Дома мы не нужны

Дома мы не нужны

Книга первая. Битва эпох

Василий Иванович Лягоскин

© Василий Иванович Лягоскин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Кудрявцев. День первый. Около девяти утра

И мир взорвался!

Взорвался совсем не так, как ожидал подполковник Кудрявцев. Вернее сказать, Кудрявцев вообще не ожидал ничего. Ни хорошего, ни плохого. После нервного нажатия пальцем курка автоматического пистолета Стечкина, поднесенного к собственному виску, ожидать чего-то было бессмысленно. Поэтому удивительную какофонию звуков, окруживших вдруг подполковника, сидевшего за обычным письменным столом в собственной однушке на восьмом этаже в спальном районе Саратова, ничем объяснить было нельзя.

Ни в ад, ни в рай Кудрявцев прежде не верил. Да и сейчас трудно было поверить, что где-то в пределах территории, подведомственной чертям или, напротив, ангелам, вдруг бешено взвыл и тут же умолк, словно наткнувшись на непреодолимое препятствие, мотоциклетный двигатель. Подполковник, которого определять любой звук; направление и расстояние до него учили когда-то не просто жестко, а жестоко, определил: не больше пятнадцати метров, чуть левее и… не выше, но и не ниже самого Кудрявцева, который, напомним, жил на восьмом этаже.

Где-то чуть дальше рявкнул тракторный движок, но тоже замолк – не сразу, скорее повинуясь руке тракториста, отключившего зажигание.

– Тракторишко-то наш, советский МТЗ, – определил он по старой памяти, хотя Минский тракторный завод уже почти четверть века выпускал продукцию на благо суверенной Беларуси, поставляя практически всю ее в Российскую Федерацию, не менее независимую те же четверть века.

Чем-то почти райским можно было обозвать обиженный звон колокола, будто упавшего с небольшой высоты; последовавшее сразу за ним извержение богохульств и мата – родного, российского, а сразу за ним какой-то то ли молитвы, то ли стенания заставили подполковника чуть улыбнуться – он понял, что колокол действительно упал. И не просто упал, а на голову кого-то, привыкшего через слово обращаться к Богу. Что интересно – и колокол и богослов, судя по всему, тоже висели где-то на высоте чуть больше двадцати метров (восьмой этаж) – ведь квартира Кудрявцева была угловой, и за стеной комнаты, служившей ему и кабинетом, и спальней, а иногда – по торжественным случаям – и банкетным залом не было ничего, кроме воздуха. Впрочем такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Настоящим домом для подполковника Александра Николаевича Кудрявцева была База (с большой буквы с того самого дня почти тридцать лет назад, когда двадцатисемилетний капитан Кудрявцев, считавший себя бойцом круче некуда, в первый раз перешагнул ее порог), а эта комната шириной три двадцать и длиной четыре метра сорок сантиметров…

– Теперь уже не четыре сорок, а метра три, если не меньше, – констатировал открывший, наконец, глаза Кудрявцев. Констатировал слишком спокойно для человека, который вместо глухой стены перед собой и картины неизвестного художника на ней, оставленной прежним хозяином квартиры ввиду отсутствия в последней художественной и материальной ценности, увидел… тоже часть комнаты. Чужой комнаты – судя по остаткам меблировки – гораздо более благоустроенной и пригодной для любителя или вернее любительницы роскошного времяпрепровождения.

Именно такая, внешне далеко не худшая представительница прекрасного пола сидела на коленях, подоткнув под них что-то невесомое и почти прозрачное. Сидела на кровати, размеры которой на мгновенье ошеломили подполковника.

– Это как же ее в комнату заносили, – восхищенно удивился он, – не меньше чем три на три метра.

Перед кроватью, почти упираясь в край комнаты Александра, затерялся своими размерами сервировочный столик. Затерялся размерами, но не сервировкой.

Огромный торт – из тех, который в обычном ресторане, по крайней мере в саратовском, не закажешь; бутылка шампанского – того самого джеймсбондовского «Дом Периньон», которое Кудрявцеву однажды (в рамках Задания, конечно – а как же иначе!) довелось испробовать. Ну что сказать? – что-то такое в этом игристом вине было. Но ничуть не больше, а скорее намного меньше, чем в женщине, скорее девушке, ошеломленно глядевшей сейчас на него.

