Камень Грёз

Теперь шепот и шелест леса был пронизан гневом. С севера на Элдвуд и всю долину Кера накатывала армада туч, закрывая собой солнце. Ветер дышал в лица людей, так что ни один факел не был поднесен к лесу из страха, что огонь может обернуться против них же самих; но топоры все равно звенели и этот день, и весь следующий. Тучи обкладывали небо все плотнее, а ветра становились все более пронизывающими, Элдвуд мрачнел и наполнялся сыростью. Арафели все еще удавалось улыбаться по ночам, когда она слушала песни арфиста. Но каждый удар топора заставлял ее содрогаться, и, когда Фиан спал урывками, железное кольцо все плотнее сжималось вокруг ее сердца. Она знала, что рана, наносимая Элдвуду, расширяется с каждым днем и господин долины наступает.

И наконец покой вовсе покинул ее – она не могла обрести его ни днем, ни ночью.

Она сидела, повесив голову, под подернутой облаками луной, и Фиан не мог развеселить ее. Он взирал на Арафель с глубоким отчаянием, а потом сочувственно прикоснулся к ее руке.

Она не сказала ни слова, но поднялась и пригласила арфиста немного пройтись вместе с ней. Он повиновался. И злобные твари завозились и зашептались в глубине чащоб и порослей вереска, внушая гнусные помыслы ветрам, так что Фиан то и дело вздрагивал и пятился во тьму, и жался к Арафели.

Силы ее убывали – ей не удавалось заглушить эти голоса, и она не могла заставить себя не слушать их. «Крах, – шептали они, – все бесполезно». И наконец, ухватившись за руку Фиана, она опустилась на стылую землю и прильнула головой к изъеденному, умирающему дереву.

– Что мучает? – спросил Фиан и погладил ее по лицу, и расцепил скрюченные пальцы, раскрыв ладонь, тянувшуюся к горлу, словно ища там ответа. – Что мучает тебя?

Она пожала плечами и улыбнулась, и вздрогнула, ибо даже сейчас в темноте при свете костров и факелов топоры продолжали стучать, и она ощущала, как железо снова вгрызается в лес, сотрясающийся от бесконечного крика, который длился уже много дней; но Фиан был глух к нему – таким уж он был создан.

– Спой мне песню, – попросила она.

– Сердце мое не лежит к песням.

– Как и мое, – откликнулась она. Пот покрывал ее лицо, и он утер его нежной рукой, пытаясь облегчить ее боль.

И снова он поймал и разжал ее пустую руку, тянувшуюся к горлу.

– Камень, – промолвил он. – Ты по нему скучаешь?

Она вздрогнула и обернулась, ибо топоры зазвучали громче и ближе. Он тоже посмотрел в ту сторону и снова перевел взгляд на нее, недоумевая и не слыша ничего.

– На этот раз, – произнесла Арафель, – как только встанет солнце, ты должен отправляться в путь. Новый лес укроет тебя.

– И бросить тебя? Ты говоришь об этом?

Она улыбнулась и прикоснулась к его встревоженному лицу.

– Я достаточно вознаграждена.

– Как вознаграждена? И чем ты заплатила? Что ты отдала взамен?

– Сны, – ответила она. – Всего лишь. Не больше того. Но и не меньше. – Руки ее отчаянно дрожали, а сердце затопил невыносимый мрак – то была ненависть к нему, к себе и ко всему живому, и отгонять ее было все тяжелее и тяжелее. – Ими овладело зло. Он причинит тебе боль – мне это уже снилось. Арфист, пора идти.

– Зачем ты отдала столь ценную вещь? – И крупные слезы потекли из его глаз. – Неужто моя игра стоила этого?

– Что ж, стоила, – ответила Арафель и рассмеялась последним смехом, что оставался у нее, – и вновь зло на мгновение рассеялось, освободив ее. – Я вспомнила, как надо петь и что такое песни.

