Парочка хороших мыслей

– Вижу объект.

Говорю не столько начальству где-то там, там, сколько самому себе. Чтобы было не страшно. А страшно будет, не сомневайтесь даже. Люди с ума сходят, когда остаются наедине со вселенной. Наедине с собой…

Идет по небу медведица, большая, страшная, мохнатая, нюхает зазевавшиеся звезды, помахивает длинным хвостом. Больше меня, больше дома моего, больше самой земли и погасшего солнца.

Идет-бредет большая медведица, то ли ищет малую, то ли вынюхивает, где ухватить рыбу. Рыбы тоже в небе водятся. Южные рыбы и такие.

Всякие.

Спешу к медведице. Матерая зверюга принюхивается, прислушивается, чует недоброе.

– Нацелен на объект…

Сначала хочу схватить глаз медведицы – тут же понимаю, черта с два я схвачу глаз, глаз, он вон какой, и морда медвежья вон какая, а хватать надо что поближе.

Хвост.

Ну да, хвост. Самый кончик длинного медвежьего хвоста, а хвост у медведицы называется Бенетнаш. Бенет-наш. Будет наш. Только поймать надо…

Навожу цель.

Спускаю ловушку, огромная сеть захватывает звезду.

Жду.

Захватывает, заглатывает звезду огромный портал, ведет Бенетнаш к земле, туда, где было когда-то погасшее солнце.

Оборачивается большая медведица – а хвоста нет.

Что поделать, я, конечно,Рассуждаю по-земномуИ за это ты, Медведица, меня прости….

Что-то темное, мохнатое прячется у порога. Подкарауливает меня. Забиваюсь под одеяло, как маленький, может, не увидит, может, обойдется…

Мохнатое скребется в дверь, грызет стальные засовы, ломится, отдай, отдай мой хвост…

Идет по небу медведица, ищет свой хвост…

– Ну что… какие у нас еще звезды есть?

Шеф спрашивает. Как триста лет назад. Уже другой шеф. А спрашивает всё то же.

Давненько я не ловил звезды, да их и не осталось уже, переловили все, вселенная-то не бочка бездонная.

– Сколько ни есть, все наши.

– Шуточки шутим… ну-ну… не-е, это хорошо, когда человек шуточки шутит, хуже, когда заплачет…

Смотрю на беззвездное небо, такое непривычное, такое жуткое…

– Ну, вот… Большая медведица еще осталась…

– Это которой вы хвост оторвали?

– Ну.

– И где она? Говорят, координаты куда-то чего-то поменялись?

– Есть такое. К земле приближается.

– Так и океюшки, как приблизится, тут-то мы её и сцапаем… сколько там звезд еще… Аилот, Мицар, Фекда…

Почему-то хочется сказать – или она нас. Не говорю.

Вагон трясется на север, машинист по громкой связи объявляет станции.

– Этот-то говорят, живой еще? Который у медведицы хвост оторвал?

– Какое живой, триста лет прошло, не живут столько.

– Да чего не живут, он вроде как в те времена жил, когда бессмертие это было, как его там…

Знаю, что здесь меня никто не узнает.

Зачем-то прикрываю лицо.

Ты созвездие, конечно,И живёшь своею жизньюТой, что люди до конца ещё не поняли…

Спешу домой. И вроде бы знаю, что ничего страшного не случится – а всё равно спешу, знаю, она будет искать меня после захода солнца.

Буквально врываюсь в лифт, кто-то шипит за спиной, блин, домой опаздываешь, что ли…

Опаздываю.

Домой.

Захлопываю дверь, перевожу дух, может, хотя бы сегодня обойдется…

Что-то массивное, мохнатое скребет дверь…

Померещилось.

Нет, не померещилось. Скребет, царапает, бьется в дверь массивным телом.

На всякий случай заряжаю двустволку от медведей.

Может, поможет…

– Ну что… справитесь?