Лет двадцати, а может и меньше; белокурая настолько естественно, что о краске для волос не хотелось даже думать; стройная и женственная до безупречности, чего полупрозрачное одеяние не только не скрывало, а наоборот, подчеркивало.

– Зато у меня крыша есть, – немного ревниво подумал подполковник. И действительно – в то время, как над остатками его комнаты также незыблемо как и прежде располагались плиты перекрытия, побеленные когда-то все тем же прежним хозяином (а может и предыдущим – Кудрявцев не интересовался) – над остатками жилища прекрасной незнакомки вовсю сияло нежной синевой небо, подсвеченное яркими лучами восходившего солнца. Яркими и удивительно жаркими для сентябрьского Саратова – это Александр почувствовал даже в тени своей полукомнаты.

В этих лучах Кудрявцев с непонятной для себя радостью разглядел в соседке изъян – на ее красивом, он бы даже сказал аристократично красивом лице было слишком много косметики. Так много, будто незнакомка шампанским и монументальным тортом собралась праздновать по крайней мере полувековой юбилей. Грим этот скорее уродовал, чем красил хозяйку. А когда она повернула гордо посаженную голову направо, открыла широко рот и мазнула рукой по лицу, словно не веря своим глазам, красота ее вмиг превратилась в нечто жуткое, искаженное ужасом.

Вслед за судорожным движением ее руки вскочил и Александр. Вскочил как привык – внешне неторопливо, плавно – в то же время стремительно, успев поставить на место стул и обогнуть не самый маленький по размерам двухтумбовый стол раньше, чем изо рта незнакомки исторгся удивительно высокий и оглушительно громкий крик.

– Нетребко, блин, – весело усмехнулся Кудрявцев. Почему-то ничто не тревожило его; энергия бурлила в организме, словно ему, подполковнику, было двадцать, впереди ждала полоса препятствий, а вокруг так же беззаботно и напористо бегут друзья однокашники – курсанты Ташкентского высшего военного общевойскового училища.

Некоторым – совсем ничтожным, комариным – диссонансом настроению послужила гильза, отлетевшая от носка берца (все таки выстрел в висок был!) и штаны, часть знаменитой полевой формы российского десантника, которые уже на втором шаге почему-то поползли вниз. Так – с АПС в правой руке и ремнем, поддерживаемым левой, он спрыгнул в соседнюю комнату. Именно спрыгнул, постольку паркетный пол там оказался сантиметров на двадцать ниже его линолеумного.

Этот факт подполковник отметил краем сознания. Гораздо важнее было заткнуть фонтан нестерпимого человеческому уху звука, что он и сделал, отвесив соседке оплеуху – экономную (чтоб следов не осталось) и в то же время достаточную, так что красавица отлетела на собственную кровать и там замерла, глядя испуганно и с какой-то необъяснимой надеждой на Кудрявцева.

– Ну что ж, будем соответствовать, – ухмыльнулся он, обозревая картину так ужаснувшую незнакомку.

Кусок чего-то железного и непонятного, больше всего похожего на переднюю часть паровоза (или электровоза – пока было неясно) еще покачивался на отрезке рельсового пути метров пяти длиной и в такт этому куску дергалось то немногое, что осталось невредимым от раздавленной многотонным грузом женщины. Еще одной женщины, неведомо как оказавшейся рядом с разоренным жилищем Александра.

Абсолютно невредимой в этих жутких останках была только рука, до сих пор неведомо чьими промыслами сжимавшая в ладони книгу – серенький невзрачный томик еще из тех, советских изданий, в которых красок было поменьше, а смысла побольше. Даже не вглядываясь, Кудрявцев мог со стопроцентной точностью (ну почти стопроцентной) выдать название книги:  "Лев Толстой. Анна Каренина». Именно по этой книге он когда-то давно писал сочинение. Какой это был класс Александр не помнил; зато он помнил чувство безмятежности и железобетонной уверенности в завтрашнем дне – чувство, безнадежно утерянное в начале девяностых.

Этой незнакомке ничем нельзя было помочь. Единственное – укрыть от нескромных взоров. Что он и сделал, содрав с необъятной кровати что-то непонятное и очень приятное на ощупь, чем можно было накрыть всю груду железа. Слабый порыв соседки, попытавшейся привстать на кровати, Александр проигнорировал и, завершив скорбное дело, направился на разведку местности – дело, которому он тоже был весьма и весьма квалифицированно обучен.

