Одиссея

То же и у Гомера. «Статические» зарисовки чередуются с «динамическими», и трудно сказать, какие удаются поэту лучше. Сравним:

В мантию был шерстяную, пурпурного цвета, двойнуюОн облачен; золотою прекрасной с двойными крючкамиБляхой держалася мантия; мастер на бляхе искусноГрозного пса и в могучих когтях у него молодуюЛань изваял……в изумленье та бляхаВсех приводила. Хитон, я приметил, носил он из чуднойТкани, как пленка, с головки сушеного снятая лука,Тонкой и светлой, как яркое солнце: все женщины, видяЭту чудесную ткань, удивлялися ей несказанно.

И:

Вышел таков Теламонид огромный, твердыня Данаев,Грозным лицом осклабляясь, и звучными сильный стопамиШел, широко выступая, копьем длиннотенным колебля.

Чему отдать предпочтение, пусть каждый решит для себя сам, но в любом случае запомним, что упрекать гомеровский эпос в примитивной застылости, в неспособности изобразить движение – несправедливо и нелепо.

Зримость, наглядность, как основное качество поэзии Гомера, позволяет объяснить многое в «Илиаде» и «Одиссее». Становится понятным последовательное олицетворение всего отвлеченного (Обида, Вражда, Молитвы): то, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Понятна полная конкретность – не просто человекоподобие, но именно конкретность, вещность – образов небожителей. Конкретность неизбежно снижает образ, и только здесь, в обостренном чувстве реальности, а никак не в первобытном вольнодумстве, надо искать причину того, что нашему восприятию кажется насмешкою над богами: боги Гомера вспыльчивы, тщеславны, злопамятны, высокомерны, простоваты, не чужды им и физические изъяны. Гомеровская мифология – первая, которая нам известна у греков; что в ней от общепринятых религиозных верований, что добавлено вымыслом поэта, никто не знает, и можно с большою вероятностью предполагать, что более поздние, классические представления об Олимпе и его обитателях во многом прямо заимствованы из «Илиады» и «Одиссеи» и происхождением своим обязаны художественному дару автора поэм.

Конкретность и вообще несколько снижает приподнятость тона, эпическую величавость. Одним из средств, создающих эту приподнятость, был особый язык эпоса – изначально неразговорный, сложенный из элементов различных греческих диалектов. Во все времена он звучал для самих греков остраненно и высоко и уже в классическую эпоху (V в. до н. э.) казался архаичным. Русский перевод «Илиады», выполненный Н. И. Гнедичем около полутораста лет назад, как нельзя вернее воспроизводит отчужденность эпического языка, его приподнятость надо всем обыденным, его древность.

Читая Гомера, убеждаешься: не только внешность мира, его лик, – когда улыбчивый, когда хмурый, когда грозный, – умел он изображать, но и человеческая душа, все ее движения, от простейших до самых сложных, были ведомы поэту. Есть в поэмах настоящие психологические открытия, которые и теперь при первой встрече – первом чтении – поражают и запоминаются на всю жизнь. Вот дряхлый Приам, тайком явившись к Ахиллесу в надежде получить для погребения тело убитого сына,

никем не примеченный, входит в покой и, ПелидуВ ноги упав, обымает колена и руки целует, –Страшные руки, детей у него погубившие многих!

Цену этим строкам знал, бесспорно, и сам поэт: недаром чуть ниже он повторяет их, вложив в уста самого Приама и дополнив прямым «психологическим комментарием»:

Храбрый! почти ты богов! над моим злополучием сжалься,Вспомнив Пелея отца: несравненно я жальче Пелея!Я испытую, чего на земле не испытывал смертный:Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Или еще пример – другое открытие: горе и сплачивает, и в то же время разъединяет людей. Дружно рыдают рабыни, оплакивая убитого Патрокла, но в душе каждая сокрушается о собственном горе, и так же плачут, сидя рядом, враги – Ахиллес и Приам:

За руку старца он взяв, от себя отклонил его тихо.Оба они вспоминая: Приам – знаменитого сына,Горестно плакал, у ног Ахиллесовых в прахе простертый,Царь Ахиллес, то отца вспоминая, то друга Патрокла,Плакал, и горестный стон их кругом раздавался по дому.

Или еще – всякое очень сильное чувство двулико, скорбное просветление скрыто на дне безутешного плача, за бешеным гневом таится сладость:

Гнев ненавистный, который и мудрых в неистовство вводит,Он в зарождении сладостней тихо струящегось меда.