Смотрю на громадину медведицы высоко в небе. Я был неправ, от такой двустволка не поможет, от такой я вообще не знаю, что поможет…

– Куда я денусь…

– Ну, давайте… – мягкий говорок шефа успокаивает – действуйте.

Действую. Как учили. Теперь уже целюсь не в хвост, – в переднюю лапу, может, сработает…

Выпускаю сеть.

Вижу, как звезды стремительно движутся – хоть убейте, не может звезда так двигаться, а вот нате же вам. Мощный удар лапы разрывает сеть, медведица спешит к земле…

– Чего у вас там? – голос шефа срывается на фальцет.

– У кого у нас?

– У вас… с медведицей вашей?

– Да не моя она!

– Ага, не ваша, а чего творится вообще?

Связь обрывается. Резко. Безжалостно. Гаснут огни, гаснет тепло, гаснет свет, кто-то как будто вытягивает энергию от земли, больше, больше…

Мертвый холод подступает отовсюду.

Что-то происходит, что-то страшное, что-то за пределами моего понимания, золотое сияние вспыхивает в небе, пустое место на хвосте медведицы ощеривается пламенем, загорается новая звезда.

Медведица взмахивает хвостом.

Зарываюсь в плед, еще пытаюсь сохранить остатки тепла, медведица уходит по небу, нюхает звезды.

Чья здесь вина, может, пойму, ты мне ответь…2014 г.

Где была, Алина?

– Ты где гуляла-то?

Алина опускает глаза, отец хмурится. Виновата, виновата, ничего не скажешь, на часах третий час, ночь на дворе, нате вам, Алина явилась. Отец уходит к себе, какой-то постаревший, уставший, весь уходит в свой комп, старенький, допотопный, его еще при Наполеоне, чего доброго, делали…

Алине совестно, идет к отцу, обвивает тонкими ручонками, отец все еще хмурится, но уже так, для вида, наконец, гладит Алину по блеклым волосам.

– Где была-то?

Алина неопределенно машет рукой, мол, всего не перескажешь. И верно, не перескажешь, вроде бы всего-то хотела до соседнего маркета дойти, там распродажа, сумочки такие висят… И как всегда, занесло Алину черт знает куда, сначала над городом полетала, а как не полетать, потом увидела – не то цапли, не то еще какие-то пернатые к югу летят, с ними полетела, до какой-то там Африки, мегаполис какой-то нашла на берегу океана, пляжи, опять же – маркеты, сумочки… люди ходят, говорят не по-нашему, будто давятся словами…

Потом туда-сюда, домой возвращаться неохота, поднялась Алина над землей. Здорово так, можно себя супергероем почувствовать, хоть сейчас в Голливуд. Выше, выше, за облака, за полярные сияния, где небо все темнее, и звезды все ярче…

А где звезды, там и другие миры, и обидно так, миров много, а не полетаешь. А как летать, вот так упорхнешь куда-нибудь к Ригелю или Капелле, потом еще куда, еще куда, оглянешься – а где Земля, а где Солнце, а-у-уу, а потеряла… а нету.

Было уже такое, разок было, заплутала в космосе, ух и напугалась тогда Алина, ох и плакала. Хорошо, услышали… Ну, не услышали, почувствовали ее страх… блестящие какие-то, бесформенные, серебристые с синевой… с погасшей звезды поднялись, окружили Алину, та только и твердит – Земля, Земля, показали ей, где эта земля несчастная, Землю оттуда и не видно было… и Солнце…

Вот теперь повадилась Алина к ним в гости летать. А что, они ей рады. Они всем рады. Добрые. У них раньше великая цивилизация была, потом погибла, они последние выжившие…

Так что много где Алина была, правильно отец сердится, волнуется. А что волноваться, что с Алиной может страшного случиться…

Уже ничего.

Помнит Алина свой первый полет…

Когда она еще не умела летать…

– Завтракать будешь?

