Дальний поход

Александр Прозоров, Андрей Посняков

Дальний поход

© Прозоров А., Посняков А., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава I

Апрель – май 1584 г. Восточное побережье Ямала

Троицкий острог

Слева от струга тянулся сплошной полосой низкий, с серыми, обросшими тысячелетним мхом валунами и колючим кустарником берег, продуваемый всеми ветрами, неуютный, холодный, гнездилище неприхотливых гагар и бакланов. Свинцовые, студеные даже с виду волны лизали прибрежные камни длинными пенными языками, шипя, словно огромные змеи, что водились подальше от моря, в теплых лесах сир-тя. Да и вообще, кто там только не водился – испускаемый колдовским солнцем жар давал жизнь самым гнусным тварям, коих плывущие казаки не видали раньше даже в самых кошмарных снах. Двуногие – с маленькими передними лапками и огромными зубами – драконы величиной с добрую ладью, осанистый – с три амбара – трехрог, яйцеголов с покатым черепом, похожим на оголовье немецкого шлема, травоядный – однако огромнейший! – длинношей, хищные волчатники, выглядевшие словно потрепанные зубастые курицы величиной с лошадь…

Но все это там, в глубине колдовских земель, здесь же, у холодного моря, теплолюбивые твари не водились, и даже могучие колдуны сир-тя не могли долго удерживать их в этих местах своей злобной волей. Лишь крупные шерстистые слоны – товлынги – иногда забредали к морю, паслись небольшими стадами, лакомясь вкусной морошкой и грибами. Впрочем, до морошки – и уж тем более до грибов – было еще далеко, весна, можно сказать, только еще начиналась… Здесь. В глубине же земли колдунов всегда царило вечное лето.

– Па, робяты! – выкрикнул с мачты марсовый – молодой казак Кудеяр Ручеек, рябой и чубатый, как раз его очередь была сегодня дозорить. – Товлынги! Вона, к северу, где холм.

– Вижу! – присмотревшись, сутулый и худющий десятник Силантий Андреев, бывший на струге за главного, махнул рукой кормщику. – Давай, Кольша, поворачивай к берегу… Поглядим. А вы, парни, – десятник строго взглянул на казаков, – раньше времени-то не радуйтесь – товлынгов еще запромыслить надоть. Из лука его не возьмешь, а порох атаман беречь наказывал накрепко! Стрелять разрешил токмо в крайности – ежели вдруг колдуны драконов зубастых нашлют.

Молодые казаки – Кудеяр, Семенко Волк, синеглазый Ухтымка – радостно запереглядывались, засмеялись – уже пятый день судно бороздило море, и пока без добычи, и вот – выпадал шанс.

– Эх, возьмем нынче бивней! Ты что невесел, остяк?

Смуглый, с круглым лицом и густой светло-русою шевелюрой отрок из народа хантов, прозываемого на Руси остяками, скромненько притулившийся на носу, обернулся, возмущенно сверкнув большими, цвета еловых лап, глазами:

– Нам не один товлынг нужен, да-а. И даже не дюжина. Забыли, зачем шли?

– А ведь прав нехристь! – Десятник задумчиво почесал голову. – Нам стойбище дикарское разорить надобно – у них там хижины из костей товлыжьих… нам на струг хватит! А за этим стадом… ты, Маюни, верно сказал – не один нужен и не дюжина. Так что пусть их… пусть идут.

Юный остяк Маюни покивал и потрогал привязанный к поясу бубен, щедро украшенный бисером и кисточками из оленьих шкур. Настоящий бубен, шаманский… И отец Маюни был шаманом, и дед, и дед деда… и вот он сам – шаман. Правда, может, еще не в столь уж большой силе, но все-таки. Прибился парень когда-то проводником, еще в Сибири, а теперь и сам добрый казак стал – в ватаге его уважали, несмотря на юный возраст и язычество, и сам атаман Иван Егоров сын Еремеев частенько с Маюни советовался и даже вот велел пожаловать саблей. Вот она и сейчас на поясе – там же, где огниво и нож. А с другой стороны – бубен. Супротив колдунов-то бубен сей куда важнее сабли будет!

