Окончательный диагноз
Все – без исключения.
У Хьюлитта мелькнула мысль: уж не сверкнули ли искорки насмешки во влажных темных пузырьках, которыми смотрела на него медсестра, но он тут же отверг эту мысль – она показалась ему совершенно нелепой.
– Кровать напротив вас занимает пациент Хенредт, кельгианин, – продолжала пояснения Старшая медсестра. – Налево по диагонали от вас лежит пациент Клетилт, он с Мельфа, а рядом с вами – ианин по имени Маколли. Его сегодня переводят на сорок седьмой уровень, поэтому с ним вы пообщаться, увы, не сумеете. Кто займет его место, я пока не знаю. А сейчас, пациент Хьюлитт, я советую вам отдохнуть. Может быть, вам удастся поспать до прихода врача.
Части тела Летвичи зашевелись и сложились в обратном порядке. Хьюлитт понял, что она собирается уходить. Наконец-то отвратительное создание покидает его. И тут его как будто кто за язык дернул – Хьюлитт и сам не понял, зачем сказал:
– Старшая сестра, я не испытываю желания разговаривать здесь с кем бы то ни было – ну разве только в том случае, если это будет крайне необходимо для моего лечения. Но есть одна... личность, к которой я мог бы обращаться, не чувствуя такого... неудобства. Это та медсестра, что привезла меня в палату. Я бы не возражал, чтобы она приняла участие в моем лечении, и предпочел бы, если бы мне что-то понадобилось, вызывать ее. Прошу вас, скажите мне, как ее зовут?
– Не скажу, – решительно отозвалась Летвичи. – Поскольку она единственная худларианка, работающая у меня в палате, у вас не будет трудностей с тем, чтобы вызвать ее. Просто укажите в ее сторону верхней конечностью и громко скажите «медсестра», вот и все.
– Там, откуда я родом, – парировал Хьюлитт, – подобное поведение считается исключительно невежливым. Вы что, нарочно не хотите мне помочь? Свое имя вы мне назвали, сказали, как зовут пациентов, чьи кровати стоят рядом с моей, так почему вы отказываетесь сообщить мне имя худларианки?
– Потому, – ответствовала Летвичи, – что сама его не знаю.
– Это же глупость какая-то! – взорвался Хьюлитт. Он больше не в силах был сдерживаться, общаясь с этой тошнотворной и, судя по всему, заносчивой тварью. – В вашем ведении – весь средний персонал палаты, и вы хотите, чтобы я поверил, будто вам неизвестны имена сотрудников? Вы что, меня за идиота принимаете? Впрочем, ладно. В следующий раз увижу медсестру и сам у нее спрошу, как ее зовут. Она мне скажет.
– Надеюсь, она этого не сделает, – резко воскликнула Старшая медсестра. Что-то она такое произвела со своим телом, из-за чего оно снова развернулось и вновь оказалось в неприятной близости от кровати. – Что касается уровня вашего идиотизма, пациент Хьюлитт, – добавила Летвичи, – я предпочту на эту тему не высказываться, так как скована правилами хорошего тона. Вы не то чтобы глупы, вы скорее пребываете в неведении. Развеять ваше неведение мне позволительно.
У нашей медсестры-худларианки на одной конечности имеется повязка, где обозначены ее должность и персональный номер, – пояснила Летвичи. – Номер используется в административных целях, и это единственное определение личности худларианки, нам известное. В связи с тем, что представители других видов не умеют различать худлариан внешне, в случаях необходимости к ним обращаются, называя последние цифры этого номера. По имени худлариан никто не зовет, поскольку они к своим именам относятся как к чему-то очень личному и сокровенному. У представителей их вида принято называть друг друга по имени только в кругу семьи или при общении с теми, с кем они собираются вступить в супружескую связь, непосредственно перед соитием.
Похоже, вы ощущаете некоторую симпатию к нашей медсестре-худларианке, – добавила Старшая сестра. – Однако, учитывая вышеизложенное, вам лучше не заводить с ней разговора о том, как ее зовут.
Летвичи удалилась на сестринский пост, по пути издавая противные непереводимые звуки, напоминавшие те, которые мог бы издавать больной с тяжелейшей дыхательной недостаточностью. Между тем скорее всего то был илленсианский эквивалент смеха.
