Царская внучка

Я прикусила язык. Мне же по роли нужно притворяться невинной девицей, которая даже и не понимает как бы того, что вокруг нее творится, ибо – голубица непорочная и не слишком умная. Вот уж точно: язык мой – враг мой.

Выручил меня – вот уж сюрприз так сюрприз! – красавчик Линар, которому пришло в голову пригласить меня на танец. Я даже восхитилась такой наглости и невозмутимости: только что одну принцессу замертво из залы унесли, а саксонский посланник уже к другой подкатывается. Везде поспел наш пострел.

– Вы позволите, ваше высочество, – повторил Линар приглашение.

Решил, очевидно, что я не расслышала с первого раза.

– Позволения надобно просить у ее императорского величества, – чинно ответила я. – Коли тетушка дозволит…

– О чем вы тут? – с обычной своей подозрительностью обернулась ко мне Анна Иоанновна.

Я вкратце объяснила – о чем.

– Нечего с иноземными послами плясать! – отрезала тетка, не слишком-то заботясь о протоколе. – Одна уже доплясалась. На жениха радуйся!

– Как прикажете, ваше императорское величество, – равнодушно пожала я плечами.

Тут герцог Бирон что-то шепнул своей любовнице-повелительнице. Наверное, напомнил об этикете. Тетушка смягчилась.

– В знак уважения к брату нашему, курфюрсту саксонскому… Так и быть, дозволяем один танец с нашей племянницей.

– Благодарю вас, ваше императорское величество, – склонился в грациозном поклоне Линар и наградил мою тетку таким обволакивающе-томным взглядом, что та, по-моему, даже слегка поплыла. Во всяком случае, Бирон глянул на саксонского посланника без особой приязни: он отлично знал, что временами его верная подруга вполне способна завести интрижку-однодневку. А тут – такой красавчик. Я, впрочем, сохраняла на лице выражение отрешенного равнодушия к кавалеру.

– Ваше высочество так грациозно танцует, – заметил Линар после нескольких па какого-то замысловатого танца. – Вы могли бы стать украшением любого европейского двора…

– В качестве первой плясуньи? – холодно осведомилась я.

– Ваше высочество меня неправильно поняли, – с некоторым даже испугом отозвался посланник. – В качестве первой дамы, разумеется.

– Боюсь, я вас не понимаю.

– Ваше высочество могло бы выбирать из лучших женихов Европы…

– У меня уже есть жених… с сегодняшнего вечера.

– А я ехал сюда, дабы передать вам брачное предложение маркграфа Бранденбург-Ансбахского Карла, родственника короля прусского.

– Увы, вы опоздали, – с прежним равнодушие обронила я.

– Но ваше высочество еще даже не обручены! У меня с собой портрет маркграфа: ему только исполнилось двадцать лет и…

– Кому исполнилось двадцать лет? Портрету?

Юмор явно не был сильной стороной красавца-посланника.

– Да нет, маркграфу, конечно! Огромные владения, блестящие виды на наследство… Да вот извольте взглянуть.

И Линар, не прерывая танца, ловко вынул из-за обшлага миниатюру в золотой рамке. Я удостоила ее только беглым взглядом, а затем остановилась. Музыка смолкла через несколько секунд.

– Благоволите следовать за мной, господин посланник, – не терпящим возражений тоном повелела я.

И направилась прямиком к возвышению под балдахином, где моя венценосная тетушка уже заметила очередную суматоху в зале и заметно побагровела. Нужно было ковать железо, пока оно было горячо… в прямом смысле.

– Ваше императорское величество, – присела я перед теткой в глубоком реверансе, – господин саксонский посланник изволили мне брачные препозиции делать во время танца. А всем ведомо, что сии дела только вами единолично решаются, да и избрали вы мне уже жениха. Меня же этот посланник бойкий в смущение приводит соблазнительными речами, которые слушать цесаревне русской зазорно.

– Это чем же он тебя соблазнял?! – заорала императрица.

– Пусть он сам вашему императорскому величеству все скажет, – отступила я на заранее подготовленные позиции.

И, с сознанием хорошо выполненного дела, уселась в кресло рядом с графом Владимиром, который проявлял все признаки живейшего беспокойства.

– Надеюсь, он вас ничем не оскорбил, ваше высочество? – осведомился он.

– Не думаю, чтобы брачное предложение можно было считать оскорблением, – мило улыбнулась я. – Но, во-первых, господин посланник должен был обращаться с этим к государыне-императрице, которую я чту пуще родной матушки, а во-вторых…

– Да, ваше высочество?

