Откровение А4. фильм в виде книги

…Се, грядёт с облаками, и узрит его всякое око, и те, которые пронзили Его; и возрыдают перед Ним все племена земные…

…И видел я в деснице у сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати её? И никто не мог, ни на небе ни на земле, ни под землёю, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в неё…

– Стоп! Хватит, – перебил читающую мальчик. Она не обиделась – это тоже игра, право сына останавливать чтение.

∞

Бэтмэн в Белом

Очередной революционный, условно бархатный, период страны прошёл одновременно с моим школьно-одиннадцатилетним периодом жизни. Никогда больше не повторится чувство: стою на перепутье – передо мной все дороги открыты. Выбор был сделан, и он такой, какой есть. Удачно вписавшись во все происходящее, я решил пойти по дизайнерско-бумаго-полиграфическому пути, благо лёгкое поступление и иногда-посещение полиграфического института способствовало этому. Были и другие попытки ходить куда-то, но потом всё само понималось и вузы оставлялись в покое. Слушая лекторов и профессоров, я всегда ловил себя на том, что я не способен понять то, что кто-то может тратить свою жизнь на то, чтобы учить… С другой стороны, кто-то должен это делать, всё уравновешено… но кем? Когда профессор финансовой или налоговой академии учит студентов банковскому или кредитному делу, и выпускники, научившись у него, через полгода ворочают миллионами, я хочу у профессора спросить: «Что ж ты такой умный, сидишь и ставишь оценки в зачётной? Иди, поднимай лавэ для себя. Раз такой умный, не сиди на зарплате. Не трать свою жизнь на обучение этому других. Если ты такой умный, почему ходишь пешком и где твой остров на карте?» Новое поколение другое, они учатся сначала в банковской системе, потом в налоговой, потом понимают что к чему, и кидают государства, устраивая им дефолт. А того самого Киндер-Сюрприза именно они посадили в премьерское кресло, специально для того, чтобы он сделал это объявление про наступивший полный дефолт. Но он лично такой откат за это поимел реальный, что за такую сумму я бы тоже не только дефолт объявил, я бы вообще Родину продал, если бы она у меня была. Поработают так месяцев восемь эти ребята, а потом они и их будущие правнуки обеспечены на всю оставшуюся жизнь. Во всех этих обучающих заведениях лично мне ничего такого, чего бы я сам не понял, не смогли дать. Первые два года сту- денческой жизни, впрочем, как и остальные, были никакими. Я заходил в эти институты, и мне сразу всё становилось понятно. Всё банально. Романтика студенческой жизни надумана, коллективизм – атавизм общества. Мне важнее оставаться наедине со своими мыслями, чем обсуждать ничего не значащие темы с ро- весниками. Каждый, я не исключение, считает себя исключительным, способным на нечто необычное и волшебное. Взрослея, мы заново, каждый для себя, понимаем то, что понято другими давно и забыто. Но для меня исключительность и загадочность бытия за- ключается в другом, – не в том, что поняли и забыли другие.

Так я жил, и в моей жизни произошел интересный случай. Именно он и расставил все точки над «ё» и по своим полкам. Кстати, до сих пор не понимаю этого игнорирования двух сиротливых точек. Печатные издания пошли по не безупречно верному пути. И почему это, собственно, в языке, на котором говорят в этой стране, используется образное выражение «Расставить точки над „i“?» На вольной Украине я понимаю, там есть такая буква. И в любом другом языке, где есть такая буква, я могу понять тоже. Но в русском?.. Не нужно расставлять несуществующие точки, над несуществующей же в нашем алфавите букве. Лучше уж взять все некорректные издания, игнорировавшие ни в чём не провинившуюся букву «ё», и заставить их в ручную расставить все точки. И будет справедливо, если это сделают те, кто игнорировал «ё», когда редактировал и печатал текст. И, возможно, именно тогда и будут расставлены все те точки, о которых так долго и упорно говорит народонаселение этой страны. Может, именно потому бардак кру- гом, что те, от кого это зависит, точек не ставили, где надо, а стави- ли там, где не надо, и над теми буквами, которых нет в алфавите. Меня лично этот вопрос очень тревожит…