Психологизм в сочетании с даром художника – постоянным стремлением не рассказывать, а показывать – сообщает эпосу качества драмы: характеры раскрываются не со стороны, а непосредственно, в речах героев. Речи и реплики занимают приблизительно три пятых текста. В каждой из поэм около семидесяти пяти говорящих персонажей, и все это живые лица, их не спутаешь друг с другом. Древние называли Гомера первым трагическим поэтом, а Эсхил утверждал, что его, Эсхила, трагедии – лишь крохи с пышного стола Гомера. И правда, многие знаменитые, психологически совершенные эпизоды «Илиады» и «Одиссеи» – это сцены, словно бы специально написанные для театра. К их числу принадлежат свидание Гектора с Андромахой в VI песни «Илиады», появление Одиссея перед феакийской царевною Навсикаей и «узнание» его старой нянькою Евриклеей – в VI и XIX песнях «Одиссеи».

Читая Гомера, убеждаешься, что обе поэмы (в особенности «Илиада») – чудо композиции, и дивишься безумной отваге аналитиков, утверждавших, будто эти виртуознейшие конструкции сложились сами собой, стихийно, спонтанно. Трудно сомневаться, что расположение материала было строго и тщательно обдумано, – именно потому так полно исчерпываются все начатые однажды темы, так плотно сконцентрировано действие. Всего одиннадцать стихов потребовалось автору «Илиады», чтобы ввести слушателя (или читателя) в суть дела, в самую гущу событий; в одиннадцати строках экспозиции открываются и главная тема всего произведения – гнев Ахиллеса, и повод к гневу, и обстоятельства, предшествовавшие ссоре вождей, и даже божественная подоплека событий («совершалася Зевсова воля»). Сразу же за тем начинается действие, которое длится до тех пор, пока не иссякает полностью главная тема. Ни убийство Гектора, ни надругательство над его телом, ни пышные похороны Патрокла, ни погребальные игры в честь друга не приносят успокоения Ахиллесу. Только после свидания с Приамом наступает перелом: душа, омраченная яростью и отчаянием, словно просветляется, омытая слезами, которые вместе проливают убийца и отец убитого. И затем такое же просветленное завершение второй темы – темы Гектора, которая неотделима от главной, ею рождена и дополняет ее. Эпилога в «Илиаде» нет, и вплоть до последней, завершающей строки: «Так погребали они конеборного Гектора тело» – длится развязка, всем духом своим напоминающая развязку трагедии. Напоминает о трагедии и темп повествования, неровный, порывистый, изобилующий резкими, неожиданными поворотами – в трагедии их называют перипетиями. Главная перипетия решает судьбу героя и решительно направляет действие к кульминации и развязке. В «Илиаде» роль главной перипетии играет гибель Патрокла, кульминации – умерщвление Гектора.

И эпизоды и образы «Илиады» объединены вокруг главной темы и главного героя, образуя тесно связанную систему. Все события поэмы укладываются в девять дней (впрочем, если считать и «пустые промежутки» между сгустками действия, дней набирается пятьдесят один). «Одиссея» построена несколько иначе, более рыхло. Здесь нет такого сгущения действия, такою тесного переплетения различных его линий (хотя «действенных» дней тоже девять). Более независимы друг от друга и образы: нет таких психологически взаимодополняющих или противопоставленных пар, как Ахиллес – Гектор, или Ахиллес – Диомед, или Ахиллес – Патрокл, связи между персонажами по преимуществу внешние, сюжетные. Но надо помнить, что перед поэтом стояла труднейшая задача – изложить десятилетнюю предысторию возвращения на Итаку, рассказать о десятилетних скитаниях героя. Выходит, что большая рассредоточенность действия была задана самим сюжетом.

Изучая построение поэм, ученые открыли у Гомера особый композиционный стиль, который назвали «геометрическим». Его основа – острое чувство меры и симметрии, а результат – последовательное членение текста на триптихи (тройное деление). Так, первые пять песней «Одиссеи» составляют структуру из двух триптихов. Первый: совет богов и их намерение вернуть Одиссея на родину (I, 100) – Телемах и женихи на Итаке (I, 101–II) – Те-лемах гостит у Нестора в Пилосе (III). Второй: Телемах гостит у Менелая в Спарте (IV, 1–IV, 624) – женихи на Итаке (IV, 625–IV, 847) – совет богов и начало пути Одиссея на родину (V). Второй триптих как бы зеркально отражает первый, получается симметричное расположение элементов по обе стороны от центральной оси. Конечно, это результат не расчета, а врожденного дара: автор, вернее всего, и не подозревал о собственном геометризме. Нам, читателям, геометризм открывается непосредственно. Мы говорим о нем нечетко и расплывчато, называя общею стройностью, изяществом, соразмерностью. Но как бы там ни было, мы наслаждаемся этой непридуманной, ненарочитой соразмерностью, – быть может, в противоположность нарочитой асимметричности, которая становится эстетической нормой в новейшее время.

