– Подумаешь, путешествие к центру Земли! – фыркнул в ответ Зернов и хотел добавить еще что-то, но в трубке уже щелкнуло; зазвучали долгие гудки. И тут же, не кладя трубки, набрал номер, сам не понимая, зачем делает это, и лишь после этого положил трубку. Распустился все-таки Сергеев, – отметил он, – побыл немного начальником, вот уже и трубку бросает, не закончив разговора. Но начальник-то еще я – или уже я?.. – Он опять запутался в соображениях и решил просто махнуть на все несообразности рукой, а лучше на самом деле вот взять и поехать сейчас в издательство, к Сергееву, слегка пропесочить его, пока обида не прошла, да и вообще – повидать всех.

Пиджак висел на спинке стула. Зернов залез двумя пальцами в нагрудный карман. Пропуск был на месте. Он на всякий случай раскрыл пропуск. Действителен до конца года, все в порядке. Сейчас еще только… – он глянул на календарь, – июнь, да, врач же говорил. Разгар лета. А очнулся я когда? В сентябре? Абракадабра, сапоги всмятку. Впрочем, насчет сентября, вернее всего, был бред. Хорошо все же чувствовать себя выздоравливающим!.. Он держал в руках пиджак, смотрел на брюки, тоже висевшие на стуле, как будто это не брюки были, а нечто загадочное, требующее долгого постижения. Надо ехать к Сергееву. Что для этого нужно? Так, ясно. Сперва – в ванную: умыться, побриться. Он сделал несколько шагов по комнате. Все еще очень трудно было ему передвигаться, каждый шаг давался с немалым усилием, как если бы он проталкивался через воду. Сильно же, однако, я сдал, – огорчился Зернов, – ослабел совершенно, просто ноги заплетаются, может, все-таки не ехать? – Он на миг задумался над этим, и ощутил вдруг, что идти стало легко, привычно. Что случилось? Господи, – удивился он, осознав, – да я же задом наперед иду, словно что-то меня пятит – и совсем без усилий… Нет, надо поехать, надо обязательно… Он аккуратно повесил пиджак не на стул, а на место, в шкаф. Надо ехать. Надо… Он думал об этом упорно до самого вечера, а делал тем временем что-то совершенно другое: пробовал читать, принимал лекарства, время от времени, для самого себя неожиданно, снимал телефонную трубку – и каждый раз в ней раздавался голос: то диссертанта, которому нужна была публикация, то мужика, которого Зернов хотел было заполучить в свою редакцию, для чего нужно было мягко, но неизбежно вытолкнуть с места одного из редакторов, который часто проявлял непонятливость – чаще, чем можно было стерпеть, – а этот мужик был очень деловым и соображающим. Зернов знал, что проделать эту операцию он не успеет, и не понимал, откуда это знание взялось: почему же не успеет? Вот через три дня и начнет… Еще и другие звонили – и начинали почему-то с поздравлений, и Зернов сначала думал, что его разыгрывают, потому что ему снова стало представляться, что он уже три дня как болеет, и впереди очень тяжелые и страшные дни, – и с трудом удерживался от того, чтобы не вспылить, не обругать, не накричать по телефону; но потом понял, что это просто одна из множества внезапно возникших странностей жизни, странностей, пока ему непонятных, и следует просто слушать и благодарить, ничего не возражать и ничего, само собой, не обещать; впрочем, обещать он и раньше не очень-то любил. Так что он в общем и целом очень бодро поговорил и с мужиком, и с диссертантом, и с секретаршей директора, и со всеми, кто ни звонил. «Да, я слушаю… И я рад вас слышать. Пожалуй, нормально. Ну, знаете, мы такой народ, нас только если через мясорубку, остального не страшимся, не то что молодежь… Да, спасибо, очень признателен…» После каждого такого разговора, стоило положить трубку, сразу же раздавался звонок, но Зернов трубки больше не брал, отчего-то чувствуя, что – не надо, и телефон, раз-другой прозвонив, умолкал. Надо аппарат сменить, – решил Зернов, – новый поставить, такой, который приятно жужжит, а то этот – как хлыстом по нервам… Почему же я все-таки не поехал к Сергееву?.. Потом пришла выходившая в магазин Наталья Васильевна, вошла в комнату – такая, какой была она все последние дни, когда Зернову стало уже почти совсем хорошо: напряженная, будто бы затаившая в себе что-то, старающаяся – и не умеющая с этим «чем-то» справиться. И, как во все эти дни, промелькнула при виде ее мысль: знает? Да нет, откуда же?..