Это мама так, просто спрашивает, знает же, не будет Алина завтракать. У Алины другие дела на утро, давненько хотела Алина забраться в какую-нибудь пирамиду… посмотреть… как там Хеопсы всякие…

– Алечка, ты хоть дома с нами побудь…

Мама просит. Если мама просит, что бы не побыть, а с другой стороны, эти взрослые сами хороши, как будни, так они на работу на свою, а Алине скучно… вот пусть теперь поскучают…

– Мы тебе плеер купим – не унимается мама.

Ладно, за плеер Алина так и быть, согласна, головой кивает, только чтобы непременно был розовенький. А то и так вон сколько терпеть, ждать этих скучных взрослых, пока позавтракают, пока по радио погоду свою наслушаются, пока по телевизору свои новости насмотрятся, ой, да-да-да, Алечка, едем, я только кота покормлю, это кот треснет скоро, не хрен его кормить…

Приехали в маркет. Мама с папой в пазике за себя заплатили, Алина невидимой стала, бесплатно проехала. Какой там плеер, что плеер, глаза разбегаются, вон сумочки какие, а джинсики, а кроссовочки, а курточку такую Алина на одной супергероине видела, тоже такую хочет…

А скучные взрослые по отделам расползлись, мама уже какие-то там шторочки себе выбирает, скукотища смертная, папа удочки смотрит, на хрена самую дорогую берешь, один хрен опять поломаешь…

Скучно Алине. Обиделась Алина, снова поднялась над городом, высоко-высоко, полетела – на запад, на запад, над Москвой, над лесами, над городами, уже знает, вон там красавица Прага, вон Берлин, вон Париж огоньками светится, там не рассвело еще.

Летит Алина над океаном, и хоть знает, что не упадет, а боязно так… вот уже и огни вдалеке, и высотки, подпирающие небо. Здесь Алине нравится, на авеню, вот здесь бутики так бутики, круче только в Париже. И по Сентраль-парку прикольно по ночам ходить, там нарики всякие, грабители, а Алине не страшно.

А что страшного с Алиной случиться может?

Уже ничего.

Весело Алине, настроение какое-то… озорное. Вот и полетела потихонечку Алина к югу, к югу, куда простым смертным дорога заказана. Там как в сказке, стоит на краю света страшный дом о пяти углах, и в нем страшные дядьки всякие страшные вещи замышляют.

А Алине не страшно, что ей охрана, что ей пятая-десятая степень защиты, Алина сквозь стены ходит. Вот и вошла, ходит, смотрит, большие дядьки у экранов сидят, над картами, над схемами, ничего не понятно.

А у дома о пяти углах внутренний дворик, вышла во дворик Алина – глаза разбегаются, ух ты, конфеты продают, коробищи какие, а рядом ювелирный магазин, он-то здесь зачем…

Тут-то и засекли Алину.

Нет, не люди, конечно, где им, людям-то… датчики какие-то на тонкие волны настроены, вот они и всполошились, завизжали, засигналили… Подскочили большие дядьки, носятся, кричат, ничего понять не могут. Взмыла Алина в небо, в облака, смотрит на землю. Теперь, главное, не ошибиться, вот Камчатка, вон леса дремучие, вон Урал полосочкой светлеет, тут чуть пониже надо спуститься, Волга, а там и Самару видно.

Отец с матерью и не заметили, что Алины не было, вот что обидно-то. вот тебе и Алечка, хоть с нами побудь… Ну все, хватит уже, все шторочки-удочки пересмотрели, пора уже удочки сматывать, за плеером идти, а там еще курточка…

Непонятно Алине, почему не видно других таких же, как она. Есть же они где-то… Ну, если не видно, значит, так надо…

Знать бы еще, кому…

Динь-доннн…

Звонят. Мама открывает, девчонки пришли, вон они, Виктуся, Маха, Ириска, принесли там чего-то вкусного…

– Здравствуйте. Мы к Алине.

