Граф Грей

– Мля! У ног Маркизы уже образовались завалы из поверженных ею мужчин, – присвистнул Синьор Помидор. – Прямо штабелями лежат! Придется вызывать бульдозер для расчистки пути…

– Как скучно! – вздохнул Инкогнито. – Эти каждодневные завалы уж и леди, верно, утомляют.

– По ней не скажешь, – нахально улыбнулся Синьор Помидор. – Смотри: она вся прямо расцвела!

– Ну что ж, счастливо вам оставаться под сенью девушки в цвету, – Инкогнито бросил быстрый взгляд в сторону Маркизы и направился к выходу. – А я подожду, когда отцветут хризантемы в саду.

– Катись колбаской по Малой Спасской, – пожелал ему Рюмочкин.

– Отцвели уж давно хрузантемы в саду! – сообщил Айс. – Ромашки спрятались, средь лютиков завяли помидоры…

– Инкогнито всё о непонятном любит вумно говорить, – сказал Ди-Джей. – Никакой простоты!

– Всем – пока! – невозмутимо сказал Инкогнито и вышел из комнаты.

– Ах! – всплеснула руками Маркиза. – Засиделась я тут. С вами время бежит незаметно. Оказывается, карету мне подали, и давно. Пора, пора, рога трубят…. Прощайте!

И она, не раздумывая, нажала на кнопку «exit».

2.

Граф Грей, в миру Николай Владимирович Двойников, мужчина ещё не старый – около сорока лет, а может, чуть поболее, по внешнему виду сразу и не определишь: моложавый, загорелый, серые глаза с искоркой, одет в простые бледно-голубые джинсы и хлопчатобумажную футболку, – удовлетворенно хмыкнул:

– Маркиза почти готова к употреблению! Девица заинтригована, никто ей так не интересен, как Дьяволенок. Она даже из чата вышла вслед за ним, потому что с остальными ей скучно…

Николай Владимирович сидел перед компьютером в полном одиночестве, и со стороны его разговор с самим собой мог показаться странным. Эта нелепая привычка появилась у него после того, как он купил модем и смог выходить в Интернет. Особенно его забавляли разговоры в чатах. По тому, какой ник-нэйм выбрал себе человек, как строит предложения и что за смайлики использует, Николай Владимирович составлял что-то вроде психологической характеристики. А поскольку сиюминутными наблюдениями поделиться было порой не с кем, то он стал комментировать их вслух. Причем, иногда вел диалог как бы на два голоса: один – «за», другой – «против».

И в этот раз его «против» оспорило вывод насчет Маркизы:

– Не спешите, граф, с заключениями! Маркиза не так проста, как кажется. Она, конечно, выделила Дьяволёнка из длинной вереницы чатовских кавалеров, но это, возможно, элементарное женское любопытство: что он представляет из себя в реале? Только и всего!

– Но как раз любопытство заводит прекрасных дам в лабиринты чувств и бросает в пучины страсти, – возразил Николай Владимирович. – Некоторым из них и жизнь не в жизнь, если они, как Пандора, не откроют таинственный ларчик, и ведь знают, что нельзя, но соблазн выше их…

– Добавьте, граф, к своей сентенции ещё и такую банальность: все бабочки летят на открытый огонь – и погибают в нём, бедняжки, – усмехнулось «против».

– И тем не менее, это так! Маркиза стремглав помчится в наш «Подвальчик», стоит её лишь пальчиком поманить…

«Против», однако, молчало.

– Алё! – сказал Николай Владимирович. – Ну, что молчишь? Возразить нечего?

– Слова неохота попусту тратить. Одно лишь скажу: твоя самоуверенность тебя погубит…

– Неужели? – рассмеялся Николай Владимирович. – А я-то считал себя сомневающимся и, так сказать, мятущимся интеллигентом…

– Как же! Мятущийся интеллигент запутывается в сетях Всемирной паутины и охмуряет молоденьких девочек, – саркастически рассмеялось «против». – Короче: седина в бороду, а бес – в ребро…

– Ты прекрасно знаешь, что все эти девочки и мальчики нужны мне совсем по другой причине…

«Против» ничего не ответило, и Николай Владимирович, несколько раздосадованный его репликами, уже собрался было закрыть окно чата, но тут, мягко ступая лапками, в его главную комнату вошла Кисуля.