– Ну, как ты себя чувствуешь?

– Со мной все в порядке, – ответил Зернов. – А вообще, теперь все почему-то уверены, что все будет в порядке, будет хорошо.

– Все? – повторила она за ним. – Ну, может быть, и не все (она говорила как бы не ему, а себе самой, задумчиво), и не все будет очень хорошо, но такие мысли, конечно, не сразу приходят. А с тобой – с тобой действительно все идет на лад – с тех самых пор, как ты вернулся…

– Я вернулся? – спросил Зернов удивленно. – Я в последний раз куда-то ездил уж и не помню когда. В прошлом году еще, наверное. – Снова возникло у него такое ощущение, словно он коснулся чего-то странного, непонятного и потому страшного. Нет, надо было все же поехать, сделать усилие, побороть слабость, и поехать, – в который уже раз мелькнуло в голове. Но вдруг очень захотелось спать. Зернов, не думая, съел что-то из того, что Наталья Васильевна принесла и поставила на тумбочке у кровати, потом неожиданно сходил в ванную, послушно пятясь – так куда легче было, – вернулся, приняв душ, хотя еще за секунду совсем и не собирался делать это, – лег и уснул.

Наталья Васильевна после этого сама сходила в ванную, вымыла волосы хной, после чего в них, только что ровно каштановых, заметна стала проседь. Наталья Васильевна внимательно разглядывала себя в зеркале. Нет, меньше стало седых волос, чем в последний раз было, меньше. И вот тут была морщинка – и нет ее больше, разгладилась… На душе у нее было тяжело, но от этих, пусть и маленьких, открытий сделалось легче, она даже повеселела немного. Что бы там ни происходило в жизни, а молодеть куда приятней, чем стариться… Вообще, во всем есть и свое плохое, но и хорошее тоже, надо только уметь его разглядеть… С Колей, конечно, все идет к развязке, и скоро уже… Но зато и здесь все кончится (весьма определенное дело было у нее для самой себя так зашифровано одним словом: «здесь»), и пойдет у нас все лучше, а потом… – она вспомнила нечто, чему предстояло свершиться с нею в далеком «потом», и даже покраснела слегка и оглянулась: не подсматривает ли кто-нибудь и не подслушивает ли мыслей; кто знает, сейчас, наверное, и это было возможно. Но никого, естественно, вблизи не оказалось, так что краснеть можно было в свое удовольствие, и радоваться тому, что еще можешь краснеть.

* * *

Зернов и Сергеев сидели вдвоем на скамейке в издательском внутреннем дворике; машина, которая привезла их, только что уехала, и они могли бы сразу войти в дом и подняться наверх, в свою редакцию, где заведующий, младший редактор и девять редакторов располагались в двух комнатах, довольно большой и очень маленькой. Но отчего-то Зернов с Сергеевым не сделали этого, а сели на скамейку – оттого, может быть, что Зернов чувствовал себя не очень хорошо. Однако, несмотря на неважное самочувствие, думать он уже мог четко, и неизбежный и необходимый разговор между ними начался сам собой, когда Зернов сказал:

– Странное впечатление: словно когда-то это уже было. Совсем недавно… И вот сейчас со двора уедет фургон. Но видишь, нет никакого фургона, а я ведь точно вроде бы помню: он стоял тут, во дворе, вон, около дверей, выгружали книги – в магазин пришел контейнер. Потом фургон, помнится, стал разворачиваться, неловко так, в несколько приемов, вперед-назад, а потом уехал. – Зернов еще раз обвел дворик взглядом. – Наверное, это и есть так называемая ложная память. Кажется, что все было точно так, а начнешь анализировать – и оказывается, ничего подобного… Знаешь, у меня эта память в последнее время что-то разыгралась, мне даже немного не по себе из-за этого…

Сергеев только усмехнулся в ответ, пошевелил губами. Подвывая на низкой передаче, фургон въехал из подворотни задним ходом и стал неуклюже, туда-сюда, разворачиваться. Наконец остановился, водитель вылез, распахнул заднюю дверцу, и девушки принялись таскать пачки книг из магазина и складывать в кузов. Зернов смотрел, забыв закрыть рот. Потом медленно проговорил:

– Не понимаю…

– Пора понять, – сказал Сергеев негромко. – Вот так мы теперь живем. Навыворот.