– К Алиночке… проходите, проходите…

Мама ставит чайник, девчонки рассаживаются, режут торт, Алина смотрит из темноты своей комнаты в щелочку двери, как мама разливает чай, как кот прыгает на колени кому-то, идет по всем девчонкам подряд, ну куда, куд-да ты хвостище свой в торт сунул…

Девчонки сидят перед портретом Алины, пьют чай, переговариваются вполголоса, будто боятся спугнуть кого-то.

– А Махи что-то давненько не было, – папа улыбается, видно, что ему невесело.

– А Маха теперь важная птица, как фирму свою состряпала, так ее вообще не видно, не слышно… Я перезвоню, я перезвоню…

– Да ладно тебе, Ириш, устаканится все, тогда…

– Ты это третий год говоришь, устаканится… парфюмерша ты наша… из самого Парижу…

– Лучше бы зашли как-нибудь, а то у вас, смотрю, не духи, а так…

– А сорванцов моих с кем оставить? – Ириска хмурится.

– А с собой приводи.

– Они тебе весь магазин разнесут, чертенята мои… Лешке все говорю, хоть бы приструнил, да какое… они с ним еще пуще бесятся.

Алина слушает, Алина смотрит, на свой портрет, на девчонок, ловит терпкий душок горящей свечи, аромат чая, чего-то вишневого, ах да, торт, молодцы, девки, серединку с вишенкой Алине оставили под портрет, Алина есть, конечно, не будет, все равно приятно…

– …да какое там, я уже не знаю, когда эту диссертацию кончу, декан этот долбанный полставки выделил…

– Ой, держись, Виктуська, мы в тебя верим, когда Нобелевку получать поедешь, нас позовешь…

– Вместе пропьем…

Девчонки смеются. Сколько им уже лет… тридцать… Алине кажется, это так много… Что-то быстро Алину забывают, раньше всем классом приходили, теперь так… то одного черт занесет, то двух…

Сюда Алина приходит нечасто, да что вообще сюда приходить, на кладбище, и не на само кладбище, а вот сюда, за воротами. Да и непонятно, что на нем делать, на этом кладбище, ну посидела на скамеечке, ну положила цветочки, а дальше что… думать надо о чем-то таком, а ни о чем таком не думается.

Дождь моросит. Даже не моросит, висит в тумане сырь какая-то. И березы облетают, дрожат, как они только не сломаются, вон какие воронищи по веткам сидят, корр-корр-корр… И перья, перья лежат, длинные, черные… Алина их раньше собирать любила, а папа говорил, брось дрянь всякую, а теперь собирай – не хочу, а уже не хочется.

Интересно Алине хоть разок заглянуть туда, под холмик, посмотреть, что там, в темноте, под крестом. И боязно – и интересно, что там теперь, через двадцать лет…

И хочется – и не смотрит Алина, а то вдруг там останется…

На этот раз и не спрашивает папа, где Алина была, и так видит. И мама ничего не говорит, и тихонько пробирается Алина к себе, в комнату, Барби лежат, журналы разбросаны, вот и плеер новенький, плакаты по стенам, Стар Фрай, давно уже снять пора, давно уже Алина по Стару Фраю не сохнет, отсохлась, пару раз летала к нему, сквозь стены просачивалась, тьфу на него, и бабник он, и алкаш, и все остальное… и статейка эта, на хрена глаза мозолит, от времени уже вся пожелтела…

…из окна на двадцать втором этаже…

…по предварительным данным причиной…

…фанатка известного рок-певца Стара…

…ведется следствие…

ДОБАВИТЬ СВОЙ КОММЕНТАРИЙ

…туда ей и дорога, общество себя от таких дур очища…

…родителей жалко, про них она вообще поду…

…такая даже родителям не нужна…

…учитель со стажем, сорок лет проработала в советской школе, заявляю – в наши времена такой дури не было…

…ага, и все строем ходили, и за немытые уши домой разворачивали…

Тьфу на вас на всех.