– Так что, дядюшко Силантий, дальше плывем, что ль? – ловко спустившись с мачты, громко – за всех – спросил Кудеяр Ручеек, приходившийся десятнику кровным племянником и ничтоже сумняшеся полагающий, что сие родство позволит напрочь игнорировать субординацию.

– Дальше пойдем… – десятник неожиданно окрысился. – А тебе, Кудеярко, не нравится, что ли? Веслами махать устал? Иль на мачте все мозги просквозило? Так живо посейчас высадим – иди себе берегом, корми мошку…

– Дак нету мошки-то, дядько. Ветер! Да и товлынги опять же… хоть что-то было бы! Вдруг да стойбища людоедские не найдем?

Вот тут он был прав: вполне могли и не отыскать стойбища, многие уже порушили, бивни забрали, а больше у людоедов-зверолюдей, прозываемых остяками и ненцами – менквы, – и брать-то нечего было, окромя разве что выпариваемой соли… так казаки и сами научились выпаривать – горькая соль выходила, ну да ничего, и такой были рады, надеясь ближе к осени получить хорошую, настоящую соль со строгановских варниц… соль, порох, припасы, да много чего – вот струги к Строгановым и снаряжали – искали бивни, товар цены немалой, настоящее «белое золото».

– Ты что там высматриваешь, Маюни?

Десятник Силантий Андреев соображал не особо быстро, но дураком вовсе не был, и сам атаман с недавнего времени поручал ему самые ответственные дела, вполне полагаясь на рассудительность сего немолодого уже казака и на его осторожность. Вот и сейчас Силантий вовсе не торопился отдавать приказ плыть дальше – думал, прикидывал да посматривал на остяка – тот хоть и юн, да в лесных делах опытен, в лесу рожден был, в лесу жил, повадки зверей знал как свои пять пальцев… И на показавшихся на берегу товлынгов посматривал с явным подозрением, вовсе не ускользнувшим от внимательного взгляда Андреева.

– Вижу, кусты там, веточки молодые, да-а, – оглянувшись, негромко пояснил Маюни. – Товлынги их любят… да что-то не пошли, назад повернули. Думаю – учуяли кого-то, да-а!

– Может, волк?

– Нет, – отрок упрямо сжал губы. – Волков они не боятся, а драконы зверозубые да волчатники хищные сюда тоже не забредают – холодно, да-а.

– Так ты думаешь…

– Менквы, да-а, – серьезно заявил остяк. – Больше некому.

Быстро пройдя на нос, Силантий Андреев осторожно вытащил из-за пояса зрительную трубу, выданную самим атаманом под честное слово, и, приложив к левому глазу, навел резкость.

– Ну, что там? – поднял глаза Маюни.

– А ведь и впрямь – людоеды! – шмыгнув носом, десятник протянул подростку трубу. – Сам глянь. Как пользоваться, знаешь?

– Знаю, да-а. Господин атаман показывал.

Припав к окуляру, остяк вдруг неожиданно для себя отпрянул – настолько близко оказалась тупая рожа менква! Широкоскулая, с массивным подбородком и маленькими, какими-то звериными глазками, злобно посверкивающими из-под костистых надбровных дуг.

Справившись с собой, Маюни, не обращая внимания на смех казаков, чуть передвинул трубу…

– Один, два… десять… Десять всего. Это не охотники, да-а. Скорей – дозор, разведка. Просто выслеживают, куда пойдет стадо.

– Значит, тут их и деревня где-то рядком. Селение… – Андреев сунул трубу обратно за пояс. – Как думаешь, если за ними последить, выслать парней – учуют?

– Обязательно учуют, да-а, – кивнул Маюни. – Если уже не учуяли. Ветер-то с моря, от нас. Однако, думаю, они за стадом пойдут… Однако откуда-то ведь они пришли, да-а.