Хьюлитта бросило в жар. Ему казалось, что воздух в палате нагрелся от его пылающих щек. Он упал на подушку и уставился в объектив видеокамеры, гадая, не вызовет ли покраснение его щек тревогу еще у какого-нибудь мерзкого страшилища, которое поспешит явиться к нему на помощь.
Не вызвало. Минуло несколько минут, но никто к Хьюлитту не прибежал. Это радовало, однако к радости примешивалось раздражение. Никто к нему не шел – уж не значило ли это, что для того, чтобы привлечь внимание сотрудников, ему нужно упасть с кровати, сломать руку или совершить еще что-либо, столь же мелодраматическое? Хьюлитт успокоился, но на смену раздражению явилось старое, знакомое чувство злости и отчаяния. «Зря я согласился сюда отправиться». Он лежал и осматривал палату, уставленную большими замысловатыми кроватями. Увы, не все пациенты, занимавшие эти кровати, были сейчас скрыты от его взгляда ширмами. Со стороны сестринского пульта доносился приглушенный лай, стоны и бульканье. К счастью, расстояние мешало Хьюлитту как следует разглядеть тех, кто вел эти «разговоры». Он всегда недолюбливал незнакомцев. Не радовали его даже встречи с родственниками, которых он подолгу не видел, – за время разлуки они так отвыкали друг от друга, что их приезд вносил беспорядок в привычную, удобную, организованную, одинокую и более или менее счастливую жизнь, которую создал себе Хьюлитт. А теперь он оказался среди незнакомцев, незнакомых настолько, что такого он в жизни и представить себе не мог. И виноват в этом он, и только он.
Хьюлитту советовали не соглашаться на лечение в Главном Госпитале Сектора – советовали многие земные врачи, знакомые с его психопрофилем и считавшие, что госпиталь – не самое подходящее для Хьюлитта место. Однако земные доктора ничего с хворью Хьюлитта поделать не могли, кроме как утверждать очевидное: то, что симптомы болезни необычно разнообразны, неспецифичны и никак не поддаются ликвидации на фоне назначаемого лечения. Высказывались предположения, что виной всему был слишком деятельный разум Хьюлитта, оказывавший непропорционально сильное влияние на его тело.
Одиночество Хьюлитта скорее было вынужденной необходимостью, нежели его собственным выбором. Ему приходилось самому заботиться о собственном благополучии, в том числе избегать несчастных случаев – болезней и инфекции. Но ипохондриком, по крайней мере закоренелым ипохондриком, его считать было нельзя. Он понимал, что с ним происходит что-то очень серьезное, и раз так, то в условиях нынешнего уровня развития медицины он имел право требовать, чтобы кто-нибудь где-нибудь вылечил его.
Да, ему совсем не хотелось находиться среди чужаков, но точно так же ему не улыбалась перспектива то и дело страдать непонятно чем и непонятно от чего, страдать до конца жизни. Поэтому он и настаивал на своем праве на лечение. А теперь он гадал – не лучше ли было бы ему остаться на Земле и тихо и спокойно умереть там. Еще неизвестно, что заставит его сильнее мучиться – болезнь или здешнее лечение и здешние доктора.
И Хьюлитту резко захотелось домой.
Вдруг его внимание переключилось на сестринский пост. Там появились две фигуры. Покинув пост, они направились по палате прямо к Хьюлитту. Первое из существ представляло собой удлиненное, толстое, поросшее серебристой шерстью создание. Оно передвигалось по полу, переступая короткими ножками, их количество Хьюлитт пересчитать не смог. Существо явно принадлежало к тому же виду, что и пациент Хенредт – чья кровать стояла рядом с кроватью Хьюлитта. Рядом с серебристым существом шла медсестра-худларианка. Хьюлитт почему-то уже считал ее своей – может быть, потому, что та была вежлива с ним. Похоже, со времени их первой встречи пятна белой краски на боках худларианки обновились. В земных больницах косметикой пользовались немногие медсестры и при этом наносили ее на лица.
Хьюлитт на миг задумался: кажется ли его медсестра другим худларианам красавицей? Так и не успев найти для себя ответа на этот вопрос, Хьюлитт сел и приготовился к первому обследованию на новом месте, которое должен был произвести гигантский инопланетянин-гусеница. Но и серебристошерстый доктор, и медсестра-худларианка до Хьюлитта не дошли, а остановились около соседней кровати, занятой пациентом Клетилтом, и зашли за ширму. На Хьюлитта они и внимания не обратили.