Я просто гулять по улице не люблю, не прикалывает. Лучше уж сидеть дома и плевать в потолок или телевизор смотреть – это прикалывает. Тут вдруг потянуло на роликах вокруг дома покататься. Не знаю почему… Катаюсь себе, и заехал в район Чистых прудов, там дороги нормальные, и поворотов неопределённых больше. Мне казалось, я всё вокруг видел и знаю, но тут забор увиденный и странный поразил моё воображение. Видно, недавно поставили. И здание за ним странноватым показалось тоже. Архитектура непритязательная – кубизм… Оно было исполнено в форме огромного куба из стекла и бетона. Мимо таких обычно проходишь, не замечая, а если обратишь внимание, так на полчаса, наверное. Стоишь и думаешь: в чём здесь креатив? Я стою долго, впитываю, врубаюсь, что к чему. Уж очень понравилось мне неожиданное визуальное решение ограды. Смотрю, мимо машина «Скорой помощи» едет. Я успел зацепиться за неё и мы поехали вдоль ограды, так не скоро, поворачивая… Из окна высунулся санитар с пистолетом и пальцем пригрозил, мол: «Не надо этого делать». Я всё понял и отцепился. «Скорая» подкатила к изящным кованым воротам, они бесшумно открылись. А главное, что «Скорая» – микроавтобус мерседес, такая машина, с двумя мигалками-звёздами, расположившимися на широкой, квадратно-лысой голове, имеющей свиноподобную морду, такие не так давно у нас появились. Однако же сходство машины с непопулярной тварью не помешало этим автомобилям, изготовленным народом, который мы победили, стать символом вседозволенности и склонности её обладателя к аферистичным махинациям с государственным достоянием. Я стою, смотрю – мне интересно, что случилось, зачем сюда «Скорая» едет и почему у санитара пистолет? За воротами перед входом в то самое кубическое здание «Скорая» спокойно так, медленно останавливается. Выходит из неё мужчина в белом, сразу видно, не доктор, по замашкам – человек деловой и не всегда склонный к компромиссам. И не спеша направляется к двери куба. До меня дошло, в чём дело, стою, громко посмеиваюсь. Он услышал мою реакцию и заинтересованно обернулся.

– Что вас так радует, родной? – с улыбкой на лице спрашивает. Его, наверное, удивило – стоит парень на роликах, над ним смеётся.

– Круто придумано, в Москве пробки дикие, пришёл в парк

«Скорой», купил себе одну, всё официально, и ездишь теперь с мигалками. Гаишники вообще, наверное, не трогают, и все вокруг пропускают без очереди. Мне нравится ваше решение, – ответил я. Меня поразила простота решения вопроса. Я сам гоняю на машине, и раньше прикидывал, как это так ездить можно, чтобы все пропускали и ГАИ не останавливало. – На самом деле всё просто, если можешь себе позволить. Можно ещё номера с триколором или посольские, красные, повесить, – подкинул я вариант.

– Соображаешь, далеко пойдёшь. Ещё можно синие, милицейские, – научил он.

– Я знаю, мама писала. Ты, вообще, кто такой? – развязно спросил я.

– Я – Бэтмэн. А ты чем занимаешься, сообразительный такой? Мне как раз сообразительные нужны, – сказал Бэтмэн в белом. Поговорить ему что ли было не с кем? А мне самому уже интересно. Отвечаю:

– На белом свете живу.

– Все мы в той или иной степени это делаем. Заниматься-то чем собираешься? – между прочим поинтересовался он.

– Хочу поработать с бумагой, если получится. Применить на практике, так сказать, полученное государственное образование, – сыронизировал я для себя самого.

Было видно, как удивил его мой ответ. Подходит ближе. Из «Скорой» с левой стороны выходит шофёр, с правой – санитар, который мне грозил, но он охранник оказался, сразу видно – защитник, здоровый такой, самое смешное – эти оба в халатах белых. Санитары общества – медбратки такие. Я ещё подумал: медбратки чего, интересно? Санитары, по ходу, напряглись. Их лица приняли выражение готовности исполнить в любой подходящий момент своё предназначение, надо же зарплату от- рабатывать. Видно, не часто их шеф на улице с парнями на роликах разговаривает и подходит к ним близко.

– Приемлемый ход мыслей. К бумаге я имею отношение, – поведал мне Бэтмэн из скорой. – Зовут-то тебя как, родной?

– А Четыре, – как обычно ответил я. Услышав это, он посмотрел на меня внимательно. Очень внимательно. Думаю, внимательнее, чем смотрели на меня раньше другие, когда слышали, как меня зовут. Он не стал шутить как обычно: «Так это формат такой», или «А – это имя, что ли?»