Со всем тем нельзя настаивать, что композиция поэм – и не только композиция – совершенно свободна от изъянов, с точки зрения современного читателя. Остатки примитивного творческого метода древних певцов обнаруживаются и в утомительных длиннотах, и в сюжетных повторах, резко снижающих занимательность (например, в начале XII песни «Одиссеи» волшебница Цирцея заранее и довольно подробно рассказывает о приключениях, которые будут содержанием этой же самой песни), и в так называемом законе хронологической несовместимости: действия одновременные и параллельные Гомер изобразить не может, а потому рисует их разновременными, следующими одно за другим. По милости этого закона гомеровские битвы выглядят цепочками поединков – каждая пара бойцов терпеливо дожидается своей очереди, да и внутри пары строго соблюдается очередность – разом противники никогда не бьют.

В список изъянов можно было бы внести и пресловутое «эпическое (или даже гомеровское) спокойствие», ибо чистая, беспримесная объективность, полная незаинтересованность – мертвы и к искусству не принадлежат. Но, хотя «гомеровское спокойствие» часто считается необходимым признаком эпического стиля, это выдуманный признак. Гомер отнюдь не устраняется от суждения о происходящем. Расставив декорации и выпустив на сцену актеров, он уже не вмешивается в игру, но и не прячется все время за кулисами, а то и дело выходит к зрителям и говорит с ними, комментируя происходящее, иной раз он обращается к Музе и к действующим лицам. Ученые подсчитали, что подобные «прямые высказывания» составляют около 1/5 всего текста. Самая замечательная их часть – это, бесспорно, авторские (или эпические) сравнения. В обычном сравнении, каким бы образным оно ни было, каждое слово направлено к возможно более полному изображению сравниваемого. Если Одиссей притворно жалуется:

…Но все миновалось;Я лишь солома теперь, по соломе, однако, и прежнийКолос легко распознаешь ты –

здесь все «идет в дело»: я теперь как вымолоченная солома, но как по соломе легко догадаться, что за колос она несла, так и ты, глядя на меня, догадаешься, что за человек я был прежде. Но когда о младших начальниках, строящих войско к бою, говорится:

Подобно как волки,Хищные звери, у коих в сердцах беспредельная дерзость,Кои еленя рогатого, в дебри нагорной повергнув,Зверски терзают, у всех обагровлены кровию пасти,После стаею целой к источнику черному рыщут,Там языками их гибкими мутную воду потокаЛокчут, рыгая кровь поглощенную, в персях их бьетсяНеукротимое сердце, и всех их раздуты утробы, –В брань таковы мирмидонян вожди и строители ратейРеяли окрест Патрокла, –

то собственно сравнению отведены три строки из десяти: вожди мирмидонян, окружавшие Патрокла, были похожи на волков. Остальные семь – особая картина, ничем фактически не связанная с окружающим текстом. Когда-то считали, что авторские сравнения только украшают эпос, но никакой функциональной нагрузки не несут. Теперь думают по-другому: авторские сравнения – это выход из условной, поэтической действительности в мир, доподлинно окружавший певца и его слушателей; чувства слушателей, изменяя свое направление, как бы получали отдых, чтобы затем с новым напряжением обратиться к судьбам героев.

Если авторские сравнения должны были служить эмоциональным контрастом к основному повествованию, ясно, что темы для сравнений заимствовались преимущественно из мирной жизни. В «Илиаде», более одухотворенной, монументальной и сумрачной, монументальны и сравнения; в «Одиссее» они короче и проще, среди мотивов преобладают бытовые, – вероятно, в противоположность чудесам сказки. Мы видели, как гомеровский эпос соприкасается с драмою. В авторских сравнениях он становится самою настоящею лирикой. Читая Гомера, радуешься встрече с каждым новым сравнением, останавливаешься и медленно произносишь вслух – раз, другой, третий, наслаждаясь его прелестью, свежестью, смелостью и вместе с тем полнейшей естественностью, ненарочитостью.

Словно как на небе около месяца ясного сонмомКажутся звезды прекрасные, ежели воздух безветрен;Все кругом открывается – холмы, высокие горы,Долы, небесный эфир разверзается весь беспредельный;Видны все звезды; и пастырь, дивуясь, душой веселится, –Столько меж черных судов и глубокопучинного КсанфаЗрилось огней троянских.Так помышляет о сладостном вечере пахарь, день целыйСвежее поле с четою волов бороздивший могучимПлугом, и весело день провожает он взором на запад –Тащится тяжкой стопою домой он готовить свой ужин.Так Одиссей веселился, увидя склоненье на западДня.

Читать «Илиаду» и «Одиссею», просто читать, как читаешь своего современника, не делая никаких скидок на века и тысячелетия, – вот самый лучший, самый верный путь к Гомеру. Он открыт и доступен всем.