До него доносились их негромкие голоса. Разновысокие постанывания исходили, видимо, от врача, неупорядоченные поскрипывания и пощелкивания, каких Хьюлитту прежде никогда не доводилось слышать, по всей вероятности, принадлежали пациенту-мельфианину. Кто-то третий издавал короткие отрывистые звуки. Хьюлитт вспомнил, что так звучит речевая мембрана худларианки. Наверное, медсестра отвечала на вопросы врача. Ни один из трансляторов не был настроен на человеческую речь, поэтому Хьюлитт не мог понять, о чем эта троица разговаривает.
Это ужасно раздражало Хьюлитта, тем более, что он отчетливо видел, как материал, из которого была изготовлена ширма, то и дело выгибается, как будто за ним двигается то что-то большое и круглое, вроде боков худларианки, а то – что-то маленькое и острое. Хьюлитту, хоть он и должен был, по идее, испугаться, стало любопытно, что же происходит за ширмой.
Что бы там ни происходило, продолжалось это минут двадцать. Затем из-за ширмы выполз доктор-кельгианин и направился к сестринскому посту, даже не взглянув на Хьюлитта. Землянин слышал, как медсестра-худларианка ходит около кровати Клетилта – видимо, она что-то делала с пациентом. Потом и она вышла из-за ширмы и поспешила за врачом. Хьюлитт не послушался совета Летвичи – не ткнул пальцем в сторону худларианки и не прокричал «медсестра!», – он только помахал худларианке рукой.
Медсестра остановилась, перестроила транслятор и спросила:
– Что-нибудь случилось, пациент Хьюлитт?
«Тупица! – подумал Хьюлитт. – Уж могла бы понять, что случилось!»
Однако он ответил как можно вежливее:
– Вроде бы меня должны были осмотреть, медсестра. Что происходит? Этот доктор на меня не взглянул!
– Этот доктор, – ответствовала медсестра, – организует перевод Клетилта в другую палату, а я занималась перемещением больного в процессе осмотра. Это Старший врач Картгад. В настоящее время он занимает пост Главного акушера-гинеколога, и ваш случай к его профилю не относится. Подождите немного, пациент Хьюлитт. Скоро к вам придет ваш лечащий врач.
Глава 3
Мельфиан Хьюлитт видел раньше только на фотоснимках. За время пути от приемного покоя до палаты на глаза ему попадались и живые экземпляры этого вида. Теперь совсем рядом с ним неподвижно стоял мельфианин, похожий на краба-переростка. Хьюлитт не стал разглядывать тонкие трубчатые лапки, торчащие из щелей в толстом панцире. Он во все глаза смотрел на голову мельфианина – на большие глаза с вертикально поставленными веками, чудовищные челюсти и клешни, торчавшие оттуда, где, по идее, должны были располагаться уши. Из углов рта мельфианина росли два усика, такие длинные, тонкие и хрупкие, что по сравнению со всей фигурой выглядели даже как-то странно. Страшная голова мельфианина склонилась, и прозвучал стандартный вопрос:
– Ну, как мы себя чувствуем, пациент Хьюлитт?
Хьюлитт дал столь же стандартный ответ:
– Прекрасно.
– Хорошо, – откликнулся врач. – Я – доктор Медалонт. Я хотел бы произвести ваш первичный осмотр и задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете. Прошу вас, пожалуйста, откиньте одеяло и лягте на живот. Раздеваться не нужно – одежда не помешает сканеру обследовать вас. В процессе обследования я буду давать вам необходимые разъяснения.
Сканер представлял собой небольшой плоский, прямоугольный предмет, напомнивший Хьюлитту древнюю книгу. В «корешке» этой «книги», по словам Медалонта, размещались устройство глубинной фокусировки и система увеличения изображения. В матово-черной «нижней части обложки», которую врач медленно перемещал над каждым квадратным дюймом тела Хьюлитта, располагались микродатчики. Верхняя же часть «обложки» являла собой экранчик, на котором врачу были видны органы и структуры. Увеличенное изображение с экрана сканера передавалось на прикроватный монитор – видимо, для удобства медсестры. Хьюлитт вывернул голову, чтобы посмотреть на экран монитора.
– Перестаньте вертеться, пациент Хьюлитт, – проворчал доктор. – Теперь, пожалуйста, лягте на спину. Благодарю вас.
