счастье рая на земле, но хлеб отрабатывают. Коты стерегут дом и хлев от набегов крыс и мышей. А собаки сопровождают деда Осипа, с рвением исполняя роль пастушьих собак. Единственное, на что в данной ситуации обращает внимание отец Димитрий – это стерилизация и кастрация новых четвероногих жильцов. И вообще, постоянные наезды ветеринара с осмотрами и прививками для животных вошли в норму.
Также и с людьми. Не доверяя особо фельдшеру, у которого, как правило из всех способов медицинского осмотра есть только стетоскоп, отец Димитрий, встречая Ворону, а Ворона появляется в последние дни осени каждого года и с первыми днями исчезает, везет своего подопечного, прихватив еще кое-кого из домашних в город, где по знакомству, лечащий врач городской больницы проводит все необходимые анализы, назначает лечение, если надо.
Немного о селе
Тут необходимо сказать несколько слов о прихожанах церкви и непосредственно о жителях села.
Не очень большое, село это спокойно пережило разрушительные годы перестройки и дикого ельцинского безвременья. Способствовал этому глава села, а точнее, хозяин, хитрый, расторопный мужик чрезвычайно не доверяющий новой власти. Его постоянной присказкой являются слова:
– Воры, они и в Африке воры!
В его кабинете одноэтажного скромного домика сельской администрации невозможно увидеть портрет президента и российскому флагу он нипочем не поклоняется.
В то время, как новые «хозяева» жизни разваливали миллионные совхозы вокруг, его скромное сельское хозяйство оставалось в строю и мало того потихоньку расширялось, захватывая бесхозные поля и луга в округе. За бесценок глава села скупал у несчастных акционеров погибших миллионщиков их паи и принимался за дело.
В его совхоз повадились ездить за оптом овощей кавказские иноземцы и торговцы мясом выпрашивают скотинку на убой, с птичника на городской рынок уходят свежие яйца.
Таким образом, зарплаты выплачиваются, новая сельхозтехника покупается, население прибывает. Школа не пустует. Всегда полная задорных детских голосов и творческих идей, школа не хуже сельского клуба объединяет жителей, беспрестанно зазывая то на спектакли, то на чаепития, то на вечера пения старинных русских песен.
В селе множество частушечников. Искусство перепеть друг друга передается из поколения в поколение, куда там рэперам. Они срезались бы на первом же этапе. Частушечники, один моложе другого, выступают друг против друга с житейскими темами, при людно обличая в тайных грешках соперника или соперницу. Никто не обижается, хохочут и раскрасневшиеся, уступают место другим охотникам попеть.
Живут дружно, справляют свадьбы и дни рождения, одно плохо – суеверия. Ни дня не проходит без страшных сказок про леших, домовых, кикимор, привидений и прочую нечисть. И откуда это повелось, бог весть, должно быть с молоком матерей впиталось. Но и старые, и молодые заходя в лес, непременно раскладывают на пеньках помидоры, яйца, хлеб, кланяются деревьям, поминая с льстивыми улыбками лешего. За дровами в лес точно также ходят. На погост, навестить усопших, идут спозаранку, после трех часов дня ни одной живой души, кроме глупых ворон, ни за что на кладбище нельзя увидеть.
Через перекрестки всегда переходят с крестным знамением и ужасом в глазах, не перекрестишься, черт утащит, стращают они детей.
На рыбалку, к мелкой речушке протекающей неподалеку от села идут непременно с дарами водяному и русалкам, кидают в воду куски сахара. Кланяются. Почему сахар? Пожимают плечами, так исстари повелось, сам сахара не попробуешь, а водяному отдашь, и улов будет. Как ни странно всегда бывает. Приезжие городские рыбари завидуют местным, городские уезжают с двумя-тремя хвостами, в то время как сельские едва могут десятилитровые ведра приподнять от тяжести рыбы, просто вываливающейся наружу.
Приметы и сны – главная тема обсуждения на селе. С утра до ночи трещат о сновидениях местные, пускай хоть третья мировая и тут не оставят болтать о любимом вопросе.
В связи с этим много неразберихи вываливается на голову священника, отца Димитрия Ярцева, сельские мужики и женщины рассуждают что он-то, как человек духовный должен разобраться и пояснить, что, к чему, он и пытается объяснить…
1
«Устал я после вечери, домой еле приплелся, кое-как взобрался по лестнице на второй этаж. Сунулся в прихожую, а там бабка одна сидит, меня дожидается. Ахти, говорит, батюшка, диво дивное со мною приключилось. Вышла я в сумерках в огород, а там черт пышет, дышит, я в крик, едва в избу заскочила, в обморок грохнулась. А утром, гляжу, картошку кто-то зорил. Как есть, гряды перерыты… Что делать то, батюшка, пришел бы, огородик мой освятил! И смотрит на меня с надеждой. Что делать? Не отвяжется глупая баба! В церковь вернулся, воды святой в трехлитровую банку набрал и к бабке, благо до дома ее десять минут ходу.
Огород освятил, молитвы прочитал, слышу, хрюкает кто-то, смотрю, в дыру в заборе свинья протискивается, вот тебе и черт! Бабка за веник схватилась, свинью погнала, с соседкой ругаться принялась, а я потихоньку, потихоньку, да и был таков.