– Слушай, я вспомнил: это ведь действительно было! С фургоном. Было… вчера? Нет, вчера меня тут не было. Нет, сегодня! Когда же это было сегодня? Мы ведь только что приехали!

– Это было сейчас.

– Не понимаю… – озадаченно проговорил Зернов.

– Это произошло только что. На твоих глазах. Но до того было еще раз. Пять, десять или, может быть, двадцать миллиардов лет тому назад – никто не знает, когда именно.

Зернов отозвался на эти слова не сразу. Помолчал, пожал плечами:

– В такие цифры я вообще не верю. И фантастикой никогда не увлекался. И не жалею: хватило с меня и той истории… Ты можешь объяснить так, чтобы было понятно?

– Попытаюсь. Объяснение таково: мы живем в обратном ходе времени. Возвращаемся по своим следам. Это доходит?

– Наивный вопрос. Конечно, нет. Что тут может дойти? В этих словах, по-моему, ноль смысла.

– Обратный ход времени. Ну, ты же образованный человек и обладаешь каким-то представлением об устройстве мироздания. У нас в редакции полно брошюр «Знание».

– Ну и что? Они бывают нужны редакторам – мало ли…

– Ты уж лучше не перебивай пока. – «Опять хамит», – сердито отметил Зернов, но смолчал. – Соберись с мыслями. Пульсирующая модель Вселенной. Помнишь? Ну, разбегание галактик, эффект Доплера, и все прочее. Затем – в какой-то миг времени – остановка…

– Насчет остановки я не помню. Может, и не читал.

– Остановка – и начало обратного процесса: сбегание галактик к одному центру, фиолетовый Доплер вместо красного и так далее.

– Постой, постой. Ну, вспоминаю – была такая гипотеза. Но она ведь даже учеными окончательно принята не была, не доказана, чего-то там не хватало…

– Ну, законам-то бытия все равно, приняты они или нет – действуют себе, и все тут, это ведь не уголовный кодекс или, допустим, гражданский… И вот эта гипотеза, вероятнее всего, оправдалась. Из всех возможных объяснений это – самое естественное. Но кроме сбегания галактик произошло, видимо, и еще одно, самое существенное: вспять повернуло и время. И если раньше оно шло, допустим, от минуса к плюсу – или, если угодно, справа налево, то после этого двинулось обратным путем – слева направо, от плюса к минусу. То есть от будущего к прошлому. Вернее, от того, что мы тогда называли будущим – к тому, что тогда же считалось прошлым.

– Стой, так это же… Была у нас в свое время одна рукопись об этом. Что же ты мне ее пересказываешь? Я же сказал – не надо фантастики…

– А то, что ты сейчас тут сидишь, это что: фантастика или факт? Рукопись – да, была. И будет еще, никуда не денется и ничего с этим не поделать. Но я-то о реальной жизни говорю.

– Ну ладно, допустим… И когда это случилось? Поворот времени?

– Я же сказал: никто не знает. Из нас, ныне живущих, никто. Ведь после того, как мы с тобой умерли…

– Что-что?

– Да не дергайся. Понимаю, что тебе неприятно. Но больше ты не умрешь, не бойся. Однако в свое время мы с тобой померли, и после нас были еще десятки, или сотни, или миллионы поколений, и все они тоже успели умереть, а потом, возможно, – возможно, но вовсе не известно наверняка, ибо это недоказуемо! Вселенная существовала еще какое-то время, миллиарды лет, может быть, без нашего участия, без участия разумной жизни; но может быть, разум существовал и до самого конца – а потом все двинулось задним ходом, и стали снова возникать и протекать те же процессы, что происходили раньше, при прямом ходе времени – но только в обратном направлении. И снова повторялись те же поколения, но уже от последующих к предыдущим, если судить со старых позиций – от детей к отцам, от следствий – к причинам…

– Да нет, – сказал Зернов уверенно и даже махнул рукой. – Этого не может быть.

– То есть как? – опешил Сергеев.

– Очень просто. Ведь если так, значит, должны повторяться все те события, которые происходили раньше? Только в обратном порядке… Или я неверно понял?

– Ты понял правильно. Зернов усмехнулся:

– Кто же это разрешит?

– Что ты сказал?

– Сказал ясно: кто это разрешит! Кто допустит!

– А, вот что, – Сергеев серьезно и даже как бы сочувственно посмотрел на Зернова. – А никто никого не спрашивал. Вот никто и не запретил. Да и кто бы мог? Господь? Так мы его не признаем – де-юре, во всяком случае.