Брюки, благодаря широкому ремню, ужатому сразу на три дырочки, больше не падали, и подполковник Кудрявцев, отступив метров на двадцать, к самой опушке леса (какой лес в густонаселенном микрорайоне Саратова?!), оглядел место локальной катастрофы. Как иначе можно было назвать нагромождение странных развалин, с крышами и без них, будто постриженных гигантской косой каждое на своем уровне; обломки каких-то машин и механизмов, в одном из которых он с удивлением узнал переднюю половину КАМАЗа, задравшую лобовую часть целой на вид кабины, из которой пытался выбраться рослый мужик в комбинезоне. Чьи-то ноги торчали между кабиной и частью кузова – оттуда, где никаких пассажирских мест конструкцией грузовика не предполагалось.

Рядом в стену такой же, как кудрявцевская, полукомнаты упирались три трубы метрового диаметра длиной, как прикинул подполковник, в те же пять метров. Нет – в верхней было поменьше – метра три. Из глубины одной из нижних, длинных, доносилось басовитое рычание собаки (точнее собак, поскольку рычание перемежалось более звонким взлаиванием). Там же кто-то истерично бормотал, но Александр не бросился немедленно на подмогу, поскольку ни в лае, ни в рычании никакой агрессии не распознал. Как рычит пес, бросившийся на человека, он знал слишком хорошо; еще лучше он знал, как эту агрессию пресечь. Самым фатальным для агрессора образом.

Перечислять все то безобразие, что Кудрявцев оглядел практически мгновенно, можно было долго. Ему же хватило лишь этих самих мгновений, затем неторопливо, примечая каждую мелочь, и откладывая ее в память так же надежно, как в любом другом серьезном Задании (а для Александра все Задания были серьезными), он направился по часовой стрелке вокруг этих Содома и Гоморры, в центре которых островком надежности и благополучия возвышался сруб – скорее всего бани, из трубы которой лениво вился дымок. В отличие от других строений различной степени разрушения, с крышей и без нее, но не выше трех метров каждое, баня была абсолютно целой, с надстроенным над срубом вторым этажом, обшитым вагонкой и крышей, покрытой металлочерепицей зеленого цвета.

В ее целостности Кудрявцев убедился достаточно быстро, обойдя по периметру зону бедствия, которая представляла собой практически правильный квадрат со стороной метров двадцать пять. Уже завершая осмотр, он немало подивился способу, которым прибыл сюда хлипкий паренек с чемоданом в руке. Сам парень лежал на крыше небольшого красного автомобильчика – «Мазды» -двойки, за рулем которой сидела, судорожно вцепившись к руль, молодая женщина с упавшей на правый глаз русой прядью волос. Позади – с заднего сиденья – виднелись две детские мордашки. Возраст детей в сумраке салона определить было сложно, но не больше семи-восьми лет старшей; второй, мальчик, и вовсе должен был посещать ясельную группу, если он, конечно, ходил в садик.

Парень на крыше автомобильчика подполковнику почему-то сразу не понравился. Может потому, что в глазах его Александр каким-то образом угадал следы похмелья – алкогольного или, скорее, наркотического. Наркоманов он особенно не любил; больше ненавидел только наркодельцов – слишком много жертв их «деятельности» пришлось увидеть на своем веку; и за «речкой» и дома.

Кудрявцев опустил глаза вниз – на чемодан серого цвета, ручку которого парень стискивал так, что побелели кончики пальцев. Александр вдруг замер и построжел лицом: где-то вдали в направлении, противоположном восходу солнца, прогремел взрыв; затем – через несколько мгновений, автоматная очередь – длинная, на весь магазин. Закончилось все сухими одиночными выстрелами – настолько тихими, что услышать их мог только человек, который такие звуки воспринимал автоматически, поскольку часто от этого зависела его жизнь. Его и его товарищей. А еще зависело – будет ли выполнено очередное Задание.