Одна из мельфианских клешней мягко взяла Хьюлитта за запястье и ровно уложила его руку вдоль тела. Один усик развернулся и улегся перпендикулярно сгибу локтя, а второй легко, словно перышко, пробежался по носу и губам Хьюлитта, из-за чего ему ужасно захотелось чихнуть. Несколько минут спустя доктор убрал от пациента усики и клешни и выпрямился.
– Если я верно помню анатомию землян-ДБДГ и их жизненно важные параметры, – проговорил врач, добавив к сказанному серию негромких непереводимых щелчков – вероятно, так мельфиане усмехались, – я склонен согласиться с тем диагнозом, который вы сами себе поставили. За исключением незначительного напряжения мышц, а в данных обстоятельствах это вполне понятно, ваше состояние можно считать весьма удовлетворительным.
«Вот так они всегда говорят. Сколько раз мои обследования заканчивались именно этими словами!» – сердито подумал Хьюлитт. Попадались ему и такие врачи, которые смеялись над ним или обвиняли его в том, что он понапрасну оторвал их от работы. Этот Медалонт вроде бы малый вежливый, хоть и инопланетянин. Наверное, и этот тоже поинтересуется, зачем его сюда пригласили.
Ничего подобного – не поинтересовался.
Немного подумав, Медалонт протянул:
– Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, пациент Хьюлитт. Подобные вопросы вам задавали много раз. Ваши ответы на них приведены в истории болезни. Но я полагаю, что ваши ответы – именно из-за того, что вы повторяли их неоднократно, – могли со временем стать неточными или неполными. Вероятно, мне удастся ликвидировать пробелы, сделанные моими предшественниками. За исключением того, что вы в раннем детстве жили на Этле, больше вы Землю не покидали. Верно?
– Верно, – отозвался Хьюлитт.
– Имели ли вы на Этле контакты с представителями других видов?
– Помнится, я видел там кое-каких неземлян, – отвечал Хьюлитт. – Но не настолько хорошо рассмотрел их, чтобы суметь сейчас описать. Тогда мне было всего четыре года, и я их боялся. Родители говорили, что с возрастом это пройдет, но все же старались держать меня в своей комнате, если к ним в гости приходили инопланетяне. Но с возрастом у меня ничего не прошло.
– Время еще есть, – фыркнул Медалонт. – Что вы помните о своих болезнях в детстве? Начните с самых ранних воспоминаний, прошу вас.
– Помню я очень немногое, – отозвался Хьюлитт. – Как я узнал позднее, я рос очень здоровым ребенком. Но когда мои мать и отец погибли в авиакатастрофе, было решено, что я отправлюсь на Землю к бабушке и дедушке, и меня привили от самых распространенных земных детских и взрослых болезней. Вот тогда-то и начались неприятности. В ту пору на Этле жили очень мало землян, и поскольку мои родители не собирались возвращаться на Землю, у них не было нужды делать мне прививки.
– Причина этого вам известна? – спросил доктор.
– Думаю, да, – вздохнул Хьюлитт.
– В таком случае изложите мне свои соображения, – попросил Медалонт. – Если вы скажете мне об этом, вероятно, вам станет легче жить среди чужаков – ведь именно так вы нас называете.
Хьюлитт не любил, когда над ним подсмеивались. Он не был ни глупым мальчиком, ни выжившим из ума старикашкой, и его раздражало то, что какой-то там медик-всезнайка намекает, что он несообразителен или, еще того хуже, необразован. Хьюлитт процедил:
– Если вы чихнете, ваши мельфианские микробы не принесут мне вреда, и наоборот. Точно так же и с другими видами в стенах госпиталя. Все дело тут в эволюции и окружающей среде. Микробы, возникшие на одной планете, не могут инфицировать существ с другой планеты и вызывать у них заболевание. На Земле поговаривают, что бывали времена, когда кое-где в больницах, содержавшихся без должного усердия, можно было заразиться болезнями от других пациентов. Правда, иногда, что значительно приятнее, можно было заразить своей болезнью еще кого-нибудь.
Не потому ли в этой палате лежат только по одному представителю разных видов? «Ну, и как тебе необразованный землянин?» Для того чтобы свести к минимуму риск перекрестного заражения?
Доктор Медалонт моргнул – так громко, что Хьюлитт услышал треск его панцирных век, – и ответил:
– Подобную причину в госпитале официально не признали бы. Есть другие причины. Похоже, вы неплохо подкованы в медицине. А теперь не будете ли вы настолько добры вернуться к рассказу о том, когда впервые ощутили симптомы болезни?