Симон Маркиш

Песнь первая

Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,Многих людей города посетил и обычаи видел,Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь5Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетныБыли, однако, заботы, не спас он сопутников: самиГибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, –День возврата у них он похитил. Скажи же об этом10Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.Все уж другие, погибели верной избегшие, былиДома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукойС милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубокомСветлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной15Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.Но когда, наконец, обращеньем времен приведен былГод, в который ему возвратиться назначили богиВ дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей онВсё не избег от тревог), преисполнились жалостью боги20Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов(Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходитБог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народа25Пышную тучных быков и баранов принять гекатомбу.Там он, сидя на пиру, веселился; другие же богиТою порою в чертогах Зевесовых собраны были.С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;В мыслях его был Эгист беспорочный (его же Атридов30Сын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,Слово к собранью богов обращает Зевес Олимпиец:“Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют!Зло от нас, утверждают они; но не сами ли частоГибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?35Так и Эгист: не судьбе ль вопреки он супругу АтридаВзял, умертвивши его самого при возврате в отчизну?Гибель он верную ведал; от нас был к нему остроокийЭрмий, губитель Аргуса, ниспослан, чтоб он на убийствоМужа не смел посягнуть и от брака с женой воздержался.40“Месть за Атрида свершится рукою Ореста, когда онВ дом свой вступить, возмужав, как наследник, захочет”, так былоСказано Эрмием – тщетно! не тронул Эгистова сердцаБог благосклонный советом, и разом за все заплатил он”.Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея Паллада45Зевсу сказала: “Отец наш, Кронион, верховный владыка,Правда твоя, заслужил он погибель, и так да погибнетКаждый подобный злодей! Но теперь сокрушает мне сердцеТяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно онСтраждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом50Пупе широкого моря, лесистом, где властвует нимфа,Дочь кознодея Атланта, которому ведомы моряВсе глубины и который один подпирает громадуДлинноогромных столбов, раздвигающих небо и землю.Силой Атлантова дочь Одиссея, лиющего слезы,55Держит, волшебством коварно-ласкательных слов об ИтакеПамять надеяся в нем истребить. Но, напрасно желаяВидеть хоть дым, от родных берегов вдалеке восходящий,Смерти единой он молит. Ужель не войдет состраданьеВ сердце твое, Олимпиец? Тебя ль не довольно дарами60Чтил он в троянской земле, посреди кораблей там ахейскихЖертвы тебе совершая? За что ж ты разгневан, Кронион?”Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:“Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.Я позабыл Одиссея, бессмертным подобного мужа,65Столь отличенного в сонме людей и умом и усерднымЖертв приношеньем богам, беспредельного неба владыкам?Нет! Посейдон обволнитель земли, с ним упорно враждует,Все негодуя за то, что циклоп Полифем богоравныйИм ослеплен: из циклопов сильнейший, Фоосою нимфой,70Дочерью Форка, владыки пустынно-соленого моря,Был он рожден от ее с Посейдоном союза в глубокомГроте. Хотя колебатель земли Посейдон ОдиссеяСмерти предать и не властен, но, по морю всюду гоняя,Все от Итаки его он отводит. Размыслим же вместе,75Как бы отчизну ему возвратить. Посейдон отказатьсяДолжен от гнева: один со всеми бессмертными в споре,Вечным богам вопреки, без успеха он злобствовать будет”.Тут светлоокая Зевсова дочь Афинея ПалладаЗевсу сказала: “Отец наш, Кронион, верховный владыка!80Если угодно блаженным богам, чтоб увидеть отчизнуМог Одиссей хитроумный, то Эрмий аргусоубийца,Воли богов совершитель, пусть будет на остров ОгигскийК нимфе прекраснокудрявой ниспослан от нас возвестить ейНаш приговор неизменный, что срок наступил возвратиться85В землю свою Одиссею, в бедах постоянному. Я жеПрямо в Итаку пойду возбудить в Одиссеевом сынеГнев и отважностью сердце его преисполнить, чтоб созвалОн на совет густовласых ахеян и в дом ОдиссеевВход запретил женихам, у него беспощадно губящим90Мелкий скот и быков криворогих и медленноходных.