– Километров шесть-семь, не меньше, – машинально отметил он и, уже не останавливаясь, стремительным броском добрался до огромного сухого дерева на опушке леса, откуда, собственно, и начал разведку. Планы неторопливого, вдумчивого обследования местности надо было корректировать. Почему-то Кудрявцев почувствовал ответственность за людей (и животных), которые все еще копошились в своих персональных развалинах.

Незнакомка в роскошном пеньюаре все также лежала на кровати, чуть вздрогнув при появлении подполковника, и еще ощутимее – как только он выкрикнул хорошо поставленным командирским голосом в рупор из собственных ладоней:

– Внимание, внимание! Товарищи!.. Господа!… Граждане! Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Повторяю! Общий сбор у большого сухого дерева в направлении восхода солнца. Так, – добавил он уже вполголоса, – вроде всех пригласил, никого не забыл? Если только… Собак!

А последние и появились раньше других в точке сбора. Первым выметнулся из-за единственной сохранившейся стены соседки красавец алабай – явно жутко породистый и ученый. Затормозив всеми четырьмя лапами в двух шагах от Александра, пес не бросился на него, не залаял. Глухо клокотавшие в его глотке звуки подполковник расшифровал и как приветствие, и как вопрос, который в силу понятных причин не мог быть задан на обычном русском языке: «Что, черт возьми, здесь происходит?»

Следом за этим красавцем палевого цвета выскочили, путаясь в поводках, которыми почему-то были накоротко спутаны, две восточно-европейские овчарки, «девочки» – значительно меньшие по размерам первой громадины «мальчика», но тоже явно благородных корней. Благодаря этим поводкам овчарки остановились не так изящно и монументально; коротко взвизгнули и тут же умолкли, услышав негромкий повелительный рык алабая.

Так они и застыли втроем перед Кудрявцевым, не обращая внимания на людей, собирающихся за ними полукругом. Выходили люди по одному, по двое; втроем держались друг друга лишь давешняя водительница «Мазды» с детьми да пара, ведущая за руки мальчика лет пяти-шести. Растерянность и ошеломление читались во всех лицах. Кудрявцев, машинально пересчитывая подходивших к нему мужчин, женщин и детей вдруг понял, что так резало глаз в этих фигурах – практически все они были одеты как-то странно, будто в наряды с чужого плеча. Мужчины – так же как недавно Александр, украдкой придерживали нижние детали костюмов; женщины, напротив, старались обернуть потуже верхние – блузки, кофты. А кое кто и что-то более интимное – как например невысокая темноволосая девушка, вышедшая из половинки комнаты смежной с его, кудрявцевской. Она старательно оборачивала вокруг себя широченную ночную рубашку бледно-голубого цвета. Даже на непросвещенный в подобных вопросах взгляд подполковника, это одеяние гораздо органичнее выглядело бы на семидесятилетней старушке. Девушка, наткнувшись на его чуть насмешливый взгляд, густо покраснела – видимо ее взгляды на ночное женское белье не сильно отличались.

– Тридцать, тридцать один… тридцать два, – Александр покосился на красавицу-соседку, так и не вставшую со своей кровати. О! – тридцать три, – где-то совсем недалеко прозвучал такой знакомый и такой уместный сейчас призыв: «Люди! Ау! Помогите-е-е!»

Причем прозвучал как-то глухо, будто из-под земли. Люди, к которым и был обращен крик души какого-то неизвестного бедолаги, заозирались, невольно улыбаясь, а Кудрявцев уже скользнул стремительной тенью меж развалин, многие из которых, казалось, были готовы обрушиться в любой момент.

Призыв действительно исходил из-под земли – точнее со дна квадратного водоема глубиной метра два, который еще совсем недавно был полон воды. По его идеально ровным железобетонным берегам еще сочилась влага, а на дне, на песке, в центре квадрата пять на пять метров, в резиновой лодке с мотором на корме сидел паренек в камуфляже и шляпе с удочкой в руках. Сидел и обалдело глядел на подполковника.

– Вот и порыбачил, дядя, – хмыкнул Кудрявцев и, уже погромче, – давай руку, дружище.

Парень поднялся, осторожно переступил через круглый резиновый борт и прошлепал по песку к бетонной стене, с которой, склонившись, протягивал ему руку Александр. Миг – и рыбачок был наверху, а через считанные мгновенья, увлекаемый крепкой рукой, оказался в толпе, среди товарищей по несчастью.