– Мяу! – восторженно заорал Синьор Помидор. – Кис-кис! Приветик!

– Хай, Кисуля! – приветствовал её Ди-Джей. – Ты по-прежнему кошка, которая гуляет сама по себе?

– Хотел бы я поглядеть, как это выглядит в натуре: кошка, которая по самой себе гуляет, – попытался соригинальничать Айс. – Надо полагать, всем глюкам глюк!

– Кисуля! Давай познакомимся, – подмигнул Мистер 20 см. Он объявился в чате недавно, и его ник поначалу шокировал некоторых утонченных особ. Но парень вел себя, в общем-то, скромно и вскоре к нему привыкли.

– Здравствуйте, мальчики! – бодро отозвалась на приветствия Кисуля. – Не скучали тут без меня?

– Ещё как скучали! – сказал Мистер 20 см. – Когда же, когда мы с тобой в реале познакомимся?

– Никогда! – отрезала Кисуля. – Я люблю в мужчине тайну, а ты – весь нараспашку…

– И без трусов! – хихикнул Айс.

– Напиши мне на личку свой телефончик, – упорствовал Мистер 20 см. – Ну, пожалуйста, Кисуля!

– Я свои телефоны кому попало не раздаю, – фыркнула Кисуля. – Вот ещё!

– Она сексом по телефону не занимается, – осклабился Ди-Джей. – Кисуля – почти тургеневская барышня, она всё о возвышенном мечтает…

Николай Владимирович с любопытством наблюдал за разговором, ничем себя не выказывая. Ему нравилась одна особенность этого чата: в любой из его комнат можно было мониторить, сколько захочешь, оставаясь для всех невидимым. Постоянные посетители знали об этом и потому старались не говорить об отсутствующих: вдруг отсутствующий – незримый присутствующий? «Эдакий джинн, бесплотный дух, – усмехнулся Николай Владимирович. – Или Иванушка-дурак, надевший шапку-невидимку? Он видит всех, его – никто… А что? В этом есть некая тайная прелесть. И преимущество…»

– Ага! О возвышенном она мечтает, как же! – засмеялся Айс. – А кто, интересно, в «Подвальчик» Дьяволенка и графа Грея просится?

– Ну, уж не за тем, за чем ты думаешь, – огрызнулась Кисуля и выпустила коготки. – Мне с ними общаться нравится. Они не такие, как некоторые из вас!

– Неужели ещё особеннее, чем я? – изумился Мистер 20 см. – И так же горят огнем…

– … желания познания, – быстро вставила фразу Кисуля. – Бе-бе-бе, сексозавр несносный!

– Гы-гы-гы! – захохотал Ди-Джей. – Ловко ты его отшила!

Николай Владимирович добродушно наблюдал за возникшей перепалкой. Тот «Подвальчик», о котором шла речь, предложил соорудить Дьяволенок.

Они нашли в центре города дом, как раз напротив популярного и самого лучшего кинотеатра «Великан». Двухэтажное, дореволюционной постройки кирпичное строение когда-то, наверное, было даже красивым: его украшала изящная лепнина, козырек парадного входа держали две кариатиды, на крыше стояла изящная башенка, напоминавшая беседку, да, впрочем, так оно и было: жильцы высаживали там цветы, лелеяли и холили плющ, росший в вазоне, – и, должно быть, в летний зной какая-нибудь романтично-восторженная курсистка любила посидеть тут с томиком Арцибашева, Леонида Андреева или какого другого модного тогда беллетриста.