Спарту и Пилос песчаный потом посетит он, чтоб сведать,Нет ли там слухов о милом отце и его возвращенье,Также, чтоб в людях о нем утвердилася добрая слава”.Кончив, она привязала к ногам золотые подошвы,95Амброзиальные, всюду ее над водой и над твердымЛоном земли беспредельный легким носящие ветром;После взяла боевое копье, заощренное медью,Твердое, тяжкоогромное, им же во гневе сражаетСилы героев она, громоносного бога рожденье.100Бурно с вершины Олимпа в Итаку шагнула богиня.Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома,Стала она с медноострым копьем, облеченная в образГостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместеВсех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела;105В кости играя, сидели они перед входом на кожахИми убитых быков; а глашатаи, стол учреждая,Вместе с рабами проворными бегали: те наливалиВоду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватойГубкой омывши столы, их сдвигали и, разного мяса110Много нарезав, его разносили. Богиню АфинуПрежде других Телемах богоравный увидел. ПрискорбенСердцем, в кругу женихов он сидел, об одном помышляя:Где благородный отец и как, возвратяся в отчизну,Хищников он по всему своему разгоняет жилищу,115Власть восприимет и будет опять у себя господином.В мыслях таких с женихами сидя, он увидел Афину;Тотчас он встал и ко входу поспешно пошел, негодуяВ сердце, что странник был ждать принужден за порогом;приближась,Взял он за правую руку пришельца, копье его принял,120Голос потом свой возвысил и бросил крылатое слово:“Радуйся, странник; войди к нам; радушно тебя угостим мы;Нужду ж свою нам объявишь, насытившись нашею пищей”.Кончив, пошел впереди он, за ним Афинея Паллада.С нею вступя в пировую палату, к колонне высокой125Прямо с копьем подошел он и спрятал его там в поставеГладкообтесанном, где запираемы в прежнее времяКопья царя Одиссея, в бедах постоянного, были,К креслам богатым, искусной работы, подведши Афину,Сесть в них ее пригласил он, покрыв наперед их узорной130Тканью; для ног же была там скамейка; потом он поставилСтул резной для себя в отдаленье от прочих, чтоб гостюШум веселящейся буйно толпы не испортил обеда,Также, чтоб втайне его расспросить об отце отдаленном.Тут принесла на лохани серебряной руки умыть им135Полный студеной воды золотой рукомойник рабыня,Гладкий потом пододвинула стол; на него положилаХлеб домовитая ключница с разным съестным, из запасаВыданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,Мяса различного крайчий принес и, его предложив им,140Кубки златые на браном столе перед ними поставил;Начал глашатай смотреть, чтоб вином наполнялися чащеКубки. Вошли женихи, многобуйные мужи, и селиЧином на креслах и стульях; глашатаи подали водуРуки умыть им; невольницы хлеб принесли им в корзинах;145Отроки светлым напитком до края им налили чаши.Подняли руки они к приготовленной пище; когда жеБыл удовольствован голод их лакомой пищей, вошло имВ сердце иное – желание сладкого пенья и пляски:Пиру они украшенье; и звонкую цитру глашатай150Фемию подал, певцу, перед ними во всякое времяПеть принужденному; в струны ударив, прекрасно запел он.Тут осторожно сказал Телемах светлоокой Афине,Голову к ней приклонив, чтоб его не слыхали другие:“Милый мой гость, не сердись на меня за мою откровенность;155Здесь веселятся; у них на уме лишь музыка да пенье;Это легко: пожирают чужое без платы, богатствоМужа, которого белые кости, быть может, иль дождикГде-нибудь мочит на бреге, иль волны по взморью катают.Если б он вдруг перед ними явился в Итаке, то все бы,160Вместо того чтоб копить и одежды и золото, сталиТолько о том лишь молиться, чтоб были их ноги быстрее.Но погиб он, постигнутый гневной судьбой, и отрадыНет нам, хотя и приходят порой от людей земнородныхВести, что он возвратится, – ему уж возврата не будет.165Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:Кто ты? Какого ты племени? Где ты живешь? Кто отец твой?Кто твоя мать? На каком корабле и какою дорогойПрибыл в Итаку и кто у тебя корабельщики? В край наш(Это, конечно, я знаю и сам) не пешком же пришел ты.170Также скажи откровенно, чтоб мог я всю истину ведать:В первый ли раз посетил ты Итаку иль здесь уж бывалыйГость Одиссеев? В те дни иноземцев сбиралося многоВ нашем доме: с людьми обхожденье любил мой родитель”.Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:175“Все откровенно тебе расскажу; я царя АнхиалаМудрого сын, именуюся Ментесом, правлю народомВеслолюбивых тафийцев; и ныне корабль мой в ИтакуВместе с моими людьми я привел, путешествуя темнымМорем к народам иного языка; хочу я в Темесе180Меди добыть, на нее обменявшись блестящим железом;Свой же корабль я поставил под склоном Нейона лесистымНа поле, в пристани Ретре, далеко от города. НашиПредки издавна гостями друг другу считаются; это,Может быть, слышишь нередко и сам ты, когда посещаешь185Деда героя Лаэрта… а он, говорят, уж не ходитБолее в город, но в поле далеко живет, удрученныйГорем, с старушкой служанкой, которая, старца покоя,Пищей его подкрепляет, когда устает он, влачасяПо полю взад и вперед посреди своего винограда.190Я же у вас оттого, что сказали мне, будто отец твойДома… но видно, что боги его на пути задержали:Ибо не умер еще на земле Одиссей благородный;Где-нибудь, бездной морской окруженный, на волнообъятомОстрове заперт живой он иль, может быть, страждет в неволе195Хищников диких, насильственно им овладевших. Но слушайТо, что тебе предскажу я, что мне всемогущие богиВ сердце вложили, чему неминуемо сбыться, как сам яВерю, хотя не пророк и по птицам гадать неискусен.Будет недолго он с милой отчизной в разлуке, хотя бы200Связан железными узами был; но домой возвратитьсяВерное средство отыщет: на вымыслы он хитроумен.Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:Подлинно ль вижу в тебе Одиссеева сына? Ты чудноС ним головой и глазами прекрасными сходен; еще я205Помню его; в старину мы друг с другом видалися часто;Было то прежде отплытия в Трою, куда из ахеянЛучшие с ним в крутобоких своих кораблях устремились.С той же поры ни со мной он, ни я с ним нигде не встречались”.“Добрый мой гость, – отвечал рассудительный сын Одиссеев, –210Все расскажу откровенно, чтоб мог ты всю истину ведать.Мать уверяет, что сын я ему, но сам я не знаю:Ведать о том, кто отец наш, наверное нам невозможно.Лучше б, однако, желал я, чтоб мне не такой злополучныйМуж был отцом; во владеньях своих он до старости б поздней215Дожил. Но если уж ты вопрошаешь, то он, из живущихСамый несчастливый ныне, отец мне, как думают люди”.Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:“Видно, угодно бессмертным, чтоб был не без славы в грядущемДом твой, когда Пенелопе такого, как ты, даровали220Сына. Теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая,Что здесь у вас происходит? Какое собранье? Даешь лиПраздник иль свадьбу пируешь? Не складочный пир здесь,конечно.Кажется только, что гости твои необузданно в вашемДоме бесчинствуют: всякий порядочный в обществе с ними225Быть устыдится, позорное их поведение видя”.“Добрый мой гость, – отвечал рассудительный сын Одиссеев, –Если ты ведать желаешь, то все расскажу откровенно.Некогда полон богатства был дом наш; он был уважаемВсеми в то время, как здесь неотлучно тот муж находился.230Ныне ж иначе решили враждебные боги, покрывшиУчасть его неприступною тьмою для целого света;Менее стал бы о нем я крушиться, когда бы он умер:Если б в троянской земле меж товарищей бранных погиб онИль у друзей на руках, перенесши войну, здесь скончался,235Холм гробовой бы над ним был насыпан ахейским народом,Сыну б великую славу на все времена он оставил…Ныне же Гарпии взяли его, и безвестно пропал он,Светом забытый, безгробный, одно сокрушенье и воплиСыну в наследство оставив. Но я не о нем лишь едином240Плачу; другое великое горе мне боги послали:Все, кто на разных у нас островах знамениты и сильны,Первые люди Дулихия, Зама, лесного Закинфа,Первые люди Итаки утесистой мать ПенелопуНудят упорно ко браку и наше имение грабят;245Мать же ни в брак ненавистный не хочет вступить, ни от бракаСредств не имеет спастись; а они пожирают нещадноНаше добро и меня самого напоследок погубят”.С гневом великим ему отвечала богиня Афина:“Горе! Я вижу, сколь ныне тебе твой отец отдаленный250Нужен, чтоб сильной рукой с женихами бесстыдными сладить.О, когда б он в те двери вступил, возвратяся внезапно,В шлеме, щитом покровенный, в руке два копья медноострых!..Так впервые увидел его я в то время, когда онВ доме у нас веселился вином, посетивши в Эфире255Ила, Мермерова сына (и той стороны отдаленнойЦарь Одиссей достигал на своем корабле быстроходном;Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить имСтрелы свои, заощренные медью; но Ил отказалсяДать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь;260Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе).Если бы в виде таком Одиссей женихам вдруг явился,Сделался б брак им, судьбой неизбежной постигнутым, горек.Но – того мы, конечно, не ведаем – в лоне бессмертныхСкрыто: назначено ль свыше ему, возвратясь, истребить их265В этом жилище иль нет. Мы размыслим теперь совокупно,Как бы тебе самому от грабителей дом свой очистить.