Алина прыгает из окна – взмахивает руками, летит. Выше, выше, над городом, достали все, достали, вон, Виктуся чешет по улице, папки какие-то под мышкой, вон Ириска чертенят своих в кино повела, они уже и с пушками идут, очередного супергероя от суперзлодеев защищать… В Париж, что ли, слетать, Маха вроде там должна быть, какой-нибудь мусье ее по ресторанам водит…

Выше, выше…

Города, города, города, люди, люди, люди, Олежка, вроде, в Израиль махнул, у Саньки какой-то автосалон, Димушка вообще в Мюнхен перекантовался, дизайнер он там или хрен пойми кто…

Выше…

Шумят океаны…

Или в дом о пяти углах наведаться, попугать дядек, они там допоздна сидят… Нет, не надо, так они вообще домой не уйдут, всю ночь торчать будут, а у них дома жены ждут, дети, дорогой, ты мне обещал сегодня… не позже одиннадцати… Да не нужны мне твои долбанные конфеты, и это убери тоже, у меня этими брошками все трюмо завалено… мне ты нужен…

Люди по городам спешат куда-то, взрослые люди делают свои взрослые дела.

Люди живут. Дышащие, теплые – люди живут, делают что-то, меняют мир. Возвращаются домой, к семьям…

Алина опускается на краешек лунного кратера, смотрит на Землю – большую, живую, далекую, коротко всхлипывает – и не сдержать боль, льется через край, больше, больше. Этот появляется откуда-то, да они тут повсюду по космосу, серебристый, бесформенный, с синевой, обнимает, утешает, да что такое, да кто обидел, ты только скажи, мы его – у-у-х-х…

2012 г.

Злой-злой

– Гам! Гам! Гам-Гам-Гам-Гам!

– Злой! Злой! Злой-злой-злой-злой!

Кричу, что он злой. Меня никто не понимает. Не слышит. Они никогда меня не понимают. Они. Все. Видно же, как белый день видно, что злой он, злой, злой, злой…

Нет, не видят, встречают его с почестями, и привезли его на машине, и в дом занесли с почетным эскортом, и кучу бумажек к нему. Вот это дохлый номер, если много бумажек, это значит, птица важная…

– Злой! Злой!

Нет, не понимают они, что он злой, отвели ему отдельную комнату, где это видано, чтобы какому-то там – отдельную комнату. Рядом с Димкиной спальней. Это вообще хана, если с Димкиной спальней рядом, вы как хотите, я ему Димку не дам…

– Злой! Р-р-рвать его! Р-рвать!

Нет. Не понимают. Бросают мне печеньки, на-на-на, да на фиг мне не нужны ваши печеньки, ничего мне на фиг не надо, вы сами смотрите, кого в дом-то притащили…

– Злой, злой…

А что он мне сделал…

А ничего. То есть, ничего еще не сделал, пахнет от него как-то так, да тут от всех как-то так пахнет… только чувствую – злой.

А никто не верит.

Самое страшное, Димка не верит. Вот это надо сразу бы ему намекнуть, новенькому, если он чего Димке сделает, ему не жить…

Новенький…

Скулит и плачет, пик-пик-пик, ну ясное дело, маленький еще. Пищит, мигает лампочками, Димка вокруг него суетится, вот как вокруг меня суетился тогда…

– Лезь… лезь в ванну… лезь давай…

Я не понимаю, зачем надо лезть в ванну. Так хочет Димка. Я еще не знаю, что он Димка. Я еще ничего про него не знаю.

Я здесь первый день. Первые часы. Там, где все блестит и сверкает. Там, где тепло. Вот это я хорошо помню – тепло. И мясо. Много мяса. Полкан от зависти сдохнет, когда узнает, и все, все они, которые отгоняли, которые рычали на помойке, пр-р-рочь, уходи пр-р-рочь, не дам-дам-дам!

Я не знаю, зачем лезть в ванну. Но Димка так хочет. Димка поливает меня водой, теплой, почти горячей, выстригает шерсть, мажет чем-то пахучим, мерзким… я отряхиваюсь, отфыркиваюсь, хлопья грязи и пены летят на занавески…

– Эт-то что… явление Христа народу?