Он схватил свою арфу и побежал очертя голову, ломая ветви и раздирая о них свое тело; но, к ужасу своему, она поняла, что бежал он не туда, куда надо, а возвращался вновь к долине Кера.

Она пронзительно вскрикнула и поднялась, ухватившись за ветви, – бездумным был этот шаг, не следовало ей идти за ним. Ее руки и ноги, обычно столь легкие в свете луны, сейчас занемели, и дыхание вырывалось с трудом. Колючки с умышленным злорадством цеплялись и не давали ей пройти, а все темные силы, обычно терявшие власть в ее присутствии, громко нашептывали ей теперь о смерти.

А где-то там господин-волк со своими людьми наносил лесу звенящие удары, язвя его ядом железа. Тяжелое человеческое тело, которое она, случалось, носила, снова казалось ей естественным, и лунный камень был заточен близ сердца, что билось ненавистью.

Она старалась не спешить и не могла остановиться. Сквозь узкие глаза Эвальда она с безнадежностью глядела, как юный арфист прорывается через заросли. Вздымаются луки и топоры. Лают псы и мечутся во всполохах костров.

Фиан, не колеблясь, идет к Эвальду, преподнося арфу и себя.

– Обмен, – слышит она его голос. – Камень на арфу.

Сердце Эвальда в этот миг было так полно ненависти и страха, что она едва могла дышать. Боль пронзила ее до самой глубины души, когда грубые пальцы Эвальда сжали камень. Она ощущала его трепет и отвращение. Ничего бы он никогда не отдал по доброй воле. Но этого камня он страшился и готов был расстаться с ним со свирепым весельем.

– Подойди, – сказал Эвальд и вытянул руку с раскачивающимся и вращающимся камнем, так что ненависть отступила от сердца Арафели.

И к нему прикоснулась другая рука, нежная и полная любви. Она ощутила неожиданный прилив сил и отчаяния и кинулась вперед бежать, спасать…

И тут же боль пронзила ее сердце с последним звоном арфы, с таким всполохом любви и горя, что она, ослепнув и помертвев, вскрикнула и чуть не упала.

Но Арафель не остановилась в своем беге; теперь она скользила, словно тень, ибо тяжесть оставила ее. Под нездешним светом летела она через луга, собирая все позабытое, в мгновение ока то возникая здесь, то снова скрываясь в ином мире.

Лошади ржали в мрачном свете и лаяли псы; ибо теперь она не трудилась выглядеть так, как удобно людям. Лучезарная, как луна, она возникла среди них, и в руках ее был острый серебряный меч, чтобы скрестить его с железом.

Арфа и арфист лежали рядом, разрубленные мечом. Она увидела, как человеческая мелюзга ринулась в стороны от нее, но ей было не до них; Эвальда она искала, подняв свое хрупкое серебряное лезвие. Эвальд изрыгнул проклятие, пришпорил лошадь и ринулся к ней, размахивая мечом, рассекая со свистом ветер. Лошадь взревела и попятилась назад, он снова выругался и опять ее пришпорил. Но первой нанесла удар Арафель, и он взревел от ярости при виде своей крови.

Она тут же отступила в лес. Он бросился следом. Преследование было в его натуре. Она могла бы убежать в иной мир и обмануть его, но она не стала этого делать. Она мелькала и петляла впереди огромной лошади, ломавшей ветви и кусты и мчавшейся за ней по пятам с пеной на удилах.

Жадные тени сгущались с обеих сторон, бормоча и радуясь погоне, которая уходила все дальше в черное сердце леса, ибо они жили по волчьим законам и подобное влекло их к себе. Они все плотнее обступали Эвальда, но не смели его тронуть: она бы не позволила им. А над ними клонились и трещали деревья, и листья, обрываемые ветром, слетали вниз: небеса сотрясались от грома и земля – от грохота копыт, и треск ветвей разгонял тени.