– Ай да остяк! – искренне похвалил десятник. – Подождем, покуда уйдут, да по следам – не за ним, а к стойбищу. Эй, парни! Семенко, Кудеяр, Ухтымка… еще вы двое… И ты, Кондрат.

Кондрат Чугреев – осанистый сильный казак, далеко уже не юный – спокойно кивнул и поправил висевшую на боку саблю.

– Кондрат за старшего, дядюшка? – тряхнув чубом, осведомился Кудеяр Ручеек. – Коли так, пущай, чур, не ругается и по матушке нас не костерит.

– Когда это я вас костерил?

– А третьего дня! Когда мы с Ухтымкой на мачту лезли. Скажи, Ухтымка?

– А ну-ко, цыть! – Силантий живо охолонул парня. – Правильно вас Кондрат костерил, сопленосых. А старшим я самолично пойду, ужо разомну косточки. Кольша, правь к берегу, да, как уйдем, останешься на струге за старшего.

Молодой, уже успевший обжениться кормщик Кольша Огнев, зычно отдав приказ команде, навалился на румпель, направляя судно к земле. Заскрипели снасти, закрутились, опуская рей с парусом, деревянные колесики – юферсы, – казаки дружно взмахнули веслами.

На нос живо послали промерщика – того же Ручейка – мерять шестом глубину, дабы невзначай не наскочить на отмель. Струг был, конечно, из новых – старые, еще строгановской постройки, увы, уберечь не удалось, а уж новые вышли как вышли – ну, не было средь казаков отменных специалистов по постройке крупных судов, хоть все и ведали с детства каждую доску, сшивку, скамейку… каждый изгиб киля. Но одно дело ведать, и совсем другое – строить, струг не ношва – та, как сундук, только без крышки, лодка. Струг же – судно серьезное, и столь же серьезного подхода требовал. Взялся за строительство молодой казак Костька Сиверов, для того ему атаман Иван Егоров власть дал – поставил старшим над занятыми в строительстве казаками. Сладили корабль из сырого теса, шкурами поверху обшили – и ничего вышло, хоть неказисто, да не протекало нигде, плыть можно. Так и второй струг сладили, и третий… пятый… Понимал атаман, острог-то новый на острове поставили, без флота – никак.

– Левей, левее бери! – внимательно всматриваясь в воду, указывал с носа Кудеяр Ручеек. – Прямо да справа – камни, а там… там песочек. Вытянем! Оп!

Спрыгнув со струга в воду, казак замахал рукою:

– Сюда, сюда, за мной…

Десятник тотчас же послал казаков:

– А ну, подмогните, робяты!

Общими усилиями судно вытащили носом на береговую отмель, корма же осталась в воде.

– Ну, пошли, – поправив саблю, махнул рукой Силантий. – С богом! Ты, Кольша, посматривай тут.

– Да уж как-нибудь управлюсь, – благодушно отмахнулся молодой кормщик, понимая, что не его это дело – бегать по берегу с ватагою, его дело морское и, пожалуй, главное – за стругом следить, править. Куда без корабля-то? Никуда. Добычу на себе далеко не унесешь, неудобно – громоздко, тяжко, да и людей столько нету. Все ж казаки надеялись, что добыча будет знатной.

– Вот тут они пробирались, да-а, – остановился, склонился над следом Маюни. – Трава примята, а вон – каменья острые. Менквы каменья любят, да-а. Они им и заместо ножа, и заместо дубины. Видать, прихватили лишку да выкинули.

– Ну и куда нам тут идти? – Достав зрительную трубу, десятник глянул на маячившие вдали мощные фигуры товлынгов.

– Туда, – остяк кивнул в противоположную сторону. – Вдоль большой воды пойдем, да-а, но не слишком близко, как менквы шли.

Казаки согласно покивали, хоть старшой их согласия и не спрашивал. Массивные зверолюди шли не таясь, оставляя вполне приметные следы, продираясь сквозь кусты, рвали шкуры – тут и там висели выдранные лоскутки.