Подполковник, вновь занявший свое место в центре полукруга, перед людьми и тремя четвероногими слушателями, на мгновенье задумался, а затем громко и четко, как когда-то перед личным составом, представился:

– Я подполковник российской армии Кудрявцев Александр Николаевич… В соответствии с Уставом Вооруженных Сил Российской Федерации на время отсутствия представителей гражданской администрации принимаю на себя командование…

– Но позвольте.. – несмело попытался что-то возразить паренек в пиджаке размера на три или четыре больше необходимого и толстенных очках на внушительном носу.

– Не позволю! – отрезал подполковник, – все обращения только согласно Устава.

Вообще-то цитируемый Устав безобразий, подобных сегодняшним, никак не регламентировал, но Кудрявцев весьма сомневался, что кто-то из трех десятков человек когда-то изучал этот документ. Кроме самого подполковника, конечно; ну, может еще пары мужичков, выделявшихся из толпы своим более подтянутым видом; даже одежда на них сидела вполне естественно, не свисая с широких плеч.

– Ну эти точно служили, – обрадовался он.

Еще больше он обрадовался, когда на предложение: «Поднимите руки, кто понимает русский язык», – руки подняли все, даже дети. Казалось, собаки сейчас тоже поднимут лапы, но поскольку для них команды не было, то звери и не шелохнулись.

– Что, все русские? – не поверил Кудрявцев, когда все опять таки дружно кивнули. Не поверил, потому что где сейчас в России, в каком самом глухом уголке ее можно оглянуться и не увидеть среди трех десятков славян пяток смуглых азиатских физиономий, двух-трех горбоносых кавказских, а ближе к Тихому океану и десяток-другой круглолицых китайских и вьетнамских. Нет, он не был шовинистом или расистом, но как-то душу грело, что очередное Задание – а так теперь определил для себя дальнейшие действия Кудрявцев – будет направлено на благо русского народа.

– Да-а-а… Народ еще тот! Ну ничего и не таких строили, – а дальше уже вслух. – Товарищи! (именно такое обращение подразумевал Устав) Первой и главной задачей определяю безопасность гражданского населения, – он специально строил речь казенным языком, не приемлющим никаких дебатов, – для чего:

Первое. Переписать население (все три десятка).

Второе. С учетом выявленных навыков и способностей определить каждому круг обязанностей для обеспечения выживания всех. Да, да – выживания!, – о далеких взрывах и стрельбе он пока предпочел не упоминать, чтобы не пугать народ раньше времени.

– А может, вызовем МЧС? – предложил робкий женский голос.

– Попробуйте, – Кудрявцев уже убедился. что никакой спутниковой связью вокруг и не пахнет, хотя мобильник исправно показывал половину зарядки.

У всех тут же, как по мановению волшебной палочки, появились разнокалиберные и разноцветные устройства и люди (как подозревал Кудрявцев, большинство не в первый раз) принялись тыкать пальцами в кнопки. Естественно безрезультатно.

Александр тем временем зашагал к толпе – четко, как на плацу, благо едва отросшая трава позволяла печатать шаг. Зашагал прямо, ни на сантиметр от линии, проложенной взглядом к девушке, единственной из присутствующих оказавшейся в деловом костюме, слегка примятом и испачканном, словно ей пришлось проползти некоторое количество метров по запыленной поверхности – не больше пяти, уже понял Кудрявцев. Линия эта проходила аккурат по ногам алабая, пока еще безымянного, и тот убрался с дороги, хоть и с глухим рычанием, понимая наверное кто здесь и сейчас главный.

– Вот вас, девушка, как зовут? Кто вы и откуда?

– Котова Марина Сергеевна, – тут же ответила девушка, – работаю… работала секретарем и по совместительству начальником отдела кадров завода железобетонных изделий. Всю жизнь – почти тридцать два года.

– Сколько?! – поразился подполковник. Девушка, которой на вид было не больше двадцати, была (он быстро прикинул в уме) не намного его моложе.

– Да, – с гордостью подтвердила Котова, – с первого марта одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года – тридцать один год и семь с половиной месяцев.

– Дела, – опять удивленно протянул он, – ну хорошо. Внимание, – уже громче, для всех, – Марина Сергеевна Котова назначается заместителем командира по кадровой работе. Сейчас всем, в первую очередь женщинам и детям пройти регистрацию.