И вот в темноте, меж грома и молний, она обернулась, откинула за спину свой темный плащ, и мелькнула внезапная вспышка света: лошадь осела на задние ноги и упала, а Эвальд покатился по мокрой листве. Животное тут же, содрогаясь, поднялось и, минуя протянутые к ней руки хозяина и угрозы, ломая ветви, загрохотало вниз по сырой земле, разбрызгивая воду какого-то потаенного ручья в темноте; и тогда тени злорадно засмеялись. Арафель в своем истинном обличье стояла в его мире, сиятельная, как серебристая луна. Эвальд выругался и перевернул в руке свой огромный черный меч. Затем он взвыл от ярости и нанес удар.

Она рассмеялась и отступила в иной мир, когда меч обрушился туда, где она только что стояла. И снова она вернулась к Эвальду, и снова ринулась в чащу, принуждая его к преследованию, пока он не упал от изнеможения и не зарыдал во мраке урагана, забыв даже о своей ярости, ибо тени уже горланили вовсю, мечась среди кренящихся деревьев.

– Вставай, – насмешливо промолвила Арафель и снова возникла перед ним. Ветер перекатывал над ними раскаты грома, а издали доносились ржанье лошадей и лай собак.

При этих звуках веселое злорадство блеснуло в глазах Эвальда – он подумал о подмоге; и при свете молнии лицо его озарилось улыбкой, когда он поднял свой меч.

Но лошади были все ближе, и она рассмеялась с эльфийской жестокостью; радостная уверенность Эвальда растаяла, когда копыта прогремели над ними, сотрясая небо и землю, ибо то шла охота иного рода и иного Элда.

И выругался Эвальд, и замахнулся мечом, и сделал выпад, и снова рубанул, чуть не коснувшись ее железом. И вновь занес свое оружие, наступая все упорнее. Она то возникала, то уходила в иной мир, уворачиваясь от клинка, и вдруг, нацелив свой серебряный меч прямо ему в сердце, ударила. Жало молнии раскололось пополам, Эвальд вскрикнул и, ужаленный серебром, испустил дух.

Она не издала ни смеха, ни рыданий; она слишком хорошо познала этого человека, чтобы чувствовать что-либо. Вместо этого она взглянула на небеса, на серые обрывки туч – предвестников грозы, которых гнали иные охотники, пришпоривая ветра. И истошный вой сопровождал запоздалый рассвет. И она подняла свой легкий меч, отдавая честь госпоже Смерти, что правит людьми, – многих старых товарищей отыщет волк в ее стране.

Лишь потом печаль охватила Арафель, и она тронулась иным путем к началу и концу своих странствий, где, покинутые всеми, лежали арфист и его арфа, ибо соратники оборотня бежали. Но воскресить нельзя было ни того, ни другую, ибо свет погас в его глазах, а деревянный каркас арфы был разбит в щепы.

Но пальцы его сжимали иное, что сияло в его ладони, как летняя луна.

Наполненный светом, камень был чист и нежен. Она взяла его в руки. Серебряная цепь снова охватила ее шею, и камень вернулся на свое место. Затем, склонившись, она поцеловала Фиана на прощанье и ушла в никуда.

Гроза меж тем разыгрывалась не на шутку.

VI. Выступление в путь

Ураган обрушился на хутор армадой туч и ветром, сгибавшим сучья дуба и срывавшим раннюю весеннюю листву.

А с ним вернулся и Кэвин, спотыкающийся и давно сбившийся с дыхания, он бежал вдоль изгороди, преодолевая сметающий все на своем пути ветер.

Так он подошел к воротам, и юный Эдвульф, вышедший проверить овец, увидел его первым и закричал:

– Кэвин!

Но Кэвин пробежал мимо, держась за бок. Лицо его было в крови. Эдвульф увидел это и, перемахнув через загон, бросился за ним.

И Нэаль увидел его, сначала не признав, а лишь отметив, что в хутор пришел человек: он оставил свою работу в амбаре и кинулся бегом к нему навстречу, как и другие со всех концов хутора – из дома, хлева и от закромов, все в спешке побросав.