– Вот ведь оборванцы, ух ты!! – негромко хмыкнул Ухтымка.

Кудеяр Ручеек расхохотался, едва не споткнувшись о какой-то округлый валун:

– Ты на себя-то глянь, паря! Не оборванец ли? Об остяке нашем я уж и не говорю – так с голым пузом и ходит.

Вот тут Ручеек был прав: пообносились за время похода казачки, пооборвались, в заплатках хаживали, а кто и кафтаны на кухлянки да малицы оленьи сменил, а сапоги так давно уж многие – на торбаса из змеиной шкуры. От тех змеюг огроменных – хищных острозубых нуеров, – что в теплых колдовских реках водятся, сея вокруг себя погибель и ужас. Что же касаемо Маюни, то да – тот в жилетке оленьей нараспашку ходил, на груди оберег от колдовского глаза повесив. Кухлянку свою давно уж подарил отрок одной красавице деве, русской, по имени Устинья… Ус-нэ. Кухлянку ту Ус-нэ, почти не снимая, носила, и оттого Маюни было так приятно, как тогда, когда Устинья его поцеловала в губы. Было ведь, было! Ничего – четырнадцатая зима позади, там и пятнадцатая, шестнадцатая – и можно жену молодую – красавицу Ус-нэ – в свой чум привести! Да в какой там чум… ежели позволит великий Нуми-торум – так и в избу!

Вспомнив невзначай имя великого остяцкого бога, отрок тихонько ударил ладонью по висевшему на поясе бубну… и замер, к чему-то напряженно прислушиваясь.

– Что такое? – повернул голову десятник. – Прочуял что?

– Птицы, – Маюни отозвался свистящим шепотом. – Гомонят… Во-он за теми кустами, да-а.

Казаки тут же вытащили сабли, кое-кто наложил на тетиву стрелу. Росший на пологом холмике кустарник явно что-то или кого-то скрывал – птичий гомон доносился именно оттуда, отчаянные крики, будто кто-то ругался, спорил…

– А ну-тко, Ухтымка, глянь, – распорядился десятник. – Токмо смотри, с опаскою. Мало ли что?

– Сделаю, дядько Силантий.

Передав вложенную в ножны саблю остяку – «Подержи пока!», – молодой казак ловко скользнул меж кустами, исчез и какое-то время не показывался… а потом вдруг как-то резко вынырнул и, махнув рукой, вернулся к своим сотоварищам.

– Селение там, – запыхавшись, доложил лазутчик. – Людоедское.

Все резко напряглись, даже у Андреева побелели скулы.

– Правда, пустое. – Ухтымка неожиданно улыбнулся, показав плотные белые зубы.

– Пустое? – нахмурился десятник. – С чего ты взял?

Парень пожал плечами:

– Птицы. Их там сонмище – всякую дрянь жрут, что дикари после себя оставили.

– Так, может, засада там?!

– Нет, – пришел на помощь Ухтымке остяк. – Засаду б птицы учуяли, увидали б. А менквы всегда гадят много, что пожрут, тут же остатки и бросят, и так, пока не загадят все, что и жить невозможно станет. Потом на другое место уходят, да-а.

– Но там хижина! – напомнил лазутчик. – Длинный такой дом… был, а нынче один остов остался.

Андреев вскинул глаза:

– Из костей?

– Из них… из бивней.

– Так что ж ты молчишь-то?!

– Говорю вот…

– Говорит он!

Сплюнув, Силантий перекрестился и быстро зашагал к дюнам, за ним поспешно двинулись и все остальные, на всякий случай держа наготове сабли и луки.

За кустами, за пологой дюною, и в самом деле виднелся остов дикарского дома, похожий на обглоданного кита. И внутри него и снаружи, гомоня, рылись в многочисленных отбросах птицы – бакланы и чайки.

Кудеяр Ручеек споткнулся о какой-то камень… оказавшийся расколотым человеческим черепом… выругался, размашисто перекрестясь. Все давно знали, что любимое лакомство менквов – мозг.