Слушай же то, что скажу, и заметь про себя, что услышишь:Завтра, созвав на совет благородных ахеян, пред нимиВсе объяви ты, в свидетели правды призвавши бессмертных;270После потребуй, чтоб все женихи по домам разошлися;Матери ж, если супружество сердцу ее не противно,Ты предложи, чтоб к отцу многосильному в дом возвратилась,Где, приготовив все нужное к браку, богатым приданымМилую дочь, как прилично то сану, ее наделит он.275Также усердно советую, если совет мой ты примешь:Прочный корабль с двадцатью снарядивши гребцами, отправьсяСам за своим отдаленным отцом, чтоб проведать, какаяВ людях молва про него, иль услышать о нем прорицаньеОссы, всегда повторяющей людям Зевесово слово.280Пилос сперва посетив, ты узнай, что божественный НесторСкажет; потом Менелая найди златовласого в Спарте:Прибыл домой он последний из всех меднолатных ахеян.Если услышишь, что жив твой родитель, что он возвратится,Жди его год, терпеливо снося притесненья; когда же285Скажет молва, что погиб он, что нет уж его меж живыми,То, незамедленно в милую землю отцов возвратяся,В честь ему холм гробовой здесь насыпь и обычную пышноТризну по нем соверши; Пенелопу ж склони на замужество.После, когда надлежащим порядком все дело устроишь,290Твердо решившись, умом осмотрительным выдумай средство,Как бы тебе женихов, захвативших насильственно дом ваш,В нем погубить иль обманом, иль явною силой; тебе жеБыть уж ребенком нельзя, ты из детского возраста вышел;Знаешь, какою божественный отрок Орест перед целым295Светом украсился честью, отметивши Эгисту, которымБыл умерщвлен злоковарно его многославный родитель?Так и тебе, мой возлюбленный друг, столь прекрасно созревший,Должно быть твердым, чтоб имя твое и потомки хвалили.Время, однако, уж мне возвратиться на быстрый корабль мой300К спутникам, ждущим, конечно, меня с нетерпеньем и скукой.Ты ж о себе позаботься, уваживши то, что сказал я”.“Милый мой гость, – отвечал рассудительный сын Одиссеев, –Пользы желая моей, говоришь ты со мною, как с сыномДобрый отец; я о том, что советовал ты, не забуду.305Но подожди же, хотя и торопишься в путь; здесь прохладнойБаней и члены и душу свою освежив, возвратишьсяТы на корабль, к удовольствию сердца богатый подарокВзяв от меня, чтоб его мне на память беречь, как обычайЕсть меж людьми, чтоб, прощался, гости друг друга дарили”.310Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:“Нет! Не держи ты меня, тороплюсь я безмерно в дорогу;Твой же подарок, обещанный мне так радушно тобою,К вам возвратяся, приму и домой увезу благодарно,В дар получив дорогое и сам дорогим отдаривши”.315С сими словами Зевесова дочь светлоокая скрылась,Быстрой невидимо птицею вдруг улетев. ПоселилаТвердость и смелость она в Телемаховом сердце, живееВспомнить заставив его об отце; но проник он душоюТайну и чувствовал страх, угадав, что беседовал с богом.320Тут к женихам он, божественный муж, подошел; перед нимиПел знаменитый певец, и с глубоким вниманьем сиделиМолча они; о печальном ахеян из Трои возврате,Некогда им учрежденном богиней Афиною, пел он.В верхнем покое своем вдохновенное пенье услышав,325Вниз по ступеням высоким поспешно сошла Пенелопа,Старца Икария дочь многоумная: вместе сошли с нейДве из служанок ее; и она, божество меж женами,В ту палату вступив, где ее женихи пировали,Подле столба, потолок там высокий державшего, стала,330Щеки закрывши свои головным покрывалом блестящим;Справа и слева почтительно стали служанки; царицаС плачем тогда обратила к певцу вдохновенному слово:“Фемий, ты знаешь так много других, восхищающих душуПесней, сложенных певцами во славу богов и героев;335Спой же из них, пред собранием сидя, одну; и в молчаньеГости ей будут внимать за вином; но прерви начатуюПесню печальную; сердце в груди замирает, когда яСлышу ее: мне из всех жесточайшее горе досталось;Мужа такого лишась, я всечасно скорблю о погибшем,340Столь преисполнившем славой своей и Элладу и Аргос”.“Милая мать, – возразил рассудительный сын Одиссеев, –Как же ты хочешь певцу запретить в удовольствие нашеТо воспевать, что в его пробуждается сердце? ВиновенВ том не певец, а виновен Зевес, посылающий свыше345Людям высокого духа по воле своей вдохновенье.Нет, не препятствуй певцу о печальном возврате данаевПеть – с похвалою великою люди той песне внимают,Всякий раз ею, как новою, душу свою восхищая;Ты же сама в ней найдешь не печаль, а печали усладу:350Был не один от богов осужден потерять день возвратаЦарь Одиссей, и других знаменитых погибло немало.