Но когда он подбежал к Кэвину, сердце Нэаля перевернулось, ибо он разглядел лук и колчан, и его сухопарую фигуру, и свежий шрам на его небритом лице, и кровь, стекавшую из многих ссадин.

– Кэвин! – сказал Нэаль и подхватил того на руки. – Кэвин!

Кэвин рухнул на колени, и Нэаль опустился рядом, не выпуская его из своих рук и дожидаясь, пока тот отдышится. Худое бледное лицо, блестящее от пота и залитое кровью, вновь поднялось. В волосах и бороде запутались грязь и трава от многочисленных падений.

– Господин, – вымолвил Кэвин, – он мертв, Эвальда не стало.

Нэаль смотрел с непонимающим видом, а Кэвин сжимал его руки, пока подходили остальные.

– Мертв, – промолвил Нэаль, но дальше так ничего и не понял. – Но ты вернулся, Кэвин… ты отыскал путь.

– Ты слышишь меня, Кервален, он мертв. – Кэвин даже нашел в себе силы, чтобы встряхнуть Нэаля. – Кер Велл остался без хозяина – настал твой час, твой час, Кервален. Он ушел в лес и не вернулся; он схватился с волшебным миром и никогда уже он не вернется назад.

– Фиан… Он с тобой?

– Арфист мертв. Эвальд убил его.

– Сын Коэннаха.

– Послушай меня. Сейчас или никогда. Люди ждут тебя…

– Арфист мертв.

– Кервален, неужто ты оглох? – И слезы заструились по лицу Кэвина. – Я вернулся за тобой.

Нэаль стоял на коленях в пыли. И Барк, подойдя сзади, положил свои большие руки Кэвину на плечи. Уже собрался почти весь хутор, и люди продолжали подходить – одни стояли, другие опускались на колени, а последние приближались так бесшумно, что тишина сгущалась в ужасном, напряженном ожидании.

– Скажи мне, где и когда, – попросил Нэаль. – Расскажи мне все с самого начала.

– Время от времени… – Кэвин отдышался, опустив руки на колени, – мы встречались, сын Коэннаха и я. Фиан Финвар. Сначала на дороге, когда я ушел вслед за ним. Потом мы простились. И он лишь посылал мне весточки – как у него шли дела и где. Он провел зиму в Кер Велле, как и собирался, а я – я собрал старых друзей, мой господин, знакомых тебе людей. Я не терял времени даром – на дорогах и в холмах, и в излучинах реки: я был в Донне и в Бане, и в прочих подобных местах, я посылал людей в Кер Лел.

– …Сбирая их моим именем?

– А что иное смогло бы их поднять? Да, твоим именем. Но мы вели себя тихо, господин, и немногое совершили во имя твое, получая вести от арфиста из самого Кер Велла, когда ему удавалось пересылать их нам. А потом он покинул замок – бежал, и Эвальд шел по пятам за ним, потом пришло известие, что он мертв, убит, а Эвальда не стало позже – он погиб лишь сегодня утром. Наш человек проезжал мимо его лагеря и принес известие, что люди Эвальда считают его мертвым, опасаясь сообщить о дальнейшем… при такой грозе… – Кэвин перевел дыхание и снова схватил Нэаля за руки. – Сегодня днем они вернутся в Кер Велл обездоленными и лишенными вождя; Кер Велл снова твой. Теперь ты не можешь отрицать этого. Люди готовы идти за тобой – Фиграл и Кадок, Друв и Оган, и многие другие…

– Ты не имел права! – Нэаль стряхнул с себя руки Кэвина и встал, расправил плечи, расчищая вокруг себя пространство, и замер под напряженными, изумленными взглядами собравшихся – Лонна и других. Он обернулся, чтобы посмотреть на Барка, навстречу завывающему и хлещущему ветру, от которого слезились глаза. И наконец он вновь перевел взгляд на Кэвина, который взирал на него снизу вверх, израненный и потрепанный, покрытый такими шрамами, от которых его уберег бы хутор, не знавший никогда войны, и сердце Нэаля содрогнулось, и покой покинул его безвозвратно. То был не удар грома, хоть раскаты его и были слышны, то было внезапное прозрение, что жизнь и смерть шли в мире без него, что люди жаждали того же, что он сам когда-то любил. Нэаль почувствовал себя обделенным, ибо в грозовых сумерках все показалось ему менее прекрасным, чем прежде. Вокруг хутора лежала мгла, которой он прежде не замечал. На лицах обитателей виднелись пятна и изъяны, которых раньше тоже он не видел. И слезы хлынули из его глаз, и ветер сдувал их со щек.