– Зайди ко мне завтра в этот офис, часиков в девять. Может, чего-то придумаем с тобой, – неожиданно, с ходу предложил он.

– В каких девять? У меня утро в тринадцать ноль-ноль начи- нается, – поделился я стилем жизни и графиком сна, – я сплю много.

– Ты сам решай, прикинь, что к чему, хочешь – спи до тринадцати, хочешь – зайди в девять, – предложил он свободу принять решение, развернулся и пошел.

Мой жизненный суточный цикл никогда не совпадал с суточным циклом Земли. Я всегда сплю – сколько хочу, засыпаю – когда хочу, а не когда ночь или когда надо, оттого, что завтра рано вставать. Я про это только слышал, что граждане рано встают на работу. У меня свой стиль жизни. И он такой не потому, что работы нет. А потому, что работать мне не обязательно, и потому, что у меня график такой, что никакая работа в него не впишется. Ос- таётся только путешествовать и созерцать.

Естественно, я совершил подвиг, встал в 8.30, в 9.00 был возле ворот, впустивших через себя «Скорую», в которой ездит человек, назвавшийся Бэтмэном.

Так наступил день первый.

Управление Стандартом

Офис представлял собой тот самый стеклянный куб, поразивший меня вчера. Стёкла имели зеркальную поверхность, каждое из них содержало по периметру коллаж, составленный по мотивам фольклора центрально-африканских плебейских племён, североамериканских индейцев и центрально-мексиканских племён майя. Странный получился орнамент, притягательный. Рядом с этим зданием находилась стоянка машин, причём одни из них были для перемещения, как я понял, другие – редкие, для утешения самолюбия, не все могли позволить себе подобные, в смысле финансовом и в смысле понимания. Окружающий всё это забор, синего цвета, был произведением искусства. Именно он привлёк моё внимание в первый раз. Он состоял из сплетения стилизованных букв нескольких алфавитов. Мне рассказывали про глаза ремесленников, когда им приносили эскизы, к которым они не были готовы морально. В тот раз это были глаза кузнеца, выполнившего данный заказ.

Через ворота меня пропустил вчерашний секьюрити, теперь без халата. Табличка перед входом в куб имела большой размер и говорила мне, входящему: «Управление Стандартом». Мы прошли внутрь. Совсем не оригинальной показалась мне белизна холла, посреди которого сидела милая секретарша, без искусственно созданного пафоса, как это часто бывает в подобных кон- торах. Рядом с ней стоял вчерашний Бэтмэн в белом. Я был пунк- туален, он тоже.

– Ида, подготовьте пропуск нулевого уровня, – сказал он секретарше, и уже ко мне: – Потом тебе объяснят, как и куда его вставлять. Я – Игорь Игоревич.

Ида была из тех, кто имел способность преподносить красоту (свою и вообще красоту) в чистом виде, без примесей, не прибегая к искусству макияжа и комбинирования аксессуаров. Этим искусством владеют немногие, но когда ты таких видишь – сразу понятно: человек фишку сечёт. Она не была симпатичной в традиционном понимании, она не для всеобщего понимания. Её нужно увидеть и понять её красоту, это не на поверхности. Часто наоборот, красота явная, но её не видно или она перегружена всеми теми подчёркиваниями, которые использует неумелая её обладательница. В общем, эта секретарша произвела на меня позитивное впечатление. Я понял её красоту.

Мы с Игорем Игоревичем, оставляя Иду позади (в ней явно было ещё что-то, чего я пока не знал), проследовали по коридору. Коридор держал на своих стенах мой нереализованный проект.

– Давно это здесь? Я носился с таким проектом, хотел сделать выставку, на которой все холсты, как здесь, были бы белыми, – ничего не получилось, – вспомнил я былое. – Галеристы фишку не просекли, обложились все секретаршами – не пройти к телу… Я так понял, у них там своя тусовка. Они выстроились в круг, вплотную друг к другу, и имеют по очереди свои выставки… Любуются друг другом… по кругу. С улицы не зайдёшь, слишком плотно стоят… Что это я о грустном? В общем, мне приятно видеть это – белые холсты… у вас это есть… интересно…

– Занимаясь продажей картин, никто не сделает чего-то раньше, чем это нужно лично им. Ты забегаешь вперед с этим проектом. Ты правильно сказал, что по кругу… ты вне этого круга. Видишь, то, о чём ты думал, уже есть, – по-отечески успокоил меня Игорь Игоревич. – В чём сила белого холста, по-твоему? – этот вопрос походил на некий тест.