Голос. Большой голос. Громкий голос. Страшный голос. Вот он заходит, пахнущий чем-то едким, душистым, строгим…

– Это что, а? а чего сразу корову в дом не притащил?

– Не было…

– А-а-а, не было… а то так бы и притащил… стадо целое… ходили бы тут, тренькали… на лугу пасется ко… гони его на хрен…

– Ну па-а-а!

– Чего ну па-а-а, а завтра корову притащишь, а? Давеча проходной двор устроил, цыганят этих приволок… Ложки серебряные с тебя спишем, понял, все, хрен ты у меня айфон получишь, понял, да?

– Ну па-а-а!

– Чего па-а, у тебя па-аа деньги печатает, что ли? Печатает? Печатный станок в подвале стоит, да? Хрен тебе, а не айфон, вон… с этим походишь… нокиа коннектед пипл…

– Да не-е-е… Тявку…

– Какую тяпку? Вон, у садовника спроси…

– Не-е-е… – показывает на меня, – пусть Тявка будет…

– Никаких тяпок, еще тяпок мне не хватало! Мне на работе этих тяпок вот так хватает, ты еще… Кон-чай реветь, парню тринадцать лет, нюни распустил…

Что-то происходит. Чувствую, что все кончится, и тепло, и мясо, и Полкан мне люлей надает, и вообще…

Прыгаю на большого с громким голосом, уйди от моего Димки, я тебе его не дам! Не дам! Не дам!

– Это чего у вас тут?

Еще один голос. Голос, пахнущий цветами. И сама она вся пахнет цветами, это мне сразу в нос шибануло…

– Ути, это кто у нас тако-ой, а? Ути батюшки, это где вы такое чудо достали?

– Чудо… в перьях… мне это чудо ванну всю разнесет, вон, гляди, чего творит… Духу чтобы его здесь не было, ты меня понял?

– Ну па-а-а!

– Антоша, а ты чего так? Мы с тобой что, в коммуналке живем, что ли? Блин, такие хоромы, такому холёсёнкому место не найдем, а? Ути батюшки, это мы откуда такие взялись, а…

Целует меня в нос. Это я хорошо помню, целует меня в нос, бьет аромат цветов…

А теперь этот.

Который пищит.

Который злой-злой-злой…

Осторожно просовываюсь в комнату, осторожно зову:

– Дим! Дим!

Димка не слышит, сидит перед этим, который пищит. Димка отмахивается от меня, мол, иди отсюда, не до тебя уже.

Не ухожу. Не понимаю, как такое может быть, чтобы было не до меня.

– Дим!

Димка бросает в меня ботинком. Замолкаю. А то так и вылететь недолго, уж тогда Полкан мне покажет, и так на меня сегодня как на английского лорда смотрел…

Димка сидит перед этим. Димке страшно, это я вижу, страшно, кто-то нападает на него, кто-то… странно, что я никого не вижу, его нельзя увидеть, его нельзя учуять, но кто-то здесь есть, я чувствую. И этот кто-то хватает Димку, кто-то бросает его на пол, Димка отбивается от кого-то, пытается сдернуть с горла невидимые руки…

– Дим! Дим!

Начинаю понимать. Наконец, чувствую, кто он – вон он, тот самый, который пищит, который опутал проводками Димкину голову…

– Дим!

Димка пинает кого-то что есть силы, что-то шепчет беззвучно…

– Дим! Дим!

Бросаюсь на него, злого, рву проводки, злой больно жалит меня, вот уж злой-злой-злой… Р-рвать… Рр – р-р-рвать!

– Дим!

Лижу лицо, ну давай же, давай, просыпайся, я спас тебя, я прогнал его, прогнал…

Димка с трудом разлепляет глаза, смотрит на меня, не сразу понимает, кто я, где я…

– Ах ты…

Бьет проводами, больно, сильно, Дим, ты чего, это же я, я, что ты…

Исчезаю в лабиринтах дома, где-то там, там, там…

– Дим! Дим!