– А во-вторых, нет у меня такого обыкновения, чтобы до начала бала одному жениху обещаться, а во время танцев – о другом задумываться.

А рядом с нами тем временем разыгрывалось презабавнейшее действие.

– Да как вы могли осмелиться?! – бушевала Анна Иоанновна. – За нашей спиной племяннице нашей, девице непорочной, какие-то препозиции делать! Да в крепости за такое сгноить мало!

– Ваше императорское величество, – защищался побледневший Линар, – я виноват, допустил оплошность. Но грустное происшествие с другой вашей племянницей…

Я покачала головой. Ничего глупее в свое оправдание саксонец просто не мог придумать. Тётушка аж задохнулась от гнева и стала совсем пунцовой.

– Запрещаю упоминать об этой негоднице! Слышать о ней больше не желаю, завтра же прикажу в монастырь постричь!

– Но… может быть брак с маркграфом…

Я не сдержалась и хихикнула. Тётушка, к счастью, этого не расслышала. Но вот герцог Бирон посмотрел на меня с некоторым недоумением. Нужно было срочно что-то предпринимать, иначе он ночью такое императрице про меня нашепчет…

– Тетушка, – ангельским голосом пропела я, – конечно, это не моего ума дело, но мне кажется, господин посланник просто не знает наших обычаев. А ежели он приехал за невестой для своего господина… так ведь есть в близком нам семействе девица на выданье знатного рода. Как раз под пару маркграфу.

– Это еще кто? – набычилась Анна Иоанновна, предпочитавшая все брачные союзы своих родственников и подданных создавать исключительно самостоятельно.

– Принцесса Гедвига Бирон, – обронила я.

Наступила мертвая тишина. Такого поворота событий никто даже и не предполагал. Да и мне он пришел в голову внезапно – эдакое озарение свыше.

Третий ребенок герцогской четы, Гедвига была бы даже хорошенькой, если бы не… горб, унаследованный скорее всего от матери. Да и юна она была еще: одиннадцатый годок пошел. Но из хорошей семьи (а кто сомневался – давно уже находился в ссылке) и протестантского вероисповедания. С приданным проблем также не предвиделось: милостями своей любовницы-императрицы Бирон был сказочно богат, а сыновьям его уже были сосваты невесты-миллионерши. Опять же – с моей подсказки.

Императрица в некоторой растерянности посмотрела на своего фаворита. Тот же, быстро прикинув все выгоды этого гипотетического союза, уже ласково улыбался саксонскому посланнику, находившемуся в состоянии некой прострации. Отвергнуть предложенную кандидатуру? Невозможно: будет оскорблен герцог, а значит – государыня-императрица. Согласиться? Тоже невозможно: вместо красавицы-принцессы царской крови (хотя и подпорченной в варианте с Елизаветой) предложить маркграфу брак с дочерью вчерашнего конюшего?

И ведь он еще явно не знал о физических особенностях принцессы Гедвиги!

– Мы не возражаем, – наконец изрекла императрица. – Пусть высокородный маркграф присылает официальных сватов.

– Но ваше императорское величество! – взмолился Линар. – Я должен хотя бы показать господину маркграфу портрет невесты! Так принято при европейских дворах.

– Прекрасно, – совсем успокоилась императрица. – Пусть завтра же начнут писать портрет невесты. Через неделю сможешь отвезти его жениху, пусть любуется. А ты распорядись, герцог, чтобы не мешкали там и не умытничали, парсуна нужна быстро. Да еще приданое обозначить не забудь. Чай, полмиллиона золотом на дороге не валяются.

Бедняжка Линар отвесил один за другим несколько изысканных поклонов и, пятясь, сошел с возвышения, а потом и вовсе покинул парадную залу. Теперь ему было уж точно не до танцев и не до флирта. Я поискала взглядом Наталью Лопухину, обнаружила ее флиртующей в уголке с другом сердечным Левенвольде, и взглядом же дала понять, чтобы свои амуры пока оставила и за Линаром проследила. Красотка слегка скривилась, но выскользнула из залы вслед за посланником, никем не замеченная.

– Ну, Аннушка, и чем тебя сей кавалер соблазнял? – уже с улыбкой осведомилась императрица, осушая очередной бокал венгерского. – Не захотела ты, стало быть, маркграфиней Бранденбургской быть?