На этот раз Зернов молчал не меньше минуты.

– Но как же так… Вся наука, философия… Движение вспять? Прогресс ведь неудержим, необратим!

– Вижу, ты и правда сильно растерялся, если такими аргументами… Почему вообще существует мир? Да еще не всегда такой, каким мы его себе представляем – или, если точнее: всегда не такой.

– М-да, – сказал сильно озадаченный Зернов. – Конечно, так можно объяснить некоторые частности… Но все же вдруг, сразу я эту точку зрения принять не могу.

– Да ведь это дело целиком твое, мир от твоего мнения не изменится. Ну, не признавай, пожалуйста, сделай одолжение. Тем не менее только благодаря этой, как ты говоришь, точке зрения ты сейчас существуешь на свете.

– Я существую потому, что в свое время родился, надо полагать.

– Нет. Это в том течении времени ты существовал поэтому. Родился, жил, умер. Нормальная последовательность – тогда. А теперь – наоборот. Вернулся – жил – исчез. Или, если угодно, антиродился.

– Не понимаю все же.

– Что именно? Механизм антирождения? Ну, в этом я, естественно, не специалист, я по-прежнему филолог и, дожив до ранней молодости, снова окажусь на филологическом, а никак не на медицинском. Но если это тебя так интересует, позвони кому-нибудь из гинекологов, если только…

– Я лучше прямо отсюда подъеду.

– Отсюда ты, Митя, никуда не подъедешь, да и позвонить даже не сможешь – если только в том, прежнем течении времени у тебя в этот день не было никаких контактов с гинекологами.

– Зачем они были мне нужны? У Натальи здоровье такое, что позавидовать можно…

«Много ты знаешь», – очень хотелось сказать Сергееву, и еще кое-что добавить по поводу Зернова и Натальи Васильевны; но сейчас не время и не место было, и он сдержался.

– Но в конце концов, – произнес он вслух, – придется тебе, как и мне, и каждому вернувшемуся, просто поверить, что так все и происходило, и происходит. Надо бы, конечно, говорить «воскресшие», но тот термин чересчур окрашен эмоционально и мифологически. Правда, еще не так давно мы его и употребляли…

– Несколько лет назад… – Зернов ухватился за эти слова, прикинул: – То есть, глядя с моей позиции, через несколько лет?

– По старому счету – да.

– Это когда я уже… – Последнего слова Зернов не произнес.

– Да. Тогда происходило много, очень много интересного, важного, нужного, тебе рассказать сейчас – ты не поверишь, что такое могло быть. Но если на тебя выбросить всю информацию сразу – задохнешься. На сегодня хватит, пожалуй.

– А ты… долго еще жил после меня?

– То есть когда я вернулся? Двадцать лет назад.

– Выходит, пережил меня на двадцать лет. Ну, знаешь… – казалось, Зернов и тут не удержится и спросит – а кто позволил; однако же сдержался.

– Вот видишь, – сказал Сергеев, – ты уже начинаешь ориентироваться в новой системе понятий. Да, на двадцать… Но ты не обижайся: дело прошлое. Так что теперь я соответственно на двадцать лет старше тебя, богаче в смысле опыта, ко многому успел привыкнуть, хотя со многим так и не могу в глубине души согласиться, но это другой разговор… Ну, если тебя волнуют вопросы продолжительности жизни, можешь утешиться тем, что исчезну я на восемь лет раньше тебя. И ты будешь еще студентом, пользоваться всеми благами молодости, когда я уже окажусь в начальной школе. Устраивает?

Зернов пожал плечами.

– Давай о деле. В том, что ты излагаешь, я вижу все больше слабых мест… Ну например: еще по школе помню, что все виды энергии в конце концов переходят в тепло, а его ни во что обратить нельзя…

– Жизнь вообще полна всяческих алогичностей. Разве когда-нибудь было иначе? Никто не запрещает тебе думать, только вот опровергнуть лучше не пытайся: безнадежная задача. Лучше усвой то, что в главном ты уже понял: дело далеко не исчерпывается тем, что мы движемся от старости к детству, а не наоборот. Мы еще и проходим этот путь след в след, точно так же, как совершали его в тот раз, только в обратном порядке. След в след, и если сейчас мы с тобой сидим здесь и разговариваем, то лишь потому, что в тот раз, когда мы вышли из редакции, закончив процедуру передачи дел – временной, считалось, но было ясно, что ты ложишься надолго, хотя никто не знал, конечно, что ты больше не вернешься… Ну ладно, ладно… Так вот, когда мы спустились сюда, машины еще не было – директорской, она потом отвезла нас к тебе…

– Та, что сейчас привезла нас сюда?