Теперь от башенки-беседки остался лишь остов, который забили горбылем, а последующие поколения отбили у кариатид прелестные головки. Да и парадный вход теперь напоминал проём сарая: разбитые мраморные ступеньки заменили железобетонными, вместо резной дубовой двери навесили древесностружечную плиту с какой-то железякой вместо ручки, державшейся на двух гвоздях – вскоре она отвалилась, а в самой плите внизу зазиял пролом – от постоянных пинков. Но этому обстоятельству, впрочем, радовались владельцы собак: их питомцы теперь бегали туда-сюда совершенно беспрепятственно.

И вот в подвале этого дома, пропахшем кошками, мышами и канализационными стоками, в серых лохмотьях паутины, вонючей грязи и клочках копившейся десятилетиями пыли, Дьяволенок решил соорудить «Подвальчик» – местечко для услады души, сердца и тела. Так он, по крайней мере, объявил в чате, пригласив в компаньоны графа Грея.

Предполагалось, что это будет что-то вроде закрытого клуба для избранных. Впрочем, в здешний бар мог войти любой желающий, имеющий достаточно средств, чтобы расплатиться за кофе с настоящим ямайским ромом или за бокал жидкого солнца со славного острова Мадейры или шпипучий нектар из прославленной Шампани, но, впрочем, были тут и вина попроще: «Абрау Рислинг», южнобережный Токай, крымские мускаты, хванчкара и ляна – на вкус, быть может, не слишком утонченный, но, тем не менее, взыскательный.

На особицу от них стояли настойки, собственноручно приготовленные графом Греем из корней элеутерококка, заманихи, женьшеня, а также листьев, цветов и плодов таежных растений. Они источали невообразимо густой аромат марей и перелесков, светлых полян и угрюмых урочищ, веселых полей с голубыми васильками и деревенских околиц, заросших чередой и одуванчиками. Кажется, дух самого лета был заточен в каждую бутылочку, запечатанную красным сургучом, и стоило его сковырнуть, вытащить плотную пробку – и светлая, радостная волна июльского полдня победным фейерверком взвивалась под самый потолок, захватывала, как взбунтовавшаяся мятежная толпа, всё пространство вокруг. И даже прохладный коричневый пластик столиков вдруг нагревался, как корочка свежеиспеченного хлеба, и от него поднималось легкое тепло и согревало руки. А за цветными витражами окон в это время падали с деревьев желтые, фиолетовые, красные листья, или посвистывала озорная шалунья-вьюга, или зловредный старикашка Мороз, хихикая, пощипывал прохожих за уши и носы…

Внутри бара была дверь, скрытая занавеской из пестрых ракушек: они висели на длинных ниточках, нанизанные наподобие перцев или грибов для просушки, – и стоило их задеть, даже совсем тихонечко, как слышалось осторожное поскрипыванье белоснежного песка под ногами, легкое движение ласковой волны, вкрадчивое рокотанье теплого ветерка, запутавшегося в листьях душистых акаций. Но эту занавеску могли отдернуть лишь посвященные, ибо вход обычным посетителям преграждал швейцар.

Кто попадал сюда впервые, обычно принимал его за настоящего: внушительного вида дядечка неопределенного возраста, скорее всего, отставной майор гражданской обороны – плотный, розовощекий, с ржаными усами, привыкший к разливному пиву и вяленой корюшке, он был одет в мундир с блестящими позументами, и глядел на всех блестящими голубыми глазами, изредка подмигивая хорошеньким посетительницам. Однако это была всего-навсего кукла, правда, с хитроумным устройством, скрытым неизвестно где: посвященные предъявляли особую карточку, глаза швейцара загорались странным желтым светом, сканируя её, и он отдавал честь, пропуская посетителя за ракушечную занавеску. В противном случае его рука срабатывала, как турникет в метро, преграждая путь в недра «Подвальчика».

Кисуля такой карточки не имела, но, однако, ей разрешалось посидеть на подоконнике одной из комнат, расположенных за семью печатями.