Но удались: занимайся, как должно, порядком хозяйства,Пряжей, тканьем; наблюдай, чтоб рабыни прилежны в работеБыли своей: говорить же не женское дело, а дело355Мужа, и ныне мое: у себя я один повелитель”.Так он сказал; изумяся, обратно пошла Пенелопа;К сердцу слова многоумные сына приняв и в покоеВерхнем своем затворяся, в кругу приближенных служанокПлакала горько она о своем Одиссее, покуда360Сладкого сна не свела ей на очи богиня Афина.Тою порой женихи в потемневшей палате шумели,Споря о том, кто из них с Пенелопою ложе разделит.К ним обратяся, сказал рассудительный сын Одиссеев:“Вы, женихи Пенелопы, надменные гордостью буйной,365Станем спокойно теперь веселиться: прервите ваш шумныйСпор; нам приличней вниманье склонить к песнопевцу, который,Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.Завтра же утром вас всех приглашаю собраться на площадь.Там всенародно в лицо вам скажу, чтоб очистили все вы370Дом мой; иные пиры учреждайте, свое, а не нашеТратя на них и черед наблюдая в своих угощеньях.Если ж находите вы, что для вас и приятней и легчеВсем одного разорять произвольно, без платы, – сожритеВсе; но на вас я богов призову; и Зевес не замедлит375Вас поразить за неправду: тогда неминуемо все вы,Так же без платы, погибнете в доме, разграбленном вами”.Он замолчал. Женихи, закусивши с досадою губы,Смелым его пораженные словом, ему удивлялись.Но Антиной, сын Евпейтов, ему отвечал, возражая:380“Сами боги, конечно, тебя, Телемах, научилиБыть столь кичливым и дерзким в словах, и беда нам, когда тыВ волнообъятой Итаке, по воле Крониона, будешьНашим царем, уж имея на то по рожденью и право!”Кротко ему отвечал рассудительный сын Одиссеев:385“Друг Антиной, не сердись на меня за мою откровенность:Если б владычество дал мне Зевес, я охотно бы принял.Или ты мыслишь, что царская доля всех хуже на свете?Нет, конечно, царем быть не худо; богатство в царевомДоме скопляется скоро, и сам он в чести у народа.390Но меж ахейцами волнообъятой Итаки найдетсяМного достойнейших власти и старых и юных; меж нимиВы изберите, когда уж не стало царя Одиссея.В доме ж своем я один повелитель; здесь мне подобаетВласть над рабами, для нас Одиссеем добытыми в битвах”.395Тут Евримах, сын Полибиев, так отвечал Телемаху:“О Телемах, мы не знаем – то в лоне бессмертных сокрыто, –Кто над ахейцами волнообъятой Итаки назначенЦарствовать; в доме ж своем ты, конечно, один повелитель;Нет, не найдется, пока обитаема будет Итака,400Здесь никого, кто б дерзнул на твое посягнуть достоянье.Но я желал бы узнать, мой любезный, о нынешнем госте.Как его имя? Какую своим он отечеством славитЗемлю? Какого он рода и племени? Где он родился?С вестью ль к тебе о желанном возврате отца приходил он?405Иль посетил нас, по собственной нужде заехав в Итаку?Вдруг он отсюда пропал, не дождавшись, чтоб с ним хотьнемногоМы ознакомились; был человек не простой он, конечно”.“Друг Евримах, – отвечал рассудительный сын Одиссеев, –410День свиданья с отцом навсегда мной утрачен; не будуБолее верить ни слухам о скором его возвращенье,Ниже напрасным о нем прорицаньям, к которым, сзываяВ дом свой гадателей, мать прибегает. А нынешний гость нашБыл Одиссеевым гостем; он родом из Тафоса, Ментес,415Сын Анхиала, царя многоумного, правит народомВеслолюбивых тафийцев”. Но, так говоря, убежден былВ сердце своем Телемах, что богиню бессмертную видел.Те ж, опять обратившися к пляске и сладкому пенью,Начали снова шуметь в ожидании ночи; когда же420Черная ночь посреди их веселого шума настала,Все разошлись по домам, чтоб предаться беспечно покою.Скоро и сам Телемах в свой высокий чертог (на прекрасныйДвор обращен был лицом он с обширным пред окнами видом),Всех проводивши, пошел, про себя размышляя о многом.425Факел зажженный неся, перед ним с осторожным усердьемШла Евриклея, разумная дочь Певсенорида Опса;Куплена в летах цветущих Лаэртом она – заплатил онДвадцать быков, и ее с благонравной своею супругойВ доме своем уважал наравне, и себе не позволил430Ложа коснуться ее, опасался ревности женской.Факел неся, Евриклея вела Телемаха – за ним жеС детства ходила она и ему угождала усерднейПрочих невольниц. В богатую спальню она отворилаДвери; он сел на постелю и, тонкую снявши сорочку,435В руки старушки заботливой бросил ее; осторожноВ складки сложив и угладив, на гвоздь Евриклея сорочкуПодле кровати, искусно точеной, повесила; тихоВышла из спальни; серебряной ручкою дверь затворила;Крепко задвижку ремнем затянула; потом удалилась.440Он же всю ночь на постеле, покрытой овчиною мягкой,В сердце обдумывал путь, учрежденный богиней Афиной.