– Своих пожрали, упыри чертовы, – зло прищурился Семенко Волк. – Эх, не удалось никого прибить-то… Ну да, Бог даст, удастся еще.

Опомнившийся Силантий поспешно выставил караульного – Ухтымку… правда, тут же заменил его на Маюни, казак-то все ж был посильней остяка – а работы впереди предстояло много.

В голубовато-белесом, тронутом длинными перистыми облаками небе сверкало два солнце – родное, ласковое – и пылающие, яростное – колдовское, некогда зажженное могущественными предками нынешних сир-тя. С моря дул прохладный ветер, а вдали, в земле колдунов, синей дымкой тянулись густые леса.

Казаки провозились почти до полудня: пока разобрали остов, отобрали бивни один к одному, пока перетащили – тяжелы, собаки! Однако своя ноша не тянет, а Силантий Андреев и не скрывал своей радости – на этот раз, похоже, все обошлось без приключений, без лишней крови.

– Чего ж это людоеды кости с собой не забрали? – Скинув бивень наземь, Ухтымка поплевал на руки. – Шкуру, вон, унесли.

– Шкуру-то – понятно, не тяжела. – Напарник Ухтымки, Кудеяр Ручеек, присел на бивень. – А бивни таскать людоедам лениво. На новом месте, чай, сыщут… не товлыжьи, так моржовые – рыбий зуб.

– Небо! – вдруг гортанно выкрикнул Маюни.

Казаки, побросав бивни, дружно попадали наземь, затаились – вдалеке, над лесом, вдруг появился летучий дракон с кожистыми крыльями и вытянутой зубастой пастью, характерный облик которого казаки давно уже узнавали издалека, вовсе не путая с птицей. Верхом на таком драконе вполне мог оказаться всадник сир-тя – соглядатай, разведчик. Правда, отсюда его – за дальностию – видно не было, но…

Силантий выхватил зрительную трубу, приложился…

– Есть! Есть всадник… А вот и еще один… И вон. Трое! Далеко, мысли наши пока не услышат.

– Сюда летят?

– Нет, – присмотревшись, десятник отрицательно качнул головой. – Там над лесом и кружат. Туда и товлынги шли, а за ними – людоеды.

Распластавшийся во мху Кудеяр Ручеек вскинул голову:

– Думаешь, дядюшка, это колдуны дикарей согнали?

– Скорее всего, – поднимаясь на ноги, задумчиво кивнул Андреев. – Видать, строить что-то замыслили, бревна таскать – рабочая сила понадобилась.

– А не на острог ли напасть собираются? Воинов собирают.

Силантий повел плечом:

– Может, и так. Ничо – атаману обо всем доложим. Ну! Почто разлеглися-то, яко коты морские? А ну, вставайте – поскорей бивни перетаскаем, поскорее дома будем.

– А вот это, дядюшка, верно!

Новый, возникший совсем недавно острог казаки выстроили на острове примерно в версте от старого, располагавшегося в устье реки и разрушенного колдунами. Строили на совесть, заполняя сделанные из бревен клети песком и камнями, такие стены не смог бы пробить ни один трехрог, ни один яйцеголовый бронник, разве что башку себе проломили бы, гонимые под стены злой волею колдунов. Да и добраться еще надобно до острога – а водица холодная, мерзких ящеров в нее и колдовством загнать трудно, да и недолго тут выдержат теплолюбивые твари – вымерзнут, сдохнут. Иное дело – мохнатые дикари – менквы. В звериных шкурах, сильные, выносливые, злобные и сами по себе тупые… сами по себе, но не волею сир-тя! Колдуны как-то насылали уже на острог дикарей, перевезли на больших лодках, правда, с укреплениями менквы ничего поделать не смогли, как ни старались их хозяева: стены были слишком уж высокими и мощными, да и ворота располагались на высоте второго этажа – «во втором жилье», как говорили казаки, в первом же был устроен ледник для припасов.