Это был небольшой кабинет, стены которого украшали лишь стеллажи с пыльными фолиантами в одинаковых черных переплетах. В углу слабо горел камин, в нем потрескивали березовые поленья, а перед ним на темно-красном ковре, испещренном неведомыми письменами, напоминавшими арабскую вязь, стояли два деревянных кресла с высокими спинками. Они, видимо, были старинными, а может быть, – всего лишь стилизация под знаменитое седалище веселого и грустного вольнодумца Вольтера.

Именно здесь Дьяволенок любил беседовать с каким-нибудь посетителем «Подвальчика», и перед ними на низком столике из темного дерева, инкрустированного серебром и перламутром, ставили две чашки кофе, сваренного по-турецки, и непременно – два высоких стакана с минеральной водой, в которой искрились кусочки льда.

Кисуля, особо не вслушиваясь в неспешный разговор хозяина и гостя, сладко мурлыкала, то сворачивалась калачиком, то, выгибая спинку, лениво потягивалась и снова разваливалась на подоконнике, истомленная негой и бездельем. Она любила глядеть на блики и отсветы каминного цветения угольков, покрытых серым бархатом пепла. Ей мерещились дальние страны, белоснежные города, оазисы на горизонте, караваны верблюдов, арабские шейхи, средь которых был один – высокий, тонкий, как тростинка, с веселым и дерзким взглядом рысьих глаз…

– Кисуля, ну и как там, в «Подвальчике»? – прищурившись, спросил Синьор Помидор. – Тебя уже допустили в другие комнаты?

– Ага! Счас! Так и разболтала тебе все секреты! – Кисуля выпустила остренькие коготки. – Не трогай меня! Иначе расцарапаю!

– Чего такая сердитая? – рассмеялся Ди-Джей. – Говорят, что ты любишь сидеть на коленках у Дьяволенка, но ничего, кроме мурлыканья, он от тебя дождаться не может…

– Кисуля пристраивается к коленкам Дьяволенка просто так? – удивился Мистер 20 см. – И ничего не делает?

– А что я должна делать?

– Ну, хотя бы лапками его помять, – посоветовал Мистер 20 см, нагло улыбаясь. – Чего ты такая нерешительная?

– Уж тебе я бы запустила все когти, какие у меня есть, – пообещала Кисуля и, вспомнив, что она вообще-то девушка скромная, немедленно покраснела и добавила:

– Только чести для тебя многовато!

– Гы-гы-гы! Это у него для тебя многовато! – загоготал Синьор Помидор. – Скромница ты наша!

Николай Владимирович не сомневался в скромности Кисули. Ему нравилась эта девушка, которая, зная о заманчивой и восхитительной прелести разных соблазнов жизни, все-таки предпочитала оставаться неискушенной. Иногда даже казалось, что для неё ничего не было важнее учебы в экономическом институте, где она постигала премудрости банковского дела. Однако она втайне мечтала о своем прекрасном принце, который однажды ворвется в её жизнь если не на белом коне, то хотя бы на белой «Тоёте». Недостатка во внимании сверстников и мужчин постарше у неё не было, но Кисуля старалась держать их на расстоянии, не допуская каких-либо вольностей, и ничего особенного им не обещала.

Николай Владимирович решил разрядить обстановку в чате, но входить туда под именем графа Грея не захотел. Некоторые из присутствующих почему-то думали, что у него с Кисулей особенные отношения.

Чуть помедлив, он усмехнулся и набрал на клавиатуре тот ник, который использовал нечасто: Лао Цзы.

– Привет, китаец! – немедленно отозвался на его появление Синьор Помидор. – Ты кто?

– О, таких особ надо знать в лицо! – заметил Ди-Джей. – Это древний китайский философ…

– Кисуля, привет! – не обращая внимания на реплики присутствующих, сказал Лао Цзы. – Скажу тебе: кто действует – потерпит неудачу. Кто чем-либо владеет – потеряет. Те, кто совершая дела, спешат достигнуть успеха, потерпят неудачу.