– Ну что ж, нам пора в путь, – промолвил он и помог Кэвину подняться. Непросто было посмотреть в глаза остающимся, но он должен был это сделать – взглянуть в спокойное лицо Барка, чью рыжую гриву трепала буря, и на Эльфреду, чьи золотые косы оставались неподвижны даже при сильнейшем ветре, на Шелту и непоколебимого Лонна, на Скагу, чье узкое личико за прошедшие годы оформилось уже почти в мужское.

– Мне надо позаботиться кое о чем, – сказал им Нэаль. – Как волку и лисам, пришло свое время. И ланка ушла. Теперь в холмах они будут охотиться друг на друга.

– Тебе понадобится пища, – промолвила Эльфреда.

– Если вы позволите, – прошептал Нэаль и взглянул на Барка, – если вы позволите… Банен…

– Не сомневаюсь, что она понесет тебя, – ответил Барк. – А если она согласится, то пусть делает, что хочет.

– Мне нужен мой меч, – сказал тогда Нэаль и отвернулся, не в силах больше смотреть на Барка и Эльфреду. – Пойдем в дом. – Он обхватил Кэвина за плечи. – Там есть хлеб и эль.

И они пошли. Слева от Нэаля оказался Скага, а справа – Кэвин, и он положил свою левую руку на плечо Скаге, но юноша опустил голову и ничего не сказал ему, совсем ничего, а гром все грохотал над хутором, и ветер срывал охапками молодые листья с дуба.

Они вошли в дом – в тепло и деловую суету, где были питье и хлеб, и остальное, необходимое, чтобы насытить двоих и более людей. Нэаль подошел к камину и взял из угла свой меч, но он не стал вынимать его из ножен и осматривать клинок. И ножны, и перекрестие были покрыты пылью. Возможно, в него пробралась и ржавчина здесь, у очага. Но мужчина не посмел бы обнажать меч в доме Барка и Эльфреды. Дермит принес ему остальные вещи, которые были при нем, и вместе со Скагой, Лонном и Дермитом он занялся сборами, пока Кэвин, дрожа от усталости, крошил и клал в рот пищу. Плаща у Нэаля не осталось, поэтому он надел свою старую теплую куртку, повесил пыльный меч через плечо и вышел на пронизывающий ветер искать Банен в амбаре.

– Я пойду с тобой! – закричал ему вслед Скага, тоже выходя из дома.

– Нет, – откликнулся Нэаль. – Оставайся в тепле. Помоги Эльфреде. Я не уйду, пока не повидаюсь с тобой. Оставайся внутри.

Раздался раскат грома. Нэаль повернулся и побежал, минуя ворота, вниз по холму к амбару и скорее внутрь, где можно было укрыться от ветра и где тепло пахло сеном и лошадьми.

– Банен, – прошептал он, подходя к ней в полумгле конюшни. Он принес уздечку, которая была на ней, когда она пришла к хутору. Нэаль потрепал лошадь по шее, а в ответ она ткнулась ему в грудь, и стоявший рядом пони тихонечко заржал.

– Банен, – повторил он, – Банен.

– Жестокий, – пропел тоненький голосок.

Он обернулся, став спиной к кобыле. На пони сидел Граги и посматривал на него сквозь прутья соседнего стойла.

– Жестоко брать Банен. Жесток Кэвин, уводя своего господина. Ибо есть ли где мир и покой, человек? Никогда его не будет для Кэвина, никогда его не найдет Банен, нигде его не отыщет Кервален. О, не уходи!