На башнях всегда держали зоркую сторожу, да казаки всегда были начеку, хотя в последнее время немножко расслабились – больно уж все стало спокойно, нудно. Охотились, промышляли рыбалкой – еды в остроге, слава богу, хватало, иное дело – соль: выпаривали из морской воды, горькую… ну хоть такая. Заваривали вместо сбитня морошковые и смородиновые листья да покусывали губы в ожидании поспевающей на болотах морошки – вот с нее и бражицы бы! Добрая выйдет бражица, духовитая.

Возле болота, под защитою грозных башен острога, была устроена верфь – казаки, под руководством Костьки Сиверова достраивали очередной струг. Молодой казак Костька, а вот, поди ж ты, большого доверия удостоил его атаман – и струги выходили ладные! Не такие, конечно, как на настоящей верфи, но все же плавали, не тонули, и добра изрядно везли. Специально для стругов устраивали дерзкие вылазки в колдовские леса – за шкурами ящеров-драконов. Самой хорошей считалась – от длинношея, и прочная, и по размеру – в аккурат, чуть похуже – у длинноголова, ну, на худой конец, годились и зубастые змеи-нуеры – их шкуры натягивали внахлест. Вот и сейчас казаки как раз и занимались этим делом, атаман, подойдя, не стал отвлекать, лишь махнул рукой – работайте, мол, – да отошел к морю, напряженно вглядываясь в даль. Ждал отправленный за «белым золотом» струг. Да его все в остроге ждали. Время к лету шло, нужно было бы поскорей загрузить пару судов бивнями да отправить на запад, к Печоре-реке. К Строгановым.

Отбитое у колдунов золото – а его уже накопилось изрядно – хитрые казаки показывать Строгановым не спешили, справедливо полагая, что те тут же пошлют еще ватагу, а то и несколько. А зачем? Нет уж, лучше самим все захватить, богатыми и уважаемыми людьми сделаться! Затем ведь в эти гиблые места и явились, так и на кругу порешили – оставаться здесь, обратно не уходить да раздобыть в землях сир-тя побольше золота.

Поглядев на старательно трудящихся казаков, Иван Егоров сын Еремеев оглянулся на башни и неспешно зашагал к дальнему концу острова – версты три, – там, за ельником, располагался пологий холм, с которого вполне можно было углядеть струг Силантия Андреева. Уж пора бы ему возвратиться, пора.

Обходя болото, атаман свернул к берегу и там, в плавниках, повстречал возвращающихся обратно в острог женщин – полногрудую осанистую Онисью (пассию немца Ганса Штраубе, давнего Иванова сотоварища и друга) и крутобедрую смуглую Устинью, чем-то похожую на большеглазого подростка. Вместе с ними шли женщины сир-тя – бывшие пленницы, а ныне полноправные казачьи жены – простоватая хохотушка Тертятко и подружка ее, Митаюки-нэ, красавица с зовущею походкою и пронзительным взглядом. Муж ее, добрый казак Матвей Серьга, был от своей женушки без ума… да эти колдовские девы многих с ума сводили.

– Здоровы будьте, девицы! – атаман с улыбкой приветствовал женщин. – За лыком ходили?

– За травами, – поставив тяжелые корзины, женщины дружно поклонились. – Да за глиной. Кувшинов, горшков налепим – водой запастись.

Воду брали с реки, в версте от острога, привозили в лодках – в бочонках да в больших корчагах. Супруга атамана Настя – кареглазая красавица с каштановыми вечно распущенными волосами – тоже отправилась сегодня с подружками… да вот что-то не видать ее было.

– А где Настена-то?

– За ельником, атамане, осталась, – потупив глаза, пояснила Онисья. – Там, на опушке, цветы увидала, нарву, говорит, да наберу на болоте морошковой шелухи.

– За ельником, говорите… Ну, господь вам в помощь, девы.

– И тебе, атаман, не хворать.