Подполковник перевел взгляд на стоящую рядом пару – крупного, гораздо крупнее его самого, парня, который удерживал за шиворот пиджака второго – значительно меньшего габаритами. На правом глазу последнего наливался внушительный фингал.

– Фамилия, имя, отчество, – потребовал у здоровяка Кудрявцев, – к‒ем работаешь; где служил; звание?

Почему-то он не сомневался, что парень не из тех, кто когда-то всеми силами и любыми средствами откосил от действительной.

И точно – здоровяк (отпустив пиджак соседа, отчего тот едва не растянулся на траве, удержав равновесие в последний момент) собрался внешне и внутренне, втянул и так не сильно выпирающий живот и отчеканил, вытянувшись по стройке «Смирно»:

– Дубов Виталий Александрович, водитель лесовоза «Фискарс»; старший сержант запаса, демобилизовался в две тысяча пятом году – замкомвзвода роты бетонных работ инженерно-саперного батальона…

– Что, реально «бетонных работ»?! – так часто, как сегодня, Кудрявцев еще никогда не удивлялся. А ведь день только начался…

– Так точно, товарищ полковник! – гаркнул бывший старший сержант, и Александр удовлетворенно кивнул – парень службу знал, вон как непринужденно проглотил приставку «под».

– За мной! – скомандовал подполковник и кивнул на второго парня – Ты тоже!

Через минуту они обогнули и кровать соседки Александра, и сервировочный столик, который парень, на ходу представившийся Ершовым Виталием Васильевичем, художником из Перми, едва не перевернул – так загляделся на коленки красавицы. Кудрявцев едва успел выдернуть Ершова из опасной зоны и отпустил его рукав только у собственного стола. Совсем скоро стол стоял под солнцем, перед Котовой, основательно утвердившейся в любимом кресле Александра, которое он сам любезно и принес своему заму по кадрам – пока единственному заместителю.

Однако перекличка, или перепись, так и не началась – опасливо обогнув алабая, вернувшегося на свое место, перед Кудрявцевым остановился еще один здоровяк, немного помельче первого и не такой опрятный. Его камуфляжный костюм был здорово помят, густо покрыт масляными и какими-то иными пятнами, а на плече еще и здорово надорван. От него даже на расстоянии полутора метров – оттуда, где он остановился, не решившись видимо подойти к подполковнику вплотную – несло водкой, вернее самогонкой. Вряд ли какой завод решился бы выпустить официально напиток с такой концентрацией сивушных масел.

Однако речь его оказалась вполне трезвой, хоть и не такой связной, как у Дубова:

– Там, товарищ полковник…, товарищ подполковник… Там, – парень в замызганной спецовке все тех же лет двадцати (парень, конечно, не спецовка; хотя…), – Так вот, – парень махнул рукой куда-то вглубь развалин и зачастил словами, – там бабка Оля, нет, она живая еще, шевелится, только кровищи натекло… А как я ее один вытащу – трактор ведь ни туда, ни сюда… Вот!

– Ага, – догадался Кудрявцев, – тракторист. Ухитрился не только в развалины заехать, но и придавить кого-то. Не кого-то, а бабку Олю, – поправил он сам себя.

– Марина Сергеевна, начинайте без меня, – подполковник огляделся, – сержант, ты, ты и… вы. Пятым кроме названного Дубова, Ершова, тракториста и, естественно, самого Александра, в спасательную команду попал представительный, хотя и молодой мужчина, который совсем скоро назвался Романовым Алексеем Александровичем, профессором кафедры иностранных языков Санкт-Петербургского университета, пятидесяти четырех лет отроду (чему подполковник, даже глядя на пышущего юношеским румянцем лицо профессора, удивился как-то отстраненно – привык наверное к подобным казусам). Он и к себе-то стал прислушиваться и присматриваться, если только можно было назвать так быстрый экзамен, устроенный собственному физическому состоянию на ходу незаметно от других. Что бы подумал тот же профессор увидев, как мужчина в форме подполковника российских десантных войск принялся бы на ходу крутить сальто, причем падая перекатом на голый бетонный пол без всяких последствий для организма, а затем этот же пол ломая голой рукой.