– Я предполагаю, что белый холст – всегда по энергетике гораздо более интересен, чем разрисованный. На разрисованном есть то, что мы видим, а в белом есть всё, что потенциально может быть… в большинстве случаев, творчество – это заполнение пустоты или белизны. Всё человечество использует бумагу, так исторически сложилось, а она белая. И потому белая бумага в себе истину содержит, что её из древесины производят, а дерево, оно из Земли растёт, дождь его питает, а истина в этом всём и заключается, – ответил я давно продуманное и понятое. Лёгкий тест.

– Всё правильно предполагал, но вспомни произведения классиков. Они рисовали на белом, и получалось нечто… великое.

– Я уверен, они знали что-то такое и делали, и это стало классикой. Теперь за это платят миллионы. И сейчас есть такие, которые понимают и делают, но их не покупают, – высказал я. Раньше, я не имел возможности говорить об этом, не с кем было. И вот я вижу того, кто сам об этом заговорил. Мне пока нравится.

– Людям нужна история, они платят не за холст и краски, а за историю, которая стоит за холстом, – озвучил моё понимание Игорь Игоревич. – Сейчас дай любому музыкальному поп-идолу краски в руки или ещё смешнее – намажь ему на любое место, пускай размажет. Поклонники купят. Или кто угодно из народных кумиров чёрточки и кружочки нарисует – тоже возьмут, не за миллионы, конечно, но возьмут. Их забудут через пару лет, после ажиотажа певческого… а классики будут всегда, и стоить будут сколько надо. Вот не отрежь себе Ван Гог ухо, не создай историю, и стоил бы сейчас подешевле.

– Так он помер давно, ему всё равно сейчас, сколько платят за его картины – жил-то он в нищете, – припомнил я вангогову историю.

– Ты, вижу, всё правильно понимаешь, поэтому я и взял тебя… и фамилия у тебя правильная, и имя. Знаешь что… для начала позанимаешься в полиграфическом отделе, потом видно будет, – рассудил вслух Игорь Игоревич.

Пройдя по коридору, мы оказались у двери с чёрным квадратиком на месте обычного расположения номеров. Кабинет Игоря Игоревича представлял собой чёрный параллелепипед с красной мебелью и, противоположно коридорным белым, чёрными картинами, то есть совсем чёрными холстами в чёрном багете. Несмотря на минималистическо-утончённый стиль кабинета, Игорь Игоревич, судя по всему, аскетом не был, он был… как бы это сказать? В общем, я сразу понял, он врубался в фишки. Огромный, я таких ещё не видел, плоский монитор на рабочем столе, был, как и мебель, красным. Он производил новое впечатление. На столе царил хаос или беспорядок, сразу сложно определить… на самом деле я бы назвал это бардаком. Основную роль в этом бардаке играли разбросанные цветные карандаши. Их было штук пятьсот – большой набор в деревянной коробке из красного де- рева, пахнут хвоей, у меня были такие. Видимо, до ухода из кабинета Игорь Игоревич их точил. Он их что?.. сам точит? Неужели нет точилки автоматической?.. карандашей же много!

– Мне тоже нравится минимализм, – поделился я соображением относительно интерьера. – Эта возможность его, редкая, показать тем, чего нет… какую-то невысказанность.

– Да, я так же к этому отношусь. Мне тоже Минимализм нравится, это он сам дизайн разработал, под моим чутким руководством, – сказал обладатель странного офиса и кабинета.

– Минимализм? Сам?.. Как это? – Не уловил я тайный смысл.

– Сам подумай, любую мелочь, предмет или направление в архитектуре и дизайне кто-то первый придумал и сделал. И таким образом, он, кто придумал, автоматически становится этим чем-то или является этим… и есть это всегда, – запутанно ответил Игорь Игоревич.

– Понятно, – ответил я из вежливости, хотя сразу суть не уловил. – Эти картины у вас… напоминает Малевича, у меня тоже есть работа – чёрный холст, но она имеет название, в отличие от ваших, – у меня появлялось ощущение, что здесь я встречу понимание.

– Какое? – формально спросил Игорь Игоревич.

– «Мои сны», – также формально ответил я.