– Я так наслушался врачей, которые столько лет подряд обсуждали мою историю болезни, – отозвался Хьюлитт, – что, сам того не желая, многое узнал. Хорошо, вернемся к симптомам. После того, как я получил первую прививку перед возвращением на Землю, мне сказали, что у меня была плохая реакция на иммунизацию: высокая температура, сыпь, воспаление слизистых оболочек. Все это через несколько дней прошло. Однако эти симптомы не имели почти ничего общего с течением даже в самой легкой форме того заболевания, от которого меня прививали. Такая же картина повторялась на Земле. Болезнь одна – симптомы другие, время выздоровления – не такое, как у всех. Помню и другие случаи, когда мне просто нездоровилось, когда я вдруг чувствовал резкую усталость и слабость, хотя играл с товарищами не в такую уж напряженную игру. То я недомогал и чувствовал тошноту безо всякой причины, то у меня немного подскакивала температура, то я покрывался красными пятнами. Правда, все эти симптомы были не так уж серьезны и не причиняли мне таких уж неудобств, чтобы я помнил все подробности или мог сказать, как долго они длились. Бабушка с дедушкой немного беспокоились, но не паниковали. Они показали меня местному врачу, и тот сказал им, что я – крайне болезненный ребенок, готовый в любой момент подцепить любой из вирусов, поименованных в справочнике.
Но ведь я не был болезненным, – вскричал Хьюлитт, злясь на свое прошлое, когда его впервые незаслуженно обидели. – В промежутках между болезнями я чувствовал себя превосходно, и меня всегда зачисляли в сборную по легкой атлетике, когда...
– Пациент Хьюлитт, – вмешался Медалонт. – Эти эпизоды тошноты, незначительных кожных высыпаний и другие симптомы, которые, как вам в то время казалось, не были связаны с профилактическими прививками... Не следовали ли они за приемом каких-то медикаментов? К примеру, не отмечали ли вы чего-либо подобного после приема мягких средств от головной боли или какого-либо анестетика, который вам могли назначить при ушибе, полученном во время спортивных соревнований? Вероятно, вы могли быть в таких обстоятельствах слишком взволнованны, чтобы запомнить, но все же? Может быть, такое происходило, когда вы съедали что-либо такое, чего бы вам есть не следовало? Например – что-либо сырое или незрелое?
– Нет, – ответил Хьюлитт. – Если бы кто-то въехал мне в живот во время игры, я бы такое запомнил. Если бы я съел какую-нибудь гадость, а потом мне стало плохо, я бы тоже этого не забыл – по крайней мере ради того, чтобы снова такую же гадость не съесть. Я и сейчас не дурак, и тогда дураком не был.
– Не сомневаюсь, – фыркнул доктор. – Прошу вас, продолжайте.
Сердито и раздраженно Хьюлитт продолжил рассказ, ему уже столько раз приходилось это делать – излагать свою печальную повесть множеству медиков, не слишком искренне пытавшихся скрыть нетерпение, выслушивая его. Он описывал внезапное появление самых разнообразных симптомов, возникавших безо всякой видимой причины. Он говорил о том, что, хотя эти симптомы и причиняли ему некоторое неудобство и порой сильно его озадачивали, все же никогда не бывали настолько серьезны, чтобы выводить его из строя. В возрасте девяти лет, через пять лет после того, как Хьюлитт вернулся на Землю, бабушка отвела его к семейному врачу. Врач внес первый положительный – а возможно, и совершенно отрицательный, – вклад в лечение Хьюлитта. Он решил при появлении необъяснимых и не слишком болезненных симптомов не назначать ему никаких лекарств. Доктор посчитал, что количество и разнообразие симптомов у мальчика прямо пропорционально объему принимаемых лекарств. Поэтому ему представилось разумным отменить всякие лекарства и понаблюдать за тем, во что это выльется. Бабушке он сказал, что она может приводить мальчика к нему, как только симптомы появятся вновь, но что с этих пор лечение ограничится только обсуждением симптомов.
Кроме того, Хьюлитта отвели к психиатру, который в течение нескольких недель терпеливо и участливо выслушивал его, после чего заявил бабушке Хьюлитта, что мальчик физически здоров, очень развит и отличается богатым воображением. Он обещал, что все проблемы исчезнут сами собой после полового созревания.