2
После причастия две подружки стоят, умиляются, друг дружке кланяются.
– С праздником тебя, кума!
– Ноне в одежды светлые оделась, нарядилась, чисто невеста!
– Невеста, каких поискать!
– С вилами ищут в преисподней!
– За черта замуж вышла!
– За твоего брата!
– Черт он, черт!
От чертовки и слышу!
И пнула одна другую. Я им замечание сделал. Не слышат. В волосы друг дружке вцепились, визжат на всю церковь, насилу разняли, водой святой окатили, только тогда и успокоились.
3
На исповеди подошла молодая, лет двадцати, не больше. Потупилась, грешна я, батюшка и молчит, в чем спрашиваю, грешна, грехи вслух перечисляю, она на каждый вздыхает, слезу роняет. Говорю: не убий. Она в ответ всхлипнула, ой грешна, так грешна. Погоди-ка, спрашиваю, в этой заповеди провинилась? А как же, отвечает – провинилась. Кого же ты убила? Плачет, ой, убила, так убила. Оказалось, подружке своей не сказала, что платье шиворот-навыворот нацепила, парни на смех подругу подняли. Я удивляюсь, причем тут убийство? А как же отвечает, глаза блестят от слез, веру в людей я в ней убила? – Убила! В принципе, правильно! Ну, иди, покайся теперь перед подругой и впредь, не греши! Но любопытство разобрало, как так, спрашиваю, подружка могла не заметить, что платье на изнанку надела? А так говорит, грибы мы с ней собирали, заблудились чуток, вот подружка платье и перевернула, чтобы своей лешему показаться, а когда он из лесу отпустил, позабыла переоблачиться, ну, что тут скажешь?!
4
На масленичной неделе любимым делом на селе является всегда перетягивание каната. С одной стороны тянут бабы, с другой – мужики. Бабы одолеют, мужики бегут, батюшка, кричат, они все – ведьмы, как такое возможно, чтобы бабы и оказались сильнее нас, мужчин!
А мужики перетянут, бабы бегут с криками, батюшка, рассуди, мы день-деньской крутимся, сеем, пашем, с детьми, домашними хлопотами валандаемся, а мужики нас перетянули. Как так? Стало быть, черти им помогали!
5
У одной ячмень на глазу вскочил. И принялась она по селу бегать, просить, плюнь да плюнь мне в глаз. Плевали, конечно, все, кому не лень. Только после плевка старухи Алексеевны ячмень возьми да пройди. И пошла по селу гулять молва, Алексеевна – целительница! У нее де сила есть! Принялись таскаться к Алексеевне, с просьбами вылечить от ревматизмов, от насморков.
Алексеевна рассердилась, батюшка говорит, ослобони меня от этих дураков, ведь что удумали, в избу не пускаю, так они стараются до окон моих дотянуться, больным местом к стеклу прислониться, всяко, твердят, поможет.
Пришлось целую лекцию о святых и целителях сельским читать и после еще долго вступаться за Алексеевну, отваживая болящих доброхотов от ее дома.
6
У каждого двора целое куриное царство, во главе царства петух. Но у братьев Краснокутских куриц особенно много. Братья ленивы, поесть яичницу им в охотку. Куриц в связи с этими двумя обстоятельствами развелось у них видимо-невидимо. Деревенские яйца городские лакомки разбирают быстро и братья каждодневно собирая из-под куриц богатый урожай крупных яиц, приноровились на электричке мотаться, на городской рынок. Тем и живут. Вдруг, что такое? Обнаружили возле петуха маленького змееныша и скорлупа яйца рядом валяется. Петух, старый уже, генерал в отставке, сидел наподобие курицы, спал, а тут этот змееныш.
Схватили тварь и ко мне. Батюшка, нам петух василиска родил. И так-то обеспокоились, что пришлось лазать по их курятнику, искать корень зла. Нашлась ужиха и еще парочка маленьких ужиков. А не отыщи я мамашу змееныша, паника на селе была бы великая.
7
Вот и глава села, умный и рассудительный мужик попал как-то в ситуацию. Стала у него голова дергаться. Так вроде ничего, разговаривает и вдруг, посреди разговора, что такое? Жители села заговорили, обсуждая невиданную хворь. Конечно же, пришли к выводу, это, говорят, сглаз, не иначе! Сглаз и сглаз, он внимания не обращает, только еще и руки задрожали, ровно у пьяницы с перепою.
Сельские взбунтовались, на нашего председателя (а все его называли по-советски не иначе, как председателем) да сглаз навести, не позволим!
Насилу он от них вырвался, добег до церкви, батюшка, что делать, ведь окаянные, что удумали, целый языческий обряд хотят провести! Хотят? Пусть проводят, но не с главой села. Погрузились мы в председательский «газик» и рванули, дай бог, к моему знакомому городскому лечащему врачу больницы. Он направил к невропатологу. Оказалось, не так страшен черт, как его малюют, нервы и возраст, вот голова и руки и затряслись. Вернулись с кучей таблеток, а сельским велели, раз, так радеете за здоровье председателя, собирайте травы, чтобы успокоительные сборы делать. Занялись, сами успокоились, а со временем и у председателя голова с руками трястись перестали.