Простившись с девушками, Иван зашагал к ельнику, не оглядываясь… а вот кое-кто из дев оглянулся – красавица Митаюки-нэ. Обернулась, проводила атамана долгим подозрительным взглядом…

– Ишь, ходит, распоряжается…

– Так он же вождь! – несмело откликнулась Тертятко. – Он же должен.

– Должен. – Митаюки скривилась. – И я кое-что должна. Ладно, подруженька, пошли, потащили корзину. Как муж твой – Ухтымка? Не вернулся еще?

– Не вернулся. – Тертятко удивленно скосила глаза. – Ты ж знаешь.

– Знаю. А спросила – так просто. Ну, пошли.

Себе на уме была Митаюки и власть над мужем имела крепкую… как и Тертятко над своим Ухтымкою. Сами-то казаки – и Ухтымка, и Матвей Серьга – в простоте своей полагали, что сами по себе в пленниц сир-тя влюбились. Наивные! Коли б Митаюки не сварила приворотное зелье – так еще неизвестно, как бы обернулось все. Были бы живы пленницы? Остались бы в наложницах, которых всякий… Или сбежали б уже… явились бы в свой род опозоренные, никому не нужные… А так – уважаемые… почти уважаемые, замужние женщины. Особенно казаки Митаюки-нэ уважали, а многие – так даже и побаивались, в чем ничего удивительного не было: Митаюки еще в доме девичества в селении своем родовом Яхаивар считалась одной из лучших, подающих большие надежды колдуний. Митаюки – колдунья, а Тертятко-нэ – так…

Иван обнаружил жену на опушке, у ельника – что-то напевая, Настя увлеченно собирала цветы – крупные желтые одуванчики, розовый клевер, ромашки…

– Зачем они тебе? – подойдя ближе, тихо протянул атаман.

Девушка дернулась, обернулась:

– Ой! Ты как подобрался-то?

– Больше песни пой, – улыбнулся Иван. – Верней – громче. Так и колдун с неба на драконе своем прилетит – не заметишь.

– Уж колдуна-то замечу, – девушка весело засмеялась.

Именно так – девушка – молодой жене атамана едва исполнилось восемнадцать.

Егоров уселся в траву:

– Так цветы-то тебе зачем все-таки?

– Клевер с ромашками – засушу, пригодятся. А одуванчики… – Настя смущенно улыбнулась. – Больно уж они красивые, крупные… ровно солнышки. Вот у нас дома, помнится… Потому и сорвала, сейчас венок сплету. Подождешь? Или куда идти надумал?

– Надумал. Но подожду. А ты плети, плети, люба.

Рассмеявшись, Иван взъерошил ладонью волосы супруги, обнял, целя в губы… Руки его скользнули под короткую кухлянку Насти, нащупав теплую шелковистую кожу спины.

– Да подожди ты… Венок-то дай доплести…

А пальцы атамана уже бежали по девичьей спине, то поднимались выше – к лопаткам, то спускались к ягодицам, к ямочкам у копчика, залезая под узкие замшевые штаны, кои – на ненецкий манер – носили в остроге все женщины.

– Ой… Ой! Щекотно!

– А ложись-ка, мила, на травку…

Иван и сам сбросил уже с себя и кафтан, и рубаху, да, заголив юной супруге живот, начал целовать пупок… а потом добрался и до груди, накрывая губами коричневато-розовые твердеющие сосочки.

Стащив с Насти кухлянку и штаны, Иван опустился перед женой на колени и какое-то время стоял так, смотрел, любуясь невозможно красивыми изгибами нежного и гибкого тела, потом снова поцеловал грудь, спустился к пупку, к лону…

Юная женщина застонала, облизывая губы, в карих блестящих глазах ее запрыгали солнечно-золотистые искорки-чертики… Настя приняла мужа с такой страстью, какой почему-то давно уже не испытывала в избе, может быть, потому, что там все же было темновато, а вот здесь, на поляне… здесь как-то все было по-новому: синее бездонное небо над головой, пьянящий запах смолы, теплый, ласкающий разгоряченные тела ветер.