– Я примерно знаю, что ты ответишь, но всё-таки ответь, хочу подтвердить свои предположения. Что ты говоришь тем, кто спрашивает: «Неужели у тебя такие чёрные сны?»

– Именно так и спрашивают. Отвечаю – на самом деле сны у меня – цветное стерео, но это мои сны.

– Думаю, ты у нас задержишься, если лишнего ничего делать и говорить на стороне не будешь. Займись пока вопросами полиграфии, вникни во всё, потом разберёмся. Сейчас пойдёшь к Семёну, в кабинет с оранжевым квадратом на двери, он растолкует что к чему, – распорядился Игорь Игоревич.

– Хорошо… так вы что, на работу меня берёте? Пропуск, пойди к Семёну, то-сё, пятое-десятое… – уточнил я.

– Там видно будет, А Четыре.

– А каким это, интересно, стандартом вы управляете? – задал я волновавший меня вопрос.

– Ты сейчас про что?

– Как? Ваша же контора, «Управление Стандартом» называется.

– Да, правильно.

– Так, какими стандартами вы управляете? – повторил я. – Килограммами, граммами или, может быть, дециметрами?

– Собственно, никакими конкретно… И в то же время всеми, – у меня сложилось впечатление, что Игорь Игоревич, давно не отвечал на этот вопрос, возможно, никогда. Наверное, именно поэтому он не сразу понял, о чём я.

– Одно племя в Индонезии длину локтями меряет, и не только оно одно. Вы локтями тоже управляете? – попытался сыронизировать я.

– Так в том-то всё и дело, что люди все эти меры длины и веса придумали для условности, – серьёзно ответил Игорь Игоревич. – На самом деле, этого всего нет. Этот стол имеет длину такую, какую он имеет. Неважно, какую именно. Неважно, сколько сантиметров, граммов или локтей он длины. Важно, что он есть и он имеет длину. Он её имеет! – подчеркнул голосом сказанное Игорь Игоревич. – Это как тот Удав, который в Попугаях длиннее, чем в Слонах. Мерять не обязательно, а люди всё время что-то мерять пытаются. Поэтому и существуют стандарты. Времени тоже не было до тех пор, пока его не начали измерять.

– Значит, вы управляете стандартами стандартов, – сделал я логичное предположение.

– В общем – да, – с сомнением в голосе ответил Игорь Игоревич. – Чтоб ты понял… Если со всех денег ноли убрать или все цифры, то всё сразу встанет на свои места, – в них пропадёт смысл.

– А ваши картины, эти чёрные, что символизируют? – задал я свой вопрос про искусство.

– Это вроде как если написать всё, что написано раньше, и всё, что будет когда-либо написано на бумаге или нарисовано на холстах, – это всё есть в этих чёрных холстах, надо только разглядеть… Эти картины – символ абсолютной полноты.

– Понял. Глубоко. Мне нравится. А когда бардак на рабочем столе, как у вас, – это к чему? У меня тоже всегда бардак, но он правильный, мой. У вас так же?

– Когда на столе бардак, то это значит, что у тебя бардак. Смотря как ты к этому относишься. У меня не бардак, в отличие от тебя, у меня элегантный беспорядок, – пояснил Игорь Игоревич.

– Я всегда замечал, у некоторых деловых людей на рабочем столе всё так правильно, вроде как под линейку лежит. Соблюдается параллельность и перпендикулярность относительно четырёх сторон стола. Всё на своих местах, аккуратненько так. Смешно, они, наверное, сидят и выкладывают всё ровненько. Чтобы ровно лежало. Я не понимаю…

– Я тоже таких не понимаю, мне про таких даже рассказывали. Они, может, и делами какими-то занимаются крупными, но ни на что великое не способны, – предположил Игорь Игоревич. – Они способны только купить что-то и продать подороже. Ну, может, произвести могут что-то такое… но не великое.

– Не великое – это потому, что лежит всё ровненько? – Я попытался уловить связь.

– Да, правильно понимаешь.

– Теперь буду знать, когда увижу порядочек на столе. Таких много, и они везде.

– Да, так уж случилось, их много. Мир такой, – с искренним сожалением вздохнул Игорь Игоревич.

– Вы, наверное, много таких признаков знаете, по которым способности можно определить, – предположил я.

– Да.

– А если нет возможности увидеть рабочий стол, как определить банальность в человеке? – Решил я воспользоваться чужим жизненным опытом.