– Если бы я мог. – Нэаль успокоился и снова начал поглаживать Банен. Руки у него все еще были холодны от ветра. Он просунул узду в рот Банен и заправил ей за уши удила. Она повернула голову и мягко подтолкнула его в грудь, всхрапнув, когда темная фигура вдруг опустилась перед ними на перекладину.

– Не уходи, – повторил Граги.

– У меня нет выбора.

– Выбор есть всегда, всегда. О человек, Граги предупреждает тебя. – Он поерзал и сжался в комок на перекладине. – Злой Кэвин, злой.

Нэаль взялся за узду, и Банен попятилась, покидая свое теплое уютное жилище. Граги последовал за ними, стремительно скатившись по соломе: он выбрался на свет, лившийся из полуоткрытой двери, весь в соломенной трухе, и снова закачался, обхватив себя руками.

– Не уходи.

Печаль нахлынула на Нэаля. Он никогда не испытывал таких чувств к Граги, но он знал, что там, куда он отправляется, нет ничего похожего на это существо, во всем холодном и враждебном мире. Граги показался ему маленьким и сморщенным, и куда более испуганным, чем страшным. Нэаль протянул к нему руку, как к ребенку.

– Граги, береги людей, которых я люблю. И это место. Я пробыл здесь слишком долго.

Граги чуть прикоснулся к его руке кончиками пальцев, совсем едва, и склонил голову набок, и взглянул на него снизу вверх, потом вздрогнул и, взлетев на бочку с яблоками, обхватил голову руками.

– Она видит, она видит, – запричитал он, – о, страшное лицо, ужасный блеск ее глаз, она все видит!

– Кто? – спросил Нэаль. – Кто видит?

– Она проснулась! – воскликнул Граги, глядя между пальцев. – Она проснулась, проснулась, проснулась! И арфа королей разбита. О, страшный меч, злой острый меч! О, не ходи, человек, о человек, Граги предупреждает тебя – не ходи!

– Кто это она?

– В лесу, глубоком и недвижном. Туда пришла арфа, ибо должна была прийти. Как и все, принадлежащее Элду. Берегись, о, берегись Донна!

Гром прокатился, бормоча, над ними. Банен вскинула голову.

– У меня нет выбора, – вздрогнув, повторил Нэаль. – И никогда не было. Прощай.

Он распахнул дверь и вывел Банен на улицу. Он собирался закрыть амбар, чтобы пони было спокойнее, но Граги стоял на пороге. Нэаль вскочил на спину Банен и тронулся к дому, откуда ему навстречу выходили люди.

Так ему и не удалось снова вернуться в дом. Он чувствовал, что его обделили, отняв даже эти последние мгновения. Ветер завывал и хлестал Нэаля и Банен, которая плясала в волнении под ним, недовольная погодой и громом; но дождь так и не пошел. Послышался чей-то вой. Но то был не ветер. Нэаль оглянулся и увидел на крыше амбара бесформенную шапку волос – то был Граги.

– Человек, – причитал он. – О человек!

И тут подошли остальные – и Кэвин, и Барк, и Эльфреда, и все другие.

– Вот, – промолвил Нэаль, соскакивая со спины Банен. – Садись, Кэвин. Ты устал.

Кэвин упрямо отказывался, но после долгих препирательств Нэаль все же подсадил его на лошадь и взвалил на собственные плечи мешок с провизией, приготовленный для них Эльфредой. Он поцеловал ее в щеку и пожал руку Барку. Он оглядел всех подряд, но черты их лиц словно отдалялись, ускользая от него, унося с собой его привязанность, – и Нэаль не знал, как удержать ее.

– Скага, – произнес он, не досчитавшись одного. – Где Скага?

Все принялись оглядываться, но юноши нигде не было видно.

– Он был со мной, – сказала Шелта, – всего мгновение тому назад.

– Он грустит, – заметил Лонн.

И Нэаль лишь тяжело покачал головой, все понимая.