– Позднее я понял, – продолжал Хьюлитт, – что оба доктора не верили в то, что я страдаю чем-то серьезным. Психиатр выразил свою точку зрения на сей счет в вежливых полунамеках, а терапевт сделал то же самое в виде отсутствия каких бы то ни было назначений. И он оказался прав. В течение трех лет после того, как он отменил лекарства, симптомы у меня стали появляться все реже, а если и появлялись, то не в такой ярко выраженной форме, как раньше. Я перестал обращать на них внимание за исключением тех случаев, когда у меня на открытых местах тела появлялась легкая сыпь. Не обращал внимания и другим об этом не говорил. Но как только я вступил в пору полового созревания, беды начали происходить каждые несколько недель, и некоторые симптомы носили поистине обескураживающий характер. Но наш семейный терапевт все равно воздерживался от назначения мне лекарств. Со временем частота возникновения симптомов снова уменьшилась. С четырнадцати до двадцати лет у меня было только три... ну, скажем так, серьезных приступа, но в промежутках между ними случалось много всего удручающего...
– Вот теперь я понимаю, – вмешался Медалонт, – почему в вашей истории болезни так настойчиво рекомендуется воздерживаться от назначения вам каких-либо лекарственных препаратов без предварительной беседы с вами. Ваш местный врач – здравомыслящее существо, чего нельзя сказать о большинстве из нас, молодых и рьяных медиков. Он решил в ситуации, когда испытывал сомнения и когда болезнь не угрожала жизни пациента, ничего не предпринимать. Но теперь, когда эпизоды вашего заболевания участились и стали доставлять вам больше беспокойства, вам придется довериться нам. Если вы хотите, чтобы мы вылечили вас, мы не сможем и впредь ничего не делать.
– Это я понимаю, – вздохнул Хьюлитт. – Мне продолжать?
– Попозже, – ответил врач. – Скоро вам принесут обед, а Летвичи отругает меня, если я заставлю вас голодать. Медсестра, переключите транслятор на консультативный режим.
Мельфианин поднял клешню, худларианка – щупальце, и оба они одновременно коснулись клавиш на пульте трансляторов. Последовал короткий обмен фразами, Хьюлитту совершенно непонятными. Выдержав минуты три, Хьюлитт не смог больше сдерживать злость и отчаяние.
– Что вы там такое обсуждаете? – взорвался он. – Говорите так, чтобы я мог вас понимать, проклятие! Все вы одинаковые! Думаете, что я все выдумываю, что я совершенно здоров и что просто у меня слишком богатое воображение? Вы ведь так думаете?
Врач и медсестра снова прикоснулись к клавишам на пультах трансляторов, и Медалонт изрек:
– Можете слушать наш разговор, если хотите, пациент Хьюлитт. Мы ничего не собираемся от вас скрывать, кроме как, пожалуй, некоторого нашего замешательства относительно вашего случая. А вам так важно знать, что о вас говорят?
– Я не люблю, когда меня считают лжецом, – немного успокоившись, проворчал Хьюлитт. – Или когда кто-то думает, что со мной все в порядке.
Доктор немного помолчал и сказал:
– В ближайшие дни и недели с вами будут беседовать многие незнакомые существа. Они многое будут думать о вас, пытаясь найти причины вашей болезни. Но одного они точно не будут думать о вас – того, что вы лжец. Если бы с вами было все в порядке, вы бы здесь не находились. Извините меня.
Я почти не сомневаюсь в том, – добавил Медалонт, развернув свои выпуклые глазища к медсестре, – что психологический момент в заболевании пациента Хьюлитта действительно имеется. Мы будем продолжать его клиническое обследование и попросим, чтобы параллельно его обследовали специалисты из Отделения Психологии. Учитывая имеющуюся у пациента некоторую ксенофобию, будет лучше, если им займется кто-нибудь из его соотечественников – О'Мара или Брейтвейт...
– Со всем моим уважением, доктор, – встряла медсестра, – я бы не стала приглашать майора О'Мару.
– Вероятно, вы правы, – согласился Медалонт. – О'Мара принадлежит к тому же виду, что и пациент, он талантливый психолог, но, увы, не слишком приятное существо. Тут нужен кто-нибудь помягче. Что ж, тогда пусть будет лейтенант Брейтвейт.