– Привет, Лао! – отозвалась Кисуля. – Не спрашиваю тебя, кто ты есть на самом деле. Это не имеет значения. Значение имеет лишь твоя мудрость.

– Да он тебе втемяшивает какую-то тарабарщину! – возмутился Синьор Помидор. – К чему вся эта его мудрость? Мозги девчонке лишь канифолит!

– Мои слова легко понять и легко осуществить, – терпеливо продолжал Лао Цзы. – Но не все могут их понять и осуществить. В словах имеется начало, в делах есть главное. Поскольку люди их не знают, то они не знают и меня. Когда меня мало знают, тогда я дорог. Поэтому мудрый подобен тому, кто одевается в грубые ткани, а при себе держит яшму…

– Дурдом какой-то! – фыркнула неизвестно откуда взявшаяся Дарлинг. – Что ты хочешь этим сказать, Лао? Кстати, приветик!

– Кто, имея знания, делает вид, что не знает, тот выше всех, – изрек Лао Цзы. – Кисуля наверняка догадалась, что этим самым я хотел сказать… Кстати, привет тебе, Дарлинг!

– Таинственный Лао, ты появляешься всегда внезапно и так же внезапно исчезаешь, – вздохнула Дарлинг. – Такое поведение – тоже часть твоей философии?

– Ну, пошла писать губерния! – рассердился Синьор Помидор. – Открыли тут коллоквиум по философии! Куда б от неё в институте деваться?

– Лао, я не спешу, – отозвалась Кисуля. – Из любопытства я нашла и прочитала «Дао дэ Цзин». Мало что поняла вообще-то, – она смущенно хмыкнула. – Может быть, потому что нет времени внимательно и медленно вникать в смысл текста?

– И, тем не менее, дражайшая Кисуля, ты, наверно, поняла, что тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну дао, а кто охвачен страстями, получает его только в конечной форме, – изрек Лао Цзы. – И, следовательно, суть вещей и явлений в этом случае остается скрытой…

– Как мы мудры! – язвительно скривился Мистер 20 см. – И как любим напускать густого тумана, чтобы вообще скрыть всякий смысл!

– Ты не прав, Мистер! – воскликнула Кисуля. – Хочешь, я тебе процитирую одно место из трактата «Дао дэ Цзин»? Слушай: «Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, то возникает и зло»…

– Можно подумать, что до добра зла не было и наоборот, – буркнул Мистер 20 см. – И вообще, о чём ты думаешь, девочка? В твоем возрасте совсем не об этом полагается думать и мечтать…

Лао Цзы молчал, с любопытством наблюдая за развитием событий. Он не сомневался, что Кисуля достойно ответит этому типчику. И ещё ему хотелось, чтобы она сказала те самые слова, после которых он вправе предложить ей поучаствовать в своих опытах.

То, чем занимался Николай Владимирович, было покрыто туманным флером тайны. На все вопросы о месте работы и роде занятий он обычно отвечал весьма уклончиво, отделываясь замечанием: «У меня подписка о неразглашении, – и добавлял: Если интересно, то конкретно: изучаю сверхвысокочастотные излучения».

И это было отчасти правдой. Он действительно занимался этими излучениями, природа которых вдруг открылась ему с неожиданной стороны. В них скрывалось такое могущество и такое коварство, которые переворачивали традиционные представления о мироустройстве. Впрочем, еще древние мудрецы о всем этом что-то такое знали, и тот же Лао Цзы превыше всего ценил энергию ци – основу основ подлунного мира. Но Николай Владимирович предпочитал не распространяться о своем знании.

Относясь по гороскопу к Рыбам, он отличался скрытостью характера, обожал всякие тайны и, даже если их не было в его жизни, умел сочинить их и старательно поддерживал имидж человека несколько полумистического, далекого от реальных и низменных проблем: он парил в ослепительно головокружительных высях, плавал в мерцающих глубинах подсознания, степенно беседовал с древними философами и, даже ничего не понимая в теософии госпожи Блаватской или фантасмагориях «Розы Мира» Даниила Андреева, напускал на себя глубокомысленный вид и лукаво улыбался, пряча растерянность в своих франтоватых усах, при одном виде которых почему-то вспоминался поручик Ржевский.