– Не захотела, тетушка, – покладисто согласилась я. – У нас на Руси такими маркграфами дороги мостят. Титл высокий, да, кроме звона, ничего и нету.

– Мосты мостят! – расхохоталась императрица. – Ну, сильна, девка! Маркграфами кидаешься.

– Было бы чем кидаться! – фыркнула я. – Я чаю, у князя Владимира вотчины поболее будут, нежели маркграфство Бранденбургское. Да и богаче Салтыковы…

– Только милостями государыни-императрицы, – очень кстати ввернул мой жених.

– Да уж не прибедняйся, граф. Салтыковы – род древний, на Руси почитаемый, с царями не раз роднились. Матушка моя, царица Прасковья Федоровна, упокой господи ее душеньку светлую…

Все перекрестились. Тихий ангел пролетел.

– А дабы разговоры зловредные и искушения всякие навсегда пресечь, через три дня повелеваю назначить обручение. Аккурат перед Масленицей. А уж после Великого Поста, благословясь, и свадебку сыграем. Ну, выпьем за здоровье нареченных! Порадовала ты меня, племянница, в меня умом пошла, не в маменьку свою, царствие ей небесное…

Комплимент, конечно, сомнительный, но спасибо и на этом.

Улучив минуту, я многозначительно взглянула на герцога, который, кажется, только и ждал какого-нибудь знака с моей стороны, потому что тут же подошел и склонился над моим креслом. Благо тетушка увлеклась обсуждением с его супругой деталей моего обручения и свадьбы, а заодно и блистательного будущего принцессы Гедвиги.

– Что угодно вашему высочеству? – осведомился герцог. – Для вас в лепешку расшибусь… так, кажется, на Руси говорят?

Хотя бы понимает, кому и чем обязан!

– Просьба у меня к вам, ваша светлость.

– Все исполню!

– Не торопитесь. Просьба непростая, кроме вас, никто с этим не справится. Великой милости хочу у императрицы просить…

– Вам она сейчас ни в чем не откажет.

– Может быть. Но уж вам-то она точно ни в чем и никогда не откажет. Потому прошу вас похлопотать… не за меня, а за других людей, которые нынче в ссылках томятся.

– Кого его высочество имеет в виду?

– Долгоруких, – просто ответила я. – Старый-то князь Алексей, смутьян главный, помер, слышала, а жена его еще раньше преставилась. Сыновей, мню, и простить можно: младшие-то вообще несмышленые.

– Но князь Иван желал на трон российский сестрицу свою возвести, княжну Екатерину, с императором Петром обрученную.

– Да не желал этого князь Иван, – слегка поморщилась я. – Оговорили его. Он сестру свою в глаза гадюкой и ехидной называл, и от дел семейных, противных благу государственному, всячески уклонялся.

– Я поговорю с государыней, – вздохнул герцог. – Возможно она, по своему природному милосердию…

– Вот и я на то же уповаю, – кивнула я.

Праздник постепенно подходил к концу, но я ждала еще двух известий. Во-первых, о состоянии здоровья дражайшей кузины, и во-вторых, об успехе (или неуспехе) той миссии, которой я почтила Наташку Лопухину. Правда, и то, и другое я могла узнать, скорее всего, уже только глубокой ночью. Ну так к бессонным бдениям мне не привыкать.

И действительно, когда я была уже в своих покоях, освобожденная от корсета, фижм, локонов и всяких дорогих побрякушек, в дверь осторожно поскреблись. Я велела камеристке открыть, а самой ей считать себя свободной.

Вид у Натальи Лопухиной был свежайший – точно проспала безмятежно десять часов, да еще росою майской умылась. Хотя по некоторым мелочам можно было определить, что последние часы она провела довольно бурно и явно не без удовольствия.

– Ну, что нужно этому красавчику? – с порога осведомилась я.

– Всего-навсего благосклонности вашего высочества, – позволила себе улыбнуться Наталья.

– И сколько он тебе за это заплатил?

– Ваше высочество! Как вы могли подумать?…

– Могла и подумала. Так сколько?

– Тысячу червонцев, – потупилась Наталья. – А ежели дело успешно слажу – драгоценный аграф и четырех породистых лошадей.

– Придется денежки вернуть, – сообщила я новоявленной сутенерше.

– Это еще почему?! – взвилась она. – Червонцы мне дали за то, что я попытаюсь уговорить ваше высочество…

– На что уговорить? – ледяным тоном осведомилась я.

– Принять господина Линара приватно. Без свидетелей.