– Таких признаков очень много, возможно, некоторые ты сам знаешь… вот яркий пример: когда ты видишь, как кто-то ключи крутит на пальце или чётки восточные, или сидят три товарища в баре, пиво выпивают, говорят ни о чём, – всё это и есть банальности и жлобские дела, и обладатели их, соответственно, такие же, – легко поделился Игорь Игоревич.

– Лучше помолчать, чем ни о чём говорить. В некоторой невысказанности смысла гораздо больше, чем в пустых разговорах, – поделился я своим.

– Я же говорил, что сам много признаков знаешь, и наверное, мне что-то новое можешь рассказать. Банально также каждый день на работу ходить, зарплату получать, банально дружить по сексуальному и половому признаку, банально быть банальным… А ещё есть такие люди, которые сидят на корточках. Они долго так могут просидеть. Это первый признак верного пса. Они сами ничего не способны сгенерировать, самое большое – это яблоки на рынке продавать, – привёл странный пример Игорь Игоревич.

– Но часто именно такие могут с преданностью собаки служить своему хозяину и команды выполнять, – развил я мысль.

– Мы говорим на одном языке, ты заметил?

– Да. У меня ещё есть один вопрос, позволите…

– Позволяю, – с царской интонацией в голосе разрешил Игорь Игоревич.

– Эти карандаши цветные… Вы их сами точите?

– Вообще-то да, – с удивлением ответил он.

– А точилки, что, нет автоматической? Бывают такие… на мясорубки похожи, – показал я, как можно было бы крутить её ручкой.

– Дело не в точилке, а в самом процессе ручного труда. Успокаивает. Точилкой так не получится. – Игорь Игоревич взял незаточенный карандаш и странного вида ножичек. Сел за стол и показал, как он это делает. Медленно, аккуратно и ровно он заточил карандаш. Стружки, отрываясь от материнского монолита карандаша, предоставленные сами себе и заданному направле- нию, разлетелись по кабинету, опускаясь на пол по только им ве- домым правилам гравитации и аэродинамики. Часть из них упала на стол. Тот, по чьему велению это произошло, небрежным жес- том смахнул их на пол, понюхал заточенное место, подумал о сво- ём и положил карандаш в коробку к заточенным ранее. – Этот процесс успокаивает… – пояснил он после паузы, отпив мине- ральной воды из уменьшенной бутылочки.

– А что это за ножичек такой смешной? – задал я внеочередной, но закономерный вполне, вопрос. Нож представлял собой странноватое и не виденное мной ранее заточенное изделие, изогнутое в виде серпа, на манер буквы «С» из кириллицы, но это если говорить о его лезвии. Случись на допросе у англичан мне описывать его вместе с ручкой, я бы сравнил его с буквой «G» из их алфавита.

– Это нож Чингис Хана – по преданию, он родился с этим ножом в руках, – преспокойно ответил Игорь Игоревич. Такие вещи, как мне казалось, говорят эмоционально, но, видимо, не здесь.

– Как это может быть? – удивился я.

– Ещё не то может быть. Это предание такое…

– И вы верите в это? – удивился я в очередной, не первый раз, за сегодня.

– В общем да, я ещё не в то верю, – расплывчато ответил Игорь Игоревич.

– А откуда он мог взяться… там… как можно нож родить? Как вообще можно было этого Мамая с ножом родить? Это как?

– Мамай как раз без ножа родился, а Чингис Хан с этим ножом, – поправил меня Игорь Игоревич. – В это верить не обязательно, дело в том, что он действительно с ножом родился… можно и не верить, но это факт. Чингис Хан родился и сделал то, что сделал, – Игорь Игоревич поднял к глазам нож, играя лучом света на изогнутом лезвии. – Он не тупится никогда.

– Я осмелюсь предположить. По-моему, так не бывает, – неуверенно сказал я.

– Если что-либо нельзя объяснить, это не значит, что это фантазия или просто предание… Я точно знаю, что его мать этот нож вместе с ним родила, порезалась правда, но родила. Не родился бы Чингис Хан, если бы не этот нож. Роды тяжёлые были, а кесарево сечение тогда ещё не делали. Нож сделал, и ребёнок выжил. И стал сильным и великим, – Игорь Игоревич говорил, и не оставалось сомнений, что он точно это знает, как будто был рядом в тот момент. – Тебе пора к Семёну.