– Дорогой Мистер, я не знаю, как доходчиво объяснить тебе, что бытие и небытие порождают друг друга, а высокое и низкое взаимно связаны, и как доказать очевидное: звуки, сливаясь, приходят в гармонию, а предыдущее не бывает без последующего, – внушала Кисуля своему собеседнику основы даосизма. – Это так просто. И это так сложно!

– Но что за толк в твоих умствованиях? – взвился Мистер 20 см. – Я, например, не задумывался и не хочу задумываться над этим. Я просто знаю, что мне приятно, а что неприятно, чего хочу, а чего мне ни за какие деньги не надо…

– Ну, хорошо, – улыбнулась Кисуля. – Чего ты больше всего не хочешь?

– Ты это серьезно спрашиваешь? – растерялся Мистер 20 см. – Ну, много чего не хочу: не желаю попасть в тюрьму, быть нищим, импотентом…

– И всё-таки, больше всего чего ты не хочешь? – упорствовала Кисуля.

– Больше всего? – задумался Мистер 20 см. – Не знаю. Наверное, женщиной. Да! Я не хотел бы изменить свой пол.

– Но почему? – Кисуля простодушно рассмеялась. – Разве тебе не интересно почувствовать то, что чувствует женщина? Это знание дало бы тебе очень многое…

– Нет, это против моих понятий! – резко отрубил Мистер 20 см. – Да и ты навряд ли согласилась бы стать мужчиной!

– Ну, почему же? – Кисуля лукаво передернула плечами. – Я не против этого. Мне было бы интересно. Но где найти такого волшебника, который на время поместит меня в чужое тело?

И тут Лао Цзы, жестко прищурив свои вдруг заблестевшие глаза, спросил её:

– А ты действительно не станешь жалеть о том, что познаешь свою противоположность?

– О, мудрый Лао! – воскликнула Кисуля. – Откуда ж мне знать, буду я жалеть о том или не буду. Разве можно заранее предвидеть результат? Жизнь была бы скучна, если б нам всё было наперёд известно…

– А хочешь, я тебе помогу переместиться в мужское тело?

– Хоть сейчас! – храбро откликнулась Кисуля.

– Нет, сейчас не получится, – сказал Лао Цзы. – Если ты согласна, то поставим этот опыт завтра.

Кисуля считала, что Лао Цзы хочет заняться своими манипуляциями в виртуале, где даже самое невозможное становится возможным, и всякое превращение легко осуществимо при наличии хоть капельки фантазии. Ей хотелось заняться этим немедленно, но Лао Цзы был непреклонен:

– Завтра! Жду тебя в шесть часов вечера…

Он вышел из виртуальной комнаты, но по своему обыкновению ещё некоторое время наблюдал за оставшимися в ней персонажами. Вот Мистер 20 см флиртует с появившейся в чате Красной Шапочкой, а Серый Волк увлекся беседой с Ди-Джеем о музыке, и грустит о чем-то Кисуля, не замечая реплик Синьора Помидора, и вздыхает о несданных зачетах лоботряс Айс.

– А ты чего хочешь больше всего на свете? – спросила Кисуля Айса.

– Хочу скорее получить диплом, – откликнулся тот.

– Да получишь ты его когда-нибудь! Я спрашиваю о том, что сбывается в жизни нечасто, – сказала Кисуля.