– И желательно ночью, – вздохнула я.

Наталья в ответ только вздохнула.

– Так. К этому мы еще вернемся. А сейчас я хочу знать, как здоровье моей кузины. То есть хорошо ли ты обо всем позаботилась.

– Ваше высочество! – оскорбилась Наталья. – Когда за дело берусь я… если принцесса Елизавета доживет до вечера, я сама готова принять постриг.

– Ты не православная, – отмахнулась я. – Так что вместо монастыря я лучше тебя от любовника отрешу. Сошлю твоего Левенвольде куда-нибудь подалее, да посевернее, куда ворон костей не заносит…

– Ваше высочество, нет! – ахнула, побелев, Наталья. – Не губите!

– От тебя зависит. Кстати, вполне возможно, что и аграф ты свой получишь, и новую упряжку в карету. Только пока я еще не знаю, от кого.

– Но вы же не согласитесь принять этого саксонца наедине?

При произнесенном слове «наедине» медовые глаза Лопухиной заволокло дымкой недавних сладких ощущений.

– Я подумаю. А пока узнай, что с кузиной. Только…

– Все будет тайно, ваше высочество. Я мигом.

И повеселевшая Наталья змейкой выскользнула из моих покоев. А я вдруг почувствовала, как сердце сжала ледяная рука страха. Во что я ввязываюсь? Тут ведь человеческая жизнь гроша ломаного не стоит: будь ты хоть холопка, хоть императрица, яд на всех действует одинаково. Кто поручится, что моя жизнь в дальнейшем будет в безопасности? А если Елизавета выживет, тётушка точно пострижет ее в монахини, а я буду до конца своих дней дрожать, как бы кто-нибудь ее из монастыря на престол не выпихнул…

Чисто инстинктивно я рухнула на колени перед киотом и забормотала все молитвы подряд, какие только приходили… даже не на ум, на язык. Господи, помоги, Пречистая Дева, смилуйся, святой угодник, чудотворец-Николай, помоги мне молитвами своими…

Лопухина появилась в моих покоях так же бесшумно, как и исчезала. Спокойная, сдержанная с абсолютно непроницаемым лицом. Я тоже молчала: задать прямой вопрос значило выдать свою заинтересованность и зависимость от этой придворной красотки-шлюхи.

– Ваше высочество, – не выдержала все-таки Наташка, – принцесса Елизавета Петровна преставилась десять минут тому назад. Не приходя в сознание.

И тут я… заплакала, совершенно неожиданно для себя самой. Были ли то слезы облегчения, скорби, жалости к погубленной мной женщине? Не знаю. Но рыдала я абсолютно искренне, оплакивая первую пролившуюся из-за меня кровь. Да, у меня была целая куча оправданий – даже со ссылками на исторические источники, которые, правда, теперь уже вряд ли будут написаны. Все равно я плакала, как маленькая девочка, какою, собственно, здесь и была, хоть и собиралась замуж.

Впрочем, плакала я уже последними слезами.

Как позже выяснилось.

Глава пятая. Дела государственные и не только

Я знала, что тетушка поднимается даже раньше первых петухов, поэтому, отплакавшись, приказала камеристке привести меня в порядок и отправилась в покои к императрице. Мысль о том, что там, скорее всего, будет еще и герцог Бирон, меня мало смущала, скорее, наоборот. Сейчас тётушкин любовник был нужен мне, как самый надежный союзник. Да и он во мне нуждался, если уж совсем честно.

Я отмахнулась от дежурившего у двери арапа, как от мухи. Да он и не посмел меня задержать. Посему в жарко натопленной опочивальне государыни-императрицы я застала идиллическую картину: герцог еще нежился в постели, а тётушка прихорашивалась перед огромным раззолоченным трюмо, на котором стояло немереное количество золотых коробочек и хрустальных флаконов с золотыми пробками. Даже глазам было больно.

Императрица гневно обернулась на скрип открывавшейся двери, но взгляд ее тут же подобрел:

– Ты что, Аннушка? Почто не почиваешь?

– Тётушка, кузина Елизавета преставилась, – дрожащим голоском сообщила я. – Без покаяния отошла, прости, господи, душу ее грешную.

– И ты из-за этого ревешь? – поразилась императрица. – Ну, померла Лизка, царствие ей небесное. Доблудилась, шлюхино отродье…

– Анхен, Анхен, – подал голос герцог, – о покойнице-то не стоит так говорить.