Зову Димку. Осторожно. Уже чувствую – не ответит. Димка давно уже не отвечает, прибегает из школы, закрывает дверь, остается наедине с этим, который пищит, который злой-злой-злой…

Нет, сегодня, вроде, дверь приоткрыта, может, пустит. Осторожно просачиваюсь в комнату.

– Дим!

Димка не отвечает. Димка с этим. Который тот. Димка, опутанный проводами, снова сливается с кем-то в поединке…

Нет.

Что-то не так…

Еще не понимаю, только чувствую – не так. Мелькание рук и ног, но нет напряжения, нет борьбы, нет страха, что-то другое… Страх, но какой-то не такой страх, что-то…

Димка обнимает кого-то невидимого, широко раскрывает рот, высовывает язык, облизывает кого-то, кого я не вижу. начинаю понимать, было у меня что-то такое, там, еще там, там, на улице, прошлой весной, там была Мими, она лизала меня в нос, Мими, от нее так дивно пахло, здесь не пахнет, здесь… Здесь тоже было, только не со мной, когда этот, с громким голосом, и эта, пахнущая цветами, когда Димки не было дома, когда…

– Дим!

Димка не слышит, обнимает кого-то, сжимает что-то там, в брюках, там, там, там. Выгибается на ковре, тут же снова падает в изнеможении, дышит часто и глубоко.

Срывает провода.

– Дим! Дим!

Димка рассеянно гладит меня, показывает что-то на экране того, который пикает, что-то розовое, с волнистыми волосами, с глазами в пол-лица…

– Классная, правда?

– Да! Да!

Он треплет меня по макушке, но как-то растеряно…

– Злой! Злой!

Неужели сами не видят, что злой, злой, злой, вот этот, пахнущий, в черном кожаном, с пряжками и ремнями. Нет, в упор не видят, пускают в дом, почтительно подают лапы, входите, входите…

– Злой! Злой!

– Чего-то он у вас расшумелся…

– Да не бойтесь, не бойтесь, не укусит… это он так…

Что значит, так… впиваюсь в ногу в черной штанине, кто-то оттаскивает меня, кто-то хлещет, фу, фу… сами вы фу…

– Р-р-рвать!

Закрывают двери, ложусь под дверями, неужели не понимают… что он мне сделал этот… да ничего не сделал, только чувствую, злой, бывает такое, у меня-то на это дело чутье верное…

– Ну что… тридцать штучек все удовольствие, – говорит злой.

– Нехило берете, – басить большой голос.

– Дешево да гнило, дорого да мило… в два счета из мальчика вашего человека сделаем.

– А сейчас он кто, по-вашему? Шучу, шучу, сам вижу, скатился парниша… раньше еще думал, во хорошо, по девкам не ходит, не бухает, день-деньской дома… счас вижу, вот это и плохо… раньше-то как… вон, у Егорыча парень, ну загуляет, ну дома не заночует, у друзей там сидит… ну нормальный пацан… а этот…

– Да, неутешительная тенденция…

– А вы чего делать будете?

– Занимаемся выработкой рефлексов…

– А-а-а, это он к компу пойдет, его бац током… нехило… у меня тестя так от зеленого змия отучали… только чтобы тестя отучить, его убить проще…

Не совсем так… как только мальчик ваш заходит играть, солдатики мои раз – и солдатика его хлопнут.

– Во это по-нашему… хлопните его там на хрен, да побольнее…

– Будет сделано.

– Сделаете, еще дадим… штук десять…

Он выходит, бросаюсь на него, злой-злой-злой, кто-то отпинывает меня, фу, фу, да сами вы фу…

– Дим!

Взбегаю по лестнице, толкаю дверь лапами, заперто, черт, заперто, Димка, Дим, Дим, Дим… Там за дверью этот. Который пикает. Там что-то страшное, еще не знаю, что, но чувствую – страшное. Даже не так, еще нет ничего страшного, еще только будет, но будет, будет, надо его прогнать, там, там…

– А про тебя забыли все, да?