– Знаешь, больше всего на свете я хочу поваляться в густой зеленой траве, и чтобы в ней были синие колокольчики, душистая кашка, и крепко пахло таволгой, – ответил Айс. – И чтобы эта трава была не за городом, а где-нибудь рядом с моим домом, среди этих серых многоэтажек, и чтоб ни одна собака не смела валить на неё свои какашки… Но вокруг, увы, одни газоны. И если по ним пойдешь, то будешь чувствовать себя как на минном поле из-за кучек псиного дерьма…

– А ты закрой глаза и вообрази, что упал лицом в росную, свежую траву, и легкий ветерок, пропахший пыльцой одуванчиков, погладил тебя по голове, – посоветовала Кисуля. – И большая нарядная бабочка, лениво помахивая крылышками, храбро присела на твое плечо…

– Оп-ля! Я тут! – сказала бабочка Флай. – Здрасти! Чего вспоминали меня? Я вся разикалась…

Бабочка Флай отличалась веселым нравом и была невероятно любопытной. Она, видимо, работала в какой-то компьютерной фирме, имеющей круглосуточный выход в Интернет. По крайней мере, Флай могла мониторить за чатом, сидеть в нем часами, болтая о том-о сем, а в общем ни о чем. Она, конечно, не удержалась и спросила Кисулю:

– А чего это ты вдруг захотела мужчиной стать?

– Чтоб ты спросила! – отрезала Кисуля. Она недолюбливала Флай, а почему – и сама не знала. Может быть, потому что большеглазая хорошенькая Флай, миниатюрная, как гейша из Киото, не прикладывая никаких особенных усилий, возбуждала интерес мужчин, что Кисуле не всегда давалось просто.

– А ты не боишься Лао Цзы? – не унималась Флай. – Вдруг он заманит тебя в какую-нибудь ловушку и продаст в Китай? Будешь там секс-рабыней…

Кисуля презрительно фыркнула и, возмущенно подергивая пушистым хвостиком, выпрыгнула из окна комнаты на улицу.

Проводив её долгим взглядом, Николай Владимирович собрался было переключиться на Microsoft Word: он с самого утра писал статью, которая никак не получалась. Но тут в чат вошел Покойник.

3.

Дьяволенок в этот день тоже водил перышком по бумаге. Черный «Паркер», подаренный коллегами, легко скользил по белому листу, оставляя за собой вереницы стремительных слов с наклоном вправо. Его письмо напоминало текст старательного каллиграфа: каждая буква выписана четко, с положенными нажимами, и расстояния между словами, казалось, были выверены до сотой доли миллиметра. Но рука Дьяволенка порой вздрагивала и чуть-чуть сбивала весь строй. Он досадливо морщился и, секунду-другую помедлив, продолжал писать:

«…В терминале международного аэропорта было душно и многолюдно. В железобетонной коробке, отделанной пластиком, алюминием и застекленной новомодным тонированным стеклом, надсадно гудели кондиционеры, явно не рассчитанные на почти тропическую влажность и сорокоградусную жару славного города Ха. Узел галстука сдавливал мне шею, рубашка липла к мокрой спине, и я то и дело промакивал испарину лба носовым платком, с ужасом думая, что вот-вот Она увидит перед собой мокрую курицу вместо орла, каким я, наверно, рисовался в её воображении. И от этой мысли потел ещё больше.

Её самолет уже совершил посадку. Об этом жизнерадостно сообщила аэропортовская дикторша сразу на трех языках – русском, английском и китайском. Оставалось только ждать. Ждать, пока мои друзья договорятся с пограничниками и таможенниками. Её самолет летел по маршруту Сан-Франциско – Владивосток, и у этого рейса была промежуточная посадка в Ха.

Транзитных пассажиров оставляли в так называемом «накопителе», и они пребывали там, пока не объявляли посадку на рейс. Выйти за пределы этого зала ожидания означало нарушение государственной границы. И войти к ним – тоже нарушение. Но у моих друзей в терминале были какие-то свои «ходы», и они пообещали договориться с кем надо, чтобы я всё-таки Её увидел. Вот уж поистине: не имей сто рублей – имей сто друзей. Правда, эти друзья нынче как раз любят те самые сто рублей. Но в деньгах ли дело, когда чего-то очень-очень хочешь и всё готов отдать, лишь бы это случилось?