– Именно. Ее тогда не было более получаса, и мы с тобой сидели вот на этом самом месте и болтали. Вот почему у нас и сейчас нашлась возможность посидеть и поговорить. Иначе ее не возникло бы. Так что если у тебя в той жизни, – так говорить проще всего: в той жизни, – не было в этот день, скажем, встречи с гинекологом, то и на этот раз ты его никак не встретишь.

– Ты абсолютно уверен? Стопроцентно?

– На сто в квадрате. Невозможно, и все.

– Пусть так. Тогда объясни вот что. Ты прав: в прошлый раз мы сидели тут же, я помню, но говорили-то мы не об этом! Обо всем этом мы с тобой в тот раз никак не могли разговаривать, верно? И когда три дня назад я звонил тебе из дому – согласен, это было повторением звонка в той, как ты назвал, жизни – но в тот раз мы и по телефону говорили совсем другое, я точно помню: я тебя расспрашивал о заседании тиражной комиссии. А если так – а оно именно так! – значит, не все повторяется! Согласен?

– Было бы странно, если бы до тебя никто не заметил этого несоответствия. Все замечают. И, наверное, куда больше об этом думали, и куда больше нас понимали те, кто жил до нас и успел исчезнуть прежде нас – то есть те, кто в прошлой жизни жил соответственно после нас: отдаленные потомки. Возможно, они делали какие-то выводы…

– Ты говоришь так, словно ничего об этом не знаешь.

– А откуда же мне знать? В первой жизни они пришли после нас, и мы, естественно, могли только гадать о них. А на этот раз они были раньше – и исчезли, и то, что они знали, ушло с ними.

– Но ведь должны были остаться труды…

– Труды исчезали значительно раньше их авторов.

– Ну, хотя бы из уст в уста, из поколения в поколение?

– Из поколения в поколение… – медленно повторил Сергеев и задумался ненадолго, то ли отыскивая ответ, то ли уже зная его, но колеблясь – нужно ли ответить. Наконец сказал:

– Вероятно, что-нибудь подобное существует… Можно предположить, что какие-то, скажем, информационные туннели тянутся из далекого прошлого – по нынешнему отсчету прошлого – в наши дни, в сегодня. Но ведь туннель – не полевая дорога, к нему нельзя подойти в любой точке, только в начале или в конце, а если то и другое для тебя недоступно – придется рыть шахту или вести подкоп сбоку, а это очень трудно, очень…

– Сравнение хорошее, – оценил Зернов, только ты, пожалуйста, объясни на этот раз проще, без художественности.

– Ты извини, просто я за двадцать лет этой жизни успел уже ко всем таким понятиям привыкнуть, забываю, что для тебя все внове… Понимаешь, в этой жизни у большинства людей прошлое как бы отсекается. Прожит день – и словно его не было. Эти люди о своем нынешнем прошлом знают не больше, чем в первой жизни, когда оно было будущим… Вот ты, например: ты помнишь, что было с тобой уже в этой жизни – вчера, позавчера?

Зернов подумал.

– Ну, я все-таки болел… – осторожно ответил он на всякий случай: была у него старая привычка – при всех условиях обеспечивать себе отход в случае, если что-то скажется не так. – Поэтому у меня в голове некая неразбериха, я и сам не всегда понимаю. Ну вот, помню например, что был в больнице. Что звонил тебе. Что мы устроили что-то вроде вечеринки в редакции…

– Стоп! Это уже наложение. Вечеринка – из первой жизни, сейчас она нам еще только предстоит. Но больница действительно уже позади, больше ее в твоей жизни не будет. Ага, значит, есть у тебя какие-то воспоминания о том, что было вчера. Насколько я знаю, у большинства людей они сохраняются в первое время после возвращения. Но потом исчезают.

– Почему?