– Пойдем, – сказал он Кэвину, поправляя ремни мешка у себя на плечах. – До свиданья, – промолвил он. – До свиданья.

– Прощайте, – ответил Барк. – Благословил бы вас, да что мои благословения.

И тогда Нэаль повернулся и зашагал рядом с Кэвином, восседавшим на Банен. Ветер обрушился на них, но из черных туч так и не упало ни капли дождя. Трава и нежные колосья лежали волнами, и в небесах то и дело вспыхивала молния. Нэаль оглядывался не один раз и махал рукой, но фигуры людей становились все туманнее в шквалах урагана, налетевшего на хутор. На душе у Нэаля становилось все тяжелее и тяжелее, и ноги словно налились свинцом.

– Берегись, – прохныкал тоненький голосок с вершины холма справа от него. – Берегись. – То был Граги, сидевший на камне, среди моря бушующей травы. – О человек, в этих тучах необычный дождь.

– Что за дрянное создание, – пробормотал Кэвин.

– Будь добр, – заметил ему Нэаль. – О Кэвин, говори лишь добрые слова.

Но Граги уже исчез, и камень опустел. Банен тряхнула головой и принюхалась к ветру.

– Послушай, господин, она выдержит двоих, – сказал Кэвин. – Садись со мной.

– Нет, – ответил Нэаль. В последний раз он оглянулся, но между ним и остававшимися уже вздымался холм – он помахал рукой, но этого уже никто не видел. Отчаяние и одиночество охватили его, ветер швырнул в лицо ему пыль, и, на мгновение ослепнув, Нэаль принялся тереть глаза, не останавливаясь. Прочистив их, он снова обернулся, щурясь при порывах ветра.

Изгородь еще не должна была скрыться из виду. Но теперь вокруг была только бушующая трава.

– Кэвин, – промолвил Нэаль. – Изгородей не видно.

Кэвин оглянулся, но не проронил ни слова. И снова Нэаль протер глаза, чувствуя в костях пронизывающий холод, так, словно ветер наконец-то пронял его. «Кэвин нашел дорогу назад, – подумалось ему, – Кэвин пришел, как арфист, даже не догадываясь, как это трудно, из-за того что ему нужен был я». И вдруг его охватило нетерпение, тупое и слепое нетерпение вернуться к миру, увидеть Огана, Дру и всех других, кого он знал, – кровавые имена кровавых лет, его лет с королем…

В Кер Велл, домой, что бы от него там ни осталось…

– Нэаль! – послышался с холма ломающийся голос, заглушаемый ветром. – Кэвин! Нэаль!

– Скага, – догадался Нэаль, и сердце у него перевернулось. – Нет, Скага, нет!

Но мальчик уже бежал к ним – мальчик? Нет, то был почти мужчина. Он сбежал с холма и догнал их – и ребра его ходили ходуном, так он запыхался.

– Вернись, – сказал Нэаль, встряхнув его за плечи.

– Я пойду с тобой, – спокойно ответил Скага, – господин.

И Нэаль обнял его, ибо больше ничего не оставалось делать. Кэвин слез с Банен и обнял его тоже.

И дальше они пошли, спускаясь меж холмов, – Кэвин в основном верхом, а двое других вприпрыжку рядом.

– Мы встретим их у реки, – сказал Кэвин. – Там.

VII. Мера

Женщины горевали в Кер Велле – то было тяжелое горе без смысла и надежды. Охотники вернулись вечером домой без добычи и без своего господина, исцарапанные, порванные и напуганные долгим блужданием в лесу. Теперь молчаливой, смущенной толпой они сидели в зале, не поднимая глаз от стола, и пили эль. Лишь один плакал, уронив голову на руки. Один-единственный.

В своей комнате наверху сидела Мера, обняв малолетнего сына, склонившего свою темную головку к ней на колени – нет, он не спал, а лишь дремал от страха и усталости. Мера сидела молча и неподвижно, так что единственная служанка, оставленная ей, не осмеливалась ни шелохнуться, ни задать вопрос.