– И то правда, – легко согласилась тётушка. – Сейчас же прикажу убрать ее, как подобает, отпеть и похоронить.

– Значит, траур при дворе на два месяца будет? – осведомилась я. – Обручение мое откладывается?

– Ах, вот почему ты плачешь! – всплеснула руками императрица. – Вот дурочка-то, ну, право, дурочка! Из-за Лизки твой праздник откладывать? Еще чего! Послезавтра погребут, как положено, а на следующий день и обручение отпразднуем. Бог простит, за Великий Пост отмолим грех сей…

В этот момент в двери просунулся арап:

– К ваше величество генерал просят…

– Ушаков! – мигом смекнула Анна Иоанновна. – Пусть заходит немедленно.

Великий инквизитор, похоже, в эту ночь и вовсе не ложился. Впрочем, такая у него была работа – ненормированная. И он, похоже, находил в ней своеобразное удовольствие.

– Все разузнал я, матушка-государыня, – с низким поклоном начал он. – Никто и не запирался особо, так, чуток поупрямились, пока в застенок не попали…

– Ну, не томи, Андрей Иванович, – взмолилась императрица.

– Так что затяжелела Елизавета Петровна от Алёшки Разумовского, который был певчим в вашего императорского величества церкви…

– И как же он из церкви в постель к этой… угодил?

– А выпросила его цесаревна себе в челядь. Плакалась графу Левенвольду, что у нее единое утешение остается: церковное пение послушать. Тот и дозволил…

– Выгоню я графа! – тут же завелась императрица. – Пущай едет в Европу. Ишь, моду взял: моими певчими распоряжаться!

– Анхен… – раздалось со стороны кровати.

– Ладно, не выгоню, но пока пусть нам на глаза не показывается. Говори далее, Андрей Иванович.

– Так вот от сего Алёшки цесаревна и понесла. Но рожать на сей раз не захотела, решила ребеночка скинуть.

– Ишь, греховодница! – искренне возмутилась императрица, начисто забыв про подобные же привычки своей покойной сестрицы, моей маменьки. – Родила бы тихонько…

– Вот тут-то, матушка, и подвох. Цесаревне кто-то твердую надежду внушил, что здоровье вашего императорского величество совсем плохое стало. А государыня-цесаревна, Анна Алексеевна, за своего подданного замуж собирается, посему некие персоны ее на престоле видеть не желали, а хотели на него возвести последнюю дщерь Петрову.

– Кто? – коротко осведомилась императрица. – Опять Долгорукие и Голицыными воду мутят?

– Нет, матушка, не они. Долгоруких ты давно по ссылкам да острогам распихала, а Голицыны тихо сидят, только вспоминают, что государыня-правительница Софья особо относилась к их предку, князю Василию, который ума был острого, государственного, и много пользы России принес. Жалели, что не из их рода супруга государыне-цесаревне избрали.

– Ништо им, – хмыкнула императрица. – Салтыковы, я чай, не глупее будут. Так кто смуту затеял, и зловредные слухи о моем здоровье распускал?

Ушаков достал из-за обшлага сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот тут обозначены те, про кого на сей момент выведать удалось. Людишки мелкие, худородные, тобой, матушка, никак не замеченные. А возмечтали на великие верха взойти… вслед за шлейфом Елизаветы Петровны. Денежки же на пьянство, дабы легче было к себе людей пустоголовых привлекать, получали они от саксонского посланника, который самолично в Москву явился, дабы заговором сподручнее руководить было. И стоит за всем этим король прусский, которому многие немцы при дворе твоем, матушка, уж не гневайся, холопские письма пишут с убеждениями в верности.

– Да Лизка вроде бы немцев не жаловала… – с сомнением в голосе произнесла императрица.

– Жаловала – не жаловала, а денежки всегда нужны были. Может, и не на злоумышление, а на вино да полюбовников…

– И этот посланник еще дерзнул самолично на мои именины явится! – вдруг осенило тётушку. – Арестуй его, Андрей Иванович сей же момент, пущай твои мастера дел заплечных всю правду из него до капелюшечки выбьют!

– Анхен! – снова раздался голос из кровати.

– Ну, что еще?!

– Так ведь сей посланник должен своему господину нашу брачную препозицию отвезти… о дочери моей.

– Это правда, – сникла Анна Иоанновна. – Нельзя его, бесстыдника эдакого, в железа заковать сейчас.