– Да скорее всего потому, что люди просто не хотят ее сохранить – память о вчерашнем дне. Она ведь очень часто мешает. А для того, чтобы удержать эту память, нужны некоторые усилия – такие, какие были нужны в прошлой жизни, чтобы представить себе какие-то черты будущего. Зато прошлая память – то, что теперь у нас в будущем, – существует без всяких наших усилий и известно более или менее точно, в соответствии с крепостью первой памяти каждого из нас…

– Подожди. Мы говорили о туннеле, как ты назвал…

– Ну, это понятно: не обладая нынешней, второй памятью, подключиться к этому туннелю никак нельзя: сегодня ты узнал от кого-то нечто о былом, а завтра уже забудешь, значит – никому из следующего поколения передать не сможешь: своему отцу, допустим, или матери, вообще – любому из тех, кто вернется после нас и будет еще жить, когда мы уже исчезнем.

– Да, верно, память нужна для этого.

– Мы ее называем второй памятью.

– Запомню… И для нее нужно усилие, а люди не хотят его?

– По большей части. Потому что с этой второй памятью жить труднее. Знаю по себе.

– У тебя она есть?

– Есть, – как-то неохотно ответил Сергеев. – Ты спрашивай, – добавил он, – не медли, время-то нам отмерено заранее, и течет, не удержишь, не продлишь…

– Да-да. Значит, выходит, мы теперь знаем свое будущее?

– Знаем наверняка. Потому что не можем совершать никаких других поступков, кроме тех, какие были совершены в той жизни. Все происшедшее накрепко впаяно в свой миг времени и никуда деваться не может. Время – железная детерминанта, иначе Вселенной вообще не существовало бы. И когда миг возвращается в обратном течении времени, он приносит с собой все без исключения, до последней мелочи все, что в нем содержалось и продолжает содержаться. Миг времени – или квант времени, как угодно, – идеально консервирует все заключающееся в нем. И нам никуда не деться от этого.

– Хорошо, хорошо. Убедительно, не спорю. И все же вернемся к началу: разговариваем-то мы иначе! Не те мысли, не те слова. А ведь это тоже – факты бытия. Следовательно, существуют исключения из правила?

– Кажущиеся исключения.

– Объясни.

– Ты сказал: мысли и слова. Но это, ты сам знаешь, совершенно не одно и то же. Слова… Слушай, а так ли уж ты уверен, что я сейчас выговариваю те слова, которые ты воспринимаешь?

– Полагаешь, у меня расстройство слуха? А у тебя?

– Ни в коей мере. Но проследи за моими губами, пока я говорю…

– Ты знаешь, – признался Зернов через секунду, – как-то трудно перевести взгляд.

– Естественно – потому что когда мы разговаривали в тот раз, ты мне в рот не смотрел – ни к чему было. Тогда остается тебе только поверить: артикуляция не совпадает. Губы, язык выговаривают одни слова, а ты слышишь другие. И я тоже. И все.

– Но в таком случае…

– Ты, я, все люди – мы слышим, надо полагать, не слова. Мысли. А внешне – для глухонемого, допустим, читающего по движениям губ, – мы ведем точно тот же разговор, что и тогда, только навыворот.

– Тогда. Миллиарды лет назад?

– Это нас не должно волновать. Для нас этих миллиардов не было и не будет. Они уже миновали.

– Пусть так. Значит, для мыслей все же делается исключение? А может, и не только для мыслей? Если у нас все должно происходить наоборот, как в киноленте, пущенной с конца, то мы должны ходить – пятясь, ездить только задним ходом, я уж не говорю о многих физиологических деталях. А на самом деле…

– Знаю, что ты хочешь сказать. Это тоже приходило в голову каждому. А объяснение просто. Строго в обратном порядке повторяются все процессы, в которых не участвует жизнь. А когда участвует – возникают какие-то отклонения, тем более значительные, чем выше по уровню эта жизнь. Но не в событийном ряду! Повторение события – закон в любом случае. А в ряду, так сказать, рационально-эмоциональном, интеллектуальном, духовном, если хочешь, и на самом деле происходят процессы, не являющиеся зеркальным отражением тех, что существовали в той жизни. Понаблюдай рыб в аквариуме – когда в твою жизнь опять вернется аквариум, мне помнится, это должно произойти довольно скоро…

– Верно, – согласился Зернов и ощутил удовольствие при мысли, что вскоре у него опять будут рыбки; в той жизни он подарил их сыну, вернее – его жене, когда она забеременела: на рыбок в аквариуме приятно смотреть, они успокаивают, улучшают настроение, а это очень важно для будущего ребенка… И тут же понял вдруг, что ребенок этот уже был, прошел и больше его нет и никогда уже не будет, и Зернову так никогда его и не увидеть, – и стало очень тоскливо на миг.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4