– А вы его потом успеете заковать, тётушка, – вмешалась я, решив, что сейчас как раз самое время. – Вот договоритесь о браке принцессы Гедивиги с маркграфом, родственником короля прусского, так сей посланник опять в Санкт-Петербург вернется – новые интриги плести. Вот тут Андрей Иванович его и поспрашивает… ласково.

– А ежели не вернется? – усомнилась императрица.

– Так куда же он денется, матушка? – неподдельно удивился Ушаков. – Сей дипломат не ведает, что козни его раскрыты, а сообщников цесаревны Елизаветы, упокой, Господи ее душу, твое императорское величество покарает за содействие в блуде неслыханном и детоубийство…

– Алёшку Разумовского не трогайте, – попросила я. – Парень сей глуп зело, да голос у него – необыкновенный. Я тоже люблю церковное пение послушать, тётенька, хотя бы на свадьбе моей.

– Да забирай ты этого Алёшку, – отмахнулась от меня императрица.

– Да мне лично он не нужен. Пущай опять в вашем церковном хоре поет. Я вот о другом хотела вас просить, тётенька… К обручению моему и к свадьбе….

– Каких-нибудь заморских диковин захотелось? – усмехнулась Анна Иоанновна. – Тебе сейчас отказа ни в чем не будет, только попроси.

Я несколько театрально опустилась на колени и произнесла тщательно подготовленный текст:

– Прошу, государыня, по великой вашей матерней милости, простить сосланных в Березов князя Долгорукого со супругой и детками. Иного подарка к обручению мне не надобно.

– Ты в своем уме? – поразилась императрица. – Только-только один заговор раскрыли, а ты мне других смутьянов подсовываешь…

– Анхен, – пришел мне на помощь герцог, – ты же мне обещала подумать… Молодой Долгорукий не опасен, наоборот, может престолу пользу принести.

– Это вряд ли, – сообщила я, поднимаясь с колен. – Пользы от него никакой не ожидаю, не умен и к пьянству склонен. А вот супруга его, Наталья Борисовна, урожденная Шереметьева, мне бы в статс-дамы более подошла, нежели Наталья Лопухина. Хотя, и эта тоже может пригодится.

– Что же мне, всех Долгоруких за их измену прощать? Так вы мне с герцогом советуете? Ровно сговорились…

– Зачем же всех? – терпеливо принялась втолковывать я тётушке. – Василий Лукич, дипломат и хитрец отменный, мне не надобен, пусть себе в Соловках в темнице и дальше сидит. Княжну Долгорукую, Катерину, надобно замуж за простолюдина спихнуть, да от столиц подалее держать: горда слишком, да и глупа к тому же. Сестер ее младших – в монастыри постричь, хватит на ваши, государыня, деньги дармоедок содержать. А братцев меньших – в армию, рядовыми.

– Так я не пойму: тебе Долгоруких жалко или нужна только княгиня Наталья? – постепенно стала сдавать позиции тётушка.

– Нужна, – согласилась я. – Княгиня женщина – ума светлого, души высокой, мне такие надобны. Но без супруга она из Берёзова не уедет, точно знаю. Пущай ее муженек в Петербурге вместе со Степаном Лопухиным пьянствует.

– Ну, быть по-твоему, – сдалась императрица. – Прикажу Наташку с супругом и детьми из острога выпустить и в столицу доставить, тебе в утешение. Да и герцог, вон, о том же просит, только не пойму, зачем.

– Затем, тётушка, что его светлость любит ваше величество и желает, чтобы подле вас были верные и честные русские люди. Андрей Иванович, конечно, человек бесценный, так ведь не может же он один на страже вашего покоя бдеть.

Ушаков поблагодарил меня взглядом. Хотя он и любил свою страшную работу, но годы сказывались: уставать начал Великий инквизитор. Покоя иногда хотел, а не крови да мучений человеческих.

– Ну, быть по сему! – хлопнула в ладоши императрица. – Ты, Аннушка, к себе ступай, тебе к обручению готовиться надлежит. А мы тут с герцогом о делах государственных подумаем. Елизавету похороним – дальше жить надобно, к твоей свадьбе готовиться.

Я послушно удалилась. Но вовсе не для того, что примерять новые платья и любоваться драгоценными побрякушками. У меня были дела поважнее, о которых тётушке знать было совершенно не обязательно. Тем более, что Ушаков, с которым мы успели обменяться взглядами, неприметно последовал за мной. Я не опасалась тётушкиных шпионов: не было таких смельчаков на Руси, чтобы шпионить за